Текст книги "Мои семейные обстоятельства (СИ)"
Автор книги: Анна Лерой
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)
18. Красные линии на бумаге
После встречи с Левисом я выжидаю около часа и тогда отправляю Ланаду с посланием, что радетельная Лайм очнулась. Это время очень важно для меня, поскольку мне нужно собраться с духом. Я почти готова к встрече с дядей: расправляю пальцы на украшенном кружевом постельном белье, вжимаюсь спиной в подушку, превращаю кровать в свою защиту – бронированную оболочку. Но вместо Леонарда Флейма на пороге комнаты стоит незнакомый мужчина в доспехах.
– Кор, начальник стражи. Пройдемте со мной, – скороговоркой говорит он и становится вполоборота, готовый сопровождать. Действительно, и на что я надеялась, когда посчитала, что дядя собственной персоной спустится на второй этаж в гостевое крыло? Я поджимаю губы: весь мой настрой рушится, а неуверенность в следующем шаге становится все весомее.
– В случае неповиновения мне приказано привести силой, – неправильно толкует мое молчание начальник стражи. Я вскидываю голову и, слегка пошатываясь, встаю на ноги. Дядя непременно обрадуется, если меня босиком, в сорочке и спальном халате протащат по основной лестнице дворца. Но в моих силах не дать ему этого удовольствия. Начальник стражи соглашается немного подождать: столько, сколько нужно на смену одежды.
Моя сумка с вещами осталась в милом пансионе над уютным кафе, поэтому приходится надевать то, что приготовила Ланада. Горничная постаралась угадать с размером, но в последний раз я надевала такое традиционное платье давно, так давно, что толком и не помню уже.
В Викке с одеждой проще. На обучение принято носить стандартную форму зельедела – брючный костюм с удлиненным верхом, плотный фартук и перчатки. Единственное украшение одежды – разнообразные карманы. Цвет – темный, немаркий, а ткань – плотная с защитными вставками. Выделиться можно только формой и качеством защитных очков или маски. В свободное от учебы, а позже и работы, время я предпочитаю простые фасоны и недорогие модели. А еще хорошее платье стоит немалых денег, поэтому у меня в гардеробе их нет. Да и куда носить такую непрактичную вещь? Явно не в лес за травами.
Ланада приносит мне классический наряд радетельной: упрощенный, достаточно современный, но, тем не менее, слишком вычурный и закрытый, на мой взгляд. Самостоятельно его надеть практически невозможно, нужна помощь горничной, чтобы затянуть тесемки, застегнуть крючки и поправить слои юбки. Грудь тут же сжимает жестким корсетом. Ткань платья легкая, но ее слишком много для летней погоды. Высокий кружевной воротник плотно облегает горло. Мне хочется порвать его, оттянуть или сдвинуть, чтобы спокойно дышать и двигаться. Ланада шепчет о том, как мне идет этот наряд, но я чувствую себя как в западне.
Меня радует одно: что сейчас раннее утро и дворец спит. Конечно, за нами наблюдают, но, по крайней мере, нет этих жадных откровенных взглядов и шепота за спиной. Начальник стражи проводит меня по главной лестнице на третий этаж. Сначала нас встречает гулкой пустотой огромный зал территориального Совета. Я вспоминаю, как за этим столом собирались отец и его помощники, как в детстве мы играли между массивных кресел и толстых ножек стола, прятались за колоннами и в драпировках стен, и как впервые во главу стола сел Амир. В тот день старший брат не успел сказать ничего, кроме приветствия, все проблемы и вопросы разбирал дядя.
⁂
– Заходи. Садись.
Дядя встречает меня у дверей кабинета и спокойно, даже по-хозяйски заходит внутрь, как будто ничего странного в происходящем нет. Но для меня это кабинет отца и Амира. После смерти брата прошло совсем немного времени, а дядя уже так вольно распоряжается всем. Я смаргиваю подступившие слезы. Нужно выбросить все, что помешает мне, из головы. И Амир не просто погиб, его смерть была подстроена.
– Значит, вернулась, – со злостью говорит дядя. Мне становится не по себе от его внимательного взгляда. – Как только тебя позвал долг, ты вернулась не выполнить его, а чтобы кричать о несправедливости и прочей чуши. Я говорил своему брату, что ведьмы не воспитают из девчонки правильную радетельную – послушную, домашнюю и молчаливую. Он махнул на мои слова рукой, а я оказался прав. Вместо спокойного согласия ты скрывалась в подворотнях Феникса и надеялась на что? На чью-то жалость? Жизнь так не работает, девчонка!
