Текст книги "Мои семейные обстоятельства (СИ)"

Автор книги: Анна Лерой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

22. Падение в бездну

В этот раз я точно уверена: мне в край надоело просыпаться с головной болью. К тому же это не просто мигрень, к ней примешивается что-то противное, что-то, о чем я не желаю думать. Но Левис зовет, а значит, стоит открыть глаза.

– Лайм! – слышу я его голос. – Дорогая сестра, очнись! Лайм!

– Да, Левис, я уж встаю, – мои глаза не собираются так просто открываться. Состояние действительно еще хуже, чем когда меня отравил дядя. Такое ощущение, будто я долго пила, а позже свалилась с лестницы, пересчитав позвонками все десять дюжин ступеней. Предки, из-за чего такая ужасная боль? Свет не вызывает приятных ощущений, я со стоном прикрываю ладонями лицо. В руки мне тут же тычут какой-то пузырек.

– Это обезболивающее, – я слышу голос Кариссы. Обоняние подсказывает, что она не ошибается, и я залпом выпиваю зелье с привкусом аниса. Через пять минут страданий и мук мне становится легче. В течение этого времени Левис крепко держит меня за руку. Его пальцы дрожат, а ладони неожиданно холодные и влажные. Это заставляет меня судорожно вспоминать, чем именно закончилась наша авантюра. Но в голове только муть и обрывки воспоминаний.

Зелье действует. Когда же я открываю глаза и смотрю на брата, то не могу скрыть удивления. Левис выглядит растрепанно, растерзанно и жалко, иначе и не скажешь, а кроме того, на его скуле свежая царапина и наливается крупный синяк.

– Кто это? – я тянусь пальцами к его поврежденной щеке, и вдруг воспоминания волной накатывают на меня: как я пришла в кабинет, как увидела еще кого-то, до того, как меня ударили. Меня ударил Рем? А тот, кто был в кабинете, он?..

– Ты видел его?! – я вцепляюсь в ворот рубашки и тяну брата на себя. Левис неожиданно подается вперед, утыкается лбом мне в плечо и, давя слезы, горьким шепотом начинает говорить так, что его не остановить:

– Он жив. Он действительно жив. Я думал, что сойду с ума. Но Амир жив. Прости, Лайм, я не сразу понял, что это Реман ударил тебя. Прости! Я такой дурак, я ничегошеньки не понял. В кабинете было темно. И первым делом я увидел брата. Кинулся к Амиру с воплями: как рад ему, как здорово, что теперь все вернется на свои места, что тебе, сестра, не нужно выходить замуж… А он… Он посмотрел на меня как на сумасшедшего. И просто сказал Реману «выведи его, он мешает». А я смотрел-смотрел-смотрел, – Левис не может сдержаться и начинает рыдать: – А потом увидел тебя. И вдруг понял. Он ничего не будет менять. Ничегошеньки. Оно ему не нужно. Мы ему не нужны. И я ударил его… Его. Амира.

– Скорее он тебя ударил, – печально бормочет Карисса, гладит рыдающего Левиса по спине и продолжает уже за него: – А потом в кабинет ворвалась полиция. Меня сняли с балкона какие-то ведьмы. И, наконец, мы здесь, в этом подвале или что это. Все, и платье свадебное тоже.

– В подвале? – я, щурясь, рассматриваю окружение. Очень похоже на комнату для отдыха возле дворцовой лаборатории: диван, стол с полудюжиной стульев, шкаф с посудой и рукомойник на стене. Две двери, и та, что поуже, скорее всего, ведет в душевую. Стены побелены некачественно, кое-где виднеется кирпичная кладка. Да, это действительно помещение в подвале.

– Никаких окон, и никак нам не выбраться, – Карисса пододвигает один из стульев к дивану и забирается на него с ногами. – Да и куда бежать? По городу облавы… Я слушала под дверью: вашего дядю уже допрашивают – какие у него были связи, деньги, и куда все ушло или, наоборот, где лежит. Почти все члены территориального Совета низложены.

