Текст книги "Мои семейные обстоятельства (СИ)"
Автор книги: Анна Лерой
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)
5. Горько-соленый ветер
Дребезжащий грузовик скрывается за поворотом, подпрыгивая на рессорах. Я переминаюсь с ноги на ногу. Впереди еще не один час пути. Поймаю ли я снова попутку, или придется идти пешком – не важно. Феникс уже на горизонте. Под ногами желтая пыль и выцветшая от солнца трава. Моя земля не так богата лесами, не так благодатна полями и разнообразна недрами. Зато имеется выход к морю, поэтому здесь процветают торговля и ремесла. Должны процветать, я же вижу упадок.
Растрескавшийся асфальт дороги, мусор у обочины, бедность селян в предместьях столицы. Тощие кони тянут покосившуюся телегу с сеном, а дети в ношеной одежде щербато мне улыбаются, прыгая на желтом стоге. Их старший родственник одет не лучше и шмалит дешевый табак-горлодер.
– Запрыгивайте! Прокатим, – дружелюбно машет мне рукой. Я благодарно киваю и бросаю сумку на телегу. Кони не меняют ленивого темпа движения, им все равно – больше одним пассажиром или меньше. Чувствую толчок в бедро. Кроме детей, в телеге еще и дружелюбный пес, который своим милым видом выпрашивает что-то вкусное, не забывая тыкать носом мне в карманы и ладони. Глажу добродушное животное, вытаскиваю из сумки пару прихваченных из поезда апельсинов и раздаю детям. Те визжат, потом вопросительно косятся на старшего родственника и, дождавшись разрешающего взмаха рукой, набрасываются на фрукты.
Фьюрин правильно сказал – этим землям нужно финансирование. Пока дети Флеймов выросли и разобрались в том, что происходит вокруг, стало не из чего приводить что-либо в порядок. Поймать дядю на лжи почти невозможно, на взятке тем более и на расхищении бюджета тоже. Хотя бы потому, что тот, кто по наследству начал править всего-то лет десять назад, и тот, кто вращался в кругах торговых и налаживал связи более тридцати лет, не ровня. В свое время мой старший брат не раз выступал с инициативами, призванными создать хотя бы возможности по улучшению состояния земель. Но на все нужны деньги, которые не в нашей власти. Так и остался Амир всего лишь оберегом, защитой для своих земель, но не правителем.
Ах, если бы хоть с расположением Флейму повезло… Но нет. Вся линия побережья усыпана скалами и мало подходит для высококлассного отдыха, иначе Феникс вместо порта давно был бы курортным городом. Местных, конечно, отсутствие пляжей не смущает, да и я сама привыкла, что в воду нужно прыгать с камня, обратно залезать по скалам, а загорать, постелив покрывало поверх колкой мелкой травы. Но это совсем не то. А единственная приличная набережная занята зданиями и сооружениями порта.
Телега останавливается у кованых в красивый завиток ворот, за которыми виднеется широкий двор, выложенный разномастной плиткой, и простой шлакоблочный дом на зеленоватом древнем фундаменте. Строение, по всей видимости, не раз перекраивали, и выглядит оно смесью бедной, но современной высокотехнологичности и классической, почти замковой старинной монументальности. Во дворе резво бегают пятнистые уточки.
– Спасибо, – говорю я хозяину попутки и спрыгиваю с телеги.
– Будьте здоровы, радетельная, – коротко кланяется мне мужчина, широко улыбаясь, – дети вас проводят к перекрестку.
Он принимается хлопотать над телегой и ее движущей силой и исчезает за воротами. Дети тянут меня за рукава и сумку, о чем-то вереща, рядом весело погавкивает собака, а я все еще не могу выйти из ступора. «Радетельная». Аристократка, которая присматривает за этой землей. Не думала, что кто-то меня узнает, да к тому же будет пользоваться с уважением устаревшими терминами. Но жизнь меня решила завалить шокирующими моментами. Какая из меня «радетельная» – смех, да и только.
