Текст книги "Цикл романов "Анжелика" Компиляция. Книги 1-13" (СИ)"

Автор книги: Анн Голон

Рабы, бежавшие вместе с нею, были мертвы. И он чувствовал, что она тоже исчезла, растворилась под этим огромным, беспощадным солнцем, которое подавляет мысль и рождает обманчивые миражи. Его стремление найти ее было тщетно, ибо едва он приближался, она превращалась в неосязаемое марево, в зыбкий, рассеивающийся сон.

Судьба, которая их разлучила, отказывается соединить их с таким непоколебимым упорством, что в этом должен быть заключен какой-то скрытый смысл. Но какой? Что ж, придется признать, что при всей его силе у него все же недостаточно мужества и смирения, чтобы попытаться проникнуть в эту тайну, которую ему откроет только будущее.., если откроет. Годы, проведенные им на Востоке и в цедрах Африки, сделали из него если не фаталиста, то во всяком случае человека, сознающего, что он слаб по сравнению с судьбой.., и что его судьба ему неведома. Нет, реального у него осталось в жизни только одно – его сын.

Встретившись с сыном в Палермо, он возблагодарил небо за то, что оно оставило ему хотя бы это дитя, чье присутствие на время уводило его от душевных терзаний, превозмочь которые ему на этот раз было нелегко.

Когда, пройдя через Гибралтарский пролив, он вышел из Средиземного моря в океан и взял курс на Америку, у него только и оставалось, что корабль «Морской орел» и матросы, по крайней мере, те из них, которые пожелали разделить с ним его новую судьбу.

Скопище человеческих отбросов, как с презрением сказали бы все эти богатые ларошельские буржуа… Что ж, так оно и есть… Но он хорошо понимал этих людей, несмотря на всю их разноликость. Он знал, какие драмы выбросили их из общества и заставили скитаться по миру, как вынужден был скитаться он сам. Оставил он при себе лишь тех, кто ни за что не желал с ним расставаться, кто готов был лечь у его ног и не вставать, только бы снова не оказаться с тощим узелком на берегу, среди враждебно настроенных людей. Потому что эти моряки не знали, куда им идти. Они боялись. Боялись мусульманского рабства, боялись каторги на христианских галерах, боялись, что попадут к другому капитану, жестокому и жадному до наживы, что их обворуют и, наконец, боялись наделать глупостей, за которые потом пришлось бы дорого платить.

Жоффрей де Пейрак с уважением относился к этим сломленным судьбою людям, к их сумрачным душам и скорбным сердцам, скрываемым под нарочито грубыми повадками. Он был с ними строг, но никогда их не обманывал и умел пробудить в них интерес к заданиям, которые им давал, и к целям каждого его плавания.

Покидая Средиземное море, он откровенно сказал своим матросам, что отныне у них больше нет всемогущего господина, который всегда сможет их защитить. Потому что теперь ему придется все начинать сначала. Они были согласны рискнуть. Впрочем, очень скоро он смог сполна вознаградить их преданность.

Он взял с собой в Новый Свет целый отряд ныряльщиков, мальтийцев и греков, и, снабдив их усовершенствованным снаряжением, начал плавать по Карибскому морю, поднимая со дна сокровища испанских галионов, потопленных флибустьерами, которые свирепствовали здесь уже более ста лет. Эта затея, о которой мало кто знал, и осуществить которую мог он один, принесла ему в скором времени немалое богатство. Он заключил соглашения с сильнейшими предводителями пиратов, обосновавшихся на острове Тортуга. Испанцы и англичане, такие как капитан Фиппс, на чьи суда он никогда не нападал и которым даже подарил кое-какие из наиболее красивых вещиц, поднятых со дна моря, также жили с ним в мире и нисколько ему не досаждали.

Итак, он нашел новый способ зарабатывать себе на жизнь: разыскивать под зарослями морских водорослей шедевры искусства ацтеков или инков. Вдобавок это занятие удовлетворяло его чувство прекрасного и давало утоление его страсти к поиску и исследованию.

