Текст книги "Болотная Империя (СИ)"

Автор книги: Анита Фрэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

   – Скажите, – обратилась она к графу, – вы работаете при этом монастыре?

   Пётр Сергеевич облегчённо вздохнул. Барышня-призрак не догадалась, откуда он вышел, а значит, не почувствовала слежки. «Хоть и потусторонняя она гостья, а элементарного чутья не имеет! – подумалось графу. – Стало быть... её сверхъестественные таланты испарились, лишь только она отхлебнула из красного пузырька?»

   Жидкость в зелёном пузырьке, видать, имела обратное действие. Предусмотрительность барышни была вполне понятна: вдруг что не по её – имелся шанс удрать тем же макаром! Оставалось проверить, насколько она внушаема.

   Граф направил на розовую фею своё магическое око. Подействовало! Барышня зарделась, покачнулась, схватилась за его плечо – чтобы не упасть. Дыхание сделалось прерывистым и шумным, отнюдь не ангельским.

   4.

   Хотя Пётр Сергеевич и усвоил болотную теорию, ещё там, в деревне, от колдуньи, однако же не сразу сообразил, что та барышня, должно быть, тоже болотнянка. Ведь Санкт-Петербург построен на топях, держится на многих и многих тысячах свай, а значит и все его пресловутые призраки, те, которые смущают жителей богатых дворцов и бедных подвалов – все как есть болотного происхождения. А коли обрела плоть девица, стало быть, она, так же как и граф с Авдотьей, послана к людям на поиски счастья. Бог в помощь! Попробуй-ка, найди истинное счастье среди насельников этого безумного и алчного мирка.

   – Как зовут вас, юноша? – спросила розовая фея-ангел.

   – Неважно, я чернорабочий, – ответил граф. – Нам запрещено знакомиться с воспитанницами. А вот на первый ваш вопрос отвечу с удовольствием: это не монастырь, сударыня...

   – Да? А что же?

   – Это школа для девиц.

   Пётр Сергеевич хотел добавить: «казарменного типа», но сдержался. Дабы не спугнуть неведомую птицу, залетевшую в бывший монастырь из более благополучного болота, чем его родное. Если в то болото можно возвращаться, подумалось графу, то оно куда более таинственное, чем все известные ему болота, а обитатели его, вероятнее всего, общаются с подземными владыками.

   Несомненно, барышня была не из простых, хотя и притворялась душечкой. Пётр Сергеевич планировал последить за ней подольше, ибо оставался ещё месяц из отведенного капитаном срока. Ему хотелось выведать про несусветное земное счастье, тайна которого от них с Авдотьей была пока сокрыта.

   – Вам, барышня, может быть, воспитательницу позвать?

   – Если это и вправду школа при монастыре, как мне маменька сказывали, то я буду весьма и весьма благодарна вам за услугу. Позовите мне кого-нибудь из бонн!

   «Эвона, словечки-то какие знает! – удивился Пётр Сергеевич. – Будто уже успела один раз пожить при церковно-институтской богадельне!»

   Граф сделал, как ему велели, позвал кого следует. Он был уверен, что самозванка, одетая не по форме, уже наутро будет выгнана за пределы института. Но этого не произошло. Барышня спокойно поселилась в одном из полупустых дортуаров, что интересно – на знаменитой Шурочкиной кроватке, которой все так боялись. По крайней мере, никому на той кроватке ни разу не удалось поспать спокойно. Никому кроме кукол, положенных туда в большом количестве, в память о пропавшей сироте. Ходили слухи о прозрачной розовой вороне, которая ночами садилась на подушку.

   Розовой фее, напротив, отлично спалось в той маленькой кроватке. Правда, ноги приходилось сильно подбирать, калачиком сворачиваться. Но ни на какой другой кровати она спать не соглашалась! И кукол никому не отдала – сама с ними спала, в обнимку. А вскоре стала посещать уроки и ходить на прогулки во дворе. И платье надлежащее надела – белое, праздничное. Ибо неумолимо приближался дворцовый бал.