Перекрестком оказывается небольшая площадь, центр поселения. Здесь остановка наемного транспорта, пара кафе, столовая, небольшой парк, несколько магазинов, лавка с зельями, административное здание, где прописаны все нужные службы, и красивая новая больница. Именно последняя раскрывает тайну того, почему некоторые местные кивают мне, здороваясь и что-то объясняя шепотом тем, кто меня не узнал. А надпись над остановкой подтверждает, что я действительно в Пшеничках.
Это село всего в двух километрах от Птичьего клюва, пристанища ведьм, урожденных Флейм. Поскольку все мое детство и юность прошли рядом с ведьминской библиотекой и на удивительных рассказах тетушек и бабушек, то не удивительно, что жителям соседнего поселения я тоже примелькалась, а с их детьми даже иногда играла. Больницу здесь отстроил отец, после того, как я, мало того, что сама заболела крапчатой лихорадкой, но и успела заразить своих товарищей по играм.
Может, в котел его, этот Феникс? Особенно сегодня. Время сейчас после полудня, пока доберусь до столицы, и стемнеть успеет. Никто со мной после захода солнца дел иметь не будет. А Птичий клюв совсем близко уже, если присмотреться, вон он маячит, уцепившись за скалы. Полчаса, максимум час, и буду на месте. Даже если он пустует, я знаю, где переночевать и что почитать.
Дорога заросла дикой и полезной травой и цветами, я с наслаждением отыскиваю знакомые травы, а среди них нахожу неядовитую и приятную на вкус. Сахарный стебель пахнет медом и горячей землей. Родной землей. После потрясений последних дней я, наконец, чувствую легкость, будто пришла именно туда, где могу позволить себе передохнуть. Запах почвы и разнотравья подхватывает ветер и обильно мешает с маслянистым запахом сосны.
Чем ближе к Птичьему клюву, тем больше этих деревьев встречает меня на пути. Лес из гладких рыжевато-коричневых стволов становится все выше, кроны образуют надо мной крышу, а дорогу под ногами обильно усыпает иглами. В почве уже сейчас можно разобрать следы песка. И действительно, следующий порыв ветра имеет горько-соленый морской привкус.
Птичий клюв сложно называть замком, поместьем или даже добротным домом. Это пристанище, бывший маяк, некогда монастырь, до этого темница. Узкие высокие стены врезаются в скалу, или же скала погребла их? Серые камни потемнели от времени и побелели от налета соли. На крыше ночами по-прежнему горит огонь как дань памяти тем, кто нашел свою смерть на окружающих этот берег скалах.
Калитка, густо заросшая диким виноградом и плющом, закрыта. Не факт, что в башне никого, калитку закрывали и от непрошеных слишком любопытных гостей. Все же ведьминское наследство не всегда можно назвать безопасным для обывателей. Я иду вдоль забора, касаясь кончиками пальцев жестких резных листков. Сумка уже значительно оттягивает плечо и бьет по бедру, но вот уже становится видно край темно-зеленой воды и узкие ступени вниз. Меня мучает жажда спуститься и опробовать воду: холодная ли или уже достаточно прогрелась. Но спускаться с тяжелой сумкой на плече, а потом подниматься с ней же неохота. Впрочем, запасной ход в закрытый двор Птичьего клюва отсюда недалеко.