Постепенно он научился подавлять неотступную мысль, которая долгое время терзала его, пронзая душу невыносимой болью: Анжелика умерла… И он уже никогда ее не увидит…

Он больше не сердился на нее за то, что она жила безумно, безрассудно. Ее смерть стала достойным завершением ее удивительной жизни, больше похожей на легенду. Она отважилась на подвиг, на который до нее не отваживалась ни одна пленная христианка. Он не мог забыть, что она отказала Мулею Исмаилу и с твердостью выдержала жестокое наказание. О, безумная! Ведь от женщин никто не требует героизма, говорил он себе в отчаянии. Ах, если бы только она осталась живой, если б он мог обнять ее, почувствовать тепло ее тела, взглянуть в ее глаза, как тогда, в Кандии – он забыл бы обо всех ее изменах, он бы все простил! Только бы увидеть ее живой, дотронуться до ее нежной, гладкой кожи, обладать ею в сладостном сегодня, которому нет дела ни до прошлого, ни до будущего, – и не видеть, не видеть больше, как ее прекрасное тело высыхает на песке, бьется в предсмертной муке, как сереют ее губы – и никто не поможет, и Бог не спасет…

– Родная моя, как я тебя любил…

Буря выла все громче, сотрясая стекла в оконных рамах. Но Жоффрей де Пейрак не прислушивался к ней. Опершись о переборку, чтобы удержать равновесие на ходящей ходуном палубе, он продолжал слушать голос из минувшего, которым вновь заговорило его сердце.

«Родная моя, я тебя любил, я тебя оплакивал… И вот я нашел тебя среди живых – и не раскрыл тебе свои объятия».

Так уж устроен человек. Он страдает, потом исцеляется. И, исцелившись, забывает ту мудрость, которую открыло ему его горе. Жизнь снова бьет в нем ключом – и он спешит вернуться к прежним заблуждениям и мелочным страхам и вновь отдаться во власть разрушительной злобы. Вместо того, чтобы раскрыть ей объятия, он начал думать о ребенке, которого ей дал другой, о короле, о потерянных годах, о запечатленных на ее губах чужих поцелуях… Он злился на нее за то, что она стала для него незнакомкой. И однако именно эту незнакомку он сегодня любил.

Все те вопросы, которые мужчина задает себе, готовясь в первый раз сделать своей пленившую его желанную женщину, все их он с волнением задавал себе сейчас.

«Как ответят мне ее губы, когда я их поцелую? Как она поведет себя, когда я попытаюсь ее обнять? Тайна ее плоти так же неведома мне, как и ее мысли… Какая ты теперь? Что они сделали с тобой, с твоим прекрасным телом, которое ты теперь так ревниво скрываешь?»

Он грезил о том, как ее волосы упадут ей на плечи, как она будет, млея, прижиматься к его груди, о влажном блеске ее зеленых глаз, глядящих в его глаза…

Он сумеет ее покорить. «Ты моя, и я смогу сделать так, чтобы ты это поняла!»

Однако надо помнить, что задача будет не из легких. У зрелой женщины, закалившейся в таком огне, непросто будет найти уязвимое место.

И все же он этого добьется! Он разрушит ее защиту. И один за другим сорвет покровы со всех ее тайн точно так же, как снимет с нее одежды.

Ветер был такой, что ему пришлось напрячь всю силу, чтобы открыть дверь. Снаружи, в ревущем мраке штормовой ночи, под хлесткими брызгами, он на мгновение остановился, ухватившись за перила балкона, которые уже скрипели и стонали, точно старое дерево, готовое вот-вот переломиться.

«Что же ты за человек, граф де Пейрак, если уступаешь свою жену другому, и притом даже без борьбы? Нет черт возьми! Сейчас укрощу эту проклятую бурю и тогда.., тогда мы изменим тактику, госпожа де Пейрак!»

В неимоверной сумятице, которую вызвала среди пассажиров буря, громче всего звучал истошный крик:

– Палуба рушится!

Это походило на кошмарный сон: зловещий треск дерева над головами перекрывал все остальные шумы: грохот волн, свист ветра, испуганные возгласы людей, которых швыряло друг на друга в кромешной тьме.

Анжелика съехала вниз по вдруг вставшей дыбом палубе и налетела на лафет пушки. Потом корабль накренился на другой борт, она заскользила обратно и ужаснулась при мысли о том, что маленькое тельце Онорины тоже бросает из стороны в сторону в этой адской болтанке. Как ее найти, как услышать? Отовсюду неслись вопли и стенания. Потолок продолжал угрожающе трещать. Внезапно сверху хлынула соленая вода и женский голос крикнул: «Господи, спаси нас… Мы гибнем!»

