Текст книги "Болотная Империя (СИ)"

Автор книги: Анита Фрэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

   Процесс переодевания «сестры» в чужое платье прошёл не без восклицаний, но графу таки удалось втемяшить барышне, что платье её старое, «выстиранное хозяйкой», будет доставлено днями, прямёхонько в петергофскую гостиницу, равно как и поясок, и букетик, и все-все-все висюльки, которые при нём болтались.

   А в шесть утра незлобивый кучер уже маячил у подъезда на Гороховой, не подвёл. Денежки, которые ему накануне выплатили, он хотел получить ещё раз. Ну, и что, что за барином инцест подозревался? Балагурить в кучерской об этом не стоит, ни в коем разе не стоит. «Надо будет барина на этот счёт успокоить...» Какой же славный характер был у того кучера!

   Парочка сонных путешественников, наконец, появилась, только почему-то не со стороны Гороховой, а от Малой Морской. Оба уселись по-пуритански, максимально порознь, подальше друг от дружки и велели трогать. Вернее, барин велел. Сестра его, или кем она ему там приходилась, мигом уснула как сурок – не успели отчалить, как она снова приклонилась к барину, легла ему на грудь. Дело молодое! Сам-то барин изволили не спать, головой вертеть изволили, смотреть по разным сторонам предпочли ну, чисто иностранец! Будто не видели тех дворцов никогда... Такие вот мыслишки порхали в голове у плохо выспавшегося возницы.

   А голова барина, как ни странно, в ту минуту была занята самыми неожиданными размышлениями – о природе. Он чувствовал себя на удивление спокойно, особенно когда выехали за город. Если что и не давало ему умиротвориться и тоже заснуть, приклонясь к попутчице, так это не совесть, а красивый окружающий пейзаж. Приятно пахло увядшей листвой – тот аромат был гораздо приятнее, чем запах смерти у тела вдовушки.

   Был ноябрь, но почему-то вспомнилась весна. И Авдотья. Ах, как они с ней когда-то! Нет, Авдотью он никогда не бросит, даже ради болотной царевны.

   Запах листвы продолжал волновать и всячески будоражить Петра Сергеевича. И вовсе не потому, что он в деревне родиться изволил. Родился бы в столице, так стал бы всё равно изучать биологию в университете. Обожал граф природу, донельзя обожал!

   Дорога оказалась не такой уж и тряской. К приезду брата императора готовились на совесть: срыли все большие ухабы и уездили, утоптали мелкие, для чего из разных мест были вызваны солдаты.

   Ехали по той дороге весело, кучер балагурил соло, не дожидаясь ответов графа, говорил в два раза быстрее обычного. Будто чувствовал, что наговаривался на всю жизнь. На всю оставшуюся, недолгую. Буквально через два часа его жизнь весьма глупо оборвалась. Видно, на роду ему сие было написано.

   ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

   «ЧАЕПИТИЕ В РОЗОВЫХ ТОНАХ»

   1.

   Незлобивый кучер умер не так, как обычно умирали извозчики, не свалился в овраг, не сломал себе шею, и бричка его не думала переворачиваться. В этот раз ни одно колесо не отлетело – за всю обратную дорогу ни одного случая!

   Характер у кучера был улыбчивый, а посему и смерть он принял спокойно, с улыбкой, хотя и рановато, мог бы ещё пожить. Косвенным чиновником той смерти явился новомодный трактир, в котором городские сплетни подавались с особым шиком и с необычайной помпезностью. Построено было то придорожное заведение наспех – опять же в честь события, намечавшегося в Петергофе.

   В трактире всё сияло чистотой и новизной, а посему туда не только ямщики да всякая там деревенщина, но и баре иногда не брезговали заглянуть. Пётр Сергеевич, заметив заведение, обратился к кучеру:

   – Давай, что ли, перекусим, братец, а?

   Кучер обрадовался:

   – Выпить тоже не мешало бы!

   – Тогда слезай, я угощаю! – крикнул граф и по-крестьянски выскочил из повозки.

   От этих криков проснулась Анна. Подав руку, Пётр Сергеевич помог ей сойти, ну, и за талию подержался, чисто по-братски, раз случай представился.

