Текст книги "Долгий, долгий сон"
Автор книги: Анна Шихан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)
Глава 17
Я плохо спала этой ночью. Мне снилось, что Пластин гонится за мной и Брэном по проходам между стеллажами полуподвала. Брэн бежал впереди меня, а я никак не могла его догнать. Я бежала, бежала и бежала, но его темный силуэт продолжал удаляться. А потом он вдруг свернул за угол и посмотрел на меня, только это оказался уже не Брэн, а Ксавьер.
– Давай, догоняй! – завопил он, но я не смогла. Механические шаги Пластина неумолимо приближались сзади, и я едва не закричала Ксавьеру, чтобы он подождал меня, но проснулась.
Я открыла глаза в незнакомой комнате и едва не ударилась в панику, но почувствовала уютную тяжесть Завьера на ногах и вспомнила, что лежу в комнате Хилари. После этого я почти не спала, заставляя себя просыпаться при первом приближении сна. Снотворное осталось дома, впрочем, я вряд ли решилась бы принять таблетку, зная, что Пластин не был ни сном, ни кошмаром. Кроме того, меня глубоко задели слова Отто о моей привычке к наркотикам.
Рано утром будильник Хилари поднял меня с постели, возвестив, что моей хозяйке пора собираться в школу. Я не ждала Гиллроя раньше десяти, но решила позавтракать вместе со всей семьей. Не успела я войти в кухню, как Брэн при помощи теннисной ракетки подал мне амарантовую плитку с медом.
– Лови!
Я опешила, но сумела поймать плитку до того, как она шлепнулась на землю.
– Ух ты! – оценила Хилари, наливая два стакана сока. – Я до сих пор пропускаю все его подачи.
– Рисование развивает точность рук, – ответила я. – Да и физиотерапия, наверное, тоже начала приносить результаты.
Брэн раскрошил свою плитку на мелкие кусочки и при помощи той же ракетки принялся подбрасывать их в воздух и ловить ртом.
– Хватит выделываться! – буркнула Кайн, вбегая на кухню. Выхватив у Хилари один из стаканов с соком, она снова исчезла.
– Эй! – заорала ей вслед Хилари. Кайн сделала вид, что не расслышала. Хилари раздраженно пожала плечами. – Вообще-то, это был твой стакан, – буркнула она, протягивая мне свой. Потом взяла с буфета чистый стакан и налила себе сок.
Мистер Сабах пил кофе, не отрывая взгляд от новостника. Это была особая разновидность ноутскрина, только без обратной связи и с удобным поиском новостей.
– Кайн, в следующий раз спроси, прежде чем хватать! – крикнул он в коридор.
– Извините, – глухо донеслось из соседней комнаты.
Чем больше я узнавала семейство Сабахов, тем больше они мне нравились. В отличие от Патти и Барри, они искренне интересовались здоровьем, делами, увлечениями и поведением друг друга. Но в отличие от моих родителей, старшие Сабахи не зависали над младшими, как вертолеты, не говорили им, что делать, что носить, как есть, о чем думать. В этой семье было… уютно.
Перед выходом из дома Брэн дотронулся до моего плеча.
– Ты это, держись там. Увидимся, когда все это закончится.
– До встречи, – с надеждой ответила я.
– Позвони мне, если захочешь поболтать, – предложил Брэн.
После ухода детей в квартире стало очень тихо. Я прошла в гостиную. Моя дорожная сумка была уже собрана и ждала своего часа. Я подумала было вытащить альбом, но у меня не было настроения рисовать. Вместо этого я подошла к полке над головизором и вытащила толстый том, который приметила еще вчера вечером.
Это был альбом с фотографиями. Я забралась с ногами на диван, а Завьер устроился рядом, положив голову мне на щиколотку. Быстро просмотрев альбом, я поняла, что это было собрание «лучших фотографий», тщательно отобранных и разложенных по датам. Мне бы очень хотелось поскорее освободиться от Брэна, но у меня никак не получалось. Поэтому я начала с конца, с последних фотографий Брэна и его семьи.
И улыбнулась. Наверное, это был последний день рождения Кайн. На фотографии она разворачивала свой подарок – огромную керамическую лошадку, почти вполовину ее ростом, Брэн помогал сестре снимать бумагу с подарка.
