Текст книги "Первый отряд. Истина"

Автор книги: Анна Старобинец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

5

ХРАНИТЬ ВЕЧНО

«Агенту N Документ № 1 Дело № 36875

Надежда Олеговна Русланова 1928 г р., г. Мурманск

Родители – Олег и Мария Руслановы, цирковые гимнасты, заслуженные артисты СССР, с 1940 г. – враги народа.

С 1931 г. – ребенок состоит на учете в детском отделении городского психиатрического диспансера. Выписка из истории болезни: «жалобы на головные боли, нервозность, спутанность сознания; расстройство цнс по эпилепсическому типу; психомоторные расстройства; явления слуховых и визуальных галлюцинаций». Асоциальное поведение.

С 1933 г. наблюдается «устойчивая ремиссия», однако ребенок остается асоциальным, не проявляет интереса к общению со сверстниками, болезненно реагирует на любые попытки коррекции поведения.

1937 г. – переезд в г. Москву.

С 1937 г. – выступает в московском цирке вместе с родителями.

1940 г. – Олег и Мария Руслановы отправляются на гастроли в Германию, откуда не возвращаются. По некоторым сведениям из компетентных источников, остаются за рубежом с целью сотрудничества с иностранными спецслужбами. Официально объявляются врагами народа.

1940 г. – двенадцатилетняя Надежда Русланова поступает в детское исправительное учреждение № 17 (Московская область) для детей врагов народа.

В том же году за отличное поведение переводится в экспериментальный учебно-исправительный интернат им. Сванидзе (Минская область) при Специальном отделе ВЧК-ОГПУ-НКВД (директор интерната – генерал Белов H.A., настоящее имя, по некоторым данным, Белюстин В.В. – подробнее см. протокол допроса Белова H.A. от 24 мая 1944 г.).

Март 1941 – Надежда Русланова становится действительным членом военно-разведывательного Пионерского отряда № 1.

Помимо Руслановой в отряд входят еще 4 воспитанника интерната им. Сванидзе:

– Леонид Голышев (1926 г р., Псковская область, из семьи раскулаченных, с 6-месячного возраста – сирота; состоит на учете в пси– хо-неврологическом диспансере) – подробнее см. дело № 36876

– Марат Козлов (1926 г р., БССР, деревня Стуньково; отец арестован за «вредительство», мать арестована по обвинению в троцкизме; состоит на учете в психо-неврологическом диспансере) – подробнее см. дело № 36877

– Валентин Котин (1928 г р., Киевская область, родители неизвестны; состоит на учете в психо-неврологическом диспансере) – подробнее см. дело № 36878

– Зинаида Ткачева (1926 г р., Ленинградская область, дочь врагов народа; состоит на учете в психо-неврологическом диспансере) – подробнее см. дело № 36879

22 июня 1941 г. – Надежда Русланова остается единственным членом Отряда № Остальные, по ее свидетельству, обезглавлены и сожжены на ритуальном костре карательным отрядом «Аненербе».

1941–1944 гг. – в качестве агента Специального отдела УВР СССР Надежда Русланова участвует в ряде важнейших военно– разведывательных операций. Награждена орденом отечественной войны 1 степени, медалью «Партизану Отечественной войны» 2 степени.

С мая 1944 года, после ареста ее непосредственного руководителя генерала Белова H.A. (приговорен к расстрелу военным трибуналом за шпионаж и пособничество фашистским захватчикам), Надежда Русланова категорически»..»

НИКА

– Перечитываешь свой проект?

Я дергаюсь, оборачиваюсь. Эрвин улыбается пластмассовыми клыками. Он держит в руках поднос. Как давно он уже стоит у меня за спиной на балконе? В любом случае, он не мог не заметить, что в руках у меня – вовсе не описание проекта для университета в Берлине. Даже если он совсем не вглядывался в текст протокола, кириллицу от латиницы он отличит.

Я не отвечаю ему, чтобы не врать лишний раз.

Он понимает, что я понимаю, что он понимает.

Он прячет клыки и старательно смотрит в сторону, на глиняные кадки с цветами, помидорами, базиликом и анашой, пока я убираю бумаги с пластикового столика в свой рюкзак.

