Текст книги "Мечта для мага (СИ)"
Автор книги: Анна Агатова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)
5. Лиззи Ларчинская
Для первого случая – похода к гранд-мэтру – пользы в этом несуразном металлическом нагромождении было много. Оно превратило меня из юной тоненькой девушки в низкорослого плечистого парня. Это потом уже оказалось, что оно плохо непродумано.
Во-первых, парень из меня получался неуклюжий: слишком крупная грудная клетка, ноги – тонкие и короткие. Гном не гном, но персонаж однозначно комический. А это тоже не добавляло мне симпатии однокурсников.
Во-вторых, мы со Степаном в спешке ошиблись не только с пропорциями. Мы не учли веса моего громоздкого спасения. А весило оно изрядно...
Вечерами, когда Степан закрывал на ночь дверь, подпирал своей лавкой (на всякий случай), я могла снять с себя мужскую одежду и «плечи». И вот тогда сил удержаться от мучительного стона, разминая мышцы и крутя головой, не было.
Как же я уставала! Как же была натёрта кожа!
В какой-то момент, когда мои знания в алхимии оказались достаточными, а стенания сердобольного Степана о тяжкой доле переодетых девчонок надоели, я поразмыслила, похимичила и конструкцию доработала.
Первой мыслью было магией уменьшить вес. Но во-первых, магии у меня не было, а тратить накопители было жалко, а во-вторых, мало ли у кого и какие могут возникнуть вопросы, если от меня будет постоянно фонить?
Пришлось попотеть над котелком и горелкой. Но результат оправдал мои ожидания -пенный упругий материал смягчил части, раньше впивавшиеся в тело и немилосердно натиравшие. Заодно все сочленения, которые могли звякнуть, теперь тоже были залиты пеной и не требовали маскировки.
Да, было неудобно маскировать тихое позвякивание. Из-за этого приходилось всё время носить гайки в карманах. Иногда я вынимала их, высыпала на стол и с задумчивым видом перебирала. Выглядело это, вероятно, странно. Но все прочие мои странности с лихвой перекрывали эти гайки и тихий звон, который я издавала, и на это никто уже не обращал внимания.
И всё это было преодолимо: неприязнь одногодок можно пережить, конструкцию на плечах – улучшить, звяканье – замаскировать. Труднее было с привычками Степана. Они легко могли выдать меня с головой.
Он, сколько я себя помню, называл меня «хозяйка». И я к этому привыкла, и он сам. И это казалось обычным и нормальным. Там, дома, где я была барышней, девицей и в самом деле хозяйкой.
В первый же день нашего со Степаном пребывания в Мастерских, когда мы как раз заселялись в общежитие и разбирали вещи, это его «хозяйка», брошенное между делом, как обычно, резануло слух. Я похолодела и резко обернулась. Посреди комнаты стояли короба, сундуки и чемоданы, и обе двери – в переднюю и саму комнату – были распахнуты настежь.
Степан ничего не понял. А я прокралась к выходу. Сердце колотилось, ладони вспотели. Нет ли кого поблизости, не услышал ли кто, не раскрыл ли мою тайну?
Выглянула. Коридор был пуст и тих, затаившихся злопыхателей не наблюдалось. От сердца отлегло.
– Степан, ты понимаешь, так нельзя, – проникновенно проговорила я, прикрывая дверь и поворачиваясь к нему. – Посмотри на меня. Я же не барышня нынче, я мужчина. Называй ну хоть хозяин, хоть господин. Да как угодно! Главное, чтобы было не понятно, что я девица!
Степан кивнул, мол, понял, согласен, будет сделано. Но ровно на второй минуте выдал своё «хозяйка»: куда поставить это, хозяйка? куда положить то, хозяйка? А я раз за разом замирала, холодела и оборачивалась, хоть дверь уже и была закрыта.
– Степан! Последний раз тебя прошу! – едва не со слезами в голосе взмолилась я. – Не называй ты меня так!
Он посмотрел так растеряно и жалобно, что я поняла – не сможет. Слишком уж привык, слишком въелось в него это слово. И хоть проси, хоть умоляй, всё будет попусту.