На следующей фотографии он держал теннисный кубок. Его руки были все еще напряжены после игры, рукава рубашки топорщились. Черные волосы слегка слиплись от пота.
Не знаю, сколько фотографий я просмотрела, прежде чем заметила миссис Сабах, наблюдавшую за мной.
– Простите, – пролепетала я. – Я просто… смотрю…
Что я могла сказать? У меня не было никакого оправдания тому, что я без спроса рылась в ее вещах.
– Здесь есть отличная фотография Брэна из нашего последнего лыжного похода, где он сидит в джакузи в снегу, – сказала миссис Сабах, присаживаясь рядом со мной. Пролистнув несколько страниц, она нашла фотографию. Вот и он – блестящая красно-коричневая грудь в клубах пара, такая же прекрасная, какой я представляла ее в своей студии.
Мне стало стыдно.
– У меня все на лбу написано?
– Нет. Просто все девушки, которых Брэн приводит к нам домой, любуются именно этой фотографией, – очень серьезно ответила миссис Сабах. Она опустила глаза на альбом и рассеянно перевернула страницу. – У него есть целая свита из болельщиц, но наш Брэн не слишком интересуется девушками, – продолжала она. – Его интересует только теннис. Говорит, что хочет стать профессиональным игроком. Отец не одобряет это решение. – Миссис Сабах дотронулась кончиками пальцев до фотографии мужа, снятого с лыжными палками в руках. – Он хочет, чтобы Брэн поступил в ЮниКорп после окончания колледжа.
– Думаете, он поступит? – спросила я.
– Не знаю, – пожала плечами миссис Сабах. Она перевернула еще одну страницу, и я увидела семейный портрет: на переднем плане мистер и миссис Сабах, Брэн, Хилари и Кайн, а за ними родители Роузанны – ее седоволосый отец рядом с очень миловидной (я бы даже сказала, симпатичной) пожилой азиаткой с доброй улыбкой. Рядом с ней стоял зеленоглазый брат Роузанны с двумя детьми, наверное, племянниками Брэна, хотя на фотографии не было их матери. – Мы с братом были баловнями ЮниКорп. Благодаря папе у нас были отличные стартовые возможности, хотя отец никогда не прилагал никаких усилий к тому, чтобы пристроить нас куда-то. Мы оба просто шли по пути наименьшего сопротивления, а в нашем городе этот путь неизбежно приводит в ЮниКорп.
Роузанна ласково дотронулась до фотографии брата.
– Тэд всегда жалел об этом, – вздохнула она. – После того как жена его оставила, он взял обоих детей и отправился с ними в путешествие на Европу. Они вряд ли вернутся раньше, чем через четыре года, если вообще вернутся. – Миссис Сабах снова вздохнула. – Я часто спрашиваю себя, так ли это хорошо – практически с рождения попасть в орбиту чего-то столь огромного и всепоглощающего, управляющего всеми нашими жизнями. До сих пор не знаю, не задушит ли это Брэна.
– Но ваш муж считает, что это будет хорошо для него? – спросила я.
– Да. Но Мамаду с великим трудом пробился в высшие эшелоны ЮниКорп. Он всей душой предан компании и работает не покладая рук на общее благо и интересы компании. Но это безнадежная битва. Он никогда не будет принадлежать к узкому кругу так называемых королевских фамилий, как их в насмешку называет мой отец.
– Королевские фамилии?
– Мой отец, Гиллрой и Никиос. А теперь, разумеется, и ты.
– Никиос?
– Он отвечает за большую часть межпланетных операций. Эти три семьи практически стояли у истоков компании. Это дети людей, нанятых еще твоими родителями. ЮниКорп – страшная сила. Однажды получив человека, она уже не выпустит его обратно. Цепко держит через семью. – Роузанна снова дотронулась до лица брата.
Я тоже посмотрела на этого незнакомого мне мужчину. У него было доброе, но немного печальное лицо. Мне захотелось нарисовать его. Лицо брата Роузанны казалось мне смутно знакомым. Внезапно я поняла, что все остальные лица мне тоже знакомы. Присмотревшись, я увидела в каждом из них Брэна. Резко отдернувшись, как будто фотография меня укусила, я посмотрела на миссис Сабах.
