Текст книги "Мечта для мага (СИ)"

Автор книги: Анна Агатова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

66. Лиззи Ларчинская

– Вот как? – я удивилась.

Почему-то думала, что сын князя достаточно взрослый мальчик, чтобы сказать эти слова лично. Но потом вспомнила, что сама почти переложила на отца эту приятную обязанность – вести беседы от моего имени, глянула на княжича, он как раз снова смотрел в окно, и вздохнула.

– Это очень и очень лестно, – честно ответила я. – Это огромная честь для меня. Но...

И я таки прикусила нижнюю губу. Хотелось засмеяться и махнуть рукой – было немного весело и в то же время безразлично. Но я всё же вспомнила ту пламенную речь, которую репетировала сегодня утром, а потом повторяла про себя весь день вплоть до самого бала и, глубоко вздохнув, проговорила:

– А могу я немного подумать, прежде чем сказать да? Например, подумать до конца каникул?

И уверенно посмотрела на гранд-мэтра. Он теперь то ли двоился, то ли троился – никак не получалось сосчитать, и из-за этого пришлось прищуриться, чтобы преодолеть его магические штучки и не позволить морочить мне голову. Я хотела ясно видеть его лицо.

Князь заулыбался, словно зажгли волшебный фонарь.

– О да, Лиззи, конечно! Никто не возражает против такого варианта, и ты вольна думать хоть два месяца.

Мы с отцом заговорили одновременно.

– Благодарю за честь!

– Вот и прекрасно. Мы можем уже идти? – я поклонилась их сиятельствам и вопросительно посмотрела на старшего. Он добродушно кивнул, так и не перестав улыбаться. Странно. Самого видно плохо, а улыбку – хорошо.

Выйдя из кабинета, я быстро-быстро потащила отца на балкон. Холодный воздух освежил голову, прояснил мысли.

– Что я там такое наговорила, папенька? – я потёрла лоб, пытаясь вспомнить. Вроде всё так, как и планировали. Или нет?

Папенька хохотнул и, озираясь по сторонам, проговорил:

– Лиззи, ты практически согласилась.

– Разве? – я широко открыла глаза.

– Давай зайдём внутрь, боюсь, ты простудишься.

– Подожди, папенька, – мне действительно было холодно, и я чувствовала, как краснеет нос и от холода наворачиваются на глаза слёзы. – Как согласилась? На что?

– Согласилась выйти замуж за Вольдемара Делегардова, но взяла паузу до конца каникул. Я прикрыла глаза от досады.

Неужели Вольдемар специально угостил меня игристым? Но ведь я и сама не знала, что так получится, а он-то откуда мог знать?

Мысли начали смерзаться в голове, и батюшка всё же повёл меня обратно в тепло бального зала.

67. Эрих Зуртамский

На вакации пришлось возвращаться домой, хоть желания не было никакого. Желание было остаться в академии, в общежитии, ходить в столовую, в библиотеку, в мастерские, чтобы

хоть иногда видеть Лиззи. Но смысла не было. Когда студенты разъезжались, столовая не работала, а стряпать себе самому это было как-то уж слишком.

Но дело было не в этом.

В конце концов, вопрос пропитания не был проблемой, он был лишь задачей. Проблема была в другом – Лиззи уезжала. Я случайно уловил обрывок её разговора, что вместе с запахом принёс один из тех ветерков, который я иногда посылал, если жажда видеть её, чувствовать, осязать становилась нестерпимой. И вот что он мне принёс... А если она уезжает, значит, ловить в академии было нечего.

Но уехала она даже быстрее, чем я ожидал. Вот так пришёл в столовую утром, а отсутствующего взгляда голубых глаз не увидел. Пошатался по территории академии, заглянул во все её любимые углы, даже мимо её комнаты в общежитии прошёлся. Лиззи не было.

Даже к кухарке сходил – она звсё про всех слуг знала, и сказала, что Степан сегодня утром отбыл вместе с хозяином.

Так муторно стало, так одиноко и скучно, что я поехал домой.