– Что значит: низложены? – непонимающе морщусь я. Разве так легко поменять территориальный Совет? Кажется, некоторые из представителей были в его составе еще при моем отце.

– А то, что Амир Флейм за ночь растащил по камерам тюрьмы неугодных, корыстных, ворующих и неподходящих ему, поставил на места своих людей, – разводит руками Карисса. – А на позднее утро у него намечено чаепитие с делегацией из Фьюрина. Знаешь, очень деятельный человек твой брат для умершего и похороненного… Скотина бешеная!

Я морщусь от ее крика, и Карисса тут же это замечает.

– Извините, я не хотела… Точнее, хотела. Но он ваш брат, а я…

– Ничего, – останавливаю я ее, потому что она права. Ее слова стоят того, чтобы их обдумать.

Я кладу ладонь на шею, в место, куда пришелся удар. Больно. Очень больно. Не только там. Отвратительное чувство расползается во все стороны, захватывает меня полностью. Предки, как я не догадалась? Да и как бы я могла подумать. Возможно, Рада поняла чуть больше, когда увидела тело в мавзолее. Возможно, она понадеялась, что Амир жив. Но скажи она мне, смогло бы это что-то изменить? Нет. Потому что в самом страшном сне мне бы не привиделось, что мой брат, старший любимый брат, так поступит. Он не предупредил, он не поделился планами и ничуть не волновался, что с Левисом или мной что-то произойдет.

– Он ни разу не посмотрел на меня. Только сквозь. Сказал Реману, что мы сейчас ему не нужны. А когда-то были нужны? – шепчет Левис. Я подтягиваю его к себе под бок и пытаюсь обнять за широкие плечи. Брат сильно зажмурился, побледнел и тяжело дышит. Чувствует ли младший тот ужас, который пожирает меня изнутри? Да, я могу сопротивляться дяде, но не Амиру. Ведь он – старший и самый лучший. Как я могу что-то думать против него?

Моя голова разрывается от мыслей. Неужели все так и было? Вот так просто: старший брат спланировал свою смерть, дал шанс нашему дяде сделать за него всю грязную работу – собрать верных дяде людей, заключить мою свадьбу, отстранить Левиса от дел. Чтобы потом Амир мог появиться на сцене и… добиться блага для себя или народа этих земель? За время, что его считали умершим, он собрал компромат и заручился поддержкой важных ему людей, а потом одним махом убрал всех ненужных. Что ж, наконец, он может править так, как ему хочется.

Но я бы так не смогла. А он… А что я в действительности знаю об Амире?

– Бывает, что все время мира не поможет понять другого человека. А иногда достаточно имени и нескольких минут, чтобы стать верным кому-то, – внезапно произносит Карисса. Оказывается, я проговариваю последнюю мысль вслух.

– Прости, – извиняюсь, ведь ведьмочке пришлось многое пережить из-за моего старшего брата.

– А разве ты должна извиняться? Ты здесь при чем? – непонимающе смотрит на меня Карисса.

Мы молчим очень долго: ведьма раскачивается на стуле, Левис лежит рядом со мной, а я сижу на диване и просто моргаю. Изредка в мою голову забредает какая-нибудь мысль, но тут же разбивается: я слишком не в себя, слишком шокирована, чтобы думать. И мне все еще больно.

Нам приносят завтрак и обед, но не новости. Левис требует присутствия Амира, но на него смотрят как на сумасшедшего: дескать, как этот глупый парень может что-то требовать от такого значимого и уважаемого оберега. Вместо ужина неожиданно появляется горничная. Я вспоминаю Ланаду: интересно, она просто хотела помочь или тоже работала на кого-то? Но Ланада хотя бы изображала заботу и теплоту, а пришедшая девушка явно мне не сочувствует. Облачение в платье происходит быстро и неприятно. Чужие пальцы дергают за волосы и впиваются в кожу. Вместо улыбки мне достается брезгливо поджатые губы. Какие обо мне ходят слухи, чтобы эта девушка меня возненавидела? Что я обираю бедных и увожу деньги за границу? Или что не желаю облегчить жизнь простым людям и бросила своего брата и долг радетельной? Вопросов становится все больше, но отведенное мне время давно закончилось.