– Вы не опоздаете на работу?
– Я дождусь Реджи, – ответила она. В тот же миг зазвенел дверной звонок. – Ну вот, легок на помине! – воскликнула Роузанна.
Она встала с дивана, оставив меня рассматривать портрет семьи Брэна. Внезапно меня пронзила острая зависть. Я хотела быть частью его семьи! У меня заныло сердце. С треском захлопнув альбом, я схватила свою сумку и смахнула слезы с глаз.
Глава 18
Я оставила Завьера в своей квартире, всей душой надеясь, что Патти и Барри сдержат слово и позаботятся о нем. Зная их обоих, я подозревала, что они наймут моему псу сиделку. Ну и пусть. Главное, Завьер будет под присмотром до моего возвращения. Теперь мне было стыдно за то, что я собиралась сбежать в стазис и бросить его на целых две недели. Не знаю, почему уход в стазис казался мне менее реальным, чем обыкновенный отъезд.
Мистер Гиллрой проводил меня к своему личному глиссеру, по сравнению с которым мой ялик выглядел неуклюжим каноэ. У Гиллроя была целая яхта, в два раза больше моего ялика, с сиденьями из мягчайшей лайки цвета индиго. Теперь мне стало понятно, почему Гиллрой не разрешил мне взять с собой Завьера – он боялся, что мой пес сгрызет его прекрасные кресла.
Не успели мы усесться и тронуться с места, как Гиллрой открыл небольшой стенной бар и предложил мне коктейль из вина, фруктового сока и газировки, Я постеснялась сказать ему, что у меня слабый желудок, поэтому молча приняла бокал. Может быть, если пить очень медленно, то ничего страшного не случится?
– Хочешь послушать музыку или включить тебе голофильм? Ехать довольно долго.
– С удовольствием послушаю музыку, – отметила я. Странно, но Гиллрой чувствовал себя почти так же неловко, как я. Он перечислил несколько названий, из которых мне показалось знакомым только одно – кажется, ребята в школе когда-то упоминали эту группу. Гиллрой отбарабанил загадочный список до самого конца, а затем добавил: – Или можно поставить виолончельные сюиты Баха.
– Это было бы замечательно! – обрадовалась я, хватаясь за что-то знакомое.
Когда густые, нежные и сладкие звуки музыки заполнили кабину яхты, я откинулась на спинку кресла, жалея о том, что рядом со мной нет Завьера и я не могу погладить его милую голову. И нет Ксавьера, как бы мне этого ни хотелось. Тогда я стала смотреть в окно, следя за тем, как Юникорн остается позади, сменяясь серым городским пейзажем.
Я ожидала привычного ужаса. Я всегда пугалась, когда выезжала в город. Но очень скоро до меня дошло, что город, каким я его знала, умер.
Исчезли несметные толпы спешащих людей. Исчезли ядовитые испарения и звуки перестрелок соперничающих уличных банд. Исчезли голодные дети, заглядывавшие в окна машин на перекрестках, молотящие по земле маленькими камешками, чтобы привлечь к себе внимание. Исчезли одетые в форму охранники различных частных фирм, вооруженные электропистолетами и смертоносными щитами, которые хватали попрошаек и тащили их куда-то в темные переулки.
Я просто не верила своим глазам.
– Мы объезжаем город? – спросила я, не сомневаясь, что Гиллрой намеренно решил миновать самые неприятные места.
Гиллрой выглянул в окно.
– Да нет, – ответил он. – Вот же он.
Я нахмурилась. Разумеется, первым делом мне в голову пришла мысль о гетто или концлагере для нищих.
– А куда делись бедняки?
Гиллрой внимательно осмотрел проносившуюся мимо улицу.
– Да вот, кажется, одна из них, – сказал он через какое-то время, кивнув на молодую мать и ребенка, сидевшего в подержанной коляске. Женщина играла на старой гитаре, привлекая прохожих.
Я недоверчиво посмотрела на нее сквозь тонированное стекло воздушной яхты. Эта женщина явно не голодала. Ее одежда была старой, но при этом не рваной и не грязной. Как бы ни была тяжела ее жизнь, в ней нашлось достаточно времени, свободного от поиска денег и пропитания, чтобы позволить себе роскошь выучиться музыке. Ее ребенок сжимал в кулачке детскую кружечку с соком и хохотал под музыку.