Домой я прибыл утром, после завтрака, чем здорово огорчил матушку, но не порадоваться не смог – отца уже не было, и значит, неприятный разговор сегодня может и не состояться.

Тоска преследовала меня весь день – не хотелось есть, не хотелось встречаться со столичными друзьями, даже не хотелось спать. И я слонялся без смысла по нашему большому дому, представляя, как мог бы показывать его Лиззи и рассказывать бесконечные истории о том, где и как мы в этом доме с кузенами играли, дрались или оттачивали свою магию.

Мне даже казалось, что я слышу, как она смеётся в самых забавных местах. И от этого тоска только усиливалась.

В ту же ночь я оказался рядом с ней, и мгновенно понял, что комната была другая. Я замер, пытаясь сориентироваться и угадать, где нахожусь. И я, надеясь на острый, особенно по ночам нюх, втянул в себя запахи.

Дом старый. В нём жили несколько поколений людей, а вот вещи были тут в первом поколении – значит, не старинный. Мало жильцов. Запах дома знакомый и одновременно неизвестный. Гранд-мэтр, но... как-то по-другому. Скорее всего, какой-то другой дом Делегардовых. Но какой другой дом, если мы не в Академии, а почти у самой столицы? Много вариантов и не было – мы в их столичном доме.

Лиззи в столице? И что она тут делает, у них в доме?!

Я присел возле кровати, на которой она спала. Поцеловал ладошку с мозолями на подушечках, и девушка едва заметно улыбнулась – ямочка на щеке чуть наметилась, а сама, как кошка, прогнулась и потянулась ко мне.

Лиззи! Девочка моя!

68. Эрих Зуртамский

Её запах был тёплым, сонным, ягодным. На запястье сухим, в сгибе локтя – более влажным и горячим. На плече снова становился холоднее и суше. На шее мне под губы попала тонкая прядь волос, и в запахе появилась терпкая нотка хвои.

Её губы зашевелились. Я вгляделся, прислушался. «Милый!» – почти без звука шептала она. Сглотнул, прикрыв на мгновенье глаза. Милый... Что-то горячее, сбивающее дыхание зашевелилось в сердце, я помедлил несколько мгновений и коснулся её губ своими. Они, горячие, вкуса сладкой малины, чуть шевелились, будто шептали, но подавались под моим лёгким нажимом. Тёплая рука скользнула по моей щеке и сонно опала на подушку.

Отстранился, с трудом переводя дыхание. Моя девочка!

Опять тихое, едва различимое «Милый!», и я обнял её, уткнулся носом в ямку над ключицей. И просидел так долго-долго, впитывая это ощущение тепла, уюта и, кажется, нежности.

Хорошо, что у меня есть эти ночные минуты. Без них дни были бы невыносимы...

Утро было хмурым и нерадостным. Всё шумное семейство сидело за завтраком, отец бросал на меня тяжёлые взгляды – ну точно, после трапезы пригласит в кабинет для ставшей привычной беседы. Ну и ладно.

Нерадостно было по другому поводу. Я вспоминал, где застал Лиззи ночью, и это болью отзывалось в душе. Что она делала в доме Делегардовых? Почему она там одна?Почему рядом не было Степана? Что это значит? В общей негромкой болтовне ухо уловило слова матушки:

– Как жаль, Эрих, что ты не пойдёшь на бал к Делегардовым, там нынче весь свет соберётся.

Фамилия гранд-мэтра вырвала меня из тоскливых мыслей. Бал у его сиятельства? Так, кажется, я начинаю понимаю, в чём тут дело. Значит, бал у Делегардовых, да?

– Разве я не пойду? – фальшиво изумился я.

Матушка округлила свои красивые глаза.

– Но ты же сказал, что не выдержишь ещё и на балах видеться с людьми, а особенно...

Я помнил, что сказал, и главным в моих словах было – не видеться с дочерьми этих людей, всеми этими хлопающими ресницами, писклявыми девицами, навязчивыми и тупыми, но при этом заводящими разговор о свадьбе ещё до первого поцелуя. Поэтому я невежливо перебил матушку:

– Думаю, я отвлёкся и не расслышал. Или перепутал что-то. Я пойду на бал к Делегардовым. Бал у Делегардовых. Теперь я не сомневался, что там будет Лиззи. Как не пойти!