Мне хочется кричать, очень хочется, но его напор и злые слова, то, как дядя нависает надо мной – это все уничтожает мои силы к сопротивлению. Кажется, еще немного – и я смогу ответить на все, что им сказано. Но момент не наступает, зато появляется дрожь… А, все верно. И из-за этого тоже я уехала из Феникса. Конечно, я уже не та неспособная дать отпор девочка, но все же прошлое не отпускает так просто.
– Где Левис? – дядя медленно опускается в кресло и демонстративно сжимает подлокотники старинной мебели.
– Не знаю.
– Почему-то я тебе верю, – хмыкает он. – Ты у нас никогда ничего не знаешь. Тебя даже об Амире спрашивать нет смысла. О чем вы там переписывались? О методах засушки травы и любовных стишатах? Дурная девчонка, будто бы твоего брата интересовало, что ты мешаешь в своих котлах и кто из однокурсников пригласил тебя на ужин!
– Вы читали письма! – возмущенно вскидываю голову. Но дядя лишь смеется:
– Конечно, читал. Ты думаешь, почему Амир ни слова не говорил о политике или экономике? Эти письма вряд ли бы дошли до адресата. Он был умным мальчиком. А ты как была не от мира сего, так и осталась.
Я закусываю губу. Дядя Леонард никогда не отзывался о нас с братьями в положительном ключе. Но к мальчикам, по крайней мере, не было такого презрения, как доставалось мне. И даже хорошо, что у дяди только один сын. Я всегда боялась представить, как жилось бы его родной дочери.
– Вот так и молчи, – хмыкает дядя. С улыбкой довольного жизнью человека встает и подходит к стене за креслом.
Я не сразу замечаю, но на пальце у Леонарда Флейма массивное кольцо хозяина этих земель – кольцо Флеймов. В последний раз я его видела у Амира. А значит, в дядиных руках ключи от хранилища ценностей и дворцовых трофейных залов. В последних, к сожалению, нет толком никаких ценных вещей или сокровищ. Зато в скромном по размеру хранилище собрано все, что представляет важность для меня и опасность для дяди: древние соглашения, торговые договоры, долговые расписки, переписки с другими аристократическими родами и землями. Раньше всем этим владел Амир. Но его больше нет с нами.
– Кстати, полезные бумажки я нашел в архивах, – он на секунду машет мне каким-то свитком, но не показывает, каким. – Но ты мне здесь не для этого нужна.
Дядя вынимает из большой ниши в стене – хранилища ценностей – документы и раскладывает передо мной: одна стопка бумаг за другой. С каждой новой стопкой мне становится все хуже.
– Вот брачное соглашение между Флеймами и Фьюринами. Вот подписи свидетелей. Вот печати их земель и родов. А вот наша печаль. И, наконец, ручка, которой ты подпишешь эти бумаги. Подписывай, я не буду ждать вечно, – он упирается ладонями в столешницу и нависает надо мной. Я понимаю взгляд на документ: мое имя выведено чьей-то рукой, так же как имя будущего мужа, даже печати проставлены и выдавлены на воске гербы.
– Здесь печати…
– Я уверил делегацию территориального Совета Фьюрина, что ты – правильная радетельная, с незапятнанной репутацией, молодая и способная родить. Иначе в нашу сторону даже и не глянули бы…
– Да как вы смеете!
– Я смею? Я лишь делаю то, что должен был сделать еще твой отец. То, что не успел сделать твой брат!
Эти слова меня не задевают. Я не верю словам Ремана о том, что брат хотел бы для нас именно этого: моей свадьбы с незнакомцем или изгнания из дворца Левиса. Рем, видимо, пытался сделать мне больно. Возможно, у него дела шли не самым лучшим образом, поэтому он так отреагировал на мою просьбу. Но что бы в нем не говорило в этот миг, он был не прав. Если бы сейчас, вместо смотрящего на меня с высоты своего положения дяди, напротив сидел Амир, я не сомневаюсь, мы бы разложили все эти бумаги с печатями только ради одного: найти выход из сложившейся ситуации. Я верю в это и нахожу силы противостоять дяде.
– Амир бы никогда!..
– А много ли ты знала о своем брате?