– Шутите, – заключила я.
– Нисколько, – ответил Гиллрой и улыбнулся мне. – Все изменилось, не так ли? После Темных времен нищих почти не осталось.
– А где же охрана?
– Если положение не слишком безвыходное, желание бунтовать сходит на нет, – вздохнул Гиллрой. – Большая часть частных охранных фирм прекратила свое существование еще в конце Восстановления. – Он помрачнел. – Юни много потеряла на этом, – пробормотал он. – Хорошо, что мы вовремя диверсифицировали свой бизнес.
Я ошеломленно смотрела на него. Гиллрой был моложе меня, если учитывать мой реальный возраст. Когда он родился, я уже спала в стазисе. Но при этом Гиллрой не был молод. Наверное, ему было где-то под шестьдесят. Он родился в самый разгар Темных времен. Наверное, в детстве он видел ту же грязь, нищету и неравенство, что и я. Политика Восстановления залечила чудовищные язвы общества, которые я всю свою жизнь считала неизбежными. Нам рассказывали об этом на уроках истории, но до сегодняшнего дня все это оставалось для меня только словами. Теперь я своими глазами увидела, что это правда, и была в восторге. Как же Гиллрой может думать только о том, сколько прибыли потеряла ЮниКорп из-за утраты необходимости в охранных фирмах?
Сегодня Гиллрой был в темно-синем костюме, делавшем его меньше похожим на золотую статую, но мне все равно было не по себе рядом с ним. Чтобы успокоиться, я вытащила альбом и принялась за очередной портрет Ксавьера.
Меня поражало то, насколько хорошо я его помню, даже учитывая воздействие стазиса. Воспоминания о днях, непосредственно предшествовавших стазису, всегда были наиболее отчетливыми. Если в обычной жизни такие картины постепенно стираются, уходя в область подсознания, то стазис сохраняет их во всей яркости деталей, пока они намертво не запечатлеются в сознании. Я до сих пор помнила выражение лица Ксавьера, когда попрощалась с ним… И до сих пор мучительно сожалела о том, что сделала. Чтобы отогнать эти воспоминания, я стала думать о том, как он обнимал меня, и о том, как здорово было пробудиться от стазиса и узнать, что меня ждут Оса и Ксавьер…
Тот год, когда мне было пятнадцать лет и я не расставалась с Ксавьером, был самым счастливым в моей жизни, хотя начался он довольно тревожно. Впервые в жизни я боялась уходить в стазис.
Одно дело проснуться и узнать, что твой маленький дружок вырос на целый год и ему теперь не пять лет, а целых шесть, хотя и тогда мне хотелось бы прожить это время рядом с ним. Но совсем другое – расстаться с любимым на четыре, шесть или девять месяцев. Никогда раньше время не казалось мне таким драгоценным.
Но мне повезло. Обычно каждый раз, когда я выходила из стазиса, у нас дома была новая экономка. На этот раз все было иначе. Через две недели после того, как мы с Ксавьером впервые поцеловались в саду, моя мама наняла Осу.
Оса была родом из Швеции. У нее были волосы цвета льна, простроченного серебряными нитями седины. И она была настоящим сержантом в полку горничных. Оса заставила меня убирать свою спальню – задача, перед которой пасовали все предыдущие горничные. Она научила меня стирать свое белье, готовить простые блюда и заполнять анкеты для поступления в колледж. Мне казалось, что об этом пока рано думать, но Оса была неумолима. Я полагала, что родители сами выберут для меня какой-нибудь колледж… если в этом будет необходимость. Но Оса просто считала, что я должна уметь это делать. «На всякий случай», – говорила она.
Я никогда не рассказывала родителям о том, как строго она обращалась со мной. Скажи я хоть слово, они бы моментально рассчитали Осу, а мне она очень нравилась. Она казалась мне настоящей. Я подозревала, что мама ее недолюбливает. Через несколько недель после того, как Оса появилась в нашем доме, мама остановила меня перед ужином.
– У меня есть кое-что для тебя, – сообщила она.
– Правда? – Я подошла и застыла с вежливо сложенными руками. Мама рассмеялась, поцеловала меня и протянула мне сжатые кулаки. – Выбирай!