   5.

   До бала оставалось десять дней, то бишь полторы недели. И барышни, и воспитательницы имели к дворцовому мероприятию интерес – каждая свой, секретный. Шушуканья по коридорам, классам и дортуарам превышали нормы, негласно установленные для обычных дней.

   Появление в институте новенькой мало кого удивило, ибо все, кроме обслуги, были заняты исключительно собой. Для такого равнодушия к вновь прибывшей ученице имелась и другая, более тривиальная причина: новенькие поступали в имперские благотворительные институты чуть ли не ежедневно, чуть ли не по пять-десять душ за раз. Ежели не в Смольный, так в Александровский, а не в Александровский, так... Большой разницы между подобными заведениями в ту пору уже не существовало. Сиротинушек благородного происхождения и не очень, приблудных всякого сорта, а также отринутых роднёй дочерей, племянниц или падчериц в те времена сдавали непременно в институты. Всё это было к вящему раздражению воспитательниц: сироток много, а казна-то не бездонна! Приходилось экономить. Доэкономились до того, что однажды сам государь-император, пожаловав на кухню с чёрного хода, обнаружил – о, ужас! – всего три рыбки в трёх огромных чанах, предназначенных для приготовления наваристой ухи.

   Однако ужас длился не очень долго, государь провёл показательную «порку», весьма щадящее воспитательное мероприятие, продемонстрировал личную заботу о барышнях и... Вскоре переключился на дела более важные. Так что можно было снова начинать экономить. Воспитательницы взяли это дело в свои руки, как обычно, всё наново пересчитали, вывели другие нормы раздачи пищи, ещё более суровые, словом, захлопотались донельзя. Все другие учётные операции вести было практически некому, так что новенькая пару дней походила в неучтённых.

   То ли воспитательницам лень было спросить друг-дружку, откуда взялась упитанная фея в покоях для бедноты, то ли фея успела их всех сразу, оптом, подкупить – кто знает. О суровых дамах-педагогинях самые разные слухи хаживали, мол, за деньги они готовы были закрывать глаза на самые вопиющие нарушения дисциплины! А вот безденежным ученицам приходилось держаться паиньками, на всякий случай. Кстати, это не всегда помогало: их то и дело жучили – буквально ни за что! – как нашкодивших щенят.

   Атмосфера грядущего бала, хоть и ненадолго, примирила конфликтовавшие стороны: воспитательниц с ученицами, богатых учениц с бедными «попрошайками», любопытных маленьких «кофейниц», рядившихся в коричневенькое-немаркое, с нервными «синими» девицами – ученицами средних классов, переживавшими переходный возраст. Одним словом, временно наблюдалось всеобщее «братание». Отстранённо держались лишь старшеклассницы, не носившие ни синего, ни коричневого. Им надлежало быть бело-голубыми и тихими как ангелы. Перед началом новой, взрослой, скорей всего замужней жизни...

   Прислуга тоже имела к мероприятию интерес – чисто познавательный, порождённый банальным любопытством. Но даже рьяно любопытствовавшие не замечали ничего из ряда вон выходящего. Прохаживаясь с метлами по подворью, заглядывая в коридоры-комнаты с целью проверки отопления и прочих тонкостей, никто из них не обнаруживал чего-либо более странного, чем всегда. Ну, разве что безденежные ученицы вдруг стали замечаться по углам с пирожными, коих ранее не пробовали, а также пахнуть дорогими сортами мыла. Пожалуй, всего лишь одна сцена, имевшая место в дортуаре, да и то всего один раз, могла привлечь внимание:

   – Что за синяки у вас, милочка, на талии? – спросила фея-ангел у бедной воспитанницы восьми лет, когда та переодевалась.

   Синяки те не были результатом побоев, ни в коем случае, просто-напросто, согласно институтским правилам, абсолютно все ученицы, независимо от возраста, обязаны были носить корсеты. Из китового уса. Но китовый ус – вещь дорогая, а как же экономия? Экономные воспитательницы стали закупать для девочек более дешёвые образцы, начинённые металлическими, а то и вовсе деревянными каркасами. Каркасы те, естественно, ломались, причиняя боль и оставляя синяки. А иногда и кровоподтёки!

