Текст книги "Цикл романов "Анжелика" Компиляция. Книги 1-13" (СИ)"

Автор книги: Анн Голон

– Вы слышали? – спросил де Пейрак, повернувшись к Анжелике. – Это та самая благодетельница! Похоже, что океан счел для себя неудобоваримыми почтенную герцогиню и ее бумагомарателя.

Граф смотрел на нее недоуменным взглядом, не зная, что и подумать.

– Мы увидимся позже, – сказал он нерешительно, отводя глаза в сторону. – Мой долг сейчас пойти и встретить эту бедную женщину, раз уж ее выбросило на наш пиратский берег, словно Иону из чрева кита. Вы идете со мной?

– Сейчас, только уберу все это оружие, – сказала Анжелика. – И сразу же приду в порт.

Де Пейрак ушел.

Анжелика топнула ногой.

Определенно, Жюльена была права. Эта благодетельница хоть кого выведет из себя. Надо же! Три дня просидеть под водой и не подождать еще час-другой, прежде чем выплыть на поверхность. Появиться в тот момент, когда Жоффрей открыл, наконец, Анжелике свои объятия. А ведь не все еще сомнения исчезли из его, такого недоверчивого сердца.

Она чувствовала, что в нем вдруг пробудилось беспокойство о ней, но он никак не мог преодолеть своей гордости.

И снова судьба неожиданно оказалась против нее.

Еще не исчезло воспоминание о коротком, всего лишь на миг, объятии графа, а уже смертельный холод пронизал ее насквозь, стал туманить рассудок.

У нее появилось неодолимое желание броситься вслед за графом, позвать его обратно, снова обратить к нему свои мольбы.

Но ноги ее, словно налитые свинцом, отказывались слушаться. Она, как в ночном кошмаре, едва передвигала ими.

Ударившись о притолоку двери, Анжелика зашаталась и упала.

Уже лежа на полу, она увидела демона с блестящими клыками и горящими глазами. Он смотрел на нее в упор.

Кожа у нее вся покрылась мурашками. Тошнота подступила к горлу.

– Ах, это ты, Вольверина! Как ты меня напугала. Росомаха не отправилась вслед за Кантором в Кеннебек. Она продолжала рыскать по селению. Ее крупное, тяжелое, но гибкое, как у змеи, туловище появлялось то тут, то там.

И вот она здесь. Смотрит на Анжелику.

– Убирайся! Убирайся! – зашептала она, вся дрожа. – Убирайся, возвращайся к себе в лес.

Но тут какая-то огромная волосатая тень зашевелилась в муаровой листве большого дерева.

Снова видение. Призрак угрожавшей ей опасности. На самом деле это был всего лишь медведь, мистер Уилаби, повсюду бегавший вразвалку, принюхиваясь к соблазнительным запахам.

Он когтями выворачивал камни и языком ловко слизывал копошащихся там муравьев.

Машинально переставляя ноги, Анжелика спустилась к песчаному берегу. Гул голосов донесся до нее издалека, и она пошла в ту сторону. Но по мере того, как она продвигалась вперед, гул все больше удалялся от нее.

Прямо перед ней появилась белая фигура. Приглушенный голос позвал:

– Мадам де Пейрак, мадам де Пейрак!

– Что вы здесь делаете, Мария? Это так неосторожно с вашей стороны. Вам ведь еще рано вставать с постели, с вашими-то ранами.

– Помогите мне, прошу вас, дорогая мадам. Помогите мне дойти до благодетельницы.

Анжелика обняла ее за талию, гибкую и хрупкую, как у ребенка. Ноги Анжелики передвигались как бы сами по себе. Она то и дело оглядывалась назад и видела, что медведь и росомаха следуют за ними, не отставая. Она отчаянно замахала им руками:

– Убирайтесь! Убирайтесь, чудовища!

Все уже толпились на берегу, словно в амфитеатре, а в бухте, как на сцене, разыгрывался еще один спектакль. Лодка подплывала к берегу. Анжелика увидела головы волнующейся толпы и услышала рыдания, крики радости и слова молитв.