Матушка хоть и принялась браниться, что времени на подготовку почти не осталось, но было понятно, что она рада моему согласию – глаза заблестели, лицо разгладилось, а мыслями она явно была уже не здесь. Наверное, составляла список дел и покупок, которые надо успеть сделать.

Иногда мне казалось, что такие вот обстоятельства, когда времени в обрез, когда есть какие-то трудности и нужно напрягаться так, что спина в мыле, сильно её бодрят – она начинала светиться, двигалась быстро и энергично, встречалась с нужными людьми, тратила деньги и жила полной жизнью.

69. Эрих Зуртамский

Дав матери возможность в сжатые сроки сделать почти невозможное, я дал ей возможность насладиться жизнью.

Поэтому или ещё почему, но всё время, пока матушка занималась подготовкой к балу, отец молчал. Смотрел волком, ходил большими кругами вокруг меня, встречался в самых неожиданных уголках дома. Видно было, что хочет высказаться, но сильно сдерживается, и свой привычный и так мне надоевший разговор не заводил.

Сдерживался и молчал.

И только тоска моя никуда не делась.

Мне было одиноко в наполненном роднёй доме, тихо в шуме общих обедов и вечерних чаепитий, тоскливо среди звонкого смеха.

Мне не хватало взгляда голубых глаз, такого отрешённого, задумчивого, путешествующего строго выше голов даже самого высокого студента. Я невольно искал его, заходя в столовую на обед или в гостиную на вечерний чай. И не находил.

Не хватало медленных, плавных движений тонких, почти детских рук, которые даже с напильником выглядели изящно и невероятно притягательно. Не хватало изящного, совсем не мужского поворота головы, нелепой, семенящей походки, мягкого светлого пушка на скуле... Брюнетистая моя родня просто выводила из себя.

Язвительных её слов тоже не хватало. Не сказать, что «дубина» и «дуболом» уж очень ласковые слова. Но иногда тосковал и по ним... А больше по её голосу – сильному, певучему, который в академии она всегда делала тише.

Только и оставалось ждать ночных встреч, чтобы рассматривать сквозь прозрачную темноту тонкую фигурку, изящные, смягчённые сном черты лица, по-детски приоткрытые губы.

В общем, причин тосковать было много, а тот, кого я ждал, кто мог мне помочь и дать ответы на многие вопросы, всё не приезжал.

Бал меня интересовал мало. Поэтому залитый светом холл при входе не стал для меня поводом для любования и восторженных вздохов, что слышались от родни. Меня интересовала только Лиззи. Я внимательно всмотрелся в людей, что шли к хозяевам, стоявшим на верхней площадке лестницы, огляделся по сторонам, но её не увидел, как ни вглядывался.

Но она же была здесь, в этом доме, когда в последний раз я перемещался к ней ночью?

Пожалуй, будет прилично воспользоваться маленьким магическим ветерком и отправить его путешествовать. Вдруг он принесёт мне знакомый запах? Столько вокруг лакеев и других слуг, что маленькое заклинание вполне потеряется среди их бытовых заклинаний.

Я уже поднимался по парадной лестнице, когда мой ветерок вернулся ко мне. И точка, из которой он вернулся, была выше и немного в стороне от хозяев сегодняшнего вечера. Запах, родной, теплый, малиновый, вернулся от занавеси. Она спряталась? Сама? Или её кто-то спрятал? Почему её не пустили к гостям?

70.Эрих Зуртамский

Не понимая толком, что говорю, рассыпался в любезностях перед Ольгой Леоновной. Надеюсь, не наговорил ничего лишнего, а то было бы неприятно. Всё моё внимание занимала синяя ткань.

Неподвижная, сплошная, не вызывающая подозрений.

Но новый ветерок в ту сторону снова принёс знакомый запах с ноткой адреналина. Страх ли это был, злость или ещё что-то, понять не удалось – на меня спикировала, словно хищная птица, Марая Делегардова.