Анжелика оцарапала руку обо что-то твердое и горячее. Это был один из погасших фонарей. Резкий крен сбросил его на пол, но он не разбился.

«Надо зажечь свет», – подумала Анжелика, крепко держа фонарь. Сидя на корточках и изо всех сил стараясь удержать равновесие на безумно пляшущей палубе, она ощупью нашла отверстие в абажуре, укрепленную под стеклом, потухшую, но еще не прогоревшую свечу и в маленьком выдвижном ящичке – запасное огниво. Ей удалось высечь искру, и тусклый красноватый свет фонаря озарил неописуемую мешанину из человеческих тел, одежды и множества разнообразных предметов, которые дьявольская качка швыряла то туда, то сюда.

Но хуже всего было то, что в потолке зияла ощетинившаяся обломками досок пробоина, то и дело изрыгающая вниз пенистые струи воды.

– Скорее сюда! – крикнула Анжелика. – На нас падает опора фок-мачты!

Первым из полумрака вынырнул Маниго и, словно могучий Голиаф, подпер надломленные бимсы своими плечами. К нему присоединились Берн, Мерсело и еще трое мужчин из числа самых сильных. Подобно титанам, держащим на себе всю земную тяжесть, они уперлись плечами в толстые балки, чтобы не дать им переломиться совсем. Теперь сверху лило уже меньше. По напряженным лицам мужчин ручейками стекал пот.

– Надо бы.., плотников, – задыхаясь, выговорил Маниго. – Пусть принесут деревянные стойки.., и инструмент… Если подпереть мачту.., пробоина не расширится.

Шлепая по воде, Анжелика наконец разыскала Онорину. Каким-то чудом девочка осталась лежать в своем гамаке, надежно привязанном к бимсам. Он раскачивался, но не очень сильно, повторяя бешеные рывки «Голдсборо» в смягченном виде. Хотя Онорина и проснулась, она не казалась особенно напуганной. Анжелика подняла фонарь и осветила картину, словно сошедшую со страниц дантовского «Ада»: Маниго и его пятеро товарищей держат на плечах непомерную тяжесть огромных деревянных балок. Сколько времени смогут они так простоять? Глядя на Анжелику налитыми кровью глазами, Маниго прокричал:

– Плотников!.. Идите за ними…

– Дверь заперта!

– Проклятые мерзавцы! Заперли нас тут, чтобы мы издохли, как крысы в норе… Идите.., через бывший хлев, – прохрипел он. – Там есть люк.

Анжелика сообразила, о каком люке идет речь. Должно быть, о том самом, через который пробрались матросы-испанцы, когда неожиданно оказались за спиной у нее и у тетушки Анны.

Она сунула фонарь стоящему рядом Мартиалу.

– Держи его крепко и, смотри, не упади сам, – приказала Она. – Пока есть свет, они будут стоять. Я попробую добраться до капитана.

Она проползла на коленях, нашла задвижку люка и скользнула в темную дыру. Потом спустилась по ступенькам трапа и пошла по коридору, то и дело ударяясь о его стены и отскакивая от них, как мяч. У нее болели все кости. Наконец она выбралась на палубу и сразу поняла: здесь дело обстоит еще хуже!

Как люди могут оставаться на верхней палубе, когда ее непрестанно заливают эти чудовищные волны? Как они Умудряются держаться на своих реях и вантах – ведь буря может в любой момент сорвать их оттуда, точно плоды с дерева, и унести прочь?

Однако при вспышках молний Анжелика неизменно видела вокруг фигуры матросов: они сновали во все стороны, упорно стараясь исправить опасные повреждения наносимые кораблю ударами волн.

Она поползла на корму, хватаясь за тросы, натянутые вдоль узкого мостика, который шел у самого фальшборта. Она знала, что Жоффрей сейчас там, на юте, стоит у штурвала, и она должна во что бы то ни стало добраться до него. Это была ее единственная мысль. Она пробивалась сквозь тьму, промокшая до нитки, цепляясь изо всех сил за любую опору, – так же, как преодолевала тот тяжкий темный путь длиной в пятнадцать лет, который наконец привел ее к нему.

«Умереть рядом с ним… Хоть это вырвать у судьбы…» Наконец она увидела его – он так слился с ночью и бурей, что казался воплощением духа вод. Он стоял непо-движно – так неподвижно, что среди неистовства ветра и волн это казалось немыслимым.