6. Лиззи Ларчинская
В тот день я до самого вечера запретила ему выходить из комнаты – вдруг где-то опять обронит «хозяйка»? А сама напряжённо размышляла над проблемой. Новое, непривычное место не то, чтобы тревожило... но к размышлениям не располагало.
Потом ещё полночи вертелась на непривычной узкой и жёсткой кровати, прислушиваясь к всхрапыванию Степана за тонкой стенкой, в передней. Решение было где-то недалеко, но, как всегда, ждало того мгновенья, когда сознание хоть слегка погрузится в сон.
Мне привиделся Степан, который открывал рот, чтобы сказать своё «хозяйка», к чему-то прислушивался и рот закрывал. Точно! Магический свисток! Я даже подпрыгнула на тощем тюфячке, вскочила и стала рыться в сундуке с учебными принадлежностями. Где там мой алхимический котелок?
Я сварила зелье памяти – оно было простенькое, мало-мальски образованный человек мог такое сделать. Добавила заклинание свистка, настроив его на слово «хозяйка». Пришлось, правда, потратить один заряженный амулет, но это ничего, для пользы всё-таки.
Останется только утром напоить Степана, и дело готово.
Я улеглась, облегчённо вздохнула и наконец уснула: не всё так плохо, как казалось ещё пару часов назад. Моё новое изобретение должно было отучить моего денщика от ненужного слова. Принцип был прост: на первых звуках свисток издаст сигнал, слышимый только Степану, и тот просто не станет говорить.
Утром я протянуда ему склянку, и уговаривать кузнеца не пришлось, выпил, вытер губы рукавом и взялся за работу. Даже немного похолодела спина – до чего же он мне доверял! Ни единого вопроса не задал, не понюхал, не скривился. Выпил, и всё.
А едва мы вышли из комнаты, я благословила небеса за то, что вечером не могла уснуть. Степан в коридоре, полном студентов, спешивших кто умыться, кто воспользоваться общими удобствами, а кто и на занятия, брякнул своё привычное «Хозяйка!».
И свисток, видимо, сработал.
Потому что мой нянька выговорил только «хозяй», удивлённо округлил глаза и замолк. Обернулся и глянул на меня. Я удивилась не меньше – какое «хозяй»? Откуда? Не так всё должно было быть!
Задумчиво глядя на Степана, я быстро перебрала в голове состав зелья, заклинание и магическую составляющую. С сожалением вздохнула – изменить ничего нельзя. Значит, будет так как есть. Увы.
Степан попробовал ещё раз:
– Хозяй!..
– Степан, это то зелье, что я дала тебе утром, – прошептала, кладя руку ему на плечо и увлекая на лестницу. – Ты помнишь про слово, что ну... не надо говорить? – и я выразительно округлила глаза.
Кузнец улыбнулся и сокрушённо покачал головой. Он всегда так делал, когда я что-нибудь ломала. И я виновато вздохнула, приподняла брови домиком, прости, мол, меня, Степан!
Он только махнул рукой – чепуха. Это да, действительно, мелочь – всего-то одно слово не говрит. Я ведь и не такое отчебучивала.
Как-то люстру уронила. На двадцать восемь свечей, между прочим. Кованную. Из-под потолка. А потолок у нас в приёмной зале был высотой этажа в два . Да... Паркет пришлось менять полностью. Папенька прятался тогда от меня целую неделю – боялся не сдержаться и отругать.
А Степан ничего, только махнул вот так же рукой и принялся за починку.
Ещё был взрыв в кузнице. Это я испытывала новый взрывчатый состав. И если вот по-крупному, в целом, то и состав, и испытания – всё прошло удачно.
Только кузница пострадала... Сильно. Совсем сильно.
Папенька, конечно, отстроил новую. И даже лучше прежней – мы там вытяжку получше сложили и горн поудобнее. Да и инструменты все купили новые, не то, что раньше были. Но это потом было.
А сначала... Сначала Степан рассердился. Раскричался даже, бросился искать виновницу, чтобы «выпороть! выпороть негодницу, чтобы знала, с чем играть нельзя! не девчонка растёт, а погибель!». А когда нашёл на сеннике зарёванную, закопчённую, с обгоревшими бровями и ресницами меня, замолчал, сморщился весь, будто это ему больно, не мне, взял на руки и понёс умываться.