   К счастью, в подарочных мешочках феи-ангела нашлось бесчисленное множество корсетов cамого что ни на есть наивысшего качества – видно, маменька, которая осталась дома, по ту сторону зеркальной перегородки, хорошо её проинструктировала.

   – Наденьте это, не стесняйтесь... – протянула новенькая свой очередной подарок.

   – Мерси, мадмуазель...

   6.

   К подаркам бедняжки быстро привыкли, и шума вокруг них не устраивали, так что даже самая любопытная прислуга не могла заметить в их поведении ничего особенного.

   Денежные ученицы были чуть внимательнее обслуги. Если раньше они в упор не замечали «замухрышек», то теперь стали прямо-таки льнуть к ним, выспрашивая, что да как.

   Вскоре и у денежных наступили изменения: на руках у них стали появляться перстни, на шеях – кулоны, на головах – кокетливые диадемы на манер тех, которые носили принцессы с обложек модных французских журналов. И это при том, что родителей они, как и все прочие, видели крайне редко.

   Денежные ученицы и пирожными не брезговали, поэтому подаренные феей корсеты стремительно уменьшались в размере – относительно тел. Приходилось менять их на новые чуть ли не каждые три дня. Старые корсеты складывались в общие шифоньеры – «на потом», в качестве гостинцев для младшеньких.

   Лишь за пару дней в качестве гостинцев ученицами, как бедными, так и богатыми, была получена такая масса всяких разностей, что вскоре узел, сделанный из простыни, похудел и сделался практически невидимым. То бишь, от него осталась только простыня.

   Как и ожидал Пётр Сергеевич, настало время розовому ангелу сбегать восвояси – за новыми подарками. Вновь решил он подежурить в чулане хозяйственного флигеля, притаившись за грудой хлама, и ни секунды не пожалел об этом – выведал всё, что хотел, всё, что не удавалось узнать раньше. Например, подтвердил свои догадки насчёт зелёненькой бутылочки.

   Поздним вечером граф, сидя в чулане, терпеливо дожидался нового «спектакля». Наконец щедрая дарительница прибежала, отхлебнула из зелёного пузырька, сделалась полупрозрачной и исчезла в шифоньере. До самого утра. Почти до петухов. Перед самым утром она вновь появилась – и снова с огроменным котулём!

   Так продолжалось почти целую неделю, спектакль повторялся каждую ночь, ибо запросы воспитанниц в предвкушении бала росли стремительно. Помимо всего прочего, в канун вышеозначенного бала, все барышни без исключения налегли на танцы и репетиции благородной мимики у зеркала. В другое время и при других предпраздничных обстоятельствах, суровые дамы отметили бы этот вопиющий факт непослушания и отправили бы кое-кого в лазарет – лечиться от дури, а заодно и от ожирения. Но в этот раз проказницам всё преотличнейше сходило с рук, ибо дамы-воспитательницы сами ежедневно поправлялись в талии, принаряжались ярче обычного, а нескольких из них однажды вечером, не очень поздно, застали в обществе сторожей, в состоянии алкогольного опьянения, отнюдь не лёгкого.

   На фоне всеобщего переполоха и смущения графу можно было и передохнуть от работы, пококетничать с богатенькими барышнями – никто бы и не заметил, но не позволял себе такого даже в мыслях. Помимо поручения, данного капитаном, была у него и другая задача: подыскать и самому себе в Смольном барышню, фиктивную невесту, обворожить её, жениться, тряся фальшивыми документами, а потом обобрать новоиспеченную наивную супругу и бежать с деньгами в воронежские земли, где его вряд ли кто-либо стал бы искать. Схема была придумана давно: «загипнотизировать – жениться – отобрать всё». А затем бросить всё это к ногами Авдотьи. Вернее, Авдотьи с ребёнком. С их сыном.

