Текст книги "Обольститель и куртизанка"

Автор книги: Анна Кэмпбелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Ожидая вспышки возмущения, он робко обнял ее. Оливия не проронила ни слова, продолжая рыдать. Эрит прижал к груди ее мокрое от слез лицо, обхватил ее теснее, так нежно, как когда-то баюкал своих детей. Давно, еще до того, как его жизнь разбилась вдребезги и нежность стала ему невыносима.

– Все хорошо, Оливия, – шепнул он. Эти же бессмысленные слова он говорил много лет назад маленькой Роме и Уильяму. – Все хорошо.

– Ничего хорошего, – угрюмо пробурчала она, вяло пытаясь высвободиться.

Сжимая Оливию в объятиях, Эрит приподнялся и оперся спиной о спинку кровати. Не обращая внимания на ее сопротивление, он уложил ее к себе на колени. Одной рукой он поддерживал ее за спину, а другой – гладил по пышным волосам. Бормоча ласковые слова, он крепче прижал ее к себе.

– Я веду себя глупо, – сдавленным голосом прошептала Оливия.

– Все мы совершаем глупости, – мягко проговорил Эрит. – Время от времени.

Дрожащие руки Оливии сжались в кулаки.

– Я никогда не плачу.

– Это я вижу.

Куртизанка рассмеялась сквозь слезы и снова зарыдала. Ее нагота мучительно волновала Эрита. Всхлипывая, Оливия касалась грудью его груди. Ладони Эрита скользили по ее обнаженной спине. Ее длинные ноги касались его бедер. Граф легко мог бы опрокинуть ее на спину и овладеть ею.

Он знал, что Оливия не сказала бы «нет».

И все же обладание этим прекрасным, но бесчувственным телом разбило бы графу сердце, хотя дикое животное в нем рычало, изнемогая от желания.

Эрит уткнулся подбородком в спутанные рыжеватые волосы Оливии. Эта женщина подходила ему идеально. Большинство любовниц находили его слишком крупным мужчиной, а Оливия Рейнз, казалось, была создана для него. Ему почти удалось вызвать в ней ответное желание, пока он не повалил ее на спину. И все же на какое-то мгновение слепая страсть захватила и ее, Эрит не мог ошибиться.

Граф обвел глазами погруженную во мрак комнату, чувствуя, как сквозь сожаление и горечь пробивается хрупкий лучик надежды. Терпение, забота и внимание сумеют пробудить дремлющую чувственность Оливии. Ему уже удалось заронить в ней искру желания, из этой искры он раздует пожар, который изменит весь ее мир.

Поначалу холодность куртизанки он принял как вызов. Но потом стремление разжечь в Оливии ответный Огонь полностью завладело им. Ей пришлось пережить немало утрат, и, к несчастью, во многом непоправимых. Однако Эрит мог бы ей помочь. И возможно, этим искупить собственную вину.

Огонь в камине догорел, и теперь комнату озаряли тусклым сиянием лишь несколько свечей. Оливия затихла на руках Эрита. Слезы ее иссякли. После бурных рыданий на нее навалилась усталость.

Тревожная мысль не давала Эриту покоя. Он не решался заговорить, боясь разрушить хрупкое перемирие, установившееся между ними.

– Боюсь, я потерял голову и забыл об осторожности, когда мы были близки.

Он ждал вспышки гнева, но хриплый от пролитых слез голос Оливии звучал безжизненно:

– Это не важно.

Недоуменно нахмурившись, Эрит вгляделся в ее лицо. Она и не думала лукавить.

– Я был беспечен, а ты не пользовалась своей мазью. Последствия могут быть ужасны.

Так ли уж ужасны? В душе Эрит в этом сомневался.

Боже, должно быть, он сошел с ума. Зачем сорокалетнему мужчине беременная любовница? Он и законным детям не сумел стать хорошим отцом.

– Не волнуйся, ребенка не будет, – с горечью произнесла куртизанка.

– Ты не можешь этого знать.

Закусив губу, Оливия попыталась вырваться.

– Я знаю. – В ее голосе появилась знакомая твердость, но следы слез на щеках напоминали о слабости. – Я не принесу тебе в подоле ублюдка через девять месяцев. Можешь спокойно уезжать.