«Он мертв, – подумала Анжелика. – Его поразил удар молнии, и он умер стоя, держась за штурвал!.. Неужели он не понимает, что сейчас мы все погибнем? Никакой человеческой силе не справиться с яростью океана. Еще одна.., две волны.., и нам конец».

Она подползла к нему вплотную и дотронулась до его обутой в сапог ноги – та стояла твердо, будто приклепанная к палубе. Анжелика с усилием выпрямилась, обеими руками держась за его широкий кожаный пояс. Он продолжал стоять неподвижно, словно каменная статуя. Однако при очередной вспышке молнии она увидела, что он повернул голову и опустил взгляд, чтобы посмотреть, кто цепляется за него. Он вздрогнул, и она скорее угадала, чем услышала его вопрос:

– Что вы здесь делаете?

Она прокричала:

– Плотников! Скорее!.. Над нижней палубой рушится потолок!..

Расслышал ли он ее слова, понял ли?.. Он не мог выпустить из рук штурвал. Вот он пригнулся под ударом новой волны, которая, точно разъяренный зверь перескочила через высокое ограждение капитанского мостика. Когда Анжелике удалось вновь набрать в грудь воздуха – во рту у нее было солоно и горько от ударившей прямо в лицо воды – она увидела, что рядом с Жоффреем стоит капитан Язон. Почти тотчас он подошел к перилам и прокричал в рупор какой-то приказ.

Блеснула молния, и Анжелика на мгновение вновь увидела лицо мужа. Склонившись к ней, он.., улыбался:

– Все хорошо!.. Еще немного терпения – и конец.

– Конец?

– Да, конец бури!

Анжелика подняла глаза и попыталась всмотреться в бушующую тьму. Впереди, высоко над ними, появилось нечто странное, похожее на громадную белоснежную гирлянду – она росла на глазах, удлинялась, словно там, наверху, шло какое-то безудержное сатанинское цветение. Вот уже белая лента растянулась по всему небу. Анжелика в ужасе вскочила.

– Смотрите, смотрите! – закричала она.

Жоффрей де Пейрак видел все. Он знал, что повисшая в воздухе зубчатая белая полоса есть не что иное, как пенный гребень чудовищной волны, которая сейчас на них обрушится.

– Последняя, – тихо сказал он.

Он напряг все мышцы и, стремясь опередить несущийся навстречу водяной вал, переложил руль до отказа налево и закрепил его, повернув судно к волне бортом.

– Все на левый борт! – кричал в рупор Язон.

Жоффрей де Пейрак быстро шагнул назад. Одной рукой он прижал к себе Анжелику, другой ухватился за бизань-мачту.

Гигантская гора рухнула на них. Легший на правый борт «Голдсборо» понесло с бешеной скоростью, словно он был всего лишь легонькой деревянной пробкой; затем он перевалил через косматый гребень и, мигом повернувшись на другой бок – точь-в-точь как переворачиваемые песочные часы – устремился вниз, в черную бездну.

Анжелике казалось, что заливающим их потокам воды не будет конца.

Она ясно осознавала только одно – что ее обнимает железная мужская рука, его рука! Она хотела глотнуть воздуха и хлебнула горько-соленой морской воды. Ей казалось, что они уже на дне и отныне всегда будут вместе, соединенные навеки. И на ее истомившееся сердце и усталое тело снизошел блаженный покой: «Самое великое счастье.., вот оно.., наконец».

Она не лишилась чувств, но от резких ударов волн и Удушья словно бы отупела и все никак не могла поверить, что море больше не швыряет ее, как крошечную гальку в полосе прибоя, а ветер стих.

Затишье, правда, было весьма относительным – корабль продолжало сильно качать. Но по сравнению с тем, что ему довелось испытать только что, это воспринималось, как невинное колыхание.

В каюте Рескатора было на удивление тихо и покойно. Анжелика в своей промокшей одежде сидела на диване и не могла вспомнить, как она здесь очутилась.

«Надо встать и спуститься на нижнюю палубу, – подумала она. – Плотники.., удалось ли им прийти вовремя и отвести беду?.. Ах да, конечно – ведь „Голдсборо“ не потонул».