   В трактире, несмотря на утро, а было всего лишь одиннадцать, народу набилась пропасть: над столами виднелись не только мужицкие хари, но и лица поблагороднее. В самом дальнем углу, нарочно привлекая к себе внимание, шумно беседовали газетчики – разносчики новостей.

   – Говорят, в Польше вспыхнуло восстание, а наместник наш польский, наш благородный князь Константин, бежал из Бельведерского дворца в одном халате!

   – Почём ты знаешь?

   – Да все об этом слышали! Думаешь, зачем он к брату в Петергоф помчался? Жаловаться, не иначе. Теперь сидять, смекают, как им с Польшей дальше поступать, а годовщина смерти Александра Палыча – лишь официальный повод встретиться.

   К их столу подошёл военный и вмешался в разговор:

   – Не может быть! Я совсем другое слышал: князь Константин до сих пор героически сражается, наше войско сейчас под его началом находится...

   Это заявление, как и ожидалось, вызвало ещё больший переполох:

   – А кто же, по-вашему, сейчас беседует с государем, с Николаем Первым?!

   Пётр Сергеевич вытянул было ухо, дабы услышать ответ военного, но в тот момент входные двери отворились, и вбежал ещё один газетчик, сообщивший новость, которая надолго отвлекла присутствующих от разговоров о польском восстании.

   – Господа! Сегодня ночью на Малой Морской произошло убийство! Барон фон Штрелиц зарезал женщину!..

   Раздались ответные выкрики:

   – Не может быть, чтоб немецкий барон был убийцей!

   – Да не немец он вовсе, а голландец!

   – Ничуть не бывало – немец!

   – А я говорю – голландец!

   Эта шустрая перепалка закончилась полюбовно и довольно быстро, спорившие пришли к выводу, что «немец» и «голландец» – один чёрт! И впоследствии, лет через семьдесят с гаком, возникали подобные споры, что постепенно привело к переименованию столицы в «Петроград», ибо голландское имя «Питербурх», данное Петром, стало вдруг немецким считаться. А там аккурат и война наклюнулась – первая мировая. На какой фронт солдат погнали? На немецкий. Посему необходимо было немцев, проживавших в Петербурге, истребить, для чего срочно устроили погромы...

   Однако до первой мировой надо было ещё дожить, а тут такая волнующая, такая свежая новость! Все повскакали с табуретов, бросились к тому газетчику, а Пётр Сергеевич, оставшийся сидеть у своего бокала с пивом, призадумался. Как, всё-таки, новости быстро разлетаются! Ну да, у некоторых транспорт поживее, не то, что кобыла его болтливого кучера.

   2.

   Болтливый кучер, незлобивый и улыбчивый, сидевший за другим столом, тоже встал было, хотел было пойти послушать, о чём дальше сообщит вновь прибывший курьер, но граф не дал ему этого сделать.

   – Сидеть! Сам не волнуйся и барышню не волнуй – вишь, как она разрозовелась!

   Анна разрозовелась не от испуга, а от собственных мыслей. Она ведь готовилась к встрече с суженым, а посему тихо пила чай и никого не слушала, то бишь не обращала на происходившее вокруг ни малейшего внимания. Разрозовелась она от приятных мыслей и от горячего чая, не иначе, но Петру Сергеевичу было надобно одёрнуть кучера – чтоб не совал нос в господские дела. Болтлив больно, да и знает многовато. «Отчего это вы, барин, вышли не из того подъезда, у которого я вас высаживал?» Надо бы... поговорить с ним!

   Тут граф, весьма к месту, вспомнил о своей коллекции пузырьков, ведь бутылочки, подаренные химиком, всегда находились при нём. Да и сигары, похищенные у барона, «жгли карман». Кстати, вместе с ними у немца была изъята крупная сумма денег. Обыск молодого финна не дал результатов, тогда как у его дружка преизряднейшая сумма за пазухой оказалась.

   Попросив Анну посидеть немножко в одиночестве, Пётр Сергеевич встал и направился к незлобивому извозчику, который аккурат допивал своё пиво, до самого дна добирался.