Как ни печально, Эрит уже знал, что ему едва ли удастся спокойно уехать, оставит ли он Оливию беременной или нет.

За ее язвительностью и резкостью скрывалось страдание. Неизбывная печаль, далекая от горьких переживаний, которые доставил ей Эрит этой ночью. Горе, слишком глубокое для слез.

– Почему ты так уверена?

– Я просто знаю.

Потрясенный Эрит на мгновение замер. Он должен был догадаться намного раньше. В который раз эта женщина приводит его в замешательство, а всему виной его непонятливость.

– Лео твой единственный сын?

– Нет, мое потомство рассеяно повсюду, от севера до юга Британии, – с издевкой бросила Оливия. Она снова сделала попытку вырваться, но Эрит держал ее крепко.

– Расскажи мне о Лео.

– Иди к черту, Эрит! – Глаза ее гневно вспыхнули.

– Расскажи.

Губы Оливии сжались в скорбную линию, резче обозначились скулы, подбородок стал тверже. Удивительно, как ее черты, каждая из которых казалась почти мужской, складываясь вместе, создавали восхитительно женственное, полное очарования лицо.

Оливия заговорила быстро, с оттенком раздражения, словно терпение ее было на пределе.

– Я не слишком хорошо сложена для материнства.

Резким движением она вывернулась из рук Эрита и соскользнула с кровати. На этот раз граф не сделал попытки ее остановить. Он обдумывал, что могут значить ее слова. Оливия прошествовала к изящно инкрустированному гардеробу, ее спутанные волосы сверкающей гривой рассыпались по плечам. Она двигалась плавно, как горделивая молодая лошадка. Длинные ноги, прямая спина, непринужденная грация.

– Других беременностей не было?

– Почему ты никак не оставишь меня в покое?! – Гневным жестом Оливия распахнула дверцу шкафа. Выхватив алый шелковый халат, она накинула его на плечи, к огромному сожалению Эрита, и одним яростным движением завязала пояс на тонкой талии. Потом, рванув к себе другой халат, швырнула его графу. Халат упал на край кровати и соскользнул на пол.

Эрит удобнее устроился на подушках, губы его насмешливо изогнулись.

– Прикрыть меня не значит покончить с вопросами.

Глаза Оливии сердито сверкнули. Взгляд ее пробежался по лицу Эрита и остановился на обнаженной груди. Затем медленно двинулся вниз, туда, где восставший жезл обнаруживал явный интерес к ее персоне. Оливия резко выпрямилась, словно пробуждаясь ото сна.

– Прекрати выставлять себя напоказ. Ты перепугаешь горничных.

– Ты находишь мое тело привлекательным? – В голосе Эрита слышалось искреннее изумление и неподдельное любопытство.

– Боже, да ты тщеславный павлин, Эрит. – Гладкая оливковая кожа куртизанки покрылась румянцем, и на мгновение Оливия превратилась в юную девушку, застенчивую и ранимую. Такой она нравилась Эриту еще больше. У нее отняли невинность и радость жизни, но все же она нашла в себе мужество бороться.

Граф тихонько рассмеялся.

– Это означает «да».

Оливия бросила на него презрительный взгляд, хотя полные губы ее дрожали, сдерживая улыбку.

– Тебе нет нужды напрашиваться на комплименты.

– Я вымаливаю похвалу у тебя, Оливия. – Нагнувшись, Эрит подхватил с пола черный шелковый халат и набросил на плечи. Он нарочно оставил халат распахнутым, ему хотелось подразнить Оливию. Ведь ее нагота мучила его.

– Ну, хорошо, я нахожу твою внешность привлекательной. – Она говорила строго, точно аптекарь, отмеряющий целебный порошок в пузырек.

Эрит коротко хохотнул.

– Спасибо. – Он отважился протянуть руку к Оливии – даже этот невинный жест мог ее спугнуть.

Она посмотрела на его руку, потом перевела взгляд на лицо. В топазовых глазах ее застыла настороженность. Ей удалось подавить слезы, побороть приступ отчаяния, но Эрит знал: несмотря на колкий, язвительный тон, ее спокойствие хрупко, как раскаленное стекло.

– Посиди со мной, – тихо произнес он. В его голосе слышалось искреннее участие.