– Такие проекты лучше не перечитывать в людных местах. – Эрвин переставляет с подноса на столик граненый стакан, на две трети наполненный ядовито-зеленой жидкостью. – Ты ведь знаешь, как это бывает… Вонгемайншафт, здесь кто только не околачивается – могут запросто украсть идею.

Он аккуратно выкладывает на салфетку коктейльную трубочку, коробок спичек, столовый прибор неизвестного назначения – что-то вроде металлической лопаточки с дырками в форме крестов – и несколько кусков сахара.

Стакан ледяной, прокрытый мутной испариной.

– Это что? – Я осторожно нюхаю зеленую жидкость.

– «Зеленая фея», – говорит Эрвин. – Интересный напиток. На любителя – но тебе стоит попробовать.

Зеленая жидкость остро пахнет полынью, анисом и еще чем-то тошнотворно-микстурным, из детства.

– Не хочу.

– А ты считай, что это лекарство. Снотворное для твоего духа…

Эрвин чиркает над жидкостью спичкой – и «зеленая фея» вздымается из стакана синим клином огня.

Он кладет два куска сахара на металлическую лопатку и держит ее над пламенем. Жженый сахар капает через крестообразные дырки в стакан, оседает на дне коричневыми кособокими крестиками. Когда сахар стекает весь, Эрвин протягивает мне трубочку для коктейлей.

– Пить нужно залпом, – говорит он. – В три больших глотка.

Я смотрю на «зеленую фею». На коричневые крестики сахара и на синий огонь.

– Ты хочешь, чтобы я это пила?

– А ты хочешь, чтобы тебе не было больно? Хочешь освободиться хотя бы раз, ненадолго?

– …Шайсэ! – Кто-то грубо пинает стеклянную дверь. К нам на балкон вместе с музыкой, дымом и запахом марихуаны вваливается Мадина.

У нее злое лицо. Пудра осыпалась на черное с блестками платье. Два темно-красных пятнышка, следы «укуса», нарисованные на ее шее, размазались и стали похожи на раздавленного комара. Она облизывает перепачканные красной помадой клыки чуть белесым, проколотым в двух местах языком.

– Что это вы тут сидите, а, голубки? – Она говорит так сварливо подвизгивая, что ее безупречный немецкий кажется вдруг языком тюркской группы. – Не по правилам. У нас тематическая вечеринка! Дракула-party. А у нее даже костюма нет! – Длинный разрисованный ноготь свирепо тычет в меня. – Пусть пойдет и наденет клыки или маску, я всем раздавала!

Эрвин кротко и законопослушно обнажает в улыбке клыки.

– Ну не злись, не злись, детка, – обнимает он ее за плечи, ненавязчиво оттирая обратно в комнату.

– Все должны быть в костюмах, – упрямо повторяет Мадина, – и отыгрывать эти… ролевые модели…

– Мы отыгрываем, отыгрываем, – ласково шепчет ей Эрвин. – Пересмотри «Дракулу Брэма Стокера». Я как раз приготовил даме абсент… А клыки появляются ведь не сразу.

– Вайнона Райдер хренова! – Мадина смотрит на меня маслянистыми ненавидящими оливками. – Амна койим.

Она шумно выходит. Мы остаемся одни.

Он задувает пламя и говорит:

– Пей.

Он говорит:

– Не бойся. Это действительно всего лишь абсент.

Он говорит:

– Трубочку опусти на самое дно…

Первый глоток обжигает холодом горло. Горький и ледяной, какой же он ледяной, не могу вздохнуть… Второй глоток точно сдирает мерзлую кожу. Уносит ее внутрь меня терпкой теплой волной… По-настоящему обжигает третий глоток. Невыносимо горячий. И сладкий. Приторно сладкий…

– …А знаешь, ты и правда немного похожа на Вайнону Райдер…

ХРАНИТЬ ВЕЧНО

«…C мая 1944 года, после ареста ее непосредственного руководителя генерала Белова H.A. (приговорен к расстрелу военным трибуналом за шпионаж и пособничество фашистским захватчикам), Надежда Русланова категорически отказывается продолжать сотрудничество со Специальным отделом.