– Жива! – повторяла, обливаясь слезами. Кроткая Мария. – Да будет благословен Господь Бог и все святые угодники!

Анжелика стояла несколько поодаль, на краю обрыва. Отсюда ей было лучше видно, что происходило внизу. Лодка подплыла к берегу, и Жан вошел в воду, чтобы подтащить ее поближе.

Тут уже и «королевские невесты» с истерическим визгом бросились к лодке.

Из-за неразберихи Анжелике никак не удавалось разглядеть герцогиню. Зато ее внимание остановилось на молодой, необыкновенно привлекательной, женщине. Контрастируя с темными волосами, удивительная свежесть ее лица приковывала взгляд, словно какой-то загадочный светильник, или скорее, словно один из тех экзотических благоухающих цветков – камелии или магнолии, – чья белизна как будто подсвечена нежным розовым светом.

Или, если получше рассмотреть, скорее всего, женщина была похожа на птицу. Смелое сочетание ее ярко-голубого длинного плаща с короткой, из желтого атласа, юбкой и бледно-голубой блузкой с красной манишкой создавало ансамбль поразительно элегантный, как будто созданный для нее.

Правда, одна деталь как бы выпадала из стиля: ребенок на ее руках, жалкий и беспомощный.

– Вы спасли мое дитя! Да благословит вас Господь Бог! – раздался из толпы дрожащий голос Жанны Мишо. С распростертыми объятиями она бросилась к своему малышке Пьеру и обхватила его.

Освободившись от ноши, нарядно одетая женщина опералась на руку стоявшего рядом мужчины и легко спрыгнула на берег, высоко приподняв юбку из желтого, атласа, чтобы не замочить ее.

То, что Анжелика заметила в это мгновение, запечатлелось в ее памяти, приобретая слишком большое, непонятное для нее значение до того самого дня, когда она, преследуемая своими воспоминаниями, найдет, наконец, ключ ко многим тайнам.

Она заметила на ногах у молодой женщины ярко-красные чулки, маленькие, из алого бархата, туфли-сабо, украшенные зубчиками из белой кожи и бантами из золотистого атласа.

Анжелика как бы со стороны услышала произнесенные ею самою слова:

– Но.., кто же эта женщина?

– ОНА, – ответила Кроткая Мария, разрыдавшись. – Она, наша благодетельница! Мадам де Бодрикур!… Посмотрите на нее! Разве она не прекрасна? Наделенная всеми добродетелями, всеми милостями божьими!..

Вырвавшись из рук поддерживавших ее девушек, она бросилась к вновь прибывшей и упала к ее ногам.

– Ах, моя возлюбленная герцогиня!… Вы! Вы живы!

– Мария, мое дорогое дитя! – послышался низкий нежный голос.

Герцогиня наклонилась к Марии и поцеловала ее в лоб.

Одетый в темное коренастый мужчина, с очками на носу, выбрался без посторонней помощи из лодки, вышел на берег и попытался, правда, тщетно, несколько остудить сердечные излияния вновь встретившихся.

– Довольно, дамы, успокойтесь, – уговаривал он их. – Прошу вас, дамы! Дайте же наконец герцогине услышать слова приветствия от властителя этих мест.

Немного повыше на берегу стоял в ожидании Жоффрей де Пейрак в своим развевающемся на ветру плаще. И если он тоже испытал некоторое удивление от столь неожиданного вида герцогини-благодетельницы, то оно проявилось у него только в слегка иронической усмешке.

– Посторонитесь, милые дамы, – настаивал человек в очках. – Пожалейте герцогиню. Она так устала.

– Господин Арман, это вы! – закричали «королевские невесты», наконец узнавшие его.

Они по-дружески окружили его тесным кольцом. И мадам де Бодрикур смогла сделать несколько шагов навстречу графу де Пейраку.