Нерешительно, словно не зная, остаться или сбежать, Оливия оперлась на его руку и осторожно присела на край кровати. Эрит никогда ни одну женщину не желал так сильно. Но не желание, а другое чувство заставляло его трепетать, восторженно замирая рядом с ней, будто он мальчишка, впервые познавший любовь. Это была надежда.

Эрит привлек Оливию к себе. К его удивлению и радости, она не сопротивлялась. Сонная, пахнущая телесными соками, она свернулась теплым клубком у него на коленях. Эрит с наслаждением вдохнул ее аромат.

Долго тянулось это странное, удивительно уютное молчание. Дождь за окном усилился, под мерный стук капель по телу Эрита разливалась приятная тяжесть, сладкая истома, которая наступает после бурных объятий. Как ни терзали его муки совести, тело его блаженствовало. Наконец он заговорил:

– Ты выглядела так, словно готова была меня убить, когда решила, что я угрожаю твоему птенчику. – Оливия свободно раскинулась у него на коленях, но Эрит знал, что она не спит.

– Этот птенчик выше меня ростом и вот-вот поступит в Оксфорд.

В голосе куртизанки было столько нежности, что Эрита кольнула ревность. Оливия улыбалась. Эту мягкую, полную любви улыбку он видел всего раз или два, и никогда она не предназначалась ему. Проклятие!

– Я чувствовал себя так же, когда впервые за много лет увидел Рому и Уильяма, Моей дочери восемнадцать, она выходит замуж в июне. Сыну девятнадцать, он учится в Оксфорде.

Их сыновья вскоре будут принадлежать к одному кругу. Возможно, даже подружатся. Эта мысль неожиданно встревожила Эрита. Два его мира оказались не так далеки друг от друга, как он воображал. Барьер между ними, представлявшийся ему непреодолимым, в действительности был хрупким, как рубиново-алая ваза венецианского стекла, стоявшая на комоде красного дерева.

– Расскажи мне, что случилось, когда ты носила Лео. Эрит скорее почувствовал, чем услышал ее вздох.

– Ты ведь не оставишь меня в покое, верно? Губы графа растянулись в улыбке.

– Нет.

– Я была совсем юной, а младенец крупный, и я едва не умерла. – Оливия говорила очень быстро. Казалось, слова причиняют ей нестерпимую боль. – С тех пор я не могу зачать. Но даже если бы могла, едва ли выносила бы плод. Если бы лорд Фарнсуорт не пригласил лучших докторов, меня бы не спасли. На свете не было бы ни меня, ни Лео.

Ее боль и бесстрашие поразили Эрита в самое сердце.

– Ох, Оливия, – прошептал он, крепче прижимая ее к груди.

– Для куртизанки бесплодие – настоящее благословение.

– Нет, – покачал головой Эрит.

– Нет, – печально согласилась Оливия, с тоской глядя ему в глаза. – Это удобно, но благословением это не назовешь.

Эрит попытался представить себе, во что превратилась жизнь Оливии, когда она произвела на свет Лео. Юной и неопытной, ей пришлось заботиться о младенце.

– Что случилось потом?

– Лорду Фарнсуорту не нужна была девочка-любовница, ставшая матерью. – В голосе Оливии послышалась затаенная ненависть.

– Вряд ли ты об этом сожалела.

– Я жалела, что потеряла единственный дом, который у меня был. Мне было больно расставаться с Перри и отдавать свое дитя.

Эрит крепче обнял Оливию; бессильное желание убить ее первого покровителя жгло его огнем. «Слишком поздно, будь все проклято!» – Фарнсуорт не выкинул тебя на улицу?

– Нет. Он продал меня одному из своих друзей, – произнесла она ровным, почти бесстрастным тоном.

Господи, как же она смогла это вынести? И превратиться в изумительную, прелестную женщину? Девочка, проданная как вещь безумным, помешанным на игре братом человеку, чье имя стало проклятием, клеймом порока. А затем, когда она надоела своему распутному покровителю, выброшенная, словно старая, изношенная туфля.

Эрит хотел заговорить, но ужас сдавил ему горло. Если в этом мире есть справедливость, негодяй Фарнсуорт должен гореть в геенне огненной.

– Силы небесные, какое варварство!