– Достаточно, что бы понять: это вы убили Амира! – кричу я.
– Совсем ополоумела со своими зельями, ведьма проклятая! – дядя шарахает по столу кулаком. – Мальчишке нужен был урок, мал он еще был со мной тягаться. Власти захотел, отродье безголовое. Но убивать? Зачем, если он и сам способен себя угробить! Сказки она мне тут придумывает!
Я не верю дядиным словам. Да как тут поверишь человеку, который тебя опоил и насильно выдает замуж? Хотя его реакция, его слова слегка похожи на правду. И мне не по себе. А если Амира никто не убивал, если это действительно был несчастный случай? Все улики, странные совпадения, напуганные ведьмы, изменение поведения брата говорят о том, что происходило что-то странное, опасное. Именно оно привело к гибели брата. Или нет? Но сейчас нельзя думать об этом, нельзя казаться еще слабее. Как же хорошо, что слезы почти все выплаканы, иначе я бы не удержалась и разрыдалась.
– Что я еще узнаю о себе? И в Черной войне виновен, и синюю лихорадку тоже я изобрел? Подписывай договор, сумасшедшая!
– Раз вам так нужно, почему бы вам самому не выйти за Фьюрина замуж? – я огрызаюсь в ответ. Дядя коротко замахивается рукой, я успеваю только закрыть глаза и сжать челюсть в ожидании удара, но его нет.
– Жаль, что нельзя тебе тронуть и пальцем. Эх, если бы мой сын не женился прошлой осенью… Подумать только, ты сейчас была бы беременна моим внуком, – я вздрагиваю, представив то, что сказал дядя. Брак при такой степени родства не поощряется, но вполне возможен, если территориальный Совет ответит согласием.
– Они бы не позволили, – неуверенно возражаю я.
– Да все ты прекрасно понимаешь, девчонка. Позволили и с превеликим удовольствием. Им-то что? Лишь бы оберег родился… Конечно, это не деньги Фьюринов, но ни одна наглая тварь в таком случае не смогла бы оспорить ни положения Флеймов, ни власти моей семьи. И научить тебя вести себя в обществе не составило бы труда.
– Я была бы вам нужна, – я до сих пор не верю, что он смог бы это сделать.
– Да, пока ты беременная и рожаешь, – хмыкает дядя. – Четырех внуков мне хватило бы. Для начала.
– Да вы с ума сошли! – я цепляюсь пальцами за документ. Бумага плотная, но если попытаться, может и получится повредить. Дядя замечает это мгновенно и хватает меня за руку. Его пальцы так сильно впиваются мне в предплечье, что я взвизгиваю от боли.
– Это ты не знаешь своего места, идиотка! В мое время аристократки сидели в своих комнатах и не высовывали носа за их пределы! В мое время девушки не перебивали старших и не перечили им! – его голос понижается до шепота: – Если ты, глупая девчонка, попробуешь сделать хоть что-то, и оберег разорвет договоры, я сломаю каждый палец на твоих корявых ручонках! У человека, который привел тебя сюда, достаточно опыта, чтобы ни одна ведьма не помогла тебе после. Ты в жизни больше не возьмешь в руки ни карандаша, ни вонючего черпака! Поняла?
Мне страшно. Я уверена, что он это сделает, и боюсь остаться калекой. Кто я буду без своих навыков? И кто я буду, подписав договор? В одном случае, это почти что смерть. Во втором, несвобода. В груди неприятно колет, моя дрожь становится сильнее. И я делаю выбор: я беру ручку.
– Вот и молодец, – одобрительно улыбается дядя и отбирает подписанный документ: – Заставила же ты меня поволноваться. Да и оберег Фьюринов безголовый чуть не умер, попав не на тот поезд. Хорошо, что магия договоров держит. А ты знала, Лайм, что раньше одних проставленных официальных печатей хватало для заключения брака? Никакого согласия брачующихся или подписи невесты… И почему мы не живем в те времена?
Я не могу заставить себя ответить хотя бы что-то. Мои пальцы горят. Я до сих пор чувствую шероховатость бумаги договора и гладкость поверхности ручки. Я помню, как красным росчерком возникла на договоре моя подпись. Я сама прочертила ее, сама сделала этот выбор. И эти линии на бумаге поменяли все. Дядины слова заменяются размеренным гулом. Что мне делать теперь? Я не знаю ответа. Может, я всего лишь испугалась и приняла неверное решение? А может, мне действительно переломали бы пальцы… Что из этого могло быть правдой, сейчас поздно угадывать. Я подписала договор и действительно вошла в дом Фьюринов.