Я подумала и выбрала левую руку. В ней оказалась карамелька. Несколько разочарованная, я взяла конфету с маминой ладони.
– Спасибо.
Мама снова рассмеялась и разжала вторую руку.
– Ой, ура! – ахнула я, бережно беря в руки крошечную цифровую камеру. Она была размером с мой указательный палец, ее можно было носить на шее, она автоматически настраивалась и делала самые четкие цифровые снимки по сравнению с другими фотоаппаратами, представленными в тот момент на рынке.
– Теперь ты можешь фотографировать все, что захочешь, а потом изучать свои снимки. Это пригодится для твоих картин.
– Ах, спасибо, мамочка! – Я крепко обняла ее, а она пригладила мне волосы.
– Ну-ка, выбери для нее какую-нибудь цепочку из своих украшений. Думаю, лучше всего подойдет серебряная, с квадратным плетением. Но если ты ее наденешь, тебе придется переодеться к ужину… Я вижу тебя в темно-синем, кажется, у тебя два таких платья? Выбери любое.
– Спасибо!
Мама нечасто позволяла мне самостоятельно выбрать наряд.
– Да, кстати, – сказала она, когда я повернулась, чтобы уйти к себе в комнату. – В конце месяца мы уезжаем по делам.
Я замерла.
– Ох, – вырвалось у меня. Потом я повернулась к маме, все еще сжимая в руке свою камеру: – Это обязательно?
– Да, дорогая. Хочешь отправиться в свою капсулу сегодня вечером или подождешь до нашего отъезда?
– Я бы хотела подождать, мама, – вежливо ответила я.
Мама нахмурилась.
– Вот как? Но мы в эти дни будем заняты сборами.
– Вы надолго уезжаете?
– Нет, милая, всего на месяц-другой. Не о чем беспокоиться!
– Конечно, – выдавила я.
Но в этот вечер я не смогла заставить себя притронуться к еде.
После ужина я разыскала в саду Ксавьера. Я бросилась ему на шею, а он, ни о чем не спрашивая, обнял меня и прижал к себе. Потом поцеловал меня в лоб и спросил:
– Что случилось, Роуз?
– Мама и папа уезжают, – ответила я. – Уже.
Ксавьер отшатнулся.
– Но ведь прошло всего три недели!
– Я знаю, – прошептала я. – Ты будешь меня ждать?
Его глаза были полны боли.
– Я всегда жду тебя… Но…
– Я знаю, – проговорила я, и в моем голосе отразилась боль, стоявшая в его глазах.
– На сколько?
– Они говорят, что на месяц или два.
– То же самое они сказали в последний раз, а прошло целых семь месяцев!
Я шмыгнула носом.
– Я вернусь. Честное слово. Обещаю.
– Я знаю, что вернешься. Я знаю, – он стал целовать мое лицо, и вскоре мои колени куда-то исчезли, и я начала плавиться в руках Ксавьера. – Я буду скучать по тебе, – шептал он. – О, черт! – Он прижал меня так крепко, что весь мир расцвел радугами. – Это несправедливо!
– Это ради моего блага, – сказала я, пытаясь уверить скорее себя, чем его.
– Ты все время так говоришь, – ответил Ксавьер. Он пробежал пальцами по моим волосам. – Неужели ты не видишь, насколько все изменилось теперь?
– Конечно, вижу! – воскликнула я, отстраняясь от него. – Думаешь, я хочу, чтобы ты меня бросил?
– Это ты меня бросаешь, – заметил Ксавьер. – Ты не можешь попросить их оставить тебя в покое? Тебе уже почти шестнадцать, ты имеешь право на какую-то свободу!
– Нет, что ты, – покачала головой я. – Я еще недостаточно взрослая, чтобы оставаться одной. Мои родители прекрасно об этом знают.
Ксавьер понурился.
– Я могу попросить маму с папой, чтобы ты пожила с нами!
– Они никогда этого не позволят, – сказала я. – Твои родители не пойдут наперекор моему папе!
Это была правда. Зеллвегеры работали на ЮниКорп, как и прочие жители Юнирайона. А мой папа был тут царем и богом.
Ксавьер замотал головой, словно пытался вытрясти оттуда какое-то решение.