– Я выжила, – равнодушно отозвалась Оливия. Только теперь Эрит начал понимать, откуда в ней это внутреннее достоинство. Гордость – единственное, что помогало ей выстоять в жизни, ставшей для нее бесконечным кошмаром.

– Фарнсуорт не хотел Лео?

Оливия горько, презрительно рассмеялась.

– Слава Богу, нет. Фарнсуорт жестоко обращался со своими детьми и с любовниками. С Перри он обходился еще суровее, чем со мной. Думал, что истязания превратят мальчика в мужчину. Я отдала Лео своей кузине Мэри. У них с мужем не было детей, а Чарлз как раз получил новый приход на другом конце страны. Никто не должен был знать, что это не их ребенок.

– Включая самого Лео.

Оливия обхватила руками колени и качнулась назад, глаза ее на бледном лице казались огромными. В это мгновение Эрит увидел ее беззащитным ребенком, отданным во власть развратного старика, похитившего ее невинность. При мысли об этом к горлу его подступила тошнота.

– Он никогда не узнает. Мэри с Чарлзом любят его всей душой, они дали ему образование и воспитали чудесным юношей. Я очень им горжусь, хотя никогда не буду матерью, которой мог бы гордиться он.

– Ты недооцениваешь его. И себя, – искренне возразил Эрит. – Ты женщина, которую любой почел бы за честь назвать своей.

Глава 15

Оливия вздрогнула как от удара.

– Прекрати, – резко выкрикнула она. Эрит недоуменно нахмурился.

– Что прекратить?

– Это. – Оливия рубанула рукой воздух, словно желая избавиться от близости, медленно оплетавшей их, как шелковая паутина окутывает пойманную мушку. – Эти попытки... понять. Стать ближе.

Эрит со вздохом откинулся на спинку кровати. За злостью Оливии скрывался испуг. После всех ужасов, выпавших на ее долю, страх, должно быть, стал ее постоянным спутником.

– Я не могу удержаться, – откровенно ответил он. Оливия заворожила его. С каждым мгновением, проведенным вместе, он все больше подпадал под действие ее чар. Он никогда не встречал женщины, подобной ей.

Куда заведет его это наваждение? Что его ждет? Беда или радость? Уже сейчас при мысли о том, что в июле ему придется проститься с Оливией, Эрит чувствовал, как желудок мучительно стягивает в тугой узел.

– Господи, Эрит, а я-то думала, что взяла себе в любовники грозу всей Вены. – Оливия вскочила с кровати, глаза ее яростно сверкали. – Где наш прославленный ловелас? Мужчина, который не сядет завтракать, пока не покроет полдюжины потаскушек?

В ее голосе звучало столь откровенное отвращение, что Эрит не смог удержаться от смеха.

– Надеюсь, ради прелестных дам, что речь идет о позднем завтраке!

Лицо Оливии осталось суровым. Брови хмуро сдвинулись. Теперь она походила на разгневанную богиню. Великолепную, неизъяснимо прекрасную. Эрит прижал к бокам стиснутые кулаки, чтобы не потянуться за ней.

Черт возьми, нужно стряхнуть с себя чары и вернуться к реальности, пока бесконечная жажда обладания этой женщиной не заставила его совершить какое-нибудь опасное безрассудство.

Безумство, способное навсегда разлучить его с семьей.

– Я не пытаюсь быть забавной, Эрит.

Вся веселость графа мгновенно улетучилась.

– Знаю. Ты также не собиралась меня оскорбить, хотя, в конечном счете, этого добилась. Мне известны проклятые сплетни. Неужели ты не доверяешь собственным чувствам?

Оливия сделала вид, что не слышала последнего замечания Эрита.

– Я расспрашивала Перри о тебе, прежде чем принять твое предложение.

– А лорд Перегрин, конечно же, признанный знаток в том, что касается моей жизни и привычек, – сухо обронил Эрит.

– Он рассказал мне все, что слышал.

– Массу вздора, черт подери.

– Ты станешь отрицать, что убивал людей на дуэли? Лицо Эрита потемнело от стыда. Что может быть ужаснее греха убийства?

– Боже, это было почти двадцать лет назад. Тогда меня не заботило, доживу ли я до завтрашнего дня. Да и жизнь других занимала меня не больше.