Так что сейчас урон был мал, а я выглядела достаточно расстроенной.
Мы оба – и он, и я – приняли случившееся. И даже перестали бы обращать внимание, забыли. Да только студенты забыть не дали. Услышав это "Хозяй!", они долго смеялись, подковыривали и дразнили Степана. Чувствовали его бесправие и пользовались этим, идёвками доставая моего слугу.
Может, кто-то и хотел поиздеваться, называя его этой кличкой, словно собаку. Да только моему няньке все эти насмешки были без разницы. Главное, чтобы не мешали его маленькой хозяйке, а ему не мешали поддерживать меня.
Степан! Ты как мой папенька!
И конечно это Хозяй закрепилось за моим денщиком намертво.
Первое время я замирала, услышав его. Не насмешка меня тревожила, не явная издёвка, нет. Я постоянно ждала, что кто-то догадается что именно означает это слово. Ведь здесь неглупые, очень неглупые молодые люди учатся, и сложить два плюс два им ума хватит. Должно хватить.
Но не хватило.
И чем больше проходило времени, тем спокойней становилось. Я хорошо знала,
что привычное редко анализируют. И всё больше уверялась в том, что никому в голову не
придёт разгадывать, от какого слова слуга отломил кусок, превратив в странное "хозяй".
7. Лиззи Ларчинская
Степан... Не знаю, как это объяснить. Это трудно... Он стал мне вторым отцом. Нет, скорее заменил мать. Я никогда и ни с кем это не обсуждала, да и не буду обсуждать, но думала над этим часто.
Наверное, не имея матери, я невольно тянулась к людям, искала любви. И не потому, что мне её не хватало, нет. Г осподин Ларчинский – образец отцовской заботы и любви, и я не хотела бы себе другого родителя.
Но каждой девочке нужна мама, которая бы её нянчила, восхищалась, рассказывала на ночь сказки, выбирала и заказывала у мастера кукол с льняными локонами и небесноголубыми глазами.
К которой ребёнок бежит, разбив коленку или... сердце. Которая с ласковой и доброй улыбкой расскажет, какой длины должно быть платье, когда девочке десять лет, а какой -когда уже шестнадцать. Тот человек, кто научить правильно выбирать украшения к наряду, правильно разговаривать с кавалером и вежливо говорить жёсткое «нет». В общем, мама – тот взрослый человек, кто может дать девочке то, что не сможет дать папа.
Всё это – сказки на ночь, игрушки, разбитые коленки, украшения и умение говорить жёстко – я брала у Степана. Всё это, понятное дело, носило странные оттенки. Особенно, с точки зрения общества.
Например, сказки были совсем простые, те, что когда-то самому Степану рассказывала его мать-крестьянка или позже жена – его детям. Игрушки предложить мне Степан мог тоже необычные – проволока, глина, песок, а ещё клещи, гайки, поковки... Самыми красивыми украшениями мне казались капли застывшего олова, но папенька всегда в этом вопросе умело формировал мои вкусы в сторону драгоценных металлов и камней. А с нарядами вопрос решали модистка и горничная.
Уже лет в десять я понимала если не разумом, то каким-то чутьём, что не стоит рассказывать посторонним людям о своих увлечениях кузней и механикой. Потому что чувствовала – расскажу и потеряю родного и близкого человека. И этот человек потеряет меня. Ведь я для Степана тоже стала родной и близкой. Единственной родной и близкой.
Я помню нашу первую встречу.
Я была совсем маленькой, лет пять или шесть, и привлечённая грохотом, каким-то отчаянным стуком в кузнице на заднем дворе нашего дома, возле самых конюшен, сделала шаг внутрь.
Там было темно, жарко, стоял незнакомый горелый запах, пылал ярко алым зев печи, а рядом с ней бил огромным молотом по красному пылающему куску мохнатый потный человек в чёрном фартуке. И столько боли было в его движениях, столько отчаяния в каждом ударе!..