14 сентября 1946 года – Надежда Русланова выступает на Нюрнбергском процессе в качестве свидетеля. Из доклада присутствовавшего на слушании представителя СССР, генерального прокурора Руденко P.A.: «…показания Руслановой Н.О. являлись отвратительным лжесвидетельством, порочащим честь и достоинство советской армии и перечеркивающим все совершенные Руслановой подвиги – если таковые когда-либо действительно имели место. Слова, сказанные ею на процессе, можно интерпретировать лишь одним способом: пособничество фашистским захватчикам и попытка обелить их в глазах мировой общественности. Прискорбно и горько сознавать, что предвзятое отношение Запада к Советскому Союзу, стране-победителю и стране– освободителю, заставило судей всерьез прислушаться к ее словам, демонстративно проигнорировать показания других свидетелей и освободить от ответственности виновных в тяжких преступлениях против человечности…».

Мнение товарища Руденко Р. А. было принято к сведению сотрудниками Спецотдела, однако они не сочли нужным прибегать к каким бы то ни было карательным мерам в адрес Руслановой Н.О. или подвергать сомнению ее военные заслуги.

С 1946 г. и по настоящее время Русланова Н.О. проживает в Нюрнберге в рамках Программы Содействия жертвам фашизма. Замужем. Детей не имеет.

Апрель 1990 г. – с Надеждой Руслановой проводит беседу специально командированный в Нюрнберг представитель Специального отдела Харитонов С.Д.В ходе беседы Русланова Н.О. производит на него крайне неблагоприятное впечатление: «настроена враждебно, к сотрудничеству не готова…».

6

НИКА

…Я в невесомости. Я ничего не вижу, не слышу, не обоняю. Я исчезаю, я не чувствую своего тела. Она исчезает, она не чувствует своего тела.

– О чем ты поешь?

– Я пою о войне, Амиго.

– О чем ты танцуешь?

– Я танцую о гневе убитых.

Он больше ее не спрашивает. Он молчит в своем черном мире. На этот раз в его мире совсем нет света. Нет запаха рыбы, запаха моря и ветра; на этот раз его мир пахнет травой и цветами. Полынью и фенхелем, ромашкой и зверобоем, анисом и мятой, подорожником и влажной землей.

– Хочу уходить, – говорит, наконец, Амиго. Его черный мир пульсирует красно-бурым. – Мне не нравится твоя песня. И твой танец. И этот запах полыни. И тот, кто рядом с тобой. Так что я хочу уходить. Хочу попрощаться. Ты так и не принесла красный мяч.

Шершавый клюв афалины касается ее лба – и черный мир исчезает. Остаются лишь красные сполохи. Она остается одна, она танцует в красных сполохах света…

…Heirate mich! Хайль! Хайль! Хайль! Heirate mich!..

…А я, оказывается, танцую босиком на деревянном полу, в красном свете бумажной икеевской лампы, или даже не танцую, нет, извиваюсь, без всякого ритма, из колонок несется «Heirate mich!», а я прыгаю, лягая ногами воздух, я дергаю руками и головой, и капли пота летят с волос во все стороны. Никто не танцует рядом со мной: все эти упыри, окровавленные клыкастые твари, и среди них Эрвин, нет, даже два Эрвина, – они все боятся меня, они жмутся к стенам, они смотрят на меня, смотрят, как я прыгаю и пою, перекрикивая Rammstein, пою какую-то невыносимую песню на языке, которого нет, и хрипло смеюсь, и чувствую смятенье, и радость, и усталость, и ярость, и чью-то чужую тоску, как будто это не я, а кто-то во мне смеется, и дергается, и поет, и мечется, и тоскует, скулит все тише и тише, и пьяно бормочет слова, борясь с неподвижностью, борясь с подступающим сном, но все же сдается. И падает. И засыпает.

А я не падаю. Я стою в центре комнаты. Я, может быть, и шатаюсь, но больше не дергаюсь, не пою и не представляю угрозы, и упыри равнодушно разбредаются по квартире, а Эрвин, который больше не двоится в глазах, высокий златоволосый Эрвин вытаскивает из музыкального центра один диск и вставляет другой, подходит ко мне и говорит:

– Потанцуем?