Следом за горничной на пороге комнаты появляется Рем. Я не даю Левису даже подняться с дивана, останавливаю его. Младшему хватит и того синяка, что уже есть, против Рема у него нет шансов. Да и дракой здесь ничем не поможешь. Я на мгновение задерживаю взгляд на своем отражении в зеркале. Мама была бы счастлива: на мне красивое свадебное платье и украшения в тон. Хотя она бы добавила к моему образу больше разнообразия, например, не собирала бы все волосы в высокую прическу, а оставила несколько прядей. Тогда я бы выглядела более живой. Но даже косметика не может придать моему побледневшему лицу яркости и жизни.

Я двигаюсь рывками, будто сломанная марионетка: выхожу в полутемный коридор, оставляя за спиной растерянного Левиса. Мы с Реманом идем в тишине, только слышно, как шелестят мои пышные юбки и клацают набойки туфель. Мимо изредка пробегают посыльные, я с легким интересом поглядываю по сторонам. Стоит нам подняться из подвала на первый этаж, как мне становится немного дурно. Амир точно перевернул здесь все с ног на голову. На полу виднеется не до конца затертая кровь, на стенах – подпалины. Значит, бой все-таки был. А может и не бой, а бойня?..

– Ничего не скажешь? – внезапно разрывает повисшее между нами молчание Реман.

– А я должна? – приходится даже остановиться, чтобы посмотреть ему в лицо: – Договор подписан, Рем. Мне кажется, на этом моя роль завершена. Будешь спорить?

– Нет, ты права, – легко соглашается он. А у меня сердце разрывается на части. Какая-то часть меня верила, изо всех сил верила, что я ошибаюсь в своих предположениях. Во мне жила надежда, что когда утихнут политические страсти, когда во дворце все успокоится, Амир снова вернется к нам тем самым братом, которого я люблю и помню. Но я гляжу на Ремана и понимаю, что я до сих пор слишком наивна.

Мне нужно успокоиться. Я делаю глубокий вдох и расправляю складки пышных юбок – все, чтобы выиграть немного времени. Крайне необходимо, чтобы мои губы перестали дрожать, а голос приобрел хоть немного твердости. Сложно казаться безразличной, когда меня рвут на куски непонимание и обида, когда предательство, а это оно, и никак иначе, только открылось.

– Теперь ты можешь сказать, почему наорал на меня при встрече? – мне требуется немало сил, чтобы продолжить разговор с Ремом.

– До поезда за тобой следили. Предполагалось, что ты сойдешь с поезда в Фениксе и сразу кинешься во дворец, – он не смотрит на меня, а оглядывается по сторонам. В коридорах стало оживленнее, на мне скрещиваются чужие взгляды, так что нам приходится идти медленнее. – Вместо этого нам достался полуживой оберег Фьюринов. А тебя нет нигде. Я обязан был тебя найти, приказы Амира не оспариваются, и уже почти отчаялся. А тут ты сама являешься. Представляешь мое состояние?

– Нет, – устало произношу я. – Потом ты пошел за мной.

– Да.

– Архивариус – это твой…

– Информатор. Он должен Амиру, поэтому был рад помочь, – Рем слегка кривится. – Хотя с этим южанином были проблемы…

– Когда я встретила его в архивах, он хотел отдать документы именно мне. Это не входило в ваши планы?

– Ему захотелось справедливости. Пришлось поумерить его пыл.

– Он жив? – я останавливаюсь и требую ответа. Реман растягивает губы в неприятной улыбке:

– Жив, но отстранен от службы. Ты же знаешь: ни я, ни Амир вообще-то не фанаты убийств.

– Знаю ли? А тот человек, чье тело принесла Карисса в Феникс, он бы так же сказал? А сама напуганная ведьмочка?

– Ее нужно было убрать из города, – морщится Реман.

– Живой или мертвой?