Когда герцогиня подошла поближе, Анжелика заметила, что платье у нее запачкано и в нескольких местах разорвано, и что ноги ее, обутые в изящные туфли из бархата и белой кожи, с трудом ступали по глубокому песку и, несмотря на тонкость щиколоток, которую подчеркивала золотая стрелка на чулках, они казались тяжелыми и грузными, как у Анжелики, когда она шла в порт.

Конечно же, ноги ее бесстыдно лгали. А может быть, лгало лицо женщины. Оно было не таким молодым, каким показалось Анжелике издалека, но более красивым. В действительности, герцогине Амбруазине де Бодрикур было около тридцати лет. Она обладала непринужденностью и уверенностью, уже свойственными этому возрасту, но, в то же время, молодым задором и какой-то изысканной чувственностью.

Однако Анжелике, с ее опытным взглядом, удалось отметить, что эта ослепительно яркая особа, так мужественно шагавшая по берегу, готова была вот-вот упасть без сознания. От истощения, может быть, от страха.., или волнения.

И Анжелика не понимала, почему она сама не может сдвинуться с места, чтобы броситься навстречу молодой женщине, силы которой были явно на исходе, поприветствовать ее, поддержать, сделать то, что она сделала бы по отношению к любому другому человеку.

Жоффрей три раза помахал у самой земли пером своей шляпы и, склонившись перед таким прекрасным созданием, поцеловал протянутую ему руку.

– Я граф де Пейрак де Моран д'Ирристру… Гасконец. Добро пожаловать, мадам, в мои владения в Америке.

Она подняла на него свои янтарные глаза с затуманившимся взглядом.

– Ах, месье, какая неожиданность! Вы носите свой плащ с гораздо большей элегантностью, чем любой придворный в Версале.

– Мадам, имейте в виду, – ответил он галантно, – на этом берегу найдется гораздо больше дворян высокого происхождения, чем в прихожей короля.

И он снова склонился к ее белоснежной руке, холодной как лед. Затем, указав на Анжелику, стоявшую в нескольких шагах от них, произнес:

– А вот графиня де Пейрак, моя жена. Она прикажет подать вам что-нибудь, чтобы вы могли подкрепиться после вашего ужасного путешествия.

Амбруазина де Бодрикур повернулась к Анжелике. Теперь ее глаза на лилейном лице были мрачны, как ночь. Страдальческая улыбка появилась на обескровленных, помертвевших губах:

– Без сомнения, во всем Версальском дворце не найдется более прекрасной дамы, чем ваша супруга, – произнесла она своим низким, певучим голосом.

Бледность ее стала еще более заметней. Веки задрожали. Вздох. Тихая, едва слышимая жалоба слетела с ее уст:

– Ах, простите, мадам, я умираю!..

И она мягко опустилась, скользнув, словно чудесная птица, подстреленная на лету, к ногам Анжелики. И та на мгновение почувствовала себя совсем одинокой, оказавшейся вдруг в каком-то неизвестном ей, нереальном месте.

Оцепенев от охватившего ее страха, она вдруг подумала: «Значит, это она? Та самая, которая должна подняться из морской пучины? Та, что должна появиться среди нас, чтобы служить Люциферу?»

Анн Голон, Серж Голон
Анжелика и дьяволица

Маленький корабельный котенок, неизвестно как оказавшийся на берегу, всеми позабытый, смотрел на Анжелику.

Был он худ и грязен, но горящие золотым пламенем глаза его взывали о помощи доверчиво и вместе с тем повелительно.

Анжелика не видела его. Сидя у изголовья герцогини де Модрибур, в верхних помещениях форта, она предавалась грустным размышлениям.

Котенок пристально смотрел на нее. Как он мог дойти до такого состояния? Больной, покрытый струпьями, еще недавно сосавший мать, он, по-видимому, рукой нетерпеливого юнги был вышвырнут на берег и долго бродил там – крохотный бесприютный зверек, выброшенный в мир, безразличный к его жалкому существованию. Слишком слабый, чтобы найти себе пропитание или же оспорить его у других кошек и собак Голдсборо, он ощущал, что угроза исходит отовсюду: от моря, песка на берегу, людского жилья, шагов человека. Ему удалось проскользнуть в форт, а затем – в эту тихую комнату, где, может быть, он искал лишь полумрака и покоя, чтобы умереть.