– А ты не можешь попросить родителей взять тебя с собой? Мы могли бы говорить по Сети! Это было бы в тысячу раз лучше, чем… чем…
– Я понимаю, – ответила я. – Но тут ничего нельзя поделать. У нас есть несколько дней до отъезда родителей. Может, попробуем радоваться тому, что есть?
Ксавьер стиснул кулаки.
– Попроси их! Пожалуйста, только попроси!
Я не хотела ни о чем просить родителей. Мне казалось чем-то немыслимым обращаться к ним с просьбой. Но ради Ксавьера…
– Я попробую, – пообещала я.
* * *
– Нет, дорогая, ты ни в коем случае не можешь поехать с нами, – сказала мама вечером следующего дня, когда я решилась подойти к ней. – Мы будем целыми днями работать. Зачем же ты будешь путаться у нас под ногами?
– Конечно, – покорно пролепетала я. – Но знаешь, я бы могла побольше узнать о компании… Это пригодилось бы мне, когда я вырасту. И потом…
Папа громко расхохотался.
– Вот уж об этом тебе не стоит беспокоиться, малышка! Продолжай забавляться со своими красочками, а дела предоставь нам с мамой.
Я вздохнула.
– Но я… – Нет, я знала, что это бесполезно. Но ради переливающихся радуг, которыми наполнял меня Ксавьер, я была готова предпринять еще одну попытку. – Мне кажется, я уже достаточно взрослая, чтобы получить немного самостоятельности. Я могла бы остаться здесь, конечно, с небольшой помощью. Если бы вы наняли мне гувернантку или…
Мама вздрогнула так, словно я хлестнула ее кнутом.
– Ты хочешь остаться здесь одна? Что ты такое говоришь? Ты еще дитя! Марк, воздействуй на свою дочь!
– Слушайся мать, – сказала папа.
– Но, папа… – начала я.
– Я не ослышался? Ты сказала мне «но»? – переспросил папа, гневно глядя на меня.
– Нет, сэр, – ответила я, опуская глаза в пол.
Но папа уже рассердился.
– Не смей перечить мне в моем собственном доме, ты слышала? Этого мне хватает на работе! Приходя домой, я жду полного повиновения!
– Да, сэр.
Повисла долгая пауза, в течение которой папа грозно рассматривал мою склоненную голову. Потом милостиво потрепал меня по волосам.
– Так-то лучше. А теперь извинись перед матерью.
Я повернула голову.
– Прости меня, мама.
– Все хорошо, солнышко, – сказала мама, ласково обнимая меня. – Мне кажется, ты опять немного перевозбудилась. Иди в свою комнату и приведи все в порядок. Я думаю, будет лучше, если ты отправишься в стазис сегодня же вечером.
– Сегодня вечером? – Я вскинула глаза на маму, всеми силами пытаясь скрыть охвативший меня ужас.
– Разве тебе не кажется, что ты излишне возбуждена? – спросила мама, серьезно глядя мне в лицо. В ее голубых глазах светилась забота.
Я задумалась над заданным вопросом. В самом деле, я чувствовала себя перепуганной и несчастной. Значит, мама была права.
– Да, мама.
– Вот умница, – сказала мама, целуя меня в щеку. – Я знала, что ты примешь правильное решение. Иди к себе, я пока закажу для нас замечательный ужин. Тебе лобстера или куропатку?
– Куропатку, пожалуйста, – ответила я, выдавив улыбку.
– Конечно, милая. Все, что захочешь.
Я хотела остаться с Ксавьером, но не посмела еще раз попросить об этом.
Отправившись в свою комнату, я застелила постель и тщательно рассортировала белье, чтобы Оса смогла заняться им, пока я буду в стазисе. Потом разобрала и разложила свои картины – пусть все будет наготове и дожидается моего возвращения. Я долго рассматривала только что начатую картину маслом, изображавшую причудливо извивающийся горный пейзаж, сияющий под ночным небом. Пейзаж казался почти инопланетным, если не считать растительности, которой я как раз начала заселять его. Растительность была больше похожа на водоросли, чем на наземные растения. Я страшно гордилась этим пейзажем, но понимала, что практически наверняка забуду породивший его образ, когда выйду из стазиса. Мои картины всегда заметно менялись после долгих периодов отсутствия.