Она вцепилась в мой локоть и при этом так бурно любезничала с моей маменькой, что та бросила на меня вопросительный взгляд. Я только глаза закатил к потолку – да что она первая, что ли, вот так пытается показать то, чего нет и в помине? Зато отцу это представление явно нравилось – он казался довольным и даже слегка улыбался.

Меня же всё ужасно злило. И главным образом потому, что я так и не смог понять, где Лиззи и что с ней.

Бальный зал шумел тихой приливной волной, и, казалось, под завязку набит людьми. Но это только казалось. Потому что всё новые и новые группы гостей заходили вслед за нами и как-то размещались, не создавая толпы.

Висящая на мне и весело болтающая Марая перестала злить, когда я понял, что иметь такую девушку рядом – всё равно, что иметь щит. Щит от других подобных ей девушек. Ответов на свои вопросы и замечания она не ждала, вернее, они ей были не нужны. И это хорошо: меньше мешает мне. И я снова пустил маленький ветерок гулять, теперь уже по залу.

Лиззи обнаружилась у стены, рядом с толстячком, круглым и каким-то сияющим – и лысина его, и радостная улыбка говорили, что их хозяин счастлив. Именно в его локоть вцепилась Лиззи. Я скосил взгляд на Мараю. И хоть на лице моей девочки цвела улыбка и спина была прямая, но нюх меня не подводил – она явно чего-то опасалась.

Этот круглый мужчина, очевидно, отец. Тот самый удачливый купец, о котором мне принесли немало слухов, стоило только проявить интерес. Я внимательно, насколько это возможно было сделать в танце, рассматривал его. Абсолютно ничего общего с дочерью. Даже удивительно. Может, она приёмная?

Во время второго танца, на который я пригласил девушку, что стояла справа от Мараи, я всё же заметил в чём было сходство отца и дочери – они абсолютно одинаково улыбались.

Моя Лиззи улыбалась! Я тоже невольно заразился хорошим настроением – раз она улыбается, значит, всё не так уж плохо.

– Это неприлично, – раздался у меня под носом голосок.

Кто это? А, да, девушка, с которой я танцую.

– Что? – переспросил с недоумением.

– Это неприлично – пригласить на танец меня, а смотреть всё время на другую.

Бледное невзрачное существо, блистать которому помогали только драгоценности. Взгляд обиженный, нижняя губа, как у ребёнка, выпятилась вперёд – вот-вот расплачется.

Вот как?

– Простите, вы правы, сударыня. Пройдёмте, – и я тут же повёл в ту сторону, где пригласил это недоразумение на танец.

– Простите, извините, виноват, – пришлось раскланиваться с теми, кому наше продвижение мешало танцевать.

– Благодарю вас, – кивнул я девице, у которой уже даже ресницы промокли от обиды и гнева, и обратился к её матушке, что возмущённо раздувалась, готовясь сказать что-то об оскорблении, нанесённым коварным мной. – Ребёнок очень впечатлителен, ей нужны успокаивающие капли. Возможно и на бал рановато. Вон и слёзка вот-вот брызнет.

Дама рот закрыла, хотя гнев всё ещё бурлил в ней. А не надо было этой малявке меня воспитывать! Я родителям своим этого не позволяю, а уж таким вот бледным поганкам тем более. Что она такого напридумывала себе?

Но в мой локоть вновь вцепилась Марая, сияя радостной улыбкой. Эти руки – словно клещи, и опирается она на мою руку, как на последнюю надежду, – всем весом. Покосился на её фигуру. Вроде небольшая. Что ж такая тяжёлая?

Впрочем, не важно.

71. Эрих Зуртамский

Снова стал оглядывать зал в поисках Лиззи. Встретился с гневным взглядом своего отца -он наблюдал всю сцену, когда я волочил обидчивую глупышку к её матери, и мне ещё выскажут за это. Ох, можно подумать, опозорил – не дотанцевал танец! Да она найдёт себе кого-нибудь, найдёт. Не с сеновала же я её привёл. Такая барышня точно найдёт себе мужа, вцепится в него, как вот Марая в мой локоть, а потом всю жизнь будет его воспитывать. Если никаких выводов из моих слов не сделает.