   – Пойдём-ка, братец, покурим, ну их, всех этих газетчиков, с их международными сплетнями!

   3.

   На скамейке у трактира было пусто, ибо все гости находились внутри заведения – уж больно интересные беседы там происходили! Снаружи оставались лишь пустые брички.

   – Присядь-ка, я тебя дорогОй сигарой угощу, – сказал кучеру граф.

   Сигары в коробке были все, как одна, красавицы. Жаль, пахли по-разному – Пётр Сергеевич успел капнуть на одну из пузырька, подаренного химиком-бродягой. А улыбчивый возница в заграничных запахах не разбирался, но вкуса той, весьма особой, сигары явно не одобрил. Застыл вдруг, замер неподвижно, выпучил глаза... Улыбаться любопытный простофиля и тут не перестал, так и помер – сидя на скамейке, с улыбкой на устах. Скамейка та была с высокой спинкой, так что не свалился кучер наземь, остался сидеть, продолжая думать о дальнейшем своём пребывании на земле.

   Графу некогда было ждать, пока кучер думать перестанет, пошёл он к бричке, взял оба саквояжа, свой и Анны, переложил их на другую, порожнюю повозку, хозяином которой оказался не мечтательный и вовсе не задумчивый, не сонный, не бормочущий ахинею, а наоборот, весьма живой и энергичный в жестах, шустрый в управлении лошадью возница. Хотя и жутко неприветливый. Глянув на деньги, он тотчас же отвезти графа и его сестру в Петергоф.

   Через пять минут повозка хмурого возницы уносила романтическую парочку подальше от злосчастного трактира, наполненного сплетнями и табачным дымом. Спящая болотная красавица была одета во всё французское. Граф же, побрезговавший гардеробом капитана, не спал. Он то и дело поправлял свои шикарные бакенбарды, кои должны были компенсировать несвежесть кружевной рубашки...

   Пётр Сергеевич снова удалился мыслями от реальности, снова задумался о прелестях природы. Ему не было никакого дела до того случая на Малой Морской – пускай сначала что-нибудь докажут! Слово «дактилоскопия» тогда ещё не существовало, его должны были придумать через три десятка лет, так что графу, вроде, не о чем было волноваться. Вроде. А вот планы на ближайшие пару лет не мешало подкорректировать, что граф и сделал, но ближе к вечеру, когда уже совсем подъехали к границе Петергофа.

   Планы у Петра Сергеевича были самые разнообразные, рассчитанные не на один вариант событий, а на целых несколько. Ибо не знал он точно, как встретит его гостиница. Коли не обманет Свирид Прокофьевич, коли купит в голландской лавке цветов, коли поставит их в номере да коли торжественно встретит их с Анной у порога – тогда один коленкор. А ежели возникнет другая ситуация...

   Кроме всего прочего, Петру Сергеевичу не терпелось узнать, как подействует на него самого содержимое зелёненькой бутылочки. «Неужели же и я попрозрачнею? Неужели стану розовым и смогу пробраться через шифоньер в гости к будущей тёще, к той даме, что посылала мне поцелуи и которая так похожа на царскую фрейлину?!»

   Пётр Сергеевич, сроду не имевший тёщи, так как Авдотья никогда не имела матери, был убеждён, что его в зазеркальном царстве примут с распростёртыми объятиями. Диабазовое сердце уверяло, что та дама не только согласится взять его в зятья, но и откроет ему все свои сокровища, коих у неё пруд пруди. А документально оформлять женитьбу – поди, нет таких порядков в Высокочтимом Имперском Болоте.

   Оставалась лишь одна загвоздка – Анна. У графа не было полной уверенности в том, что она охладела к Юрию Петровичу и что с радостью согласится стать его возлюбленной. Хотя бы на время. А спрашивать напрямик было боязно – так все дело могло рухнуть. Ну, как разнюнится, разъерепенится? Действовать следовало осторожно. Благо, время ещё позволяло.

   Загвоздка, что ни говори, имелась, но в остальном Петру Сергеевичу думалось приятно, он даже задремал минут на десять. И приснилась ему Авдотья, почему-то среди стен цвета фуксии. Точнёхонько такого колера горшечные цветы в зазеркальной комнате, где обитает дама, раздающая воздушные поцелуи кому ни попадя...