Он бил так, будто хотел убить тот раскалённый кусок, что держал огромными щипцами. Когда он ударил в последний раз и безвольно опустил руку с молотком, я спросила:
– Тебе больно, да?
Лохматая голова медленно повернулась. Глаз на его лице было почти не видно в темени кузни, но пустоту и боль я бы почувствовала в них, будь они и вовсе закрыты.
– Что? – спросил он хрипло.
– Ты так бьёшь... Тебе больно, да?
Чёрная всклокоченная борода вдруг затряслась, сначала едва заметно, а потом всё сильнее.
А потом человек с грохотом отшвырнул инструменты, сел под стену прямо на землю и, закрыв лицо руками, затрясся. Затрясся и завыл. Я поняла, что ему очень больно, а ещё очень и очень плохо. Совсем плохо.
Стало так его жалко!..
8. Лиззи Ларчинская
Я подошла и стала гладить его по мокрым от пота, слипшимся волосам, по плечу, по руке:
– Ты хороший, хороший! Ты поплачь, когда больно всегда надо плакать, – я это знала точно, потому что только на той неделе свалилась с дерева, на котором хотела построить себе гнездо, и пребольно ушиблась. Никому не сказала, ведь няня ругалась бы, а папенька расстроился. И я спряталась, чтобы прореветься. А хорошенько проревевшись, почувствовала, что боль стихла.
Память о неприятных минутах была свежа, поэтому и советовала сейчас со знанием дела. Потом вспомнила, как мне папенька всегда говорил, если я больно расшибала коленку или локоть: «Ну, ну, маленькая, ты не виновата! Ты ни в чём не виновата!» и стала приговаривать:
– Ну, ну, ты хороший человек, ты ни в чём не виноват, не виноват!
Это чёрный лохматый человек ещё долго плакал, так долго, что я даже устала его гладить. А когда наконец утих, я вытащила из ближайшей бочки с водой ковшик и подала ему:
– Умойся, попей.
Он принял ковш, плеснул водой себе прямо в лицо, стёр капли чёрной, закопчённой рукой, оставляя грязный потёк на щеке.
– Нельзя это пить... – хрипло прокаркал.
– Почему? Заколдовано? – удивилась я.
Он качнул головой:
– Нет, это вода для закалки металла. Она. невкусная.
– Для закалки? Это как?
И человек, взяв в свои огромные жёсткие и чумазые руки мою маленькую и белу, начал рассказывать о том, как такие, как он, кузнецы куют горячее, раскалённое железо.
С того момента не было и дня, чтобы я не приходила в кузню посмотреть на его работу, послушать рассказы, принести кувшин холодной воды из родничка, что бил в лесу, недалеко от нашего поместья...
Человека звали Степан, был он кузнецом и одиноким, убитым горем человеком.
Уже потом, много лет спустя, я узнала, что очень вовремя встретилась Степану.
Он сильно горевал, потеряв семью, хотел туда, к ним. Звал смерть, искал её и жить смысла не видел.
Он злился и ненавидел себя, чувствуя вину: не задержись он на ярмарке, его семья -жена и двое малых детей – не угорели бы в доме, а он не остался бы один на свете.
Но вот пришла в тёмную кузню маленькая девочка, такая же маленькая, как его дочь, и сказала «Твоей вины нет!». И сказала так, будто это его маленькая Маняшка сказала, и он поверил. Поверил и, надеюсь, простил себя.
После этого я стала его хозяйкой. И думаю, что не той хозяйкой, как бывает зовут господ, а той, которой отдают душу. Вот только я никогда не относилась к кузнецу, как к слуге.
Он всегда был мне как нянька. Как старший брат. Как приятель, который больше в жизни видел, больше умеет, но всегда с интересом слушает мои выдумки, многие шалости поддерживает, и с любопытством вместе со мной исследует мир.
А я была той ещё придумщицей в детстве. Наверное, именно благодаря папеньке и Степану, которые с вниманием относились к моим выдумкам, пресекая опасные и развивая полезные.