   Появление феи-ангела сделало Петра Сергеевича ещё более рассудительным и осторожным: она была из породы зазеркальных благодетелей, а значит дать могла поболе, чем все смолянки вместе взятые. Ему хотелось несусветного богатства, которое, в свою очередь, дало бы надежду на истинное счастье – в компании жены и сына. Где-нибудь во Франции или в Швейцарии. На худой конец, в Италии. Граф уже видел себя на альпийских лугах, полёживающим среди ярких цветов в истинно графских позах, покуривающим самые дорогие сигары. Если уж фитюльки-барышни, не имея никаких заслуг перед феей, были одарены по-царски, то он, знавший тайну, был достоин неизмеримо большего. Неизмеримо! Он ведь не смолянка-попрошайка.

   7.

   От неожиданных планов, да и от каменного сердца, которое, подобно раковой опухоли, уже пустило метастазы в душу, Пётр Сергеевич несколько помутился рассудком, стал строить невообразимые прожекты. Будь он трезвее, мудрее и не так испорчен последними жизненными обстоятельствами, он поступил бы следующим образом: попросил бы у феи-ангела больших финансовых средств, очень больших, либо золотых-брильянтовых украшений, что ещё лучше, и уехал бы с ними в родные пенаты. Но в теперешнем его состоянии просить что-либо у кого-либо он считал унизительным. Вот уж поистине, если Бог хочет наказать, то лишает разума. Помешался Пётр Сергеевич – отцеубийство, хотя и косвенное, сделало его сознание непроницаемым, а ум – крайне непонятливым. Возжелав иметь всё на свете, он еженощно молился, как бы дело не сорвалось. Ибо страшно боялся продешевить.

   Когда наступил день, непосредственно предшествовавший выходу барышень в дворцовый свет, граф, наконец, узнал, истинную причину появления потусторонней красотки в унылом полумонастырском заведении: у неё в Петербурге был тайный жених! Из местных дворянских сынков. Она рассчитывала встретиться с предметом воздыхания на балу. А связным почему-то избрала Петра Сергевича. Ревновать, что ли, заставить хотела? Неужто он так сильно взглядом её своим магическим пробрал? В первую же встречу?!

   «Может, она меня уже любит, только не хочет сама себе в этом признаться?» – сгоряча вознадеялся граф.

   Любила ли фея графа – ответ на сей вопрос получить трудно даже теперь, даже по прошествии солидного времени, ибо девицы её возраста часто путают любовь с благородной душевной привязанностью. В остальном же любопытство Петра Сергевича было удовлетворено как нельзя лучше – в самый канун празднества потустороння красотка излила ему душу. На свою погибель. Как-то днём она украдкой остановила Петра Сергеевича у флигеля, у того самого, где чулан.

   – Раз уж вы меня первый тогда встретили подле этих стен, то и знать вам первому полагается...

   – О чём вы? – смиренно спросил тайный граф, отведя взгляд.

   Глаза он отводил исключительно из гуманных побуждений, дабы лишний раз не волновать наивного ангелочка. А та, видать, возомнила нечто другое.

   – Не смущайтесь, пожалуйста. Мы ведь с вами друзья?

   Пётр Сергеевич кивнул.

   – Тогда вы согласитесь мне помочь! – обрадовалась барышня, запрыгала и захлопала в ладоши.

   – В чём должна состоять моя помощь?

   – Видите ли... – начала болотная принцесса свой чрезвычайно длинный и необыкновенно трогательный рассказ...

   Из того повествования граф доведался, что девицу звали Анной, и что она уже однажды виделась со своим суженым, а то был суженый, вне всякого сомнения, но беспристрастной Фортуне было угодно проверять их чувства. Встретились они год назад, тоже на императорском балу, даже альбомы друг другу подписали, а к следующему балу должны были определиться с чувствами: либо поклясться друг другу в вечной любви, либо расстаться навеки. Словом, на грядущем балу должно было состояться новое, второе и решающее, весьма и весьма торжественное свидание влюблённых.