   Авдотья в том сне, в том розово-красном интерьере, сидела за прялкой. Она пряла и молчала, а он, её недавно титулованный супруг, пил чай за большим столом, накрытым белоснежной скатертью. Хм! Почему-то на пару с простолюдином, с гостиничным хозяином Свиридом Прокофьевичем. Граф с хозяином гостиницы угощались из золотого самовара, наливали чай в расписные блюдца драгоценного фарфора, а Авдотью в компанию не звали... Да она и не пошла бы! Скромная женщина его Авдотья, чай в чужой компании пить не станет. Разве что наедине с красавцем-мужем, венчанным с нею родным воронежским болотом. И непременно в розово-красном интерьере, непременно среди горшочков с фуксиями. Вот оно какого цвета, истинное счастье! Ради будущего чаепития в розовых тонах Пётр Сергеевич готов был ещё немного пострадать, ещё кого-нибудь убить, но чтобы уж потом никогда не расставаться с дорогой супругой.

   4.

   Недалеко от Большого дворца, почти у самого краснокирпичного здания Императорских конюшен, лошадь унылого кучера сделала остановку по своей собственной воле. Пётр Сергеевич усмотрел в этом знак: надо бы и с этим кучером душевно попрощаться, вдруг что-то заподозрил, вдруг не зря молчал и всю дорогу супился.

   – Возьми-ка, дружок, сигару на память! Как приедешь домой, под водочку и закуришь...

   Затем он расплатился с возницей, схватил оба саквояжа, выпрыгнул из брички и спутнице своей помог сделать то же самое. Путешествие было закончено, оставалось совершить небольшую пешую прогулку. Что само по себе не так уж и плохо, если бы не расстояние. До заведения господина Барского было добрых полчаса ходу. Это налегке! А с саквояжами, да ещё в компании измученной девицы – вдвое больше. Пришлось искать местечко, где можно было бы перекусить и набраться сил для последнего, решающего марш-броска.

   На дворе уже стояла густая темень, время близилось к полуночи, а темнота, как известно, энергии и бодрости не прибавляет. Войдя со своей прекрасной спутницей в близлежащую харчевню, Пётр Сергееевич бросил взгляд на настенные ходики. Так и есть, половина двенадцатого! Тут он вспомнил, что обещал хозяину гостиницы вернуться не позднее вечера, а полночь – это уже никакой не вечер. Хотя, с другой стороны, невезучий хозяин должен быть рад и такому варианту. Когда постояльцев хронически не хватает.

   Граф усадил барышню за столик, заказал прелестный ужин с осетриной, расстегайчиками и вином. В конце ужина Анна попросила чаю, так что и пирожные последовали, и в большом количестве. Львиную долю тех сладостей прикончил, несомненно, Пётр Сергеевич. После ужина пришлось ещё немного задержаться, ибо граф должен был вручить новоявленной сестрице документы на имя Анны Сергеевны Скобелевой – для конспирации. Ведь жених её, Юрий Петрович, «согласно последней информации», пребывал на царской даче также не под своим именем – из сооображений дворцового этикета и с целью минимизации охраны, для экономии казённых средств. Стало быть, невесте князя тоже не мешало проявить хотя бы минимальную предосторожность и предусмотрительность.

   Фея-ангел спрятала бумаги в потайной кармашек французского корсета – по примеру бывшей владелицы платья, усопшей красавицы Аглаи. Что ни говори, а привычки с вещами передаются! Граф давно про такое слышал, да верить не решался. Глядя на все эти манипуляции, он всё больше проникался уверенностью, что жизненный опыт – дело не последнее.

   Выйдя на улицу с саквояжами, парочка снова решила прокатиться, благо напротив ресторана стоял пустой экипаж. До гостиницы добрались заполночь. Пётр Сергеевич, конечно, не мечтал, что хозяин будет ждать его на крыльце с букетом роз, но то, что ему пришлось лицезреть...

   У входа в неказистое двухэтажное здание, где граф изволили проживать последний месяц, параллельно оформляя документы на «сестру», стояла толпа дорогих карет, в большинстве своём медицинских.