Я едва успеваю зажать себе рот, чтобы дядя не услышал всхлипа.
– Поплачь, невеста должна плакать на свадьбе, – дядя будто дает разрешение. – Официально поздравляю тебя, дорогая племянница, от лица Флеймов с успешным замужеством. Сейчас ты отправишься в свою комнату, приведешь себя в порядок и будешь сидеть тихо-тихо. И уже завтра ты покинешь Феникс, разве не об этом ты мечтала все детство?
19. Прикосновение прошлого
Я не представляю, куда меня ведут. Ноги двигаются сами по себе, перед глазами светлые пятна стен и одно темное – спина сопровождающего. Но вот за мной захлопывается дверь, а я даже не могу сосредоточиться и понять, где именно меня оставили. Перед глазами до сих пор сплошные печати и вычурные слова – черные и красные чернила, а еще разноцветные капли воска, длинные дядины пальцы, цепко хватающие бумагу, белые и зеленые ленты, обвивающие свиток. Неожиданно комната вокруг плывет и изгибается, и перед взглядом расползается белесое марево. Я медленно опускаюсь на пол. Юбки платья, конечно, мнутся, зато так удобно сидеть и просто дышать.
Я долго жду истерику: в области груди что-то сжимается и дрожит, но этого недостаточно. Приступы с каждым разом все легче. А потом на меня накатывает чувство облегчения. Странно: казалось бы, меня заставили делать то, чему я сопротивлялась всеми силами, а я чувствую спокойствие. Я перегорела? Устала?
Наверное, мне легче из-за того, что ситуация разрешилась, пусть не в мою пользу, и неизвестность меня больше не мучает. Обстоятельства немного изменились, теперь мне нужно подумать: то ли сложить руки и ждать завтрашнего дня, то ли собраться с силами и дать шанс хотя бы Левису сохранить то, что передано нам родителями. Сейчас тот самый момент, когда я поменяла свой статус, но все еще нахожусь в центре событий.
Я расслабленно выдыхаю. Спокойствие – великолепное чувство. Время плывет мимо, будущие горести и радости еще где-то впереди, и рано даже думать о них. В этом состоянии выходит проще смотреть на ситуацию и совсем несложно запереть глубоко внутри злость и разочарование в себе, жалость к себе и глупую обиду на окружение или обстоятельства. Я делаю еще несколько глубоких вдохов и открываю глаза.
Как непослушного ребенка, меня оставили одну в детских комнатах дворца – наших с братьями. В полумраке раннего утра они кажутся огромными и заброшенными. Сколько я здесь не была? В прошлые визиты в Феникс я никогда не ночевала во дворце, так сказать, избегала этих стен, коридоров и людей. Может, мне казалось, что здесь больше нет для меня места? Кто знает. С распростертыми объятьями здесь меня могли встретить только братья.
Я медленно встаю на ноги и двигаюсь по коридору. Не такой он и широкий, как я всегда считала. В памяти и комнаты выглядели немного по-другому. Правда, чья-то хозяйственная рука вынесла отсюда весь декор и некоторую мебель, особенно ту, которая подойдет взрослому человеку. Несмотря на пустоту, это место не заброшено, до Птичьего клюва ему точно далеко. На полу остались чистые полосатые ковровые дорожки. Я с удовольствием снимаю обувь на каблуке и иду босиком: чувствую под стопой неровную поверхность – кое-где вытоптанный ворс и проплешины. Стены комнат все так же оклеены мягкими, плюшевыми на ощупь обоями. В детстве я любила сидеть, прислонившись к стене щекой. Глупая привычка, но я и в этот раз прижимаюсь к мягкой поверхности лбом. Знакомое, приятное ощущение с толикой грусти заполняет меня полностью. Может статься, что это последний раз, когда я вижу эти комнаты и могу вспомнить свое детство.