Ксавьер тоже сильно изменится без меня. Может быть, вернется к своей Клэр или найдет кого-нибудь еще. Слезы брызнули у меня из глаз, и я даже не попыталась их спрятать. Мама с папой ненавидели, когда я плачу. Они были правы, я была слишком возбудима. Чересчур сильно реагировала на разные пустяки.
Дверь моей комнаты распахнулась, и в спальню вошла Оса с корзиной чистого белья под мышкой.
– Ох, простите, мисс, – сказала она, слегка кивая. – Я думала, вы в саду, с молодым человеком.
Ксавьер! Он же не знал, что я уйду в стазис сегодня ночью! Я схватила со стола первый попавшийся альбом и лихорадочно нацарапала записку.
– Оса, ты сделаешь для меня одну вещь?
– Какую?
– Мне нужно, чтобы ты завтра передала Ксавьеру эту записку? Сможешь?
– Конечно, мисс! А сами-то что же не отдадите?
– Я не могу. Я сегодня ухожу в стазис.
– В стазис? Зачем это?
– Мама с пахтой уезжают по делам, – сказала я. – Прошу вас, передайте Ксавьеру мою записку!
Оса секунду-другую смотрела на меня, потом кивнула. Я поспешно подписала внизу страницы: «Люблю, навсегда, Роуз», вырвала ее из альбома и, сложив в несколько раз, сунула в руку Осы.
– А зачем стазис-то? – спросила Оса. Она еще не успела привыкнуть к особенностям нашей семьи.
Я вздохнула, пряча раздражение.
– Это трудно объяснить.
Внезапно лицо Осы стало сердитым.
– Ja, flika, – буркнула она. – Сделаю, что просите.
После ужина папа крепко обнял меня на прощание, а мама отвела меня в мою просторную гардеробную, где хранилась стазисная капсула. Она помогла мне забраться внутрь и нежно поцеловала.
– Ты знаешь, что я очень тобой горжусь, моя милая? Как бы ни было трудно, в конце концов, ты всегда принимаешь правильное решение!
– Спасибо, мама, – сказала я. – Я тебя люблю.
– Я тоже люблю свою девочку. Увидимся через несколько месяцев.
– Счастливого пути.
– Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Заиграла музыка, я почувствовала нежный аромат стазисных препаратов, и крышка начала медленно закрываться. Мама была права. Это было правильное решение.
Я старалась не думать о Ксавьере.
Несколько мгновений я не открывала глаз, цепляясь за остатки стазисного сна, в котором меня носило по поверхности радужной лавы, оказавшейся совсем не горячей, а нежной и убаюкивающей, как ванна. Кто-то спокойно держал меня за руку, и это было удивительно. Мама обычно трясла меня до тех пор, пока я не просыпалась и не открывала глаза. Но это тихое присутствие разбудило меня гораздо быстрее, чем мамины тычки. Открыв глаза, я с изумлением поняла, что склонившееся надо мной улыбающееся лицо было совсем не маминым.
– Ксавьер?
Он улыбнулся мне до ушей.
– Как ты здесь очутился?
Ксавьер кивнул головой куда-то назад, и я увидела стоявшую у дверей Осу.
– Доброе утро, мисс.
– Что происходит? – спросила я и получила ответ, который сделал меня одновременно самой счастливой и самой виноватой на свете.
Оса отнесла Ксавьеру мою записку и спросила его, зачем я погружаюсь в стазис. Ксавьер выложил ей всю правду о том, что родители регулярно помещают меня в капсулу. Он даже признался Осе, что знает меня с тех пор, когда мне было семь лет. Оса выслушала его, не проронив ни слова. Но утром после отъезда моих родителей она решительно постучалась в дверь Ксавьера и спросила, не знает ли он, как работает эта проклятущая машина. Ксавьер уже тогда был опытным хакером, поэтому ему потребовалось всего несколько часов на то, чтобы разобраться, как перевести хронометр на моей капсуле.