Теперь котенок смотрел на сидящую женщину и, казалось, спрашивал себя – может ли он ожидать от нее избавления от смерти. Собрав последние силы, он попытался мяукнуть, но раздался лишь сиплый, едва слышный звук. Однако это жалобное мяуканье вывело Анжелику из задумчивости. Она подняла голову и посмотрела на котенка. В нем оставалось так мало жизни, что она приняла его за видение своего уставшего ума, подобное тем образам дьявольских животных, что посещали ее в последние дни.

Котенок попытался мяукнуть еще раз, и словно отчаяние мелькнуло в его золотистом взоре. Она наклонилась к нему.

– Да откуда же ты взялся, бедняжка? – воскликнула Анжелика, беря его в ладони. Котенок, легкий как перышко, тут же вцепился в бархатное платье своими слабыми коготками и замурлыкал с силой, неожиданной в столь хрупком тельце.

«А, ты меня увидела, – казалось, говорил он. – Умоляю, не выбрасывай меня».

«Наверное, его вышвырнули с какого-нибудь корабля, – подумала Анжелика. – С корабля Ванерека или же с английского… Он умирает от голода и слабости».

Она подошла к столу. На дне чашки оставалось немного гоголя-моголя – герцогине его давали для поддержания сил. Котенок стал лакать, но без жадности – он совсем обессилел.

– Он дрожит. Ему холодно.

Анжелика вновь села у постели больной, взяв котенка на колени, чтобы согреть его. Она думала о своей дочурке Онорине, которая так любила животных – как увлеченно она ухаживала бы сейчас за котенком!

От этих воспоминаний у нее на душе сделалось еще тяжелее. Ей представился деревянный форт Вапассу, где она оставила Онорину на попечении верных слуг; Анжелика с горечью подумала, что то был навеки потерянный рай. Там со своим возлюбленным супругом Жоффреем де Пейраком она познала высшее счастье.

А сегодня все разбито вдребезги, кругом одни осколки, казалось ей.

Ей чудилось, что вдребезги разбита и она сама, и никогда ей не обрести прежней цельности.

Что же стряслось за эти несколько последних ужасных недель, что восстановило их друг против друга, какое страшное недоразумение разлучило их? Мучительное сомнение пронзило ее: Жоффрей больше ее не любит.

«Но ведь была же у нас та зима», – мысленно повторяла она в отчаянии.

– Та зима в Вапассу. И ее бесчисленные опасности, через которые надо было пройти вместе, не дрогнув; и голод, и торжество весны. Не знаю, пережили ли мы все это как супруги или же как любовники, связанные общей борьбой, но все пережитое казалось таким прекрасным, пылким, я чувствовала, что он так близок ко мне… хотя всегда немного непредсказуем, немного опасен. Что-то в нем всегда ускользает от меня…» В волнении она поднялась. За некоторые вещи она ужасно сердилась на мужа. Например, когда он бросился в погоню за Пон-Брианом, и несколько дней она изнемогала в смертельной тревоге, или потом, на «Голдсборо», когда он скрыл, что ее сыновья, их сыновья, живы, а совсем недавно – эта незаслуженная слежка на острове Старого корабля! Так значит, он судит о ней несправедливо, он сомневается в ее любви! Он принимает ее за женщину бессердечную, ведомую лишь своими желаниями.

«И, однако, он излучает такое обаяние, – сказала она сама себе, – что я не могу жить и дышать, не ощущая тепла его любви. Жоффрей не похож ни на кого другого, и может быть, именно своей непохожестью он привязал меня к себе столь сильно. Ведь я тоже грешна перед ним, я тоже не правильно судила о нем».