…Schlecht seh ich aus? Na gut, wenn du meinst…

У него холодные руки, чувствуется даже через ткань майки, но мне жарко, и этот холод у меня на спине, это так приятно… Пронзительно.

– …Du bist dafuer schöner denn je, – мурлычет Эрвин мне в ухо, подпевая динамикам. – Тебе нравится Element of Crime?

– Очень, – шепчу я в ответ.

– … Alles ist besser… ohne dich. – От него пахнет коньяком и, кажется, шоколадом. – Element of Crime – моя любимая группа. Но и Rammstein ничего, верно? Ты здорово под него танцевала.

– Перестань! Я вела себя как сумасшедшая. Извини. Не понимаю, как это вышло…

– Зеленая фея, – шепчет мне в ухо Эрвин. – Она иногда ведет себя так. Все дело в туйоне, который содержится в масле полыни… Туйон противодействует тормозному эффекту гамма– аминомасляной кислоты…

Я хихикаю – его шепот щекочет мне ухо. Я не понимаю ни слова, но мне нравится эта щекотка.

– …Таким образом, выключаются механизмы торможения центральной нервной системы… Человек теряет контроль… Помнишь, как ты десять минут назад хотела сжечь свой проект-бешрайбунг? Тот, что ты носишь в конверте? Пришлось отнять у тебя спички. – Эрвин смеется и теснее прижимает меня к себе. – А ты все говорила что-то про мертвецов и священников…

– Где он? – Я останавливаюсь и сбрасываю с себя его руки.

– Кто?

– Конверт.

– А, конверт… Я засунул его обратно в твой рюкзак.

– Ты читал?

– Нет. Честное слово. Может, все-таки потанцуем?

Я позволяю ему снова обнять меня. Его руки согрелись.

– …А главное, – он снова наклоняется к моему уху и шепчет, – самое главное, зеленая фея снимает боль. Она обладает анальгетическим эффектом. Она умеет усыплять духов… Твой уже спит… Я только что соврал тебе, и ты не заметила.

– Так ты читал? Читал бумаги в конверте?!

Я останавливаюсь. Я пытаюсь вырваться, но он не пускает.

Он смеется.

Он говорит:

– Нет. Я соврал тебе про другое.

– Про что?

– Element of Crime, – говорит он сквозь смех. – Если честно, я не люблю эту группу. Слишком слащавые… А вот Rammstein мне действительно нравится, тут я был искренен. «Я целую твои холодные губы и сжимаю тебя в объятиях, но твоя кожа рвется, ты разваливаешься на куски, ты снова оставляешь меня…» Heirate mich! – Он рычит и шипит, подражая солисту группы Rammstein. – Heirate mich! Выходи за меня!

Он смеется – и я смеюсь вместе с ним. Мы танцуем, и я смеюсь, и сквозь смех я зачем-то рассказываю ему про свой интернат, и про Лену, какая она была твердая и холодная, и счастливая, когда я перевернула ее лицом вверх, и про всех остальных, какие они были счастливые, неподвижные, мертвые. Мертвые естественной смертью… Я рассказываю ему про мультик «Первый отряд», про червивую большую луну, про огонь и лед. И еще про Подбельского, как я звала его папой, как он совал мне конверт, тот самый чертов конверт, и как он говорил про «послание», и как пытался меня вербовать, как бредил новой войной, и какие прозрачные у него были глаза, прозрачные и безумные, и как он лежал потом на ступенях, ведущих от монастыря к морю, лежал на пятьсот сорок третьей, а его кровь дотекла до пятьсот тридцать девятой… Я смеюсь и рассказываю, что меня обманули, что мне прислали письмо из университета в Берлине, поздравительное письмо, там говорилось, что я поступила… Я смеюсь так долго, что по щекам начинают течь слезы. Сквозь смех я рассказываю, что у меня никого больше нет. Что я не знаю, как быть. И что мне страшно одной.

Он обнимает меня, он ведет меня на балкон и шепчет на ухо:

– Я буду рядом.

Он вытирает мне слезы и шепчет:

– Ты можешь рассчитывать…

Он говорит:

– Мы во всем разберемся. Я тебя не оставлю.