Он пожимает плечами, дескать, это уже мелочи, не стоит их упоминать. Больше никто из нас не продолжает разговор. Я боюсь не выдержать и разрыдаться, а о чем думает Реман, мне неизвестно. И только когда до официальной приемной, где ждет меня муж, остается всего пара дюжин шагов, я снова обращаюсь к нему.

– Знаешь, а я ведь любила тебя, – признаюсь я. И это действительно правда. Реман одного со мной возраста. Не было в моем окружении более привлекательного, умного и находчивого мальчика, чем он. Мы вместе могли обсуждать книги и воровать яблоки из сада, шутить и исследовать дворец. Конечно, больше времени он проводил с Амиром, да только меня никто не гнал. Я будто хвостик бегала за этими двумя, восхищаясь старшим братом и вздыхая по его другу. Как же далеки те детские воспоминания от того, что происходит сейчас.

– Я знал. Ты мне тоже нравилась, но Амир запретил подходить к тебе, – признается Рем, будто ничего ужасного в этом признании нет. Я качаю головой, глядя на него:

– И хорошо, что ты не подошел. Это слишком жестоко: если бы я любила тебя всерьез и у нас были отношения, а потом ты бы спокойно отказался от меня. Потому что мой брат так сказал.

– Не драматизируй, – лицо Ремана меняется, будто приоткрывается маска. Я вижу за ней другого человека: более жесткого и циничного. – Если бы ты не дергалась, все прошло бы более гладко – без слез и истерик.

– Если бы Амир со мной поговорил, то никаких бы истерик и не было! – срываюсь я на крик.

– Да что ты понимаешь?.. – резко хватает меня за плечо Реман. Я в ответ впиваюсь ногтями ему в ладонь. Во мне говорят гнев и обида, мне страшно, и я ужасно устала, но остановиться, согласиться с происходящим я не могу. И если Рем поднимет на меня руку еще раз, я отвечу со всей своей ярости.

– Что здесь происходит?

Это Амир. Я чувствую, как начинается нервная дрожь – подкашиваются ноги, сводит пальцы на ногах, и от внезапного ощущения холода хочется обхватить себя за плечи, свернуться в клубочек. Но так нельзя. Я лишь сильнее выпрямляю спину и оборачиваюсь.

– Амир!

Он такой же. Абсолютно такой же, как я его помню. Он не изменился. Может, немного поменял прическу, и четче стали складки у губ. Может, чуть сильнее хмурится лицо, и из-за этого взгляд кажется более суровым. И, наверное, он похудел. Я уверена, что раньше его щеки не были настолько впалыми. Я хорошо помню своего старшего брата. Я сотни раз болтала с ним в собственном воображении. Когда не успевала послать письмо или нужен был срочный совет, а поделиться оказывалось не с кем, я представляла, что мог ответить Амир или как отреагировать Левис. Поэтому я уверена, что Амир почти не изменился внешне. Но что-то не так. Он смотрит не так, как я помню.

– Лайм, – произносит Амир и, не прекращая движения, проходит мимо. Он не задерживает на мне взгляда, не произносит ничего, кроме имени, будто так и надо. Словно мы чужие друг другу.

– Ты мог просто попросить меня и обойтись без этих сцен, – я иду вслед за ним, не обращая внимания на тянущего меня в другую сторону Ремана. – Ты мог посвятить меня в свой план! Я же твоя сестра, я тебе верила! А вместо этого воспользовался моими слабостями. Понятно, откуда была та смесь, которой меня усыпили в архиве. О моей сопротивляемости знает не так много человек, – я кричу брату в спину. Амир на секунду застывает и, не оборачиваясь, спрашивает:

– И ты бы согласилась?

– Да! Тогда мне бы хватило одного твоего слова, потому что я верила тебе, – произношу я ответ и понимаю, что так оно и было бы. Он мог придумать любую красивую сказку, а я бы поверила и согласилась на все. Потому что это Амир, а на Амира всегда можно положиться.

– Но не сейчас?

– Ты хоть немного сожалеешь? – я отвечаю на его вопрос вопросом. Потому что это разговор не обо мне, а разговор о его решениях.

