Текст книги "Болотная Империя (СИ)"

Автор книги: Анита Фрэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

   – Не сменю. В Смольный еду. Аккурат туда и направляюсь.

   – Дело там какое, али...

   – Еду родственницу проведать.

   – Эка напасть! Все нынче повадились родственников проведывать, как перед концом света, будто боятся, что не успеют свидеться. Вот даже к императору – и то с визитом родственничек едет...

   На том дебаты могли бы завершиться. Кабы не сломалось колесо.

   – Тьфу, ты, нелёгкая, везёт же мне сегодня! Уже второе колесо за один день, а ведь бричка новая... Не поверите – новьё!

   Что бричка новая и колёса новьё, у Петра Сергеевича сомнений не было. Граф Скобелев знал толк в бричках, ибо, как это ни странно, сам ещё недавно работал кучером, пока графский титул за ним не закрепился – официально, на бумаге с вензелями. Волокита с обретением вензеля и фамилии была страшная, вот уж намаялся он с этими бумажками! Нотариус попался – зверь.

   Пётр Сергеевич по жизни не обладал чрезмерными амбициями, но без графского титула ему к Смольному приближаться никакого резона не было, не дали бы ему свидание с благоприобретённой сестрицей, а уж чтобы вывезти её куда-нибудь на целую неделю – этого точно не позволили бы. Нравы и порядки в Смольном существовали строгие, одинаковые для всех. Родители видели девиц раз в год, по праздникам, да и то не всякий год. Об этих нравах тайный граф Скобелев знал не понаслышке – ведь он успел там поработать, перекрасившись для такого случая в брюнета. Исполнял он и должность истопника, и на разных прочих чёрных должностях работал, включая извозчицкую. Ещё тогда шпионить научился, так что сыщицтво было у него теперь в крови. Плебейская работа не оказалась без толку: благодаря длительному шпионажу в институте, он теперь планировал отхватить солидный куш. Посредством фальшивой сестры, согласно фальшивым же документам, якобы подтверждавшим их, якобы кровное, родство.

   Граф снова размечтался, хотя уж было далеко не утро. Ему не терпелось обнять новоявленную родственницу, подержаться хотя бы за локоток, зарыться, чисто по-братски, в пахнущие юностью кудри... И это при живой жене! Да, граф Скобелев был, хотя и тайно, хотя и не вполне официально, но женат. Новоиспечённый дворянин, несмотря на всю свою молодость и блондинистость, был персоною довольно тёмной. Кстати, то, что не совсем родственником приходился он сестре, совсем почти не родственником, лишь ему одному было теперь известно. Нотариус, оформивший бумаги, тут же почил о Господе. Говорят, от сердечного приступа, редкий пьяница был тот нотариус. Хотя мог бы ещё пожить, кабы не снотворные пилюли.

   Словом, титул графом был приобретен преступно и незаконно, и за совсем не большие деньги. Сестра-блондинка, получалось, была куплена им за купюры, как проститутка, которая, ко всему прочему, об этом факте даже не догадывалась. Пикантненькая ситуация! А посему необходимо было действовать быстро и ювелирно точно, разными хитрыми способами и увёртками заставить мнимую, но богатую сестрицу как можно скорее забыться в его объятиях и согласиться на все условия. То бишь наследством поделиться.

   6.

   От сладострастных помыслов граф разомлел, утратил нить беседы с кучером, потерялся в чувствах и в результате, в один чудесный миг, почувствовал нужду встряхнуться. Да и по нужде сходить не мешало. Словом, когда колесо сломалось, он не разгневался, а, наоборот, воспрянул духом, а заодно и всеми мускулами, ибо поразмяться после однообразной тряски на самодельных рессорах отнюдь не лишнее.

   Пётр Сергеевич сбросил дождевик, благо дождь уже переставал, закатал рукава и начал во всю прыть помогать вознице, что снова привело незлобивого кучера в восторг. Экий барин сноровистый и простой души человек!

   А в скором времени и крупную подмогу Бог послал – цыган на разукрашенной лентами и сушёными букетами шестиколёсной кибитке.