   – Вот так сюрприз! – пробормотал запоздавший постоялец. – Неужели же Свирид Прокофьевич так сильно болен?!

   Никто не слышал этого вопроса, но ответ последовал незамедлительно. И не в словесной форме, а в форме торжественного выхода: хозяин заведения появился на крыльце, одетый как на парад, в серо-буро-малиновом кителе с золочёными пуговицами и с ярчайшими пурпурными лампасами. Если бы граф не знал господина Барского в лицо, то подумал бы, что сей пожилой клоун работает конферансье в ближайшем цирке шапито – так нарочито и нелепо он смотрелся. Тем не менее, окружающие отнеслись к хозяину гостиницы с видимым почтением. Находившиеся подле лошадей извозчики дружно поклонились, а один из сидящих в карете господ махнул ему рукой в белой перчатке – в знак приветствия.

   Затем вышли ещё кое-какие господа, расселись по каретам, и вся процессия медленно двинулась по направлению к дворцу. А Свирид Прокофьевич, исполненный важности и невероятного уважения к себе, ещё некоторое время стоял на крыльце, всё махал и махал вслед удаляющимся экипажам... И чуть не плакал от счастья! Потому и не сразу заметил двоих путешественников: мужчину и женщину с парой недорогих саквояжей.

   5.

   В мужчине Свирид Прокофьевич сразу же признал своего недавнего постояльца, злостного неплательщика, наглого вруна и задаваку.

   – Ах, это вы! – с восторгом поприветствовал он гостя. – И где же вас носило, с позволения спросить?

   Пётр Сергеевич почувствовал, что ему не рады. Но дама-то при чём?!

   – Я бы просил вас выражаться повежливее, ведь со мной сестра моя, графиня Скобелева Анна Сергеевна, о наличии которой я имел честь соообщать вам ранее, и неоднократно!..

   Свирид Прокофьевич несколько смутился, но потом пришёл в себя и возобновил свой не весьма дружелюбный тон.

   – Может быть, графине будет неудобно останавливаться «где попало»? Вы у неё спрашивали, прежде чем приглашать в этот, как вы сами давеча изволили выразиться, «мышатник»?

   – Графиня в курсе некоторых... временных неудобств, предстоящих нам... не по нашей воле, но, поверьте, того требуют правила конспирации...

   Услышав ненавистное ему слово «конспирация», ненавистное и уже порядком надоевшее, хозяин заведения взбесился:

   – А графиня в курсе, что за номер уже месяц как не плачено?! Два часа назад истекли все сроки, вы обещали вернуться вечером, а теперь уж ночь, так что я... снимаю с себя всю ответственность по отношению к вам, аннулирую все обязательства и... Словом, увозите свою мебель, забирайте её куда хотите, а я уже пообещал ваш номер доктору, который царского кота лечить изволит! Вот-с!

   Сказав такую длинную тираду, Свирид Петрович скрылся в здании. Пётр Сергеевич, бросив даму, ринулся за ним.

   – Погодите! Вы не можете оставить нас на улице! Если мой номер занят, предоставьте мне любой другой покой, хотя бы «люкс», я всё оплачу, и за прошлый месяц компенсирую расходы, как и обещал...

   Граф вытащил из-за пазухи ворох купюр, которые он так удачно приобрёл прошлой ночью по адресу «Малая Морская улица, дом девять». Но хозяина доходного дома это зрелище не впечатлило.

   – Ха! «Любой покой!» Вы не заболели часом, ваша светлость? Ежели так, то у меня для вас имеются превосходнейшие доктора! Все как есть мои теперешние постояльцы – доктора, да не простые, а титулованные лекари, приближённые к царской фамилии...

   – Хотя бы «люкс», умоляю, хотя бы самый дорогой покой! – не сдавался «ваша светлость». Но хозяину гостиницы, судя по всему, эта настойчивость лишь добавила жестокости.