Я раздвигаю густую поросль винограда. Здесь он древний, как сама башня, и не плодоносит. Хотя последнее сделано из корыстных побуждений, чтобы посторонние не приближались именно к этому углу. Просовываю руку в зеленую гущу, потом проталкиваю туда же плечо, сумку, голову… Тело со скрипом пролезает сквозь негибкие лозы и щель в заборе. Неизвестно, кто из моих давних предков сделал этот лаз, но то, что все мы благодарны ему, это на самом деле так. Сумка остается по ту сторону, так же, как ненужные куртка и ботинки. Аккуратно пересекаю колючий участок травы рядом с решеткой; лестница вниз сложена из гладких камней, внизу меня ждет лишь мягкий песок. Здесь одно из немногих мест на этом отрезке побережья, где есть намек на пляж. До определенного момента спуск к морю был одним из испытаний среди ведьм на совершеннолетие. Спуститься собственными силами вниз со скалы, искупаться и взлететь наверх. Но, поскольку не в каждом поколении рождались ведьмы, да и население стало относиться к отмеченным даром девочкам более лояльно, была создана эта лестница. Чтобы каждый в округе, кто пожелал насладиться морем, мог это сделать.
Камень приятно греет пятки, песок щекочет стопу. По эту сторону скалы ветер сильнее и вовсю треплет волосы. У кромки воды я останавливаюсь и дышу всей грудью. Соль ощущается на языке, от ветра слезятся глаза, а море, прохладное, но не ледяное, касается моих ног. Вода непрозрачная, темная, глубокого зеленого оттенка, манящая. Как зачарованная, я сбрасываю одежду, полностью, оставляю на берегу даже немногие мои украшения. И, абсолютно нагая, как в момент своего появления в этом мире, медленно вхожу в воду. Холод сначала обжигает, но отступать поздно. Песок скользит между пальцев ног, течения постепенно обхватывают тело, вьются между бедер и коленей. Но тут дно внезапно кончается, и я с головой ухожу в воду.
Впрочем, я успеваю набрать полную грудь воздуха. Мне прекрасно известна глубина здешних вод. Толща воды отсекает дневной свет. Перед глазами лишь бесконечный полумрак и пузырьки воздуха, срывающиеся с моих губ. Я слышу гул, настолько монотонный, что к нему слишком легко привыкнуть, он становится схож с тишиной. Внутри воды я теряю ориентацию в пространстве, и только тусклый свет напоминает мне, куда плыть за глотком воздуха. Расслабленное тело застывает и покачивается, по мере того, как я выпускаю воздух из легких, опускается ниже. Конечности холодеют, безвольно раскинутые в стороны. Безвольно…
Грудь пронзает болезненный спазм, я обхватываю себя руками, от неожиданности выпускаю остатки воздуха и, глотая воду, в считанные секунды добираюсь до поверхности. Там долго кашляю, покачиваясь на волнах, утираю горькие слезы и соль с губ и глаз. И в полдюжины гребков, брызгая водой во все стороны, будто впервые плыву, добираюсь до берега и падаю, вцепившись пальцами в песок. Глаза приходится закрыть. Изоляция от окружающего мира в толще темной воды слишком напоминает запертое темное купе, светлый на солнце песок – белеющую в полумраке кожу, шелест волн – обреченный шепот, а мое тело испытывает такой же холод, как…
Я не вспоминаю. Нет, я не помню ничего, уговариваю себя, утыкаясь лбом во влажный и холодный песок. Несмотря на температуру, продолжаю лежать ничком, как жертва катастрофы, выброшенная волнами на берег. Когда слезы заканчиваются, а дрожь сотрясает меня действительно по причине холода, а не эмоций, я встаю. Чувство безнадежности пропало, так же как ощущение собственного бессилия и жалости к жертве. Сильный порыв воздуха слизывает каплю соленой воды с влажной кожи, нос забит, сухие глаза режет. Я быстро одеваюсь, вещи мгновенно становятся мокрыми. Перед тем как покинуть этот крошечный островок дихотомии – белый песок и темное море, мрачные глубины и слепящее солнце, я еще раз смотрю вдаль, на волны и острые скалы, и дышу, поглощая всей своей сущностью горько-соленый ветер.
6. Зелье ведьмы
Дверь в башню легко поддается, даже не скрипнув. Неужели кто-то посещает это место или даже гостит здесь сейчас? Мои старшие родственницы редко заглядывают сюда с тех пор, как уехала я и стали совершеннолетними мои одногодки ведьмы. Да и ведьмы никогда не сидят на месте.