– Конечно, – произносит Амир, но я слышу это – едва заметное трепетание его голоса. Легкое, невесомое, но такое знакомое. Амир не любит прямые вопросы, потому что на них нужно дать четкий и короткий ответ. Амир предпочитает долгие и пространные рассуждения одному слову. Потому что легко спрятать смысл за словесными кружевами, а простой ответ может раскрыть нечто большее. Например, что он так и не научился лгать на неудобные ему вопросы.

– Неправда, брат, – грустно усмехаюсь я.

– Всего доброго, Лайм, – следует ответ. На мгновение мне кажется, что он повернется, увидит меня, сделает хоть что-то, чтобы вернуть мою веру в него. Но нет, миг истекает – Амир уходит, разбивая все мои мечты.

Реман сильнее тянет меня за руку, и я больше не сопротивляюсь. Я падаю так глубоко и быстро, что кружится голова и болит сердце. Я не вижу никакой опоры под ногами, и бездна все никак не заканчивается. Мне тяжело дышать, я иду вперед только потому, что меня тянет рука Ремана. Но вот ощущение касания – эта шаткая, призрачная связь меня с реальностью – исчезает. Еще три тяжелых удара сердца, и дверь за моей спиной захлопывается. Я оказываюсь в небольшой комнате один на один с чужим и незнакомым мне человеком – моим мужем.

23. Возвращенное сторицей

Я останавливаюсь посреди комнаты и сначала совершенно не понимаю, что мне делать. Мне откровенно не хочется ввязываться в очередной болезненный разговор. Потом знание этикета дает подсказку:

– Добрый пожаловать в земли Флеймов, оберег Фьюринов, – проговаривают мои губы, спина немного сгибается, подбородок опускается в кратком поклоне. Я не присутствую здесь и сейчас, я осталась в коридоре, растоптанная собственным братом. Мой взгляд едва может сосредоточиться на окружении. Я медленно, стараясь не споткнуться и не шататься, следую в сторону темнеющего силуэта и замираю в нескольких шагах от него. Закатное солнце бьет мне в лицо, когда я поднимаю слезящиеся глаза. Нет, эти слезы вовсе не из-за Амира, я просто вышла из полумрака на свет. Нет, я выдержу эту встречу. Я не наложу на себя руки. Это не конец! Это ведь не конец?

За своим внутренним монологом я не замечаю, что Фьюрин ни слова не говорит мне в ответ. Наша последняя встреча закончилась странно, меня испугали и собственные решения, и его поведение. Вдруг мои действия унизили его, и он захочет отомстить? Он сможет, ведь теперь мы связаны. Эти мысли пугают меня, разрушают и так непрочный тонкий кокон самообладания. Я вздрагиваю всем телом и слегка отшатываюсь от замершего мужчины. И тут же мне приходится спрятать лицо, отвернуться. Потому что я не хочу, чтобы он видел мои слезы.

Я слышу шаги. Фьюрин неожиданно отходит от меня, освобождая мне путь к окну. Это расстояние я почти что пролетаю, так быстро двигаются мои ноги. И только вцепившись в подоконник и уставившись в пламенеющий красным город, я могу перевести дыхание. Плотное дерево совсем не поддается под пальцами, этот факт странным образом дает мне точку опоры.

– Ты вообще живая? А то выглядишь, будто тебя пережевали и выплюнули, – нарушает тишину Фьюрин.

Это его голос, я не спутаю его с другим, но слова… Удивленно оборачиваюсь. Да, не таких слов я ожидала. Даже кажется, что мне послышалось. Но Фьюрин с серьезным лицом повторяет:

– Это так Эйлин выражается, а я подхватил, как заразу, – он откидывает длинный хвост волос за спину и делает медленный шаг ко мне, будто старается подобраться к пугливому животному. – Ты не подумай. Платье красивое, ну, и прическа… Видно, что горничные старались, по-своему. Но выглядишь ты жутко, даже косметика не спасает. Очень напряженные дни были?