Взгляд нашел что искал – вот и моя девочка. Да только рядом с ней Вольдемар. Сердце кольнуло тонкой иглой. Княжич смотрит, что-то говорит, подаёт фужер с шампанским. Но Лиззи спокойна, ни единая черта на лице не дрогнет, улыбки как никогда и не былвало. И тугой комок, что мешал мне дышать всё это время, распустился. Можно перевести дыхание

– всё хорошо.

Только одна тяжесть и мешает – тяжесть на моём локте. Да что там такое? Глянул – Марая. Ну да, как мог забыть эту сяющую улыбку, ресницы, что взметают воздух, румянец этот на почти детских щеках.

– Эрих, сейчас начнётся новый танец! – и столько ожидания в глазах.

Ну а как я хотел? На бал явился – будь готов танцевать. Я вынужденно улыбнулся и пригласил просиявшую девицу. Возможно, это и к лучшему – в танце можно непринуждённо подобраться к Лиззи поближе.

Пара па, поворот, наклон и вот я уже совем недалеко от неё. Этот скользящий, совершенно нерадостный взгляд меня успокоил: с таким лицом влюблённые девушки не танцуют с избранником. А Вольдемар? Этот знаток безмагических зон в упор смотрел на мою Лиззи, будто хотел провертеть в ней дыру. Как же хочется послать его... в безмагические зоны!

Злость мигом накатила огромной волной, и тут же я словил пронзительный голубой взгляд. Радостнее он не стал от встречи с моими глазами. Плохо. Хотелось бы другого, но что уж теперь. Зато я почти убеждён – ей сегодня ничего не грозит.

Бал сложился в кошмар – пары кружили, между ними то мелькала, то пропадала Лиззи в своём неярком, хоть и очень дорогом туалете. И я, словно подсолнух за солнцем, вертел головой – следил за ней. Но стоило отвлечься на очередную тётушку , как моя девочка исчезла из зала, и я не заметил как. Огляделся – где же её кавалер? Где отец? Никого. От нехорошего предчувствия снова что-то огромное сжалось в груди, сдавив сердце, ломая и круша рёбра.

Я хотел броситься на поиски, но то Марая, что так и не отцепилась от меня, встречая после каждого танца, будто не видела полгода, то кто-то из гостей, жаждавший общенья, мешали мне выйти из бального зала. И когда я наконец оказался у дверей, вошла Лиззи под руку с отцом – я едва успел увернуться от тяжёлой створки.

Лиззи была хмурая и задумчивая, лицо бледное и застывшее, а кончик носа покраснел. Плакала? Не похоже. Но что тогда?

Опять меня кто-то дёргал за рукав, какие-то люди что-то мне говорили, а я поверх голов пытался отследить, как моя девочка передвигается среди этой толпы, и нет ли рядом с ней Делегардова-младшего.

Почти физически страдая от всей этой мельтешащей публики, болтовни, тяжело виснущей на руке Мараи, спёртого воздуха, шума музыки и множества людей, я не покидал это сборище, всё ожидая и страшась объявления, которое могло прозвучать. Оно всё же так и не прозвучало – я не услышал, что моя девочка выходит замуж.

Стоило порадоваться. Но...

Мои родственники, группами и поодиночке, подходили выразить намёки разной степени доброжелательности на то, что барышню, которая была со мною рядом весь этот вечер, хоть и знакома в общих чертах, но неплохо было бы её представить. А сама барышня очень была рада этому вниманию и, вероятно, тоже не возражала, чтобы я её официально представил. Наверное, именно поэтому не особенно рвалась танцевать, всё время находясь при мне, словно верный оруженосец.

Мучения были прерваны Ольгой Леоновной, которая подплыла к нам и вежливо отослала дочь готовиться ко сну. О благодарности я едва не обнял эту замечательную женщину -такое у меня появилось чувство лёгкости, когда Марая наконец отцепилась от меня и, оглядываясь, удалилась сквозь изрядно поредевший строй гостей.