Я прохожу дальше, заглядывая в дверные проемы: учебная комната с тремя столами и доской, библиотека, игровая с самыми нелюбимыми и поэтому забытыми здесь игрушками. Пыли почти не видно, и кто-то определенно приходит поливать огромный фикус, который когда-то принес из бабушкиного сада Левис. Я нахожу в собственном учебном столе огрызки цветных карандашей и забытый рисунок – страшненькое изображение мальчика в штанах и синей кофте. Бумага помялась и пожелтела: даже страшно представить, сколько лет прошло с момента этого портрета. Кажется, это был мой подарок на день рождения Амира. Я так и не подарила его брату, постеснялась, к тому же у Левиса уже тогда рисунки получались лучше моих.
В комнатах братьев пусто – только безликая мебель. Но когда я открываю дверь в мою бывшую комнату, то от удивления не знаю, что и думать. Я уезжала со скромным багажом, большую часть которого занимали научные книги. Конечно, самое драгоценное и памятное осталось при мне, но вот простые мелочи, приятные подарки, развлекательные романы, одежду, показавшуюся мне непрактичной, и другие вещи пришлось бросить. Я попрощалась с ними давным-давно, но кто-то решил оставить все на своих местах.
Моя библиотека запылилась, но все книги на месте. Я касаюсь корешков книг, сложно вытащить даже одну: они ужасно долго стоят вплотную и немного склеились между собой. В тумбочке – старые дневники и рисунки, в шкафу – практически неношеные платья, музыкальная шкатулка и статуэтки – на полках у окна. Даже горсть прозрачных мелких камешков – счастливых кристалликов, собранных на побережье – все там же: под матрасом.
Я осторожно ложусь на свою старую кровать, по привычке нащупываю выцарапанные над головой ведьмовские знаки. Когда-то я всерьез верила, что еще немного, – и способности проснутся во мне. Но детской веры недостаточно.
Лежать хорошо. Летнее солнце пробивается сквозь плотные, вытершиеся серые шторы, которые когда-то были голубыми. В воздухе кружатся частички пыли. С потолка на меня смотрят четыре птицы, раскинувшие крылья: вид настолько знакомый, что я тут же начинаю чувствовать сонливость.
Через пару зевков мне становится ясно, что еще немного – и я действительно засну. Чтобы этого не случилось, я растаскиваю по углам шторы, открываю окно и выглядываю на улицу. Ветер все еще свежий, хотя примесь летнего жара все ощутимее с каждой минутой. С третьего этажа дворца прекрасно видно, как горят под солнечными лучами белые стены домов. Еще час-второй – и улицы заполнятся спешащими по своих делам горожанами. И никому, абсолютно никому не придет в голову оглянуться и найти взглядом меня, торчащую в окне на третьем этаже.
– Ты не спрыгнешь с такой высоты, даже не пытайся. Ноги-руки переломаешь только, – слышу я женский голос и заинтересованно наклоняюсь вперед, посмотреть, кто же этот советчик.
– Я здесь, – теперь мне ясно как никогда, что голос раздается не снизу или сбоку, а со стороны крыши. Через мгновение советчица зависает в воздухе напротив меня.
– День добрый. Охранная служба дворца Флеймов приветствует вас, радетельная Лайм, – машет мне рукой ведьма. Я киваю в ответ, хотя день не такой и добрый. Взгляд останавливается на неожиданной собеседнице, и я, наконец, вспоминаю:
– Селина?
– Она самая, – отвешивает мне поясной поклон ведьма и, красуясь, делает изящный пируэт в воздухе. Много лет прошло с тех пор, как я в последний раз видела Селину: она старше Рады и уехала из Птичьего клюва на четыре года раньше, чем я из Феникса. Селина оказалась последней ученицей тетушки Фейр. До ее выпуска тетушка еще держалась, но в опустевшем Птичьем клюве она стала постоянно болеть, пока не слегла окончательно. Пока я погружаюсь в воспоминания, Селина всерьез забрасывает меня вопросами:
– А, правда, что со смертью оберега дело неладное было?
– Правда, – киваю я.
– А, правда, что на ведьму из Минорского ковена покушение было?
– Правда, – подтверждаю слухи.
– А правда, – Селина на секунду запинается, но все же задает вопрос: – Что тебя по договору и без согласия замуж выдали?
– И это чистая правда...
– Ужас какой, – впечатленная моими ответами, Селина присаживается на подоконник и участливо гладит меня по плечу. – Мы толком ничего и не знаем. Внешней охране никто новости не рассказывает, разве что сплетни до нас доходят. Вот приказали следить, чтобы никто из окон не прыгал.
– Я и не прыгнула бы.