Эрит впервые признался в этом, хотя все сказанное им было правдой, как и то, что он никогда не выступал в роли зачинщика дуэли. Он принимал вызовы. Всякий раз дело касалось чести женщины. Эрит мог бы в этом поклясться, хотя имена женщин не сохранились в его памяти.

Ожесточенное выражение лица Оливии смягчилось, скованность покинула ее тело.

– О!

– Вот именно, «о»! – Эрит немного помолчал. – Ты не хочешь узнать, почему я вел себя так?

– Нет. – Оливия отступила на шаг, как будто граф угрожал ей расправой, хотя тот даже не двинулся с места. Она наткнулась на комод красного дерева позади нее.

– Нет?

– Ты не единственный, у кого есть глаза, Эрит. – Оливия смерила графа сердитым взглядом из-под густых ресниц. – Ты любил жену, и ее смерть сокрушила тебя, – угрюмо добавила она.

Слова ее упали в пустоту, как камни, сброшенные с утеса. Грохот их падения заставил Эрита вздрогнуть.

– Как ты узнала? – вполголоса проговорил он в звенящей, напряженной тишине.

– Догадалась. И стоило мне догадаться, все сразу встало на свои места. Человек, о котором так много злословили, оказался вовсе не похож на мужчину, которого я успела узнать. Тебя называют холодным и бездушным. Но... – Оливия повернулась к затянутому занавесками окну, словно собираясь с духом. Потом снова посмотрела на Эрита, на ее прелестное лицо набежала тень. – Но со мной ты вовсе не был бессердечным.

– Жена была светом моей жизни. – Эрит удивился, как легко вырвались у него эти слова.

Он никогда не говорил о Джоанне. Никогда и ни с кем. Любовь к жене он хранил глубоко в сердце. Там, в чистом святилище, жила его возлюбленная Джоанна. Укрытая ото всех, невинная, не запятнанная его грехами.

Невероятно, что он решился заговорить о ней с падшей женщиной, такой как Оливия Рейнз. Но Эрит знал: Оливия поймет то, что не смог бы понять никто другой. И в то же время остро сознавал, что подумала бы Джоанна о его нынешней любовнице. Она обдала бы Оливию презрением.

– Ты все еще любишь ее, – не спросила, а заключила Оливия.

– Да.

– Меня это восхищает в тебе. – Отвернувшись, куртизанка наполнила два бокала вином из графина. – Наверное, твоя жена была замечательной женщиной. Тебе повезло.

– Да.

Эриту показалось, что с глаз его спала пелена. Господь благословил его великой любовью, а он долгие годы пытался бежать от этого чудесного дара, пусть и отпущенного так ненадолго.

Он взял в руки хрустальный бокал, наполненный вином. Оливия уселась на краю постели. Слишком далеко, чтобы Эрит мог до нее дотянуться.

Ее непринужденная грация, манера сидеть, поджав под себя ноги, скромно набросив пунцовый атлас на соблазнительные белые плечи, напомнила Эриту восточных красавиц в серале. Она была бесконечно притягательна. Бесконечно эротична. Бесконечно экзотична. Где бы она ни родилась.

Оливия отпила из бокала, не сводя изучающего взгляда с лица Эрита.

– Так почему ты бросил своих детей? Эрит поперхнулся и закашлялся.

– Какого черта, Оливия!

Выровняв дыхание, он потрясенно вскинул на нее глаза. Эта женщина на краткий миг погрузила его в сладкий сон. Ему следовало бы знать, что она не позволит ему долго блаженствовать.

– Похоже, чертов Монтджой только и делает, что треплет языком, – проворчал он, когда снова обрел дар речи.

– Перри рассказал мне все, что знал. Так он ошибся? Черт возьми, Эриту хотелось солгать, однако, сам того не желая, он ответил:

– Я не мог оставаться дома после смерти Джоанны. Мне невыносимо было смотреть на собственных детей, потому что каждый раз, глядя на них, я видел жену. Даже ребенком Рома безумно походила на мать. Это сходство ежеминутно напоминало мне, что жена мертва. Оно терзало меня.

На Эрита нахлынули воспоминания о первых месяцах после смерти Джоанны. Это время он всегда пытался забыть, но прошлое преследовало его, словно мстительный призрак.

Оливия наклонилась и положила руку ему на колено. Несмелое прикосновение ее руки заставило Эрита почувствовать себя более живым, чем когда-либо за последние шестнадцать лет, прошедших с того ужасного, трагического дня, когда его мир рухнул.