   – "Хотя бы «люкс»! Да известно ли вам, уважаемый граф, или как там вас правильно называть, что я давеча имел возможность оказать неоценимую услугу медицинскому персоналу императорского эскорта? Их всех, целых двадцать учёных персон, забыли включить в перечень на обслуживание и поселение в здешних гостиницах, кто-то из секретарей ошибку допустил, и, если бы не я... Словом, если бы я не пришёл на выручку этим высокочтимым господам, им пришлось бы возвращаться в Санкт-Петербург, а у Великого князя Константина здоровье не в порядке, не так уж и молод он, cветлейший князь, в медицине нуждается сильно... Да-с! В докторах-с!..

   Граф в отчаянии даже руки заломил:

   – Умоляю, ну пустите нас с сестрой переночевать, хоть в каморке, хоть где-нибудь...

   – Ничего не выйдет! Больше никаких вам попущений! И спрячьте свои деньги! У меня этих денег теперь будет целая прорва! Нынче господа-врачи отбыли во дворец на ночной консилиум, а к утру вернутся и потребуют заслуженного отдыха, так что духу до той поры чтобы вашего здесь не было! Мне теперь подозрительные личности тут ни к чему, а не послушаетесь моего совета – прикажу околоточного позвать!

   Пётр Сергеевич собрался было ещё что-то возразить, но хозяин гостиницы вдруг помчался вдоль по коридору – в ту сторону, где вырисовались фигуры двоих рабочих, несущих на ремнях... Зеркальный шифоньер! И самым неприятным оказалось то, что, не выдержав ночного холода, в коридор с улицы вошла Анна. Увидев шкаф, она взбледнула, то есть сразу же утратила всю свою розовость. Теперь розовая фея походила на не докрашенную, но почему-то всё же выставленную для продажи фарфоровую куклу.

   – Ах!.. – только и сумела вымолвить вошедшая.

   Граф почувствовал лёгкую лихорадку.

   – Любезные мои, – обратился он к рабочим. – Не могли бы вы сказать, куда вы направляетесь с моей мебелью?

   – Велено в подвал нести, в чулан, – ответил один из тяжелоатлетов в холщовой робе.

   – Но ежели мебель действительно ваша, вы можете сами отнести её, куда только вам заблагорассудится! – хохотнул его напарник.

   Граф сунул им денег и приказал на время удалиться. Налегке. С тем чтобы вернуться чуть попозже и продолжить переноску тяжести в подвал.

   – Мы с сестрой хотели бы пообщаться с... То есть, мы хотели бы постоять чуток рядом с маменькиным подарком, ибо этот шкаф – наша семейная реликвия! А потом можете выполнить указание вашего хозяина, будет даже неплохо, если данный шифоньер немного постоит в чулане, ибо... В этот поздний час нести его нам решительно некуда!

   Рабочие переглянулись, поставили шкаф на пол и молча удалились. Теперь семейная реликвия стояла прямо посреди гостиничного коридора, в компании усталой парочки.

   – Что всё это означает? – первой подала голос фея. – Выходит, вы всё это время вы... Знали?!

   – Что я знал?

   – Вы всё время знали, где находился мой шкаф?! Кто вы на самом деле?! И где мой Юрий Петрович?!

   Граф собирался ответить в своей обычной манере – легко, пространно и не по существу, но неожиданно поверхность зеркала покрылась рябью и туманом. Когда туман рассеялся, в глубине уже такой знакомой комнаты замаячила красавица в летах, похожая на фрейлину. Легка на помине! На этот раз лицо её было сурово, глядела она исключительно на Анну, а графа игнорировала, из чего тот заключил, что воздушных поцелуев, вероятно, не дождётся. Дама, между тем, начала вещать:

   – Анна, как ты могла так поступить? Что ты себе напозволяла?! Объясни, пожалуйста, почему мой шифоньер не в институтском флигеле?!

   – Маменька, простите, я не думала, что всё так обернётся!..

   – А где зелёный эликсир? Прими его и тотчас же ступай ко мне! Тотчас же!..

   Фея-ангел побледнела ещё больше:

   – Его нынче нет при мне... Моё платье... Оно осталось в столице, там, где мы ночевали... А пузырёк был привязан к поясу...

   Дама нахмурилась.

   – Я велела тебе ни на миг не расставаться с эликсиром! У сердца надо было его носить!.. У сердца!..