– Да, – я отвечаю неуверенно и уже не знаю, куда смотреть – в окно или на приближающегося мужа. Он делает еще несколько шагов в мою сторону и останавливается совсем рядом, можно коснуться рукой. С ужасом представляю, что сейчас ему вдруг придет в голову мысль дотронуться до меня или и вовсе обнять. Но Фьюрин закладывает руки за спину и даже не смотрит в мою сторону – только в глаза моему едва различимому отражению в стекле.

– Но я не с этого хотел начать. В общем, спасибо за жизнь, – немного хрипло говорит он и в следующий миг кланяется мне: определенно ниже, чем я ему. Это странно. Я удивлена. Но все указывает на то, что действия Фьюрина – правда, его благодарность тоже истинна.

– Спасибо? – я растеряна, потому что это определенно не то, что я ждала от этой беседы. С самого начала разговор выбивает меня из колеи, так же, как неожиданное проявление уважения и дружелюбное спокойствие. Этот чужой по факту человек вдруг обращает на меня больше внимания, чем Амир, мой родной брат. Он действительно внимательно смотрит и пытается узнать что-то обо мне.

– Я уже и забыл, что знаю такие слова, – качает головой Фьюрин. Он отходит от окна, пододвигает к себе одно из кресел и опирается на его спинку локтями, чтобы удобнее стоять:

– Да, я и правда хочу тебя поблагодарить. Предки мне будут судьями, я поступил как идиот. Это не оправдание, но у меня был сложный период. После смерти жены я себя вел опрометчиво, и на дочь внимание перестал обращать, отстранился... Советникам особого дела до моих переживаний нет, лишь бы жив был и появлялся на совещаниях. Так что когда Леонард Флейм прислал договор, для меня все это показалось игрой – узнать, догнать, поймать… Даже удивительно, что боль не вернула ощущение реальности…

– А что вернуло? – я жадно слушаю его признания. Неужели хоть что-то из моих действий было не зря?

– Утро, когда я пришел в себя после неудачной поездки, стало границей, – Фьюрин на мгновение прячет лицо в широких ладонях, будто стирает что-то. – Я почувствовал ужас. Ведь я на самом деле решил уничтожить свою жизнь. Зачем тогда я жил и чувствовал? Пробуждение было не из приятных. Я понял, как неправильно поступил с тобой. Понял, что срочно должен увидеть дочь, ведь уже четыре года, как я перестал появляться в ее жизни… Ты мне, можно сказать, глаза приоткрыла на ценность собственной шкуры и того, что вообще происходит вокруг. Очень это отвратительное, но полезное ощущение, – помнить, каким идиотом был. Хотя до сих пор не могу понять: зачем ты это сделала?

– Была не в себе, – пожимаю плечами, и это действительно так. – Неужели ты и в правду думал, что я тебя прикончу?

– Был не в себе, – возвращает мне ответ Фьюрин и улыбается. Эта улыбка необычная – светлая, она будто орден, который вот-вот мне вручат.

– Я не могла иначе!

– Теперь я это понимаю. И прошу простить, что заставил делать тебя этот выбор, – он снова склоняет голову, а потом ворчливо возмущается: – Но мне слегка неуютно, что наше знакомство началось с крайне странных обстоятельств. Если я правильно разобрался в ритуале, которым ты меня поддержала, то был использован обряд Карелло: «и станет его кровь твоей кровью, и будет его плоть отдана тебе; и отдашь ты свою влагу и жажду ему; и примешь, и передашь свое имя». Это же третий век из Грозящих веков! Я и не думал, что кто-то еще помнит такое?

– У меня был курс истории магии и изначальных ритуалов, – начинаю объяснять я, и Фьюрин тут же перебивает:

– Ты же из колледжа алхимиков? Тогда неудивительно. Я уверен, что преподавала ритуалы моя тетушка Эрула Калита, этакая седая старушка с командным голосом. Ей уже давно за семьдесят, но студенты ее боятся и сегодня. Предки, я и сам эти ритуалы наизусть только из-за нее помню!

– Да, она самая, знающая Эрула Калита, – я киваю и, сама того не ожидая, втягиваюсь в разговор. Когда я использовала обряд, то во многом импровизировала. Теперь же мне интересно, как оценит мои действия другой человек.