   – Я напишу ему записку и передам с вами. Вы ведь не откажете затворнице-смолянке, побудете моим курьером, хорошо?

   Пётр Сергеевич снова кивнул. Вид у него был смиренный и задумчивый, в то время как в душе творилось чёрт знает чего. Загляни кто-нибудь в тот момент к нему в душу – отпрянул бы в ужасе. Каменное сердце не дремало, отбивало такт, отнюдь не гармонировавший с отзвуками Вечности, и уж тем более с мелодией Любви.

   Когда барышня удалилась, граф вдруг начал, не без удовольствия, вспоминать и другие свои победы. Как же лихо удавалось ему временами влиять на людей! Не только на барышень и не только лишь в у себя в деревне. Солидные покупатели в лавке, что была когда-то у его родителей, частенько слушались одного его взгляда – брали ненужную вещь, дорого платили. Пришлось отрепетировать, опять же перед зеркалом, подзабытые приёмчики, чуток бровями пошевелить, несколько раз нахмуриться и прочее.

   А через два часа брюнетистый курьер с жиденькими накладными усиками стоял в чужой богато убранной гостиной в позе опытного следователя-гипнотизёра, залихватски подбоченившись и насупившись. В той гостиной, у столешницы с инкрустацией из слоновой кости и полудрагоценных камешков, сидел благородного вида юноша, чуть младше его возрастом, и строчил под диктовку любовные письма – одно длинней другого, на дорогущих вензельных листах сродни папирусам. Юноша был трепетен и бледен, а диктовавший «следователь» – не в меру свиреп и требователен.

   – Не понимаю, чему вас учат в институтах, письма невесте – и то написать не умеете! Дайте-ка сюда, я посмотрю, что вы в этот раз намарали...

   Юноша протянул Петру Сергеевичу очередной исписанный листок. Тот нервно выхватил его, стал рассматривать.

   – Я так и знал... Почерк снова чересчур уж ровный! Красиво написано, но... без души!

   – Я старался вложить все чувства, которые...

   – Все ваши старания пустыми оказались! Необходимо присустствие живой души! Живой! Душа, она либо присутствует, либо отсутствует! Разве уважающая себя дама откликнется на такое холодное, хотя и весьма учтивое, послание?!

   – Не понимаю... Погодите-погодите! Ведь она велела вам пригласить меня на бал?

   – Разумеется!

   – А где же послание от неё?

   Тут уж «следователь» перешёл к угрозам, по крайней мере, тон его стал зловещим:

   – Если вы не понимаете простых вещей, то и нечего свататься к глубокоранимым барышням!

   – Чего я не понимаю?

   – Того, что любая бумажка, любой документ, может испортить её репутацию, дискредитировать в глазах общества...

   – При чём тут... репутация?

   – А при том, что найди кто-нибудь её послание к вам, она будет немедленно отчислена из института...

   – Ах! – распунцовелся жених. – И что же теперь прикажете мне делать?..

   Пётр Сергеевич просто-таки озверел:

   – Как «что»?! Переписывать, доводить каллиграфию до естественного вида, а свои чувства приводить в порядок! Как минимум в порядок! Любовь не терпит слишком акуратного письма и нехлюйства в чувствах! Я тут, можно сказать, и своей репутацией рискую, а вы хотите поломать всё дело?!

   – Может быть, лучше воспользоваться сонетами?

   – Какими сонетами?

   – Шекспировскими...

   – Валяйте! Но учтите: заимствовать чужую душу – грех. На свидание пойдёт не Шекспир, а вы, так что вам не следовало бы уж так уж переводами увлекаться. Подключите собственную голову! И сердце!

   Сердце юноши не было каменным – он с новым прилежанием налёг на бумагу и перо.

   8.

   В таком безрадостном ключе и прошёл весь вечер. Писем было написано несметное количество, но лишь одно из них, последнее, удовлетворило диктовавшего. Следует отметить, что те письма, кои были забракованы, не последовали в мусорную корзину. Их после ухода гостя не обнаружили ни сам писавший, ни его домашние, ни прислуга. А грозный «следователь», вновь сменивший выражение лица на кроткое, помчался к Смольному – докладывать ситуацию. Там его, в дежурке привратника, поджидала барышня.