– Понятное дело. Не такая ты девчонка, чтобы прыгать и убиться с горя, – хмыкает Селина.
– А какая я?
– Наша, конечно! Из тех, кто выживет и по-своему все переделает. Не хуже, не лучше, разве что не летучая, но по характеру ведьма как есть…
– Спасибо, – почему-то мне становится легче на сердце. – Умирать я действительно не имею желания. Сбежать – возможно.
– Увы, я приказ нарушить не могу. Но как только договор окончится, сразу уволюсь. И своим скажу, нас здесь еще пятеро осталось. Все уйдем. Нечего нам делать там, где расплачиваются чужой жизнью за преференции, – негодующе сжимает кулаки ведьма и бьет себя кулаком в грудь. – Я считаю так: у меня есть моя жизнь, и я сама принимаю решение, на что ее убить или разменять, сама ошибки делаю и сама по счетам плачу. Была бы я на твоем месте – вылетела в окно при первом же намеке на брак ради чьей-то скидки на торговлю мехом и медовухой. Договор, конечно, много значит, да только искал бы меня суженый по всем сторонам света!
– Хорошо бы, но я не ведьма, – я улыбаюсь Селине. Ведь она так открыто выражает свое негодование, не входит в положение других, не думает о чьих-то интересах и не заботится о высшем благе. Впрочем, ведьму действительно подобным договором не взять, даже если она урожденная радетельная.
– Жаль, – оценивающе посматривает на меня собеседница. – Почему-то мне кажется, что ты бы не просто вылетела из окна на свободу, а еще и дворец этот к Предкам снесла.
– Думаешь, хватило бы силы? – я, не сдерживаясь, смеюсь.
– Думаю, да, – неожиданно серьезно кивает Селина. – У тебя хорошая наследственность. И концентрация хороша. Твои родственницы нарадоваться не могли, когда в очередной раз твое зелье что-то плавило или, наоборот, взрывалось.
– Порченая посуда как показатель силы?
– Нет, в подобных экспериментах порченая посуда – это очень хороший знак. Значит, ты как алхимик подошла очень близко к тому пределу, за которым к таланту нужно примешивать ведьмовскую силу. Там где у тебя всего лишь плавился горшок, другие взрывали дома и калечили себя и окружающих.
– А я и не знала… – слова Селины меня удивляют: в Птичьем клюве всегда было много талантливых ведьм, куда же мне с моими способностями. – Иногда меня хвалили, но за что именно, никогда не объясняли. Может, просто из вежливости. Ведь мои составы были не так и хороши.
– Думаю, они иногда забывали, что ты все-таки не ведьма и очень многое тебе неизвестно, – ободряюще улыбается Селина и, на секунду задумавшись, предлагает: – Знаешь, выпустить я тебя не могу, но передать сообщение или выполнить какую-то твою просьбу мне вполне по силам.
Эти слова немного выбивают меня из колеи. Я умолкаю, погружаясь в мысли. Таким предложением просто необходимо воспользоваться. Не предаст же она меня? Мысль неприятная, из-за нее сразу становится тяжелее в груди. Но этот груз надолго не задерживается: он развеивается, стоит мне подумать о моих шансах с учетом новых обстоятельств. Ведь если Селина меня предаст, никакого вреда не будет. Левиса и Кариссу я смогу отбить и забрать с собой из Феникса. Дядя не посмеет портить отношения с Фьюринами. А уж с будущим мужем я как-нибудь договорюсь. Скорее всего. А если Селина по-прежнему та ведьма, которую я знаю, то уже сегодня ночью все содержимое из хранилища ценностей будет у меня в руках.
Я долго объясняю Селине, что именно хочу сделать. От нее мне нужно немалое: найти Левиса и передать ему мой план. Другого шанса у нас все равно уже не будет. Селина еще три часа будет охранять дворец, значит, брата она найдет хорошо если к ужину. Но это и не важно, мне пока спешить некуда. Одно ясно: дядя не даст мне надолго задержаться во дворце. Определенно уже завтра к вечеру или послезавтра утром я покину Феникс. Селина, задумчиво качая головой, делает заметки, чтобы не забыть ничего важного, и в итоге улетает. Единственное ее условие – чтобы проблем у ведьм-охранниц из-за моего плана не было. Это я пообещать могу, потому что в место, откуда я буду бежать, согласно традициям, никаким посторонним ведьмам хода нет.