Конечно же он мне врет, но я не чувствую боли. И я хочу, чтобы это продлилось как можно дольше.

Поэтому я прошу его принести мне еще одну «Зеленую фею».

На этот раз он не поджигает абсент. Он кладет в него лед, много кубиков льда, и сам делает первый глоток. Он протягивает мне чистую трубочку, но я беру ту, к которой он прикасался губами.

Я пью вслед за ним ледяное горькое зелье.

А он говорит:

– Подожди меня здесь, я скоро.

7

ХРАНИТЬ ВЕЧНО

«Агенту N Документ № 2

(Фрагменты рукописи Варченко А.П.; другие части рукописи утрачены)

«…Я уже неоднократно излагал свою позицию по данным вопросам. Товарищи из ВЧК/ОГПУ/НКВД контролировали мои исследования на всех этапах и несколько раз сообщали мне, что моя работа имеет очень большое значение и я должен докладывать о ней руководству, что я и делал. Кроме того, прошу учесть, что некоторые товарищи, в том числе товарищ Белов H.A., с удовольствием посещали мои лекции по древним наукам.

Причину, которая побудила меня заниматься поисками древних земель и древних культурных очагов, я уже им излагал. Но раз товарищи настаивают, я повторю ее снова. Я прошу товарищей учесть, что при всей самонадеянности и необдуманности того, что я говорил, я не имел целью проявить неуважение к делу великой социалистической революции, но лишь внести свой посильный вклад в развитие молодого социалистического общества.

По мере поступательного движения революции, полагал я, возникали картины крушения всех общечеловеческих ценностей, картины ожесточенного физического истребления людей. Передо мной вставали вопросы: как, почему, в силу чего обездоленные труженики превратились в зверино-ревущую толпу, массами уничтожающую работников мысли, проводников общечеловеческих идеалов? Как изменить острую вражду между простонародьем и работниками мысли? Как разрешить все эти противоречия? Признание диктатуры пролетариата не вполне отвечало моему мировоззрению не в силу моего неуважения к пролетариату, но исключительно в силу излишней грубости, изначально заложенной в самом термине «диктатура». Мне не хотелось верить, что все кровавые жертвы революции оказались впустую, а впереди мне виделись – теперь я признаю, что ошибочно, – еще большие кровавые жертвы новых революций и войн, еще большее одичание человечества… В своей мистической самонадеянности я полагал, что ключ к решению проблем находится в Шамбале-Агарти или же в Гиперборее, в этих заповедных очагах древнейшей цивилизации. Мне думалось, что остатки знаний и опыта того общества, которое находилось на более высокой стадии социального и материально-технического развития, чем общество современное, могли бы быть полезными для нашего молодого социалистического государства. Однако предпринятые мной экспедиции…»

«…гигантскую каменную фигуру человека с крестообразно раскинутыми руками, а также желто-белую колонну наподобие гигантской свечи и кубические каменные сооружения на берегу Сейдозера, остатки древней дороги в труднодоступных участках тундры. Эти находки подробнейшим образом были описаны мной в научном отчете от 25 ноября 1922 года и представлялись мне следами древнейшей северной гиперборейской цивилизации. Представляются они мне таковыми до сих пор.

Вопросом же мерячения я занимался в ходе той же экспедиции в русскую Лапландию в рамках моей работы и Институте мозга и по заданию академика Бехтерева лично. Основной задачей экспедиции было обследование района, приметающего к Ловозерскому погосту. Этот район населен малообразованными лопарями-саамами, занимающимися оленеводством.

Мерячение, которое также называют эмериком, «арктической истерией» или «лангутским припадком», – заболевание, очень распространенное среди местных лопарей, страдают им также и в некоторых других северных регионах. Генезис заболевания до сих пор не вполне ясен, сами больные связывают заболевание с происками подземных духов, за медицинской же помощью обращаются к местным шаманам. Эмерик проявляется в спонтанном повторении больными движений и слов друг друга, кликушестве, судорогах. Со слов местного населения, страдающие эмериком оленеводы в момент приступа способны предсказывать будущее, читать мысли, отличать правду от лжи, останавливать дыхание и биение сердца на срок до семи минут, кроме того, по уверениям очевидцев, в момент приступа больного можно ударить ножом, не причинив ему никакого вреда.