Внутри прохладно. Свет едва проникает через пыльные витражи прихожей, а слишком толстые древние камни не могут прогреться за день. Дверь с лязгом закрывается, я остаюсь отрезанная от остального мира в полумраке пыльного зала. Помещений внутри Птичьего клюва немного: десяток жилых комнат в левом крыле, библиотека и учебные классы в башне, гостиная, кухня и лаборатория в правом крыле.
Прихожая, она же приемная, она же место общего сбора, всегда поражала меня и высотой потолка, и неисчислимым количеством надписей на своих стенах. Это было своего рода традицией – оставить в память о себе свой жизненный девиз на этом древнем камне. Когда бы я ни навещала башню, всегда надолго замирала в приемной, рассматривая, расшифровывая, распутывая строчки. Если бы можно было зажечь монументальную люстру, зависшую где-то над моей головой, то я бы в очередной раз убедилась, что надписями покрыт и потолок. Многие поколения ведьм оставили здесь свой след, но это и не удивительно, ведь ранее в этих стенах было что-то наподобие небольшой ведьминской школы.
В полумраке я прохожу вдоль пыльных диванов и расставленных у стен стульев, пробираюсь к узкому окну с сине-зеленым витражом. Даже под слоем грязи виднеются цветные искры. Когда я уезжала из родных мест, то оставила под каменным подоконником свой след, как и многие до меня. Но из-за отсутствия магии я наносила его три дня, выжигая специальным раствором буквы. Пальцы находят выемки практически сразу, удивительно, что никто до меня не занял этого места. «Без яда не бывает противоядия». Что именно подвигло меня написать эти слова, сложно сказать. Может, это было отсылкой к моему увлечению алхимией и зельеделием или же к ершистому по причине юности характеру. А, может, все относилось к философским размышлениям на тему существования добра и зла. Кто знает? Но оставила я на стенах древней башни именно эти слова.
Мне нечего делать в спальных комнатах. С тех пор, как здесь стали редкими гости, в левом крыле холоднее всего. В библиотеке тоже прохладно, но из-за того, что там поддерживается комфортная температура для книг. Древние строители умели многое. Теперь, пока в этих краях не поменяется глобально климат, Флеймы могут быть относительно спокойными насчет библиотеки. Хотя со временем все разрушается. Совесть и бережливость подсказывают, что если уж я заявилась сюда, то неплохо было бы проверить сохранность книг. Возможно, что-то уже нуждается в перевыпуске или переписке.
Я первым делом направляюсь в кухню, там проще всего обнаружить, если кто-то присутствует в Птичьем клюве. И действительно: в холодильнике скромный набор продуктов, на печи кастрюля с супом, в мойке тарелка и кружка со следами чая. Свежий запах заварки витает по комнате, буквально вынуждая меня приготовить горячего настоя и себе. Пока греется вода, закидываю вещи в гостиную на огромное кресло рядом с разложенным, уже занятым кем-то диваном. На постели ворох одеял и белья. Здесь тепло и уютно, слышно, как гудят обогреватели и потрескивает электрокамин. Впрочем, чашка чая согревает не меньше.
В лаборатории тоже никого не оказывается. Интерес меня пока не особо мучает. Я буду рада любому, кто имеет доступ в Птичий клюв. Но все же навстречу гостям обычно бегут изо всех ног, а не прячутся по углам.
Впрочем, переступив порог лаборатории, я забываю обо всем лишнем – о своем возмущении, интересе, проблемах, усталости, страхах… И даже смерть брата меркнет в памяти. Я касаюсь регулятора освещения. Газовые рожки не сразу, но разгораются ровным белым цветом, освещая центр комнаты, пряча в тенях высокие книжные шкафы у стен и длинную вереницу полок с ингредиентами. Запах пыли, легкой гари и чего-то терпкого, пряного кружится в воздухе. Он сразу же вызывает воспоминания о детстве и юности.