Вот так и вышло, что я выросла между кабинетом и лавками отца, наковальней Степана, выполнявшим любые мои капризы. Если мне хотелось сделать из железных образков человечка – вот, держи, маленькая хозяйка. Мне хотелось, чтобы жестяная лягушка прыгала – вот, играй, маленькая хозяйка. Мне хотелось вот такую шкатулочку с потайным замочком, чтобы не заметен был, – у папеньки возьмём деньги, купим подходящую шкатулочку, нещадно торгуясь, и сделаем вместе, маленькая хозяйка.
Конечно, я знала названия всех инструментов, для чего и как их используют, многими даже сама умела пользоваться. Но чаще мне давали поручения что-то придумать и нарисовать. И это было так же увлекательно, потому что я оказывалась более умной, чем такой большой и умный Степан, более сообразительной, чем такой хитрый и ловкий папенька!
И когда однажды папенька за обедом рассказал, что у него беда с речкой, по которой нужно возить грузы на лодках, и через неё же нужно проложить мост, который будет мешать судам, я кое-что придумала. Я сообразила сделать мост, какие бывают в замках, надо рвом, только из раскладным, из двух половинок.
– Нарисуй, молодая хозяйка, и сделаем, – выслушав моё предложение, сказал Степан.
– Ну-ка, ну-ка, – вытащил из моих рук рисунки отец, выслушав нашу со Степаном просьбу о покупке материалов.
И мы его сделали, этот мост. И отец увеличил доход не столько от сохраненного судоходства к нашим торговым лабазам, сколько от количества любопытных, всегда собиравшихся поглазеть на то, как разводится мост.
Увидевший это чудо безмагической техники какой-то заезжий столичный человек поинтересовался, кто автор и есть ли ещё какие интересные вещи вроде этого моста.
Отец показал выполненные Степаном, но мною придуманные замок, дверную защелку, ручную мельницу для кофе. Да только не признался, что придумала всё это девчонка, его дочь. А внимательно осмотревший чудные игрушки человек посоветовал папеньке запатентовать, пока никто не додумался до такого, а умельца отправить на учёбу в ТехноМагические Мастерские в Делегардово. Оказывается, в этом маленьком городочке под столицей, полно техников и магов, которые пытаются создавать интересные вещи без магии. Там очень ценят подобные штуки и учат мастеровых для безмагических зон.
Безмагические зоны в нашей империи встречаются нечасто, но наш император, человек очень мудрый, решил использовать их к своей выгоде – так пояснил папенька. Ко всему можно относится по-разному. Можно переживать и расстраиваться, что тебе досталось что-то неудобное или неприятное, а можно попробовать обернуть это неудобное или неприятное себе на пользу. Вот именно это и стал делать его величество. И небольшое поместье князей Делегардовых вскоре превратилось в городок, ставший центром техномагии нашего царства.
Когда мы узнали о таком замечательном месте, у меня появилась мечта – учиться в Мастерских в Делегардово. Отец поддержал меня, и мы эту мечту осуществили. А мой верный нянька, друг и союзник – кузнец Степан – отказался отпускать меня одну и поехал вместе со мной в ТехноМагические Мастерские под видом моего денщика.
9. Эрих Зуртамский
Я стукнул кулаком по столу, чернильница подпрыгнула, и несколько маленьких клякс упало на листы с техническими рисунками.
– Ах, ты же щенок!.. Ах ты же... ларррчик со знаниями!
Злость переполняла меня просто выше ватерлинии. Мальчишка! Недоделок! Как у него всё это получается?!
Промокашкой постарался аккуратно собрать чернильные пятна и влил чуть-чуть магии, чтобы стереть следы разлившихся чернил.
«Тренируйтесь работать без магии! Потом, в безмагических зонах, будет легче!» -твердили наставники. Всё верно, там будет легче, но сейчас я всё же магии не пожалею -нужно скрыть свидетельства своей несдержанности, и применить магию для этого совсем не стыдно. Стыдно будет, если кто-нибудь поймёт, почему на этих листах с подписью Л. Арчи разбрызганы чернила...
О моей нелюбви к малолетнему выскочке знали все. И что от одного его вида меня скручивало, тоже знали все.
А сегодня все видели, как щенок передал мне этот свиток, и слышали, как сказал: «Я кое-что придумал, это к Императорскому балу». Впихнул в руки и быстренько свернул в сторону.