Она ходила взад-вперед по комнате, машинально прижимая к себе котенка, который свернулся на ее плече, закрыв глаза, в непринужденной позе, исполненной неги. Чувствовалось, что от прикосновения рук Анжелики жизнь возвращается к нему.

– А, тебе хорошо, – сказала она ему вполголоса, – ты славная беззащитная кошечка, и хочешь только одного – жить. Не бойся ничего, я буду за тобой ухаживать и вылечу тебя.

Котенок замурлыкал еще сильнее, и женщина погладила его мягкую, нежную мордочку – маленькое существо, живое и ласковое, дарило ей утешение.

Неужели они с Жоффреем стали настолько чужими друг другу?

«Я тоже не доверяла ему. Мне надо было сразу же, как только я вернулась, рассказать ему о Колене; чего я боялась? Было бы гораздо проще объяснить все произошедшее, ведь Колен застиг меня во сне. Но совесть моя, по-видимому, была не вполне чиста… во мне по-прежнему живет страх потерять его… страх потерять его еще раз, неверие в чудо…» Ей наконец удалось определить ту необъяснимую тревогу, что сжимала ей сердце и гасила ее порывы, и понять, что истоки этой тревоги лежат глубоко, и причина ее – не просто напряжение последних дней. То было нечто давнее, страх, затаившийся на дне души, готовой восстать и закричать в отчаянии: «Итак, все кончено! Все кончено! Любовь моя! Любовь моя! Никогда больше я не увижу тебя! „Они“ взяли его, „они“ увели его… И никогда больше я не увижу его».

Внезапно нахлынувшие чувства заставляли ее отказываться от борьбы.

«Да-да, дело именно в этом, – призналась она самой себе. – Именно поэтому все не ладится. Я была совсем юной, когда все стряслось. Избалованный ребенок, который получил от жизни все… а потом вдруг – ничего».

Там, в Тулузе, в блеске ослепительных празднеств, над ней, восемнадцатилетней, взошло огромное солнце любви, осветившее все ее существо: Жоффрей открыл ей его, и они обладали им вместе. На заре ее жизни каждый день, каждый час словно сулил ей что-то. «Его неровный шаг, его голос, его взор, обращенный ко мне… Я уже начинала верить, что жизнь – это волшебство. И вдруг – великая стужа, одиночество. В сущности, я так и не смирилась с этим. Со мной остался мой страх… и моя обида на него. „Они“ его заберут, „они“ его победят, он отдалится от меня, и моя боль не станет волновать его. Мы вновь обрели друга друга, но веру свою я полностью не обрела – мою веру в него, в жизнь, в радость».

* * *

Между ними оставались следы ран слишком глубоких; мрак неизвестности, который окутывал их жизнь в разлуке, еще не развеялся полностью. В Вапассу почти нечеловеческий труд – надо было выстоять вместе с чадами и домочадцами – помог вновь связать воедино их жизни, придав им неведомую ранее нераздельность. Однако новый взрыв пылких чувств заслонил от них те черты их характеров, которые родились в долгой разлуке, и приглушил неотступные вопросы о том неизвестном, что произошло с каждым из них за эти пятнадцать лет, – что делало их уязвимыми перед внезапными разоблачениями.

Она думала о той дикой ярости, в какую впал Жоффрей, и – о его сегодняшнем порыве. Да, он сделал ей этот великолепный подарок: испанские пистолеты, покоящиеся ныне на столе в открытом футляре, а потом страстно сжал ее в своих объятиях.

Но тут как раз объявили о несчастье с герцогиней де Модрибур, благодетельницей королевских невест.[82]82
  Королевские невесты – по инициативе Кольбера, министра Людовика XIV, по всей Франция были набраны девушки из бедных семей и отосланы за казенный счет во французские поселения Канады, чтобы там они могли стать женами колонистов.