Первый раз я открыла для себя лабораторию, когда мне было около семи. Летние месяцы мы проводили вдали от Феникса, поскольку город изнывал от жары и наводнивших его моряков и туристов. Так что мы с братьями переезжали от одного летнего домика к другому и были счастливы. Но тем летом мальчишки заболели, так что меня отправили в Птичий клюв. Несмотря на полную ведьм башню, очень часто оказывалось, что присмотреть за ребенком было некому. А ведьмы-подростки слишком важничали, чтобы водиться с такой мелкотой. Вот и взяли меня с собой тетушки в лабораторию и посадили в мрачной странной комнате на диванчик. Сидеть, конечно, никто не намеревался, спустя час я уже с интересом тыкала пальцем в бесконечные банки со странным содержимым, грозящимся выпасть мне на голову. Так и повелось.
Взрослым моя деятельность не мешала. Многочисленные ведьмочки, исконно Флеймовские и приезжие, деловито раскрывали для меня мир зельеделия. Чем старше я становилась, тем сильнее ждала летних месяцев, а порой, бросив все, просто приезжала в гости на пару дней. Детские «почему» постепенно сменились искренним интересом сначала к простеньким составам, потом к серьезным алхимическим преобразованиям. Тетушки трепали меня по волосам и считали это верным признаком, что с взрослением ко мне придет и ведьминская сила. Ведь чутье ингредиентов мне явно досталось от прабабки, а хорошее ощущение времени – от тетки. В этой башне, знавшей многие поколения моих предшественниц, я читала хроники, листала альманахи, заводила подруг, зубрила рецепты и варила первые несложные зелья. И даже когда стало окончательно ясно, что ведьмой мне не быть, не повесила нос, лишь усерднее взялась за работу. Но, к сожалению, трансформировать составы как ведьме мне не доведется никогда. Мой потолок – зельедел-ремесленник. Иногда алхимия просто требует магии.
На какое-то время я погружаюсь в прошлое. Неспешно передвигаюсь от полки к полке, перебираю сборники рецептов и журналы экспериментов, засовываю нос то в одну, то в другую банку, проверяю наличие лабораторной посуды. Руки чешутся от желания что-то сварить. Не удерживаюсь, достаю из шкафа весы, керамические плошки, вощеную бумагу, располагаю найденное на потемневшем от времени столе, выскобленным до блеска многими поколениями учениц и полноправных алхимиков. Рядом выстраивается восемь емкостей с различным наполнением. Я долго раздумываю, что же такого несложного и быстрого сварить, и в итоге останавливаюсь на тонизирующем. Это не совсем стимулятор, но поможет мне с честью выдержать испытания в Фениксе, когда придется долго и скорее всего безрезультатно что-то доказывать.
Когда дозы отмерены, наступает время ставить на огонь котел. Хотя котел – это лишь дань прошлому, укоренившийся стандарт и неизменная деталь образа алхимика. В лаборатории на полках и под столами этих котлов, разной степени древности, немерено. Но в бытовых условиях чаще всего вместо котла используется или неэмалированная кастрюля, или, как в моем случае, керамический горшок. Удивительно, но отобранное мной еще семь лет назад оборудование все еще здесь. Никто не избавился от почерневшей от пламени рухляди. Можно было взять и котел, но мою любимую варочную поверхность и так, оказывается, уже занял один такой – среднего размера, круглобокий и закопченный. Так что я не вредничаю и ставлю на огонь свою керамику.
Несмотря на то, что все ингредиенты взвешены согласно рецепту, я все равно готовлю, полагаясь на внутреннее чутье и большой опыт: немного не доливаю какую-либо эссенцию или порой помешиваю лишний раз, убавляя или прибавляя огонь. Варить классику давно надоело, так что я вношу творческий элемент в процесс и постепенно получаю модифицированное зелье. С такой степенью модификации субстанцию нельзя считать усовершенствованной или же совершенно новой. Чтобы качественно улучшить то или иное зелье, необходим не один месяц, а то и год кропотливой работы. Такое, как у меня, может сварить любой более-менее толковый алхимик.