Подобные проявления, как мне казалось, могли быть весьма интересны Спецотделу ВЧК/ОГПУ. Они могли бы использоваться в сферах разведки и обороны, если бы их можно было сделать контролируемыми. Подробнейший доклад об особенностях и пользе мерячения был мною составлен в двух экземплярах, первый из которых был передан лично в руки товарищу Глебу Бокию, второй же – товарищу Белову. Полагаю, товарищ Белов уже ознакомил товарищей со своим экземпляром. Однако, поскольку товарищи настаивают на подробностях, не имеющих, на мой взгляд, отношения к научно-практической стороне вопроса, я готов изложить также и их. Постараюсь сделать это насколько возможно литературно – не сомневаюсь, что товарищи уже основательно подустали от косноязычия и казенного слога, а я все же не только ученый, но еще и в некотором роде писатель, так что отчего бы и не создать небольшое эссе, коль скоро товарищи любезно снабдили меня бумагой и ручкой.

Итак, по заданию академика Бехтерева наша экспедиция…»

«…морщинистое лицо с выдающимися желтоватыми скулами, приплюснутым носом и широко расставленными маленькими глазами оставалось неподвижным. Так мы сидели в чуме, друг напротив друга, минут пять или десять. За это время он не моргнул ни разу, и, судя по всему, он действительно не дышал, однако двое других нойдов не проявляли никаких признаков беспокойства. Потом Данилов чуть вздрогнул, со свистом втянул в себя воздух, закрыл глаза и запел. Даже не запел, заныл – тихо, гнусаво, покачиваясь из стороны в сторону, словно от боли. Двое других вскоре запели тоже. И закачались – в точности как и он.

– Давным-давно саами и чудь были братьями и вместе пасли оленей на этой земле…уыамм… – не открывая глаз, тихо проныл Данилов.

– На этой земле… уыамм, – подвывали двое других.

– Но однажды вышел из тундры Мяндаш – олень с золотыми рогами… уыамм-уыамм… И саамский нойд увидел, что дух оленя принадлежит саамскому племени… уыамм… а его брат, шаман из племени чудь, увидел другое. И каждый сказал, что олень принадлежит его племени… уыаммм-уыамм… И каждый вонзил нож в тело оленя в знак власти над ним… И олень пал… уыаммм– уыамм… и пошел брат на брата, и началась война за тело оленя… уыаммм-уыамм… И саами убивали чудь, своих братьев, а те убивали саами, пока все воины из племени чудь не пали. И кровь была на снегу… уыаммм-уыамм… Кровь людей и кровь оленя с золотыми рогами. И так лежали они. А потом олень с золотыми рогами поднялся с красного снега…уыамм…и подошел к каждому из убитых… уыамм… и склонился над лицом каждого… и прикоснулся к лицу рогами… И тогда все они открыли глаза… уыамм… Их глаза тогда стали белыми, как снег в тундре… Они встали и пошли за оленем… уыаммм-уыамм… И кровь под копытами оленя превращалась в красные камни… До сих пор много этих камней попадается в наших местах, и зовутся они «лопарской кровью». Это кровь лопарей и кровь, которую пролили лопари…

…И олень повел павших к скале на другом берегу озера… уыамм… К большой пещере на другом берегу озера… уыамм… Они шли по льду озера, и олень повернулся к оставшимся в живых и поклонился им… И тогда золотые рога упали с его головы на лед. Он оставил рога, а сам пошел ко входу в скалу… Он увел за собой павших… уыамм… Белоглазую чудь… Уыамм… И саами, которые тоже стали как чудь… Он увел их под землю… Глубоко-глубоко под землю…

Наконец Данилов перестал петь и раскачиваться. Он открыл глаза и сказал спокойно и тихо:

– На месте, где олень оставил рога, возник остров. Мы зовем его Роговый остров. Наши нойды и шаманы всех окрестных племен отвозят туда рога всех павших оленей в дар нашим подземным братьям, чтобы они нас простили. Но они не берут дары… Они злятся на нас…Иногда они входят в нас и мучают нас изнутри. Они заставляют нас петь и плясать вместе с ними… Они дают нам способность не дышать и не двигаться… Чтобы показать нам, каково это – лежать убитыми на снегу… Саамские лопари – наивный народ. Но когда белоглазый дух входит в нас, никто не может нас обмануть. Потому что подземные братья внутри нас, а они знают истину… Скажи, зачем ты искал встречи со мной, человек из большого города?