А я бы остался, чтобы окончательно убедиться в том, что никто не посягает на мою девочку. Но часы показывали довольно поздний час. Он был неподходящим для любых официальных заявлений и, пожалуй, стоило перестать нервничать и уже отправляться в отчий дом.

72. Эрих Зуртамский

Утром, совсем рано, меня разбудил слуга.

– Господин Эрих, вы просили сообщать сразу же... – тихо пробормотал Сафрон, – гость, которого вы ждали, прибыл.

– Хорошо, – я помассировал лоб, брови, уши, чтобы проснуться. – Где он?

– Изволил позавтракать в столовой, сейчас в курительной.

– Почему сразу не разбудил? – я вскочил, спеша привести себя – Я же приказывал!

– Так на рассвете прибыл, а вы недавно только вернулись с бала, господин Эрих. Да и господин Курт предпочитает завтракать в одиночестве.

Тоже верно. Двоюродный дед был молчуном и одиночкой, приезжал нечаще раза в год, обычно под Новолетие. Праздник этот, как известно, семейный, и отмечают его, собираясь всем родом, а других родственников, кроме нас, у него не осталось.

Но даже приезжая так редко, всё равно оставался отшельником – общих застолий избегал, шумных праздничных гуляний, приёмов, встреч – тоже. Он прикладывал все усилия к тому, чтобы побыть одному, вставая раньше всех, раньше всех уходил к себе, а в компании дымил своей трубкой так, что дохнуть становилось нечем.

Матушка его не любила. Не любила, но молчала. И встречала всегда с улыбкой, и заботилась так же, как о каждом из нашего рода, приехавшим в гости. Но его нелюдимость она, верно, относила на свой счёт, а игнорировать матушку значило нажить себе врага на долгие годы.

Ты мог не соглашаться с ней, спорить, даже ругаться, но нужно было замечать её саму, её усилия, проявлять уважение. А господин Курт Зуртамский это золотое правило нашей семьи своим молчанием злостно нарушал. И матушка просто белела от гнева в его присутствии, но молчала и улыбалась.

Потому что он был старейший нашего рода.

Курт был изрядно старше моего деда, своего брата. А дед умер давно и не в самых молодых годах, не на войне или от несчастного случая, а вполне себе от старости, в своей постели. Поэтому Курт Зуртамский считался дивом нашей семьи. Да, ему давно перевалило за сотню, но точной цифры не знал никто, а сам Курт вообще был малообщителен, а на эту тему не говорил никогда.

Для меня двоюродный дед был особенной фигурой. Не раз так бывало, что он переворачивал мою жизнь.

Беседы с ним хоть и были короткими, но так много давали мне, что я помнил каждую, и каждая производила время на меня сильное впечатление. Некоторые даже становились переломными моментами в моей жизни.

И сейчас момент в моей жизни был такой, очень похожий на поворотный, и дед Курт владел знаниями, которые мне были нужны. Я был уверен. И потому я ждал его. Нетерпеливо, страстно, с огромной надеждой.

Про Курта в нашей семье говорили мало. Часто – уважительно. Совсем редко – как-нибудь по-другому.

Помню, ещё когда мой родной дед был жив, я зашёл в его кабинет, посидел в кресле с высоченной спинкой, обитой чёрной кожей, понаблюдал за тем, как скрипит перо по желтоватой бумаге под старчески сухими длинными пальцами, пересчитал все морщины, что всегда собирались на его лице, когда дед был занят делами.

Примерил на себя это выражение лица – ведь я, когда вырасту, тоже буду главой рода и буду заниматься этими делами.

Однако вместо ожидаемого ощущения всевластия или хотя бы могущества, я понял, что только неприятная работа может вызвать такое выражение. Значит, деду неприятно то, что он делает?

Помню, как тогда меня это поразило, что не сдержался и спросил, почему именно он возглавляет наш род и занимается такими неинтересными вещами, если у него, у деда, есть старший брат, дед Курт.