Оса решила, что вполне сможет позаботиться обо мне, пока родители не вернутся. Я буду жить своей жизнью, ходить в школу и встречаться с Ксавьером. Родители не проявляли интереса к моей успеваемости, а в школе никогда не жалуются, когда ученики посещают занятия – в отличие от случаев, когда они их не посещают. Поэтому мама с папой никак не могли узнать о моем преступлении. Накануне их возвращения я должна буду запрыгнуть в стазис, а поскольку Ксавьер отлично поработал с электроникой, никто не заметит следов взлома. Когда я спросила Осу, зачем она это сделала, суровая шведка ответила, что спорить с хозяевами не ее ума дело, да только они сами велели ей заботиться о доме, как она сочтет нужным. Больше мне так ничего и не удалось из нее вытянуть.
Мне было ужасно стыдно за то, что я обманываю родителей. Если бы не Ксавьер, я бы немедленно приказала поместить меня обратно, чтобы послушно ждать возвращения мамы с папой. Но Ксавьер был рядом, и я не смогла устоять перед искушением.
Так начался лучший год в моей жизни. Мои родители вернулись через два месяца, как и обещали. Я радостно погрузилась в стазис, а уже через восемнадцать часов мама с папой пригласили меня на завтрак с шампанским.
Еще через полтора месяца родители снова собрались уехать, и я без возражений отправилась в стазис. Через две недели они вернулись, не подозревая, что все это время я спокойно жила своей жизнью. С тех пор это повторялось снова и снова, до конца года. Если бы не Ксавьер и Оса, я пропустила бы свой шестнадцатый день рождения. Но они устроили для меня маленький праздник, и Оса спела мне именинную песню на шведском языке. Впервые в жизни я своими глазами увидела, как лето сменяется осенью, следом наступает зима, а затем все снова расцветает весной.
В одну из теплых весенних ночей, перед моим последним погружением в стазис, мы с Ксавьером сидели в саду, завернувшись в одеяла, и смотрели на восход луны.
– Как же я люблю все это! – прошептала я.
– Как же я люблю тебя, – прошептал Ксавьер мне на ухо, и мурашки пробежали у меня по спине. – Как же я рад, что не должен снова терять тебя, – добавил он, целуя меня в висок. – Снова и снова. – Он продолжал целовать меня, каждый раз в новое место. – Мне все время казалось, что ты умираешь.
Я посмотрела на его лицо, такое бледное в лунном свете.
– Ты правда так думал?
– Я страшно горевал каждый раз, когда ты уходила, – сказал он. – И каждый раз боялся, что больше никогда тебя не увижу.
Я поежилась, вспомнив о зиме, умиравшей вокруг нас. Но объятия Ксавьера не дали мне замерзнуть.
– Такого никогда не случится, – заверила я.
– Откуда ты знаешь? – спросил Ксавьер. – Если бы не мы с Осой, ты пропустила бы семь из десяти последних месяцев. И тебе все еще было бы пятнадцать.
– А ты бы еще больше перерос меня, – прошептала я. – Оставил бы позади…
– Но ведь это ты все время оставляешь меня.
– Но до сих пор я всегда была впереди. А теперь ты настолько меня обогнал! Я начинаю отставать – и в росте, и в развитии.
Ксавьер дотронулся до моих волос и заглянул в глаза.
– Может быть, мы должны кому-нибудь рассказать?
– О чем?
– О том, сколько ты провела в стазисе. Ведь это вредно для тебя!
– Что ты! Я слишком эмоциональна, время от времени мне нужно сбрасывать напряжение.
Ксавьер громко фыркнул.
– Я уверен, что твои папочка с мамочкой мариновали бы в стазисе любого ребенка, каким бы кротким ягненком он ни был. Сколько я тебя знаю, ты всегда была тихой и послушной. – Он поцеловал меня в лоб. – Ты почти не человек, а ангел.
– Это все благодаря тому, что при необходимости я могу сбежать от всех проблем, – пояснила я.
– Нет, я все-таки склонен верить в счастливую случайность, наделившую тебя ангельским характером, – хмыкнул Ксавьер. Потом вздохнул и слегка отстранился от меня. – Или в несчастливую. Может быть, не будь ты такой кроткой, ты не позволила бы им насильно удерживать себя в младенчестве.
Я отодвинулась от него.
– Не говори так! – попросила я. – И потом, если бы не Стазис, мы бы с тобой никогда не встретились и уж точно не стали ровесниками.