   – Но я была так измотана, так устала, потому и заснула, потому и не заметила, как платье унесли в стирку...

   – Ты глупа-а-а... – молвила «маменька». – Ох, как глупа-а-а... Что ж, оставайся там, где пребываешь, навеки оставайся... Меня ты больше не увидишь! Не смей ко мне приближаться, не смей! Ты мне больше не дочь!

   Видение исчезло, шкаф сделался обычным. Граф хотел было утешить сиротку, пару секунд назад лишившуюся мамы, но та дёрнулась от него словно чёрт от ладана, зарыдала и бросилась к выходу, то бишь дала стрекача. А Пётр Сергеевич стал беседовать с самим собою.

   – Хм! И правда глупа! Дура редкая! Придумала бы что-нибудь приличное из уважения к родительнице, а то: «Его нынче нет при мне!» Была бы похитрее, так и не разгневала бы старую дворцовую крысятину, а там, глядишь, и бутылочка нашлась бы!

   Он достал из тайника в камзоле зелёный пузырёк, полюбовался им, спрятал обратно и продолжил словесные упражнения.

   – Хм! Распустила сопли! Я тёщи, может быть, лишился – и то ничего, жив-здоров, не рыдаю... Хотя, почему «лишился»? Берусь уладить этот инцидент...

   Вернувшеся грузчики решили, что господин, поссорившись с сестрой, немного помешался. Они несколько минут стояли молча. Им было интересно. Под влиянием того молчаливого сочувствия Пётр Сергеевич вдруг ощутил, что в голове его рождается идея...

   Глава 12.

   АРЕСТ

   Выговорившись перед шифоньером и на всякий случай послав ему поцелуй, Пётр Сергеевич кивнул тяжелоатлетам в робах, и те продолжили свой путь, уже с поклажей, по направлению к чулану, то бишь в подвал. Правда, для этого пришлось им снова заплатить, так как сентиментальный простой в их планах не значился.

   Граф проводил грузчиков до самих дверей чулана, дабы убедиться, что таковой существует, и что замок на двери обычный, пустяшный, почти такой же, как был в его номере. Несостоявшийся «зятёк» не терял надежды пообщаться с «тёщей» с помощью бутылочки, но знал он также, что в щекотливых предприятиях спешка неуместна. Сначала надо было хорошенько изучить всю близлежащую местность – на момент её просматриваемости и контролируемости. Не хватало ещё рядом шпиков, когда придётся пить из зелёненького пузырька и лезть сквозь зеркало!

   Пётр Сергеевич вышел на ночную улицу, огляделся по сторонам и лишь после этого пошёл в обход здания гостиницы. Если её можно было так назвать. В начале девятнадцатого века неказистые, хотя и двухэтажные строения гостиницами называть было не принято. И более респектабельные заведения не часто удостаивались такого титула, куда привычнее было словосочетание «постоялый двор». Пётр Сергеевич несколько раз обошёл вокруг здания, прежде чем успел выяснить кое-что полезное для себя. После некоторых рассуждений ему удалось придти к выводу, что ранее утра проникнуть в чулан никак не удастся. А посему граф, исключительно пешим порядком, двинулся в сторону обыкновенных человеческих жилищ, где и обрёл ночной покой за незначительную мзду. А наутро он снова ходил кругами вокруг здания, принадлежавшего бывшему крепостному, а нынче архиважному и сильно задравшему нос обладателю постоялых дворов господину Барскому.

   6.

   Свирид Прокофьевич, в это же самое время, стоял на крыльце и нетерпеливо всматривался в туман, неожиданно окутавший не только его владения, но и всю округу. В ясную погоду его взор мог бы охватить очень многое, вплоть до Большого дворца. Хотя, другие солидные постройки, Коттедж Марии Фёдоровны, например, да и ещё целых пять дворцов и двенадцать парков, имевших не меньшее значение для истории, чем Лувр и Тауэр, или, скажем, резиденция Марии Медичи, всё равно остались бы в зрительной недосягаемости.