– Ваши люди сказали, что вы тяжело больны, – ответил я старику. – У меня есть лекарства. Я по образованию медик. Я могу вам помочь…

Данилов вдруг скорчился и схватился за живот, точно его кто-то ударил. То же самое сделали двое других стариков. Когда они снова выпрямились, Данилов сказал мне:

– Ты соврал. Белоглазые духи не любят, когда их обманывают. Они тогда злятся и кусают нас изнутри. Вот сюда, – старик ткнул себя пальцем в солнечное сплетение. – Они кусают нас вот сюда. А теперь скажи правду. Зачем я нужен тебе?

– Я хочу попасть внутрь скалы, – сказал я. – Хочу спуститься под землю. Говоря по правде, я не верю, что там живет чудь. Однако же ваша легенда возникла не на пустом месте. Я верю, что там, внизу, есть следы очень древней страны. Мы искали вход много дней – но так и не нашли. Вы или ваши люди – вы ведь знаете, где вход в пещеру? Тот, куда олень увел ваших братьев? Нам нужен проводник. Поэтому я к вам пришел.

Данилов вдруг засмеялся, не открывая рта, потом хрипло закашлялся.

– Ты просишь меня пойти с тобой вниз? – сказал он, хрипя. – Это невозможно. Я не стану тревожить подземных духов. И тебе не советую, человек из большого города.

– Мы не боимся духов, – ответил я старику. – Просто покажите нам вход и оставьте нас там.

– Подземные духи сожрут вас.

– Что ж, значит, мы принесем себя в жертву. Да, пусть так и будет. Считайте, что, приведя нас туда, вы просто приносите им богатую жертву.

Его скуластое лицо снова ненадолго застыло. Затем он почти улыбнулся.

– Да будет так, – сказал он, и двое других повторили за ним то же самое. – Но ты пойдешь вниз один, – добавил Данилов. – В твоих людях я чувствую страх. Я знаю, что они не хотят идти. Саами – мирный народ, их нойд – не убийца. Я не поведу людей против их воли. Я поведу только тебя.

– Хорошо, – согласился я. – Когда отправляемся?

– Через три дня, – ответил Данилов.

– Почему так нескоро?

– Я должен приготовить напиток. Скала не примет тебя, если ты придешь в нее таким, каков ты сейчас.

– А каков я сейчас?

– Твоя душа не может пошевелиться.

– Я полагаю, что души…

Данилов остановил меня повелительным жестом.

– Я знаю. Ты думаешь, у тебя нет души. Это потому, что твоя душа сейчас подобна вмерзшему в землю сухому корню ольхи. Мой напиток растопит лед и освободит твою душу. Освободит, насколько это возможно.

– Из чего состоит ваш напиток? – спросил я.

Он растянул свой сухой рот в улыбке:

– Таежные травы, собранные руками старух-саами, сок белых ягод сейд, найденных на рассвете, высушенные цветки кустарника суам-ной, помет дикой птицы, кричащей лишь по ночам, кровь зайца, умершего в страхе, и истолченный в порошок рог оленя…

…Через три дня я узнал, что он надо мной издевался. В его напитке не было ни помета, ни крови. На вкус напиток напоминал крепкий чай с клюквой, мятой и можжевельником. На дне чашки плавал желтый корень какого-то неизвестно мне растения. Я выпил все залпом и через полчаса…»

НИКА

…Я делаю новый глоток зелья из трубочки и наблюдаю, как твердые пузатые тельца букв слабеют и истончаются к хвостикам и разбегаются по странице.

Когда меня взяли в интернат, мне было четыре. Мне казалось, что не помню ничего, что было со мной до того. Мне казалось, мое первое воспоминание – страшный сон про огромную луну, и тонированные стены кабинки «дневного сна», и Подбельский, который гладит меня по волосам и врет, врет…

Мне действительно так казалось. Но теперь я понимаю, что это не так.