Вдруг она заметила, что перед ней стоит обнаженный до пояса мужчина. Он энергично растирал себя полотенцем, то и дело нетерпеливо встряхивал густыми волосами, так что летели брызги.

Ступни и икры у него тоже было голые, а из одежды оставались одни только облегающие кожаные штаны до колен, подчеркивающие, насколько он высок и узок в бедрах.

При свете большой лампы – Анжелика и не заметила, как он ее зажег, – были отчетливо видны странные линии на его теле. Казалось, что это не плоть, а тоже необычайно прочная дубленая кожа, ибо гармоничный рельеф мускулов был хаотически изрезан: шрамы, рубцы, глубокие борозды.

– Ну что, сударыня, вы уже немного пришли в себя? – спросил голос Жоффрея де Пейрака.

Он кончил растирать себе плечи, потом, отбросив полотенце, подошел к Анжелике и, подбоченившись, посмотрел на нее. Никогда еще он не был так, похож на опасного, грозного пирата: голые ноги, смуглое тело, насмешливые глаза, глядящие из-под упавших на лоб густых черных кудрей. Черный атласный платок, который он носил под шляпой, наконец-то был снят, и Анжелика мгновенно узнала прежнюю, так хорошо знакомую ей шевелюру графа де Пейрака, хотя теперь его волосы были уже не так пышны и подстрижены короче.

– А.., это вы? – спросила она машинально.

– Конечно, я.., на мне сухой нитки не было. И вам тоже надо снять это мокрое платье. Ну как вам понравился шторм у берегов Новой Шотландии? Великолепно, не правда ли? Не то, что эти жалкие бури в стакане воды, которые бывают на нашем маленьком Средиземном море. К счастью, мир велик и не все в нем ничтожно.

Он смеялся. Это так возмутило Анжелику, что она даже смогла встать, несмотря на свинцовую тяжесть промокшей юбки.

– Вы смеетесь! – выкрикнула она в ярости. – Бури вызывают у вас смех, Жоффрей де Пейрак… Пытки, и те вызывают у вас смех. Подумать только, на паперти собора Парижской Богоматери вы пели… Вам дела нет до моих слез.., до того, что я боюсь бурь.., даже на Средиземном море.., когда со мной нет вас…

Ее губы дрожали. Что стекает по ее побледневшим щекам: соленая морская вода или слезы? Неужели она, неукротимая, плачет?..

Он протянул руки и прижал ее к своей горячей груди.

– Успокойтесь же, душенька, успокойтесь! Теперь уже не о чем тревожиться. Опасность миновала, моя дорогая. Буря прошла.

– Но она начнется снова.

– Возможно. Но мы опять ее одолеем. Или вы так мало верите в мои моряцкие таланты?

– Но ведь вы меня покинули, – жалобно сказала она, не вполне сознавая, на какой вопрос отвечает.

Ее окоченевшие пальцы ощупывали его, непроизвольно ища складки одежды, за которые она только что цеплялась, но находили они только обнаженное тело, твердое, горячее. Все было как в ее недавнем сне. Она держалась руками за его сильные плечи, и его губы приближались к ее губам…

Но произошло это слишком быстро и помимо ее сознания. Мгновение – и она вырвалась из его объятий и бросилась к двери. Он преградил ей путь.

– Останьтесь!

Анжелика глядела на него растерянно, недоуменно.

– Там, внизу, все в порядке. Плотники подоспели вовремя. Фок-мачту пришлось выбросить за борт, но потолок в твиндеке уже починили и воду откачали. А вашу дочь я поручил заботам ее преданной няньки – сицилийца Тормини. Она его обожает.

Он нежно коснулся рукой щеки Анжелики и прижал ее лицо к своему плечу.

– Останьтесь, не уходите… Сейчас вы нужны только мне.

Анжелика дрожала всем телом. Не может быть – неужто он и в самом деле стал с нею так нежен?

Он обнимает ее… Он ее обнимает!

Ее закружил водоворот самых противоречивых чувств – они вдруг все разом обрушились на нее, такие же сокрушительные, как только что миновавшая буря.

– Нет, не может быть! – воскликнула она, снова вырываясь из его объятий.

– Ведь вы меня больше не любите… Вы меня презираете… Считаете меня уродиной!..

– Да что вы такое говорите, моя красавица? – сказал он, смеясь. – Неужели я настолько глубоко вас задел?