Зелье на соседней горелке притягивает мой интерес, но заглядывать под крышку чужого котла неприлично. Но вот мой тоник доходит до готовности, и я оставляю его настаиваться, предварительно запечатав горшок пластом сырого отрубного теста. Только тогда я не удерживаюсь, наклоняюсь к не до конца пригнанной крышке котла и глубоко вдыхаю. Запах кажется мне и знакомым, и слишком странным. Пока я пытаюсь вспомнить о подобном случае, ведь точно встречала такой же в каких-то записях, на пороге лаборатории появляется ведьма.
– Ведьма-прародительница, ты совсем не изменилась, – произносит она и медленно идет навстречу, будто боится, что я ненастоящая и секунду спустя растаю туманом.
– Рада, – хрипло выдыхаю я имя ведьмы и вцепляюсь пальцами ей в запястье. Рада вздрагивает от боли. После нашего тяжелого расставания шесть лет назад и отвратительной ссоры спустя два года мне сложно определить, что я хочу сейчас сделать. Достаточно сильно мое желание причинить ей боль, или же я по-прежнему смотрю на этого человека как на самую близкую мне подругу?
– Лайм, – она вдруг пошатывается, подается вперед и крепко обхватывает меня за плечи, прячет мокрые глаза, тычется холодным носом мне в шею.. Лицо подруги влажное от слез. Обретя опору, Рада начинает всхлипывать, дает себя обнять, переместить на пыльный диванчик и усадить. Я даже немного благодарна тому, что ее так расстроило, и испытываю облечение от того, что мы не начали встречу со скандала. Подруга растирает слезы кулаками, доводя до идеала свое и так опухшее лицо.
– Хватит… Хватит… – шепчу, поправляю ей волосы, подсовываю носовой платок. Рада действительно успокаивается. Слезы все еще капают с ресниц, из носа течет, но истерика пошла на спад, а в глазах появилось осмысленное выражение.
– Спасибо, – неловко улыбается ведьмочка.
Я киваю в ответ. Мне до жути хочется спросить, по какому поводу были слезы, но момент упущен. Рада рассказывает о своем обучении, о том, что происходило с того момента, как мы расстались в первый раз. Оказывается, она успела поучаствовать в десятке охот поддержкой оберега, получить специализацию ведьмы-подмастерья в алхимии, выиграть гонку на летающих диванах и искупаться в южном, теплом как парное молоко, море. Мне хвастаться особо нечем. Жизнь обывателя не такая волнующая, как жизнь ведьмы. Даже любовными приключениями мне подругу порадовать не получается.
Постепенно мы приближаемся к теме несчастья на землях Флеймов, к теме смерти моего старшего брата. Удивительно, что Рада первая поднимает вопрос моих чувств и дальнейшей жизни. Об Амире она говорит скованно, дескать, очень хорошим он был парнем. Я сдержанно благодарю, но чувствую, что напряжение в комнате с момента, как прозвучало имя брата, возрастает во многие разы.
Два года назад именно из-за Амира мы и поссорились. Не мог брат выбрать кого-то другого для романтических чувств, нет же, влюбился в мою подругу – самую вольную и одиозную из всех знакомых мне молодых ведьм. За ней побитым псом носился, в глаза заглядывал, подарки присылал, на балы приглашал, ревновал, планы строил, имена общих детей придумывал – истинные глупости творил. Хотела я ему сказать, что так ведьму в свою жизнь не зазовешь. Подарки она возьмет без «спасибо», на балу перетанцует со всеми дамами и кавалерами, на жалость ответит презрением, на силу или угрозы – исчезновением. К тому же ковен всегда на страже интересов в него вступивших. Рада же стала частью Хасзанского ковена сразу же после совершеннолетия. И где только нашла представителей столь далекой от наших земель общины? Впрочем, она всегда была в душе хасзанкой, они знатные любители не сидеть на месте. Минорки, например, базируются на границе земель Флемов и Фьюринов и, скорее, боевики. Но не слушал меня брат. Действительно, что может посоветовать ему сестра, которая всю свою жизнь, так или иначе, провела под боком у ведьм? Глупости как есть, ничего, кроме глупостей.