Фьюрин в моих глазах постепенно обретает черты. Предки! У нас даже общие знакомые есть, не только интересы. Это уже не просто мужчина на дорогом авто, «лощеный хмырь», непрошеный жених, проблемный и сумасшедший оберег. До этого момента я едва ли помнила его лицо и мало что знала о нем, кроме смутных воспоминаний из прошлого и совершенно идиотского диалога в поезде. Сейчас в свете закатного солнца он выглядит по-другому: более открытое выражение лица, его черты менее острые, чем мне запомнились, совершенно другой взгляд – любопытствующий, заинтересованный, оценивающий.

– Так, сразу мне скажи, – он чешет указательным пальцем слегка длинноватый нос. – Сексом в полном смысле этого слова мы с тобой не занимались, ведь так? – и, дождавшись моего кивка, он продолжает: – С кровью все ясно, я нашел царапины у себя на ребрах. Это ты правильно: оставить метку там, где не сразу увидят другие. Если секса не было, то в качестве влаги и жажды можно использовать… Слюну?

– И слезы.

– Ага, сходится, – загибает он пальцы. – Тогда «плоть отдана тебе»…

– Все-таки пришлось залезть тебе в штаны, – с трудом сдерживаю я улыбку.

– Предки, мне хочется покраснеть, как это было в мои пятнадцать, – прячет взгляд Фьюрин и фыркает: – А что, мальчишки тоже волнуются! Первый поцелуй и все такое… Мы с Даллой больше смеялись, чем обжимались…

– Твоя жена? – я слышу в его голосе грустные ноты – то, как он упоминает женское имя.

– Да, сорочья болезнь, – морщится Фьюрин. – Несмотря на все настои, она продержалась всего семнадцать дней.

– Я сожалею.

– Боль все еще со мной, – он прикладывает ладонь к груди. – Хотя она больше не имеет надо мной власти. Я решил снова жить… Но к утопленнику грусть и печаль! Как только я выбрал быть живым, твой дядя едва не удушил меня: обратно делегацию отправили в вашем пыльном чудовище, которое имеет странное название «вагона высшего уровня комфортабельности для особых гостей».

– Да, есть такой, – я глупо хихикаю, потому что помню этот ужасный вагон – душный и бархатный.

– Ты уже не выглядишь как при смерти, – внезапно Фьюрин подается вперед, рассматривая меня. От пристального внимания мне даже неуютно, я поправляю складки тяжелого роскошного, но душного и узкого платья. В комнате слишком жарко для такого наряда.

– Мне помнится, ты не хотела со мной связываться.

– И сейчас не хочу,– я честно отвечаю ему.

– Тогда тебе нельзя было подписывать тот договор, – хмурится Фьюрин. – Хватило и того, то ты сама нас связала по древнему обряду. Повернуть такое было бы сложно, но возможно. А сейчас…

– У меня не было выбора, – продолжение беседы мне не нравится. Я отворачиваюсь к окну. Солнце уже скрылось за горизонтом, но его последние лучи подсвечивают тяжелые тучи, которые заволокли небо. Вот почему мне настолько душно, что кружится голова.

– Ясно, – медленно проговаривает Фьюрин, и мне совсем не хочется знать, что именно он слышал и видел, что успел проанализировать и узнать. Мне интереснее темные небеса, но все равно я вздрагиваю, когда он упоминает Амира. – А твой брат весьма деятельный молодой мужчина. Хотя мне не импонирует эта резкость. Согласен, иногда, чтобы построить что-то новое, нужно сравнять с землей старое. Но такие игры с будущим множества людей, что проживают на этих землях, еще никого не доводили до добра. Когда мы с ним сегодня встретились, я думал, что первым делом Амир Виктор Флейм потребует разорвать договор о браке… Всем известно, что ты его подписала не по своей воле.

– Он не потребовал, – шепчу я, изо всех сил сосредотачиваясь на красном пятне у самого горизонта – последние закатные лучи.

– Да, ты права, – Фьюрин кивает. – Его первый вопрос был о таможенных пошлинах. Кажется, тебя это не удивляет.