   – Неужели он мне так ничего и не написал?!

   – Никак нет! Его маменька всё время были под рукой, а при маменьке он сам не свой, смущается даже шёпотом говорить на любовные темы, не то, что бумажными документами себя дискредитировать...

   – Дискредитировать?!

   – Чш-ш-ш... Тише! Он завтра перед балом будет стоять у ворот во дворец и, пока не увидит вас, не войдёт туда...

   – Так он сказал?

   – Именно так-с, не волнуйтесь, всё, что обещано, будет исполнено в точности! Его слово – слово дворянина, а слово дворянина – закон!

   Впавшая было в уныние барышня вдруг озарилась воспоминанием: у неё ведь ещё нет подарка для жениха! Лицо её несколько оживилось:

   – Я должна приготовить ему такой подарок, который наполнит его сердце счастьем и благодарностью!

   У Петра Сергеевича не было сомнений насчёт того, откуда прибудет подарок, поэтому ночью он с особым вдохновением дежурил в так природнившемся ему флигеле. Лишь только барышня скрылась в деревянном ящике, он подождал немного, а затем стал приколачивать фанерный щит поверх зеркальной дверцы. Завершив работу, он набросил на шкаф огромный, старый, весь изъеденный молью ковёр.

   9.

   Упрятав фею-ангела в самодельную келью, Пётр Сергеевич менее всего заботился о далеко идущих последствиях. Его тревожил лишь текущий, едва начавшийся день – самый канун бала. Ежели кто-нибудь вдруг ненароком, в кои-то веки, забрёл бы в тот зловещий флигель и освободил пленницу, тогда у графа, конечно же, возникли бы непредвиденные обстоятельства. Но флигель служил преизряднейшим пугалом, туда забредать грозило ночными кошмарами, это уж как минимум, либо физическим исчезновением и невозвращением в этот мир.

   Дабы лишний раз перестраховаться, Пётр Сергеевич повесил на двери табличку «выкрашено» и даже изволил несколько раз мазнуть её вонючими белилами. А перед дверью выставил ограду, на которой тоже сделал пару устрашающих надписей. Для пущей гарантии попросил Архипа, коему заплатил, налил чарку и принёс еды из кухни, чтобы тот дежурил у флигеля целый день, до отбытия последней брички, увозящей старшеклассниц на бал.

   Архип был архибеден и, стало быть, архипонятлив, да и телом обладал не тщедушным, а наоборот, чересчур медведистым, так что с этого момента за неприкосновенность двери граф мог не тревожиться.

   Далее предстояло обезвредить соперника. Взяв письменное приглашение на бал, врученное ему барышней днём раньше, но так и не переданное адресату, он нанял извозчика и снова помчался к любителю шекспировских сонетов. Тот встретил его радостно, видимо, рассчитывал утешиться романтическим письмецом. Но текст записки отрезвил его: «Приходите завтра. Наконец объяснимся. Жду. Ваша Анна». Даты не было, но подпись стояла знакомая. Что же получалось? «Завтра» означало день после бала. Для приглашения во дворец Анна не удостоила его запиской, а чтобы унизить на другой день и «наконец» прогнать – вдруг написала. И дискредитации не побоялась!

   Тайный граф усердно корил его, внутренне насмехаясь:

   – А чего вы, собственно, хотели? Барышни не любят чужих стихов, сердцем чувствуют фальшивку. Написали бы свои, так она бы и поверила в вашу искренность. Сами виноваты!

   Что было потом, явилось причиной долгих городских сплетен. Вся Итальянская улица недоумевала, куда это уехал от родителей и от прекрасного богатого житья молодой барин. А уехал он на Урал, к дядьке-золотопромышленнику, с горя дело новое осваивать. Раз уж в любви не повезло. Причём, собрался и уехал в одночасье, в тот же день, даже родичей не предупредил. Так осерчал на неверную красотку!