Он отстранил ее от себя на расстояние вытянутой руки и, держа за плечи, пристально на нее посмотрел. Он улыбался, но вместе с привычной иронией в его улыбке были сейчас и грусть, и нежность, а в ярких черных глазах разгорались искорки страсти.

Анжелика в смятении провела рукой по своему замерзшему, напряженному лицу, по слипшимся от морской воды волосам.

– Но ведь я выгляжу ужасно, – простонала она.

– О, разумеется, – насмешливо подтвердил он. – Ни дать ни взять – русалка, которую я выловил сетью из морских глубин. У нее холодная горькая кожа, и она боится мужской любви. Какое странное обличье вы для себя выбрали, госпожа де Пейрак!

Он взял ее обеими руками за талию и неожиданно поднял, как соломинку.

– Да вы сумасшедшая, моя милая, просто сумасшедшая! Ну кто не пожелал бы вас? Их даже слишком много, тех, кто вас желает… Но вы принадлежите только мне.

Он отнес ее к постели и уложил, все так же прижимая к себе и гладя по лбу, словно заболевшего ребенка.

– Кто не пожелал бы вас, душа моя?

Ошеломленная, она больше не противилась его объятиям. Страшная буря, так ее напугавшая, нежданно подарила ей этот прекрасный миг, на который она уже не надеялась, хотя продолжала одновременно и желать его, и бояться. Почему? Как объяснить это чудо?

– Ну же, снимите поскорее эту одежду, если не хотите, чтобы я стащил ее с вас сам.

С обычной своей уверенностью он заставил ее снять с себя мокрые, прилипшие к ее дрожащему телу юбки, корсаж, сорочку.

– Вот с чего нам следовало начать, когда вы в первый раз явились ко мне в Ла-Рошели. Спорить с женщиной бесполезно.., только зря теряешь драгоценное время, которое можно было бы использовать куда лучше.., не правда ли?

Теперь она лежала нагая, соприкасаясь с его обнаженным телом и начинала все острее чувствовать его ласки.

– Не бойся, – шептал он. – Я только хочу тебя согреть…

Она больше не спрашивала себя, почему он вдруг так ревниво и властно привлек ее к себе, позабыв про все упреки и обиды.

Он желает ее. Он ее желает!..

Казалось, он открывает ее для себя заново, как мужчина, в первый раз познающий женщину, о которой долго мечтал.

– Какие у тебя красивые руки, – сказал он с восхищением.

Это было уже преддверие любви.

Той великой, волшебной любви, которую они изведали много лет назад. Их снова соединили узы плоти, дарящие им блаженство и сладкие воспоминания, – те узы, что продолжали притягивать их друг к другу через время и расстояния.

Руки Анжелики сами собой обняли его, потом ей вспомнились некогда привычные движения – но теперь в них было что-то новое и волнующее. Она чувствовала – хотя сама еще не могла ему ответить – властное прикосновение его уст к ее устам. Потом к ее шее, плечам…

Его поцелуи становились все более страстными, как будто он желал жадно выпить ее кровь.

Последние страхи рассеялись. Ее любимый, мужчина, созданный для нее, снова был с нею. С ним все было естественно, просто и прекрасно. Принадлежать ему, замереть в его объятиях, отдаться на волю его страсти и вдруг осознать со страхом и ослепительной радостью, что они слились, воедино…

Занимался день, снимая один за другим покровы ночи. Анжелика, не помня себя от счастья, снова глядела в лицо своего возлюбленного, это лицо фавна, словно выточенное из потемневшего от времени дерева, и ей все еще не до конца верилось, что она видит его не во сне.

Она чувствовала, что отныне уже не сможет обходиться без его объятий, без его ласк, без той нежности, которую она читала в его глазах, еще недавно смотревших на нее так сурово.

Занимался день, и в колыхании волн, утихших после ночной бури, была такая же сладкая истома, какую Анжелика ощущала и в себе самой. Она почти не замечала соленого запаха моря, ибо вдыхала аромат любви, фимиам их единения. Однако в ней еще оставался смутный страх.

Из всего того, что ей хотелось ему сказать и что переполняло сердце, она не смогла проронить ни слова.

Что думает он о ее молчании? О ее неловкости? Что он скажет, когда заговорит? Наверняка отпустит какую-нибудь колкую шутку. Об этом можно догадаться по насмешливой складке у его губ.