– Мне очень жаль, Эрит.

Даже ее голос смягчал боль. Как ей это удается? И как он будет жить без нее? Без ее исцеляющего волшебства? Эрит ощутил, как все глубже погружается в вязкую трясину безысходности.

Очень медленно, как будто этот жест способен был изменить все его будущее, Эрит накрыл ладонью руки Оливии. Она на мгновение вздрогнула, окаменела, но тотчас скованность отпустила ее. Казалось, между ними возникла незримая связь, куда более прочная, чем соглашение между куртизанкой и ее покровителем.

Эрит легонько сжал пальцы Оливии и заговорил:

– Рома и Уильям не виноваты, но мне казалось, будто я умер вместе с Джоанной. Самое ужасное, что мне некого винить, кроме себя, разве что проклятое упрямство моей жены.

– Что случилось?

Граф сделал глоток вина, чтобы набраться мужества; терпкий напиток смочил пересохшее горло. Эрит крепче сжал руку Оливии, спасительную нить, связывающую его с настоящим.

Оливия вгляделась в лицо лорда Эрита, мучительно подбиравшего слова, чтобы описать смерть жены.

Он заговорил тусклым, безжизненным голосом:

– Мы поссорились. Жена захотела прокатиться верхом после того, как сказала мне, что ждет третьего ребенка. Она всегда была отчаянной наездницей. Я никогда не встречал у женщин такой страсти к верховой езде. В светских салонах Джоанна вела себя как истинная леди, но в седле была настоящей амазонкой. Оба раза роды дались ей нелегко. Я волновался за ее здоровье, пытался оберегать.

В словах Эрита слышалась горечь, ненависть к самому себе и жгучая тоска. Душа его, существование которой Оливия так долго отказывалась признать, исходила болью. Эрит винил себя в смерти жены, он долгие годы жил с этой ношей. Оливию охватил стыд. «Надо было сразу догадаться», – упрекнула она себя. Перри рассказывал ей о смерти леди Эрит. Почему же она выслушала его так равнодушно, так бездумно? Ей довольно было голых фактов, подробности ее не интересовали.

Впрочем, тогда она была совсем другой женщиной.

Оливия понизила голос, стараясь скрыть бушевавшие в ней чувства.

– Конечно, она не послушалась и ускакала.

– Джоанна пришла в ярость, велела оседлать свою любимую кобылу и... – Пальцы Эрита сильнее, почти до боли, сдавили руки Оливии. Его кадык дернулся. Серые глаза потемнели. – Какая глупость! Я дал ей полчаса, чтобы она успела усмирить свой гнев, а затем отправился следом. Джоанна любила ездить через парк одной и той же тропинкой, и я знал, где ее искать, – Эрит немного помолчал и продолжил хриплым сбивчивым голосом: – Вернее, думал, что знаю.

– Эрит... – прошептала Оливия. Ужас и боль нахлынули на нее, сдавили горло, не давая вздохнуть. В немом сочувствии она сжала пальцы графа.

– Я отправился следом, чтобы вернуть ее. Свернул на узкую тропинку в лесу и... – У Эрита вырвался прерывистый вздох. – Должно быть, кобыла чего-то испугалась. Мы так и не смогли узнать, что произошло. Эта лошадь всегда была с норовом. Джоанна обожала лошадей, особенно своевольных, капризных, они приводили ее в восторг.

Так же страстно Джоанна любила и мужа, подумала Оливия. При мысли об этом сердце ее мучительно сжалось. Граф по-прежнему боготворил жену, несмотря на бесчисленные связи с падшими женщинами. После того как основа его мира рухнула, все попытки наполнить жизнь новым смыслом оказались тщетными.

Эрит заговорил с трудом, скрипучим голосом. Серые глаза затуманились, словно серебряные зеркала, когда он начал вспоминать тот далекий роковой день.

– Я услышал пронзительное ржание лошади. Несчастное животное сломало ногу и билось в агонии. – Эрит замер. Его рука стиснула пальцы Оливии. Какие бы ужасные картины ни проносились перед его глазами, он отлично сознавал, где он и с кем.

– А Джоанна?

Его помертвевший взгляд остановился на лице Оливии.