[Закрыть]

Пришлось отправиться на берег и там ухаживать за ней, ибо она потеряла сознание. Весь день Анжелика пыталась привести герцогиню в чувство. Теперь, казалось, той было лучше, и уже около часа она спокойно почивала на широкой кровати. Анжелика удалила прислужниц, чье отчаяние перед состоянием их хозяйки могло нарушить этот сон, ставший наконец благотворным. Но теперь она сожалела, что не может отойти. Жоффрей не пришел справиться о ней, не передал никакой записки, и ей так хотелось отправиться на его поиски.

Как жаль, что в первом порыве сочувствия она приказала перенести благодетельницу в их покои в форте.

«Мне следовало бы попросить госпожу Маниго приютить ее. Или же госпожу Каррер? Кажется, над трактиром построили несколько комнат для господ офицеров, которые бывают здесь проездом. Правда, там довольно неудобно и шумно, а эта несчастная нуждалась в неусыпном попечении. У меня было такое чувство, что она никогда не выйдет из своей странной прострации».

* * *

Анжелика вернулась к постели, но глаза ее – она сама не знала, почему – старались не останавливаться на лице спящей женщины, покоящемся на кружевной подушке.

Это было лицо столь юное, а красота его – столь хрупкая, с печатью страдания, что вызывало какое-то болезненное ощущение.

«Почему-то я представляла себе герцогиню де Модрибур в облике старой тучной женщины, вроде ее компаньонки Петронильи Дамур, – подумала Анжелика. – Это похоже на дурную шутку».

Она слышала, как госпожа Каррер, которая помогала ей раздевать герцогиню де Модрибур, и, должно быть, разделяла ее замешательство – у «благодетельницы» было тело богини – пробормотала что-то невнятное, покачивая своим ларошельским чепцом.

Но ни она, ни госпожа де Пейрак, как подлинные женщины Нового Света, привыкшие сталкиваться с самыми неожиданными ситуациями, не проронили ни слова. За эти несколько дней столько было всякого! Не станешь же проводить сутки напролет, воздев руки к небесам и изумляясь. Госпожа Каррер лишь прошептала, разглядывая одежду потерпевшей кораблекрушение: юбку желтого атласа, ярко-голубое верхнее платье, красный пластрон, лазурный лиф:[83]83
  В описываемую эпоху туалет знатных дам состоял из следующих частей: верхнее платье, с тканым узором, расшитое золотом, было широко распахнуто, что позволяло видеть лиф и юбку в сборках, также украшенные вышивкой, золотым шитьем, кружевами, галуном.


[Закрыть]

– Гляньте-ка на эти тряпки! Это не женщина, а прямо какой-то попугай.

– Может быть, новая парижская мода? – предположила Анжелика. – Госпожа де Монтеспан, царившая при дворе, когда я его покинула, любила блеск.

– Может статься, но только эта-то, говорят, о бедных печется, так уж ей-то!..

Юбки и верхнее платье разорвались и запачкались. Госпожа Каррер унесла их, чтобы постирать и починить.

Красные чулки с золотой стрелкой, брошенные на пол, пылали пунцовым пятном у постели. Котенок, привлеченный ими, соскочил с рук Анжелики и, осторожно оглядев непонятную вещь, с видом собственника свернулся на них клубком.

– Ну, нет, малыш, тебе нельзя здесь лежать, – доспротивилась Анжелика.

Она вновь опустилась на колени рядом с ним, пытаясь убедить его в том, что это изысканное шелковое ложе создано не для грязно-серой шерсти больного котенка. И когда, наконец, она самолично уложила малыша на краешек мягчайшего одеяла, в уголок, тот согласился на перемену места. Глядя на нее своими раскосыми полуприкрытыми глазами, он, казалось, говорил:

«Раз ты занимаешься мной и понимаешь, насколько я важная персона, и стараешься ради меня, я, так и быть, откажусь от этих красных чулок».

Анжелика подобрала чулки с пола, и они словно заструились в ее руках, унося ее в мечтах далеко-далеко…

– Я купила их в Париже, – вдруг произнес чей-то голос, – у господина Бернена. Вы знаете, у Бернена, галантерейщика Дворцовой лавки.