– Ну что ж! – сказал он наконец. – В общем для скромной матушки-настоятельницы получилось не так уж плохо. Однако между нами говоря, моя дорогая, вы не сделали особых успехов в искусстве любви с тех пор, когда я преподавал вам «веселую науку».

Анжелика рассмеялась. Пусть уж лучше он упрекает ее в неумелости, чем в чрезмерной искусности. Пусть подшучивает над ней, она не возражает. Она притворилась смущенной.

– Вы правы. Вам придется многому учить меня заново, мой дорогой повелитель. Вдали от вас я не жила, а только выживала. А это не одно и то же…

Он скорчил гримасу:

– Хм! Я не очень-то вам верю, моя милая лицемерка. Ну да все равно! Это было хорошо сказано.

Он продолжал ласкать ее тело, словно продолжая открывать и оценивать ее округлые упругие формы.

– Сущее преступление – прятать такое тело под обносками служанки. Но я это сейчас исправлю.

Он встал, подошел к сундуку и, достав оттуда женское платье, бросил его в изножье кровати.

– С сегодняшнего дня вы будете одеваться прилично.

– Вы несправедливы, Жоффрей. Мои обноски служанки, как вы их назвали, имеют свои преимущества. Представьте себе, каково бы мне было бежать через ланды от драгун и взбираться на борт «Голдсборо», будь я в придворном наряде. И потом, я ведь больше не повелеваю королевством.

Он снова прилег рядом с нею и, опершись на локоть, положил другую руку на подтянутое к себе колено. Анжелике подумалось, что в этой его позе есть что-то от небрежной грации балаганного акробата, которая отличала его и прежде.

Он задумчиво произнес:

– Королевство? Но оно у меня есть. Огромное… Восхитительное. Времена года одевают его то в изумруды, то в золото. Море, на редкость синее, омывает там берега цвета утренней зари…

И сегодня он порой начинал говорить поэтическим языком лангедокских трубадуров.

– Где же находится ваше королевство, мой дорогой повелитель?

– Я везу вас туда.

Она вздрогнула, неожиданно вернувшись с неба на землю. Потом набралась смелости и тихо спросила:

– Так вы везете нас не на Острова?

Он молчал, словно не слышал ее вопроса. Затем пожал плечами:

– Острова? Ах, да! Будут вам острова.., и даже больше, чем вы могли бы пожелать.

Он взглянул на нее и снова улыбнулся. Его пальцы машинально перебирали волосы Анжелики, рассыпавшиеся по подушке. Они уже высохли и вновь приобрели свой обычный цвет.

На лице Жоффрея де Пейрака отразилось удивление.

– Как посветлели ваши волосы! – воскликнул он. – Честное слово, среди них есть и седые!

– Да, – прошептала она. – Каждая прядь – память о каком-нибудь горе.

Нахмурив брови, он продолжал внимательно разглядывать их.

– Расскажите мне, – потребовал он.

Рассказать? О чем? О страданиях, которыми был отмечен ее путь, пройденный вдали от него?

Она смотрела на него неотрывно и пылко. Он нежно гладил пальцем ее виски, а она и не знала, что этим движением он вытирает слезы, которые катятся из ее глаз.

– Мне нечего рассказать, я все забыла.

Она подняла обнаженные руки, осмелилась обнять его, притянуть к своей груди.

– Вы намного моложе меня, господин де Пейрак. Вы сохранили свою мавританскую гриву, она по-прежнему черна, как ночь. Всего несколько седых волосков.

– Ими я обязан вам.

– Неужели?

Сквозь рассветный полумрак он увидел, как ее губы тронула грустная улыбка. Он подумал: «Моя единственная боль.., моя единственная любовь». Раньше ее губы не казались столь выразительными и живыми, и в их игре не было такого очарования.

– Да, я страдал.., из-за вас.., ну как, теперь вы довольны, маленькая людоедка?

Как она прекрасна! Еще прекраснее, чем прежде, ибо жизнь наполнила ее красоту редким человеческим теплом. Он отдохнет на ее груди. В ее объятиях он забудет все.

Он взял ее тяжелые, с перламутровым отливом волосы, скрутил их и обмотал вокруг своей шеи. Уста их снова слились в жарком, неистовом поцелуе – и в этот миг утреннюю тишину разорвал мушкетный выстрел.