– Мы успели переговорить с Амиром, – с запинкой я произношу имя брата. – Он добился, чего хотел. Сегодня он стал истинных хозяином этих земель: сменил окружение, отправил меня замуж, получил отличную финансовую поддержку в твоем лице, отстранил Левиса от дел, дискредитировал нашего дядю. Разве это не на благо рода и земель? Тем более даже если он и спросил бы, наш брак не аннулировать, – напоминаю я.

– Но ты бы знала, что он хотел для тебя другого, – Фьюрин говорит мне то, на что я имела неосторожность надеяться еще час назад. Я дробно киваю головой:

– Да, так и есть. И нам действительно не развестись, – говорю я своему мужу и прижимаюсь лбом к стеклу. Может, хотя бы оно немного охладит кипящее содержимое головы. О, Предки, пора признаться хотя бы самой себе, что у меня есть муж!

– Могу только извиниться, – пожимает плечами Фьюрин. – Но живым, раз уж так вышло, я себе больше нравлюсь. Так что я всего лишь задолжал тебе что-то размером в мою собственную жизнь.

– Я напишу список и составлю договор, – неожиданно для себя я смеюсь, хотя воздуха откровенно не хватает. Моя судьба перечеркнута, за меня расписана жизнь, а мне смешно. Впрочем, в этом есть заслуга Фьюрина: он умеет растормошить.

– Если ты этого хочешь, напиши такой договор, а я поставлю печати, – он подходит ко мне почти вплотную, говорит очень серьезно и так же серьезно смотрит. Я непонимающе шевелю губами: неужели моя дурацкая шутка обретает жизнь? Из-за духоты, а может, и невообразимости происходящего пространство наваливается на меня так, что голова идет кругом.

Фьюрин неожиданно подается вперед. Я вижу его лицо совсем близко – вплоть до едва заметных веснушек на щеках. Его зрачки расширены, а узкие губы чуть приоткрыты. На мгновение мне кажется, что он сейчас меня поцелует. И страшно представить эту ситуацию. У меня нет сил, чтобы оттолкнуть его.

Я даже не успеваю зажмуриться, но в этот момент Фьюрин резко тянется вправо и распахивает окно рядом со мной. В тишину комнаты врывается шелест листьев и далекие отзвуки грома. Тяжелые тучи окончательно затягивают едва тлеющий горизонт и приносят к Фениксу грозу. Пока я давлюсь, вдыхая свежий, даже холодный после душной дневной жары воздух, Фьюрин набрасывает мне на плечи свою куртку и, посвистывая, удаляется.

– Стой, – говорю я белобрысому затылку. – Мне ехать с тобой?

– Это ты уже сама реши. Ты – моя жена, а не дочь, – ненатурально возмущается Фьюрин, но тут же задумчиво трет подбородок: – Хотя дочь меня тоже не особо слушает…

– Значит?.. – я почти не верю в то, что он сейчас просто возьмет и уедет. Но, кажется, так оно и будет.

– Это значит, что я действительно знаю слово «извини». Перемирие, радетельная Лайм, жена моя?

– Перемирие, оберег Эрих, муж мой, – я благодарно киваю ему. Мой выдох облечения перекрывается первым, пока еще тихим громом.

– Жду список, – прощается Фьюрин и почти исчезает за дверью. Напоследок он оборачивается – тени по-особому падают на его лицо, показывая настоящий возраст мужчины. В этот момент я ощущаю, что он старше меня и во многих вещах, а именно дворцовых интригах, опытнее даже Амира. С таким мужем мне не будет легко. Чтобы не исчезнуть, не потеряться на его фоне, а играть с ним на равных, мне стоит постараться. И тогда, возможно, мир больше не будет рушиться под моими ногами.

– Но твой брат, жена моя, уверен, что ты сейчас возвращаешься в Викку со мной, – будто невзначай сообщает мне Фьюрин: – А после нашего отъезда он проведет первое собрание нового территориального Совета. Не упусти возможность покрасоваться напоследок, Лайм Виктори Флейм. Уйди на тех условиях, которые продиктуешь сама.