   Цыганский фургон может вмещать гораздо больше пассажиров, нежели покажется на первый взгляд. Когда он остановился, из него высыпала, поди, целая деревня – и ну тоже помогать, причём, бескорыстно. Дочери барона понравился нарядный белобрысый юноша, попавший в невыносимое, на её взгляд, положение.

   Пока цыгане с незлобивым кучером ставили колесо, граф перекинулся словечком и улыбками с баронской дочкой, которая, к тому же, была кормящей матерью.

   От младенца и от матери пахло давно забытым домом. Давненько не общался граф накоротке с женским полом! Иначе не размечтался бы он так фривольно и непростительно о не принадлежавших ему дамских прелестях, о чужих девицах, которые, как таковые, и не нужны были ему вовсе, ему были нужны исключительно их деньги. Только деньги могли спасти его далёкую супругу и единокровное чадо от нищеты и вымирания, только очаровательно шуршащие бумажки могли дать воспитание и образование их отпрыску, который был таким же блондинистым, как и папаша.

   Тут странное, однако, дело получалось. Ежели супруга, покинутая графом не по доброй воле, а в силу обстоятельств, была такой же жгучей брюнеткой, как и цыганка, то и чадо должно было родиться не белобрысым, а брюнетистым, вот, например, как цыганкино чадо. Однако ж вышло редкое хитросплетение: ребёночек Петра Сергеевича родился беленьким, весь в отца расцветкой пошёл, да и личиком копия.

   Все усматривали в этом странный знак, все, кроме местной колдуньи. В воронежской губернии, где когда-то находилось имение родителей новоиспечённого графа Скобелева, в миру – Петра Болотникова, была одна гадалка на несколько деревень, она же ворожея, она же добрая волшебница, она же злая колдунья. Ворожея-то и разъяснила всё. По её мнению, белобрысый помещичий сын был только телом родительский, а душою походил он из болота, из того, что за околицей, уже всё высохшее, едва-едва обозначалось. Словом, родители Петра Сергеевича лишь произвели его на свет. А раз душою он из болота – значит «болотнянин», персона, родственная лешему, водяному, русалкам и прочим видимым и невидимым волшебным тварям. Интересно, что и фамилию он получил «Болотников» – как раз такая, по совпадению, была у его родителей!

   По легенде, рассказанной колдуньей, болотняне рождаются раз в тысячу лет, и не просто так рождаются, а якобы для истинного счастья, для несусветной земной любви. Снаряжают их на этот свет все жители болота – те, что до поры, до времени ночами шастают по кочкам и трясинам, мелькают в виде зелёных огоньков. Так их полумёртвым душам легче обретаться рядом с людскими селениями.

   Болотные жители, видимые глазом ночью и невидимые днём, раз в тысячу лет тосковать начинают. Оно и ясно: жизнь на болоте скучная, бедная на удовольствия. За тысячу лет так успевают натосковаться, что тошно им делается. Вот и выбирают для получения истинных удовольствий представителя – Главного Болотнянина, самого светящегося, самого могучего в болотной страсти, в своей веками не растраченной удали. Ради него они все окончательно гибнут, то бишь напрочь исчезают, передав ему одному до скончания века всю свою жизненную силу, как уже стало модно говорить – «энергию». Благодаря той совокупной силе, и рождается из болота раз в тысячу лет один-единственный плотский человек, а болото через постепенно высыхает.

   Среди людей продолжает Главный Болотнянин свой жизненный путь, где ему предстоит найти себе пару, и совсем не обязательно болотного происхождения. Можно с дочкой лешего сойтись, а можно и на простой крестьянке жениться, лишь бы была пригожа и характером не противна.

   Уже в ранней молодости, в самой что ни на есть юности находит Болотнянин себе пару, а колер его масти всегда светлый, поелику болотный совокупный cвет всегда могуч есть. Поэтому девица, выбранная болотнянином, какой бы масти ни была сама, неизменно рождает белого пушистого младенца – чисто тебе альбиноса! А уж что мужская сила у Главного Болотнянина могучая, так тут и говорить нечего.