Мое первое воспоминание – другое.

Желтолицый старик с приплюснутым носом сидит неподвижно. Он смотрит на меня, не мигая, и мне совсем не нравится его взгляд. А я не нравлюсь ему. Это я чувствую. Я пою какую-то песню на языке, который не понимаю. Усталая полная женщина – наверное, моя мать – держит меня на руках.

Старик берет нож и делает глубокий разрез на моей ладони. Женщина равнодушно вскрикивает. Мне не больно. Я продолжаю петь.

– Эту девочку я не могу излечить, – говорит старик женщине. – В нее вошел подземный дух. Я не вправе его прогнать. Там, – старик указывает рукой куда-то себе за спину, – там, за тайболой, если проплыть от Лойъяврсийте по Сейдъяврйок, много таких, как она. Ты можешь отвезти ее к ним, но это нечистое место. Ты хорошая женщина, тебе не стоит туда ходить.

– И что мне с ней делать? – спрашивает моя мать старика.

– Просто откажись от нее, – отвечает он, заклеивая мне ладонь пластырем. – У тебя уже есть дети. И будут еще. Она все равно не годится для праздничных выступлений. Она будет тебе только мешать. Под Мурманском есть хороший детдом…

ОБОРОТЕНЬ

Они блуждали во тьме – пока однажды один из них случайно не наткнулся на Истину.

Профессор Варченко – недостойный, непосвященный… Профессор Варченко – обычный человеко-объект.

Как получилось, что именно он причастился Истины?

Как он нащупал ее, такую хрупкую, неземную, незримую, своими сальными мясистыми пальцами?

Мы знаем, как. Он блуждал в темноте. И он наткнулся на Истину так же, как пьяный мясник, слепо бредущий по скользкому вонючему полу и готовый вот-вот угодить мордой в свиную тушу, пошатнувшись, налетает на дверь.

Иногда эта дверь бывает не заперта.

И тогда она открывается. Даже для самых никчемных.

Даже для тех, кто уверен, что истину помогут познать железные камеры, проволочные шлемы или магнитные стены. Даже для тех, кто носит колпак из фольги…

Еще в 1911 Варченко пытался зарегистрировать приборами М-лучи – «телепатические волны». Сложно представить себе нечто более нелепое, чем его опыты. Он брил двух людей наголо и надевал им на головы алюминиевые шлемы, соединенные проволокой. Один назначался «передающим», другой – «принимающим». Профессор надеялся, что они смогут улавливать мысли друг друга!

Еще в 1914 он начал писать фантастические рассказы и очерки: «Загадки жизни и смерти», «Передача мысли через пространство и время», «Мои опыты с мозговым излучением»…

В 1915 он пытался построить машину времени – из фанеры, ртути и ваты. С часовым механизмом внутри….

В 1917, как и все недоумки, он с надеждой и радостью принял советскую власть. Власть объектов. Власть демиурга.

В двадцатые он страшно гордился тем, что сотрудники органов госбезопасности посещают его безумные лекции. Тем, что сам академик Бехтерев взял его на полную ставку в Институт Мозга. Тем, что сам товарищ Бокий взял его в качестве секретного свободного консультанта в Специальный отдел.

Обоим своим хозяевам Варченко готов был лизать ноги.

Оба хозяина ценили своего верного пса.

В собственной лаборатории Института Мозга, на втором этаже, Варченко конструировал электрические регистраторы мыслей, учил обезьян читать и ковырялся в гипофизах сросшихся в области таза сиамских близнецов.

А для товарища Бокия он подыскивал знахарей, шаманов, медиумов и гипнотизеров – и приводил их в Фуркасовский переулок, в специально оборудованную «черную комнату», где проверялись их дарования. Испытуемые должны были дешифровать вражеские сообщения и читать мысли врагов посредством дара ясновидения, консультироваться по различным вопросам с усопшими политическими деятелями, проводя спиритические сеансы, вводить в транс врагов народа и заставлять их раскрывать все свои грязные секреты посредством гипноза.

…Сиамские близнецы умерли, не перенеся очередной операции.