   А красотка, всё то время сидевшая в плену, позднее, натурально, была выпущена – на следующий день. Шкаф откупоривал Архип, так что ему и досталось. Фея-ангел, терявшая проницательность всякий раз, стоило ей выпить из красненькой бутылочки, так ничего и не поняла. Решила, что на Архипа напала душевная болезнь. А тот и не отпирался вовсе. Ибо заплачено ему было столько, что можно было месяц не работать. Или два.

   Итак, всё шло по плану. Единственной досадой Петра Сергеевича было то, что родительские деньги, похищенные им из кассы, почти кончились, оставалось лишь совсем немного. Заглянув в жестянку, которая хранилась под спальным топчаном, в корзине с сухарями, граф обнаружил, что снова беден. Деньги, выданные капитаном, иссякли ещё раньше, а до окончания испытательного срока была целая неделя.

   Закоренелые неудачники обычно не чуют приближающегося краха, особенно посередине предприятия – плачут лишь потом, в самом конце, а пока есть хоть копейка за душой и хоть малейший повод для оптимизма, надеются на чудо и продолжают радоваться жизни. Проходит много времени, прежде чем они «внезапно» начинают понимать, что причин для радости не было ни разу, и что всё содеянное ими вело лишь к краху, ни к чему более.

   Очередная временная, то бишь промежуточная радость Петра Сергеевича была снова связана с преступлением – он раздобыл шкатулку с ядами. Как известно, науки в Смольном преподавались чисто символически, упор делался на рукоделие, танцы и иностранные языки. Математические лекции сводились к основным понятиям, а физические – к показу фокусов. Была в институте и химия. Преподавал её один бродяга. Граф, на всякий случай, не преминул с ним познакомиться. Оказалось, что химик был гораздо осведомленнее в своей науке, чем это казалось на первый взгляд. Он разбирался в ядах! А главное – выбалтывал рецепты любому встречному, и исключительно бесплатно. Кроме того, под хорошее настроение или под бутылочку спиртного, мог подарить весьма полезные материальные составляющие – в количестве, необходимом «для удовлетворения любопытства любопытствующих». Получив от химика несколько растворов и горку пилюль, граф начал строить более конкретные, отнюдь не утопические, а вполне реальные планы. Нельзя сказать, что у него не было сомнений. Были! Он не являлся убийцей по натуре, а был лишь несчастной жертвой обстоятельств. Но Фросенька, прибежавшая к нему вся в слезах, окончательно решила долю капитана. И все колебания графа мигом отпали.

   – Он тебя выгнал?

   – Хуже...

   – Может ли что-либо хуже быть?!.

   Как выяснилось, Фросеньку перевели из дешёвых проституток на ещё более низкую должность – в бордельные прислуги. В результате чего её финансовое состояние ухудшилось настолько, что она уже не в состоянии была оплачивать тот бедный угол, в котором ютилась последние пару месяцев. Правда, капитан, за дополнительные гроши, разрешал ей убираться по утрам у него дома, паралельно ублажая толстомордых охранников – уже совершенно бесплатно, дескать, «для её же женского здоровья». После этого она имела право перекусить и выспаться в каморке, служившей для хранения старых вещей – сколько душе угодно, хоть до следующего утра. Зря поступил капитан так жестоко! План для него был сработан, как всегда, с ювелирной точностью.

   10.

   Неподалёку от капитанской квартиры, что на Садовой, близ Невского проспекта, находился весёлый трактирчик – за первым же углом. Там владелец «салона любви» заказывал шампанское для похмелюги. Петру Сергеевичу ничего не стоило изготовить непочатую бутыль с одному ему известным содержимым. Подкупив мальчишку-посыльного, он заставил его отнести бутыль на злосчастную квартиру и уложить ею наповал сразу троих: капитана и обоих охранников. Когда пришёл действительный посыльный, обычный пожилой курьер, регулярно носивший в тот вертеп шампанское, дело было, что называется, постфактум, а мальчишки и след простыл.