   Вскоре на молочном горизонте выросла лошадная подвода. Именно подвода, а не карета и не бричка. Свирид Прокофьевич был уверен, что сей холопский транспорт проедет мимо, но такового не произошло.

   – Вы и есть Свирид Прокофьевич Барский? – спросил извозчик, резво соскочив со своего места.

   – Я-а-а-а-а-а... – неуверенно и хрипло пробасил спрашиваемый.

   – Тогда потрудитесь отдать вещи, лежащие у вас на сохранении!

   Извозчик предъявил личные бумаги. Им оказался высокопоставленный инкогнито – императорский курьер, переодетый по-простому из соображений секретности. «Снова конспирация, будь она трижды неладна!» – подумал хозяин доходного дома, но вслух лишь вежливо откашлялся, продолжая вчитываться в пару строк, которые любой гимназист осилил бы за две секунды.

   – Так я пройду на второй этаж? – вкрадчиво спросил лже-извозчик.

   – Конечно-конечно!

   Хозяин заведения жестом указал на входную дверь и, пропустив гостя вперёд себя, смиренно засеменил следом...

   Уже через полчаса все вещи, оставленные накануне царскими врачами в помещении для багажа, переместились на подводу.

   – Вот небольшая компенсация за труды и потраченное время, – сказал курьер, передавая Барскому действительно небольшие деньги.

   Недоразумение, связанное с беспризорностью императорского медицинского эскорта, было исправлено с надлежащей такому случаю быстротой. После ночного консилиума все доктора были с извинениями перемещены во дворец Марли, а за их вещами, уже утром, был выслан личный адъютант его императорского величества государя Николая Павловича. Иначе и быть не могло! От настроения врачей зависело не только лишь здоровье, но и жизнь благословеннейшего суверена – такой порядок существовал всегда, во все века, потому и курьер за вещами был послан более чем солидный.

   Инцидент уладился, подвода тронулась. Глядя вслед удалявшемуся посыльному, Свирид Прокофьевич уже не плакал и не делал прощальных жестов. Он внутренне негодовал. В кои-то веки, после огромного перерыва, судьба улыбнулась ему, но оказалось, что улыбка та была неискренней. Гостиница снова пустовала! Хоть криком кричи, а не докричишься... И главное – жаловаться некому. А ведь обещали на приём пригласить, царским обедом попотчевать грозились, один из докторов самолично обещал, и визитку свою оставил – на тот случай, ежели господину Барскому вдруг взбредёт появиться в Петербурге и где-то переночевать. Как же, жди, пустят к себе в дом эти лицемеры и подлые обманщики!

   Понявшись в контору и, по обыкновению, запершись на два оборота, Свирид Прокофьевич залпом выпил треть бутыли водки, чего с ним давненько не случалось, и начал, на чём свет стоит, крыть власти, не давашие ему почувствовать себя человеком.

   – Самодержавие проклятое! Уф-ф-ф... Держиморды!!!

   И так далее. И прочее. Ежели бы стены заведения не были такими толстыми, кто знает, не услышал ли бы кто-нибудь сии ругательства. Возможно, дворцовым ищейкам пришлось бы даже усилить охрану...

   7.

   Совершенно в ином настроении, деловом и весьма лояльном по отношению к государю, расхаживал вокруг того же здания тайный граф, Пётр Сергеевич Скобелев, в миру Пётр Болотников. В ту минуту «их светлость» огорчало лишь одно: неясность планов хозяина гостиницы. Ну, как Барскому захочется появиться у заветной двери, ведущей в подвальный чулан, как раз тогда, когда и ему, графу, будет угодно туда войти? Какой из этого конфуз мог бы получиться! Глянув на окно второго этажа, на то, которое, по его сведениям, принадлежало кабинету, Пётр Сергеевич от радости чуть на завыл: Свирид Прокофьевич был у себя, в конторе, а не слонялся по подвалам, не стерёг чужих шкафов, находящихся в чуланах! Господин Барский по-простецки стоял у подоконника и тупо пялися на петергофский пейзаж. В следующий же миг граф сорвался с места и устремился за угол, по направлению к крыльцу гостиницы. И далее, по коридору, ведшему в подвал, он передвигался с не меньшей скоростью.