– Думаю, она погибла мгновенно, когда на нее рухнула лошадь. Но я неуверен. Ее лицо осталось безмятежным, поэтому я всегда верил, что она не страдала перед... перед смертью. Мне невыносимо думать, что она звала меня, а я не пришел. Как невыносимо вспоминать, что наши последние слова были сказаны в гневе.

– Она знала, что ты ее любил. – Оливия вдруг необычайно ясно поняла, что если этот мужчина кому-то предан, ему можно довериться безоговорочно.

– Да, – глухо отозвался Эрит. – Я боготворил землю, по которой она ступала, и Джоанна это знала.

– Значит, твоя жена была счастливой женщиной. Думаю, она не захотела видеть, как ты терзаешься чувством вины и медленно убиваешь себя.

Взгляд Эрита прояснился, пугающая отрешенность исчезла, выражение лица смягчилось. Казалось, он пробудился после долгого кошмара.

– Я никогда никому не рассказывал о Джоанне.

«Странно, почему близкие Эрита не попытались вызвать его на этот разговор, – подумала Оливия. – Ведь выговориться – все равно, что вскрыть гнойную рану. Впрочем, такой гордый человек, как Эрит, мало кого готов подпустить к себе, а возможно, и никого».

Она опустила глаза и посмотрела на их сплетенные руки. Ей отчаянно захотелось найти слова утешения, чтобы придать Эриту сил и уверенности.

– Как грустно хранить память о наших любимых в сердце и никогда не говорить о них. Своим молчанием мы убиваем их снова.

– Долгие годы меня преследовали мысли о мучительной смерти Джоанны. Мне бы следовало пасть на колени и возблагодарить Господа за то, что я был знаком с ней. Она была прекрасной, яркой, полной жизни. А я запер ее в темноте памяти, как пленницу.

– О, дорогой... – вырвалось у Оливии неожиданно для нее самой. Она порывисто наклонилась и обняла Эрита.

Оливия утешала всего двух мужчин в жизни. Даже не мужчин, мальчиков: Перри, когда много лет назад отец истязал его, доводя до грани безумия, и Лео, когда тот был еще ребенком.

Так почему же сейчас она так легко и естественно прижала лорда Эрита к груди, пытаясь смягчить его горе, усыпить боль, согреть его душу, скованную льдом?

Она ожидала, что Эрит отстранится, но он приник к ней, дрожащий и растерянный.

Наступила тишина. Оливия не заговорила, даже когда почувствовала его слезы у себя на плече.

Глава 16

Эрит натянул поводья, остановив коня возле дубовой рощи в Гайд-парке, и подождал, когда Рома его нагонит. Дочь отстала на несколько сотен ярдов; неуклюже трясясь в седле, словно мешок с картошкой, она лишь испытывала терпение своей лошади. Рядом с ней покорно трусил грум со стоическим выражением на лице: подобные сцены бедняга видел и раньше.

Дочери Эрита явно не передалось умение родителей легко и уверенно держаться в седле. Как ни странно, граф об этом понятия не имел. В сущности, он почти не знал свою дочь. Цель, которую он поставил перед собой, покидая Вену, оказалась не из легких. При мысли об этом Эрит удрученно вздохнул.

Вернувшись в Лондон, Эрит получил хороший урок. Эрит воображал, что стоит ему проявить малейший интерес к детям, как те бросятся в его объятия, обливаясь слезами благодарности. К тому же он не сомневался, что любая женщина, какую бы он ни выбрал себе в любовницы, станет для него, как всегда, легкой добычей.

Но в обоих случаях, как ни смешно, его мечты оказались бесконечно далеки от реальности.

Эрит покинул Оливию почти на рассвете. Он больше не стал добиваться близости с куртизанкой, хотя и сгорал от желания: еще одной бесплодной попытки он бы не вынес.

Бесплодной? Нет, только не в главном.

На заре Эрит вышел из дома на Йорк-стрит, освободившись от медленного яда, шестнадцать лет отравлявшего ему жизнь. Графу было, за что благодарить Оливию. Впервые увидев ее, он решил, что это исключительная женщина. Но тогда Эрит даже не представлял себе, несколько она необыкновенная. Конечно, он все еще тосковал по Джоанне. Он всегда будет горевать о ней, оплакивая трагическую утрату. Всегда будет сожалеть, что последние слова были сказаны ими в гневе, сокрушаться, что ему не удалось спасти жизнь жене.