   Пожилой курьер замешкался с доставкой не по своей воле и не по чистой рассеянности: прямо у выхода из трактирчика к нему под ноги свалился пьяненький извозчик и удерживал за штаны до тех пор, пока не позвали околоточного. Нетрудно догадаться, кем всё это это было подстроено. А в коротком промежутке между визитами курьеров, молодого и старого, Пётр Сергеевич лично успел навестить убиенных, ткнуть им в носы три фиги и вынести все деньги, которые нашлись в квартире. Вот так!

   В результате того демарша Фросенька получила возможность исполнить дочерний долг – вернуться в деревню к престарелому отцу, благо тот ещё не умер, дождался-таки её. Граф же навсегда избавился от монстра, угрожавшего ему расправой – в случае, если в бордель к концу недели не поступит хотя бы одна невинная смолянка. Поделом кровопийце!

   А за убийство в полной мере заплатил хозяин того трактира, чьё шампанское, якобы, выпили трое подельников. Ведь решительно весь околоток знал, где брал капитан вино для утреннего застолья. Прямо из трактира и вывели хозяина под белы руки, запровадили на каторгу, лет этак на сорок – до самой кончины.

   Получалось, что обиженный губителем тайный граф сам постепенно стал губителем, и число его жертв росло. Но получалось также, что не виноват он. Так уж сложилось. Бог судья!

   Каменное сердце Петра Сергеевича отбивало несусветный ритм. То был знак приближения несусветнейшего счастья – так ему казалось. В этом сумасшедшем ритме графу удавалось не только убивать, но и делать несколько дел попроще, параллельно, как например: ежедневно отправлять, опять же через посыльных, письма в Смольный. Кому – не трудно догадаться. Все когда-то забракованные им письма и сонеты, все до единого послания молодого князя, отбывшего на Урал, перевязанные ленточками и окропленные «слезами вперемешку с кровью», вскоре очутились в ручках у феи-ангела. Узнав любимый почерк, бедняжка поверила, что её простили и вот-вот увезут из институтской серости куда-нибудь в более уютное место. Для тайного венчания. Городские сплетни в Смольный не доходили, розовая фея была уверена, что любимый в городе и тоскует.

   – Стало быть, он не в обиде на меня за мой поступок? За мою неуклюжесть... – то и дело повторяла сама себе барышня, прижимая ворох писем к груди. Она, конечно же, могла и к матери вернуться, в Зазеркалье, а затем, передохнув и успокоившись, заняться поисками нового жениха. Но кто ж ей позволил бы это? Пётр Сергеевич, любитель делать несколько дел сразу, выдумал столько способов удержать красотку в Смольном «до поры, до времени», что любой другой, менее изощрённый и менее испорченный ум вряд ли придумал бы и половину всего этого. Шкаф, к примеру, был тайно, ночью перевезен в полуподвальную лачугу, в убогое жилище, стены котрого, как ни странно, всегда давали Петру Сергеевичу вдохновение для несусветных подвигов.

   Настал момент, когда барышня готова была на всё или почти на всё, а уж граф – тем более...

   В те роковые дни в обслуге Смольного стало одним рабочим меньше, а в полуподвальной лачуге, что у самой Александро-Невской Лавры, родился великолепный образец графского подобия: крашеный блондин, бывший натуральный, обладающий накладными бакенбардами – того же цвета, что и красиво уложенные кудри.

   Чёрненькие накладные усики валялись теперь в углу, в куче мусора, там же находилась и бутылочка из-под красителя. Не сразу восстановишь свой природный «альбиносовый» колер, коли уж довелось сажей мазаться, да так долго, целых два месяца, поди.

   Благодаря деньгам, изъятым на квартире капитана, часть которых была выделена Фросеньке, граф и пахнуть-то стал по-другому. Голос тоже пришлось сменить – прежний чистый баритон себе вернуть. А как же! Нельзя всю жизнь разговаривать с хрипотцой.