Раду можно было понять. Если бы это был обычный человек, пусть и аристократ, то отказ ведьмы никого бы не удивил. Но если в тебя влюбляется оберег, жди, что твоей персоне уделят чрезмерное внимание все вокруг – от мала до велика. И этой славой тоже можно пользоваться. Вот поэтому сложно отказать прилюдно оберегу. Она и не отказывала. Но все с годами приедается. Вот и мне приелось, что лучшая подруга уже четвертый год водит за нос моего брата.
Нашу ссору слышали немногие, да и было это похоже не на базарный крик, а скорее на шипение двух крупных змей. Я говорила о своем, она отстаивала свое право. Мы на тот момент знали друг друга слишком хорошо, чтобы не смочь укусить больнее. Она обозвала меня бесталанным пустоцветом, я ее – боязливой клушей, не способной оторваться от гнезда или взять свою жизнь в руки. После нашей размолвки я, вернувшись в Викку, подтянула теорию, набралась храбрости и наглости и перевелась из рядовых алхимиков, стала контролером процессов варки в лаборатории. С тех пор мне хватает практических случаев для сбора статистических данных, а свободного времени – для экспериментов. Рада же записалась в археологическую экспедицию и сварила отворотное зелье для моего брата. Как я слышала.
В какой-то момент в лаборатории виснет тишина. Я беру подругу за руки, сжимаю ее ладони в своих, которые такие же шершавые, и спрашиваю:
– Ты не поила его отворотным.
– Поила, – возмущенно глядит на меня Рада.
– Разве? – вырывается у меня ироничное, но я тут же исправляюсь: – Скажу иначе, когда ты поняла, что допустила ошибку?
– Этого не может быть, – она прячет взгляд. – Я сварила зелье по рецепту, перелила со всей осторожностью, проконтролировала, чтобы он выпил. Не было ошибки!
– Действительно, – киваю и указываю на котел. – Именно так выглядит твое отворотное?
– Да, – едва не плачет Рада. – Что бы я ни делала, оно всегда такое!
– И как много времени прошло, прежде чем ты догадалась, почему оно такое?
– Девять месяцев, – растерянный ответ и тут же взволнованное: – Постой, ты знаешь почему?
Я встаю и приношу из гостиной свою записную книгу, открываю страницы, выделенные синим разделителем, на пункте «влияние желаний и способностей ведьмы на эффект зелья».
– Стыдно, что я называла тебя бесталанной...
– Все в прошлом, – великодушно забываю я прошлые обиды. – А теперь спрошу еще раз. Когда именно ты поняла, почему зелье поменяло полярность?
На страницах моего блокнота появляются влажные следы. Суровая ведьма сурово рыдает, хлюпая носом. Голос у Рады вмиг становится хриплым.
– Когда вернулась в Феникс. Это было восемнадцатое мая этого года, сразу же после землетрясения. Амир как раз выезжал с отрядом из города, а я разговаривала со знакомым торговцем. Мы столкнулись взглядами, а он совсем не изменился. Смотрел на меня так, будто ему все сокровища мира на голову свалились, как будто пьян стал в одну секунду. Мне показалось, что он готов был бросить все и остановиться рядом со мной, но сдержался и продолжил путь. А я…
– А ты вдруг поняла, что всегда хотела, чтобы он остался и был с тобой, чтобы он был тем, к кому будет возвращаться твоя блудная ведьмовская душа, – заканчиваю я за подругу и приобнимаю ее за плечи. – Поэтому-то вместо отворотного для Амира ты варила и варишь только приворотное зелье.