Там парней было человек двенадцать, и все из нашей команды. И все это слышали. Зная моё отношению к этому щенку, многие найдут возможность заглянуть в чертежи и полюбопытствовать. А если увидят следы моей несдержанности – кляксы, например -посудачат о моей выдержке и прочих достоинствах. Хорошо, если не станут задавать вопросы с чего это я его не переношу. Сплетни среди мужчин ещё хуже, чем среди женщин. И допустить этого я никак не могу. Поэтому чернила с листов долой! И магии не жалеть!
Этот маленький умник ловко уворачивался от моего внимания. Всегда находил возможность увильнуть от прямого контакта. Почему? Кто знает, его не поймёшь: всегда на лице одно выражение – надменность.
Как же меня это выводит из себя! Этот нос, вечно торчащий в потолок, этот взгляд сквозь тебя! Прямо руки чешутся парня проучить, показать как надо общаться со старостой.
Всякий раз, как на него смотрел, чувствовал себя, словно на охоте: сердце учащало бег, нос улавливал самые тонкие запахи, руки начинали мелко подрагивать, готовые схватить – все признаки адреналиновой гонки.
Оно и понятно – я не скрывал своего отношения. А обращаться щенку приходилось. Я был старостой всего вновь созданного университета. Ко мне шли и с личными просьбами, и если нужно обратиться к мэтрам или гранд-мэтру, если были сложности в учёбе, проблемы общежития, ссоры. Да мало ли что ещё может беспокоить студентов? Во всём, буквально во всём приходилось участвовать лично.
Но мальчишка избегал меня. Я мог по пальцам пересчитать разы, когда он сам подходил ко мне. Чаще либо своего слугу присылал, либо вот так, при большом количестве свидетелей, чтобы я не мог ни подкрасться, ни подойти.
А как тут не подкрасться, если во мне просыпается зверь, охотник? Он же всем своим свим видом, поведением, даже запахом провоцировал во мне охотника. Стоило мне его только увидеть, заслышать его шаги, как всё прямо вибрировало внутри и звало: «Подползи! Слови! Держи!»
Но мальчишка будто чувствовал, и всегда ловко уклонялся. Боялся? Скорее всего.
Может, и это было другое чувство, но я был бы рад, если бы он именно боялся. Это было бы правильно – жертва всегда должна бояться своего охотника.
Злорадная усмешка при этой мысли наползала на лицо. Ну хоть какая-то радость.
Я-то заметил его сразу, при первом же появлении в Академии, а тогда ещё в Мастерских. Ещё на пороге кабинета мэтра Делегардова. Мальчишка вышел первым, за ним – низкий толстяк. Оба выглядели радостными и счастливыми.
Я сидел в приёмной, и меня не заметили. А я заметил. Всё заметил. И то, как папаша сжал руку мальчишке, и как тот сиял. И как отец проговорил, уже выходя в кабинет:
– Я же сказал, что ты будешь здесь учиться! Я знал! – и хлопнул сына по плечу.
Тот раз был единственным, когда этот щенок улыбался. Я запомнил эту улыбку, у него ямочка была на правой щеке. Потом – ни разу, ни единого разу не видел улыбки. Щенок! Зазнайка, надменный зазнайка. С чего он решил, что самый умный?
А потом то представление гения в столовой. Да это же просто цирк! «Вы ещё гордиться будете, что учились с ним в одном учебном заведении!» Град-мэтр, конечно, бесконечно уважаем мною, великий маг и самый сильный техник в империи, но вот такое сказать про мальчишку?.. Что я и буду гордиться местом, в котором учился какой-то щенок? Не наоборот? Да это насмешка, плевок в лицо всему моему роду и каждому его представителю!
А этот мальчишка глаза поднял и сразу на меня уставился, и так он посмотрел, таким взглядом меня окинул, будто я ему что-то должен, будто неприятно ему видеть меня. Щенок! И тут же прикрыл глаза, будто царская дочь на выданье – все перед ней склониться должны, все лбы расшибить. А мне его разорвать захотелось, вотсхватить, свалить и прижать, чтобы дрожала его спина от страха, и чтобы когтями в мягкую плоть. Рррр !