Беда в том, что с годами тот горестный вечер вобрал в себя всю его память о Джоанне. Лишь нынче утром, покидая дом Оливии, Эрит почувствовал, как стремительный, бурливый поток воспоминаний очистил его душу от застарелой боли и ненависти к себе.

Он вспомнил счастливые дни ухаживания за женой, волнующие первые объятия, радость рождения детей. Дни веселья и смеха. Вечера, проведенные за танцами, ночи, полные почти невинного блаженства.

В его памяти ожили события прошлого, забытые или вытесненные жгучим чувством вины. Он припомнил, что Джоанна была немного упряма и своевольна, любила настоять на своем. Временами он даже досадовал, что она не сразу ухватывает соль шутки и видит лишь то, что лежит на поверхности.

Но в то невыразимо прекрасное мгновение, когда Оливия обняла его, Эрит почувствовал присутствие рядом милой Джоанны. Ее призрак явился не для того, чтобы мстить или обвинять. Напротив, она излучала любовь и прощение. Эрит знал: теперь она его не покинет.

Ощущая в душе невероятную легкость, он пригласил Рому на верховую прогулку. Дочь, как обычно, завтракала вместе с ним в угрюмом молчании. Приглашение не вызвало у нее воодушевления. Впрочем, она никогда не проявляла особого интереса к тому, что исходило от отца. Когда Эрит вернулся домой из Вены, дочь встретила его с откровенной враждебностью, и с тех пор ее отношение к отцу не стало теплее. До этого дня Эрит молча мирился с ее неприязнью, его терзало чувство вины. Но теперь он больше не мог бездействовать.

Он явился в Лондон, чтобы примириться с семьей. И отныне намеревался отдать все силы осуществлению этой цели.

Он напрасно обвинял себя все эти годы в смерти Джоанны. Это был страшный, трагический несчастный случай. Но ужасное отношение к детям было целиком его виной. Ошибкой. Возможно, непростительной. Пришло время загладить грехи.

Рома шумно сопела, когда, наконец, догнала отца. Она была гораздо полнее матери. Насколько Эрит мог судить, большую часть времени она проводила лежа в кровати у себя в комнате, жадно глотая самые свежие романы и поглощая конфеты. Удивительно, как ей удалось сорвать банк – подцепить несравненного Томаса Рентона. Впрочем, изредка Эриту доводилось видеть, как его дочь смеется с кем-нибудь из друзей; тогда ему случайно приоткрывалась другая ее сторона, о которой он прежде не подозревал. Сопровождая дочь на бесконечные балы, составлявшие ее ночные развлечения, Эрит замечал, что она пользуется неизменным успехом.

– Ты помнишь свою мать, Рома? – спросил он, когда всадница поравнялась с ним.

Дочь смерила его угрюмым взглядом, однако за время, проведенное в Эрит-Хаусе, Эрит успел привыкнуть к ее неприкрытой враждебности.

– Тетя Селия рассказывала нам о ней. Мне было всего два года, когда мама умерла. – Похоже, Рома считала, что отцу это неизвестно.

– Разумеется, я помню, сколько тебе было лет, – мягко заметил граф. – А Уильяму сравнялось три. Я расскажу тебе о маме, если хочешь.

В голубых глазах Ромы мелькнуло выражение беззащитности. Как всегда, при виде этих глаз, опушенных густыми черными ресницами, у Эрита мучительно сжалось сердце: такие же точно глаза были и у его покойной жены. Но в следующее мгновение Рома уже сверлила отца колючим, непреклонным взглядом, так что граф усомнился, не привиделась ли ему затаенная боль в глубине ее глаз.

– Вам не было дела до моей матери. Как не было дела до нас с братом. Вы здесь ради моей свадьбы, на потребу публике. Потом вы вернетесь в Вену, к вашим любовницам, к игре и выпивке, и снова забудете о своей семье.

Эта гневная тирада заставила Эрита вздрогнуть. Он и не подозревал, что его дочь способна говорить с такой страстью. Рома погнала лошадь вперед, но Эриту не составило труда ее догнать: его дочь была никудышной наездницей.