   У будущего графа Скобелева, у Петра Сергеевича Болотникова, сызмальства было крепкое понятие о земной любви. Уже лет с тринадцати-четырнадцати покорял он сельских баб, всех подряд, невзирая на стать и возраст. Были на его счету и пожилые вдовы, и юные девственницы, которые должны были благодарить судьбу, что он до них снизошёл и научил всяческим ласкам и премудростям. Самой благодарной ученицей была Фросенька, дочь вольного поселенца-казака. Та отдавалась с большим прилежанием. Но не телесно, а только душой. Ей страсть как нужны были иные, чисто житейские премудрости, коих она много подозревала у своего дружка. Даже сам он всего того не подозревал, что про него подозревала Фросенька. И сильно уважала его за это!

   И цель в жизни у Фросеньки была, в отличие от остальной деревенщины – она мечтала устроиться в столице. Ежели не замуж, то хотя бы в горничные пойти. Пётр Сергеевич всё это ей обещал, правда, сам долго не зная путей выполнения своих же собственных обещаний, но надежду всякий раз давал, при каждой встрече, чем заслужил несколько уроков стрельбы на пистолетах. У Фросенькиного отца, у героя наполеоновской войны, много трофейного оружия в избе хранилось.

   А тут, опять же по хитрому сплетению особых обстоятельств, приехал к ним в деревню некий капитан. Будто бы из Петербурга, будто бы тоже герой войны с Наполеоном, будто бы весь в поисках друзей-однополчан. По его словам выходило, что «сам-то он, по счастливой случайности, богат и желает облагодетельствовать двойку-тройку, а то и десяток, своих сослуживцев, которые, скорей всего, неимоверно бедствуют». Многие верили этим россказням, особенно Фросенькин отец и родители Петра Сергеевича. Зародил в них капитан надежду – крепкую надежду на устройство обоих «неразумных чад» в столице.

   Родители Петра Сергеевича со вздохами слушали его рассказы и не единожды молили пристроить сына. Хоть куда-нибудь, лишь бы в Санкт-Петербурге.

   – Сказывают, будто в столичных лавках лишь ярославские приказчики в цене, – грустно приговаривал отец Петра Сергеевича, отхлёбывая из блюдца.

   В этом месте гость возмущался:

   – А нечто ваш отпрыск в приказчики-то пойдёт? Чай, не крепостной он, а помещицкий сынок! Я же вижу: и стать у него есть, и соображение в глазах светится! Ему подавай что-нибудь возвышенное, не иначе!

   На то родители ничего не отвечали, только согласно крякали. И так всякий раз, во всякий приезд «сослуживца». Мол, оно-то, конечно, не к спеху, но ежели что...

   Кому-кому, а Петру Сергеевичу действительно было не к спеху. К двадцати годам он успел переспать со всеми девками села и округи, стал подбираться к соседним деревням, ночи по две, по три к ряду пропадать неведомо где. При богатых родителях его и в армию-то не забрили, продолжал гулять.

   7.

   Девки от Петра Сергеевича «сатанели», души в нём не чаяли – он их завораживал не хуже самой сильной ворожеи, гипнотизировал взглядом. Не было у него чёрного глаза, но зато был маленький, голубенький, пронзительный – чисто бриллиантик! От этого насквозь прожигающего взгляда они и столбенели.

   Родители нисколько не отчаивались, мол, пущай дитё радуется жизни, пока мы живы. Но один-то раз пришлось им поволноваться. А всё потому, что встретил болотнянин судьбу свою, и не в Санкт-Петербурге, как они мечтали, а недалеко от их поместья, в лесу, при переходе из деревни в деревню, от одного сеновала к другому.

   Встретилась Петру Сергеевичу на лесной тропинке девка чёрной масти, которая от его взгляда не остолбенела. Он сам от её чёрных глаз окаменел и вслух подумал: «Моя!»

   Встретились они с Дуняшей, то бишь с Авдотьей Кочкиной, на сочном лугу, который странным образом располагался меж двумя высохшими болотами и назывался Праздничным. Дуня врял ли слышала его слова, так как находилась далеко, за пятьсот саженей, но понять, что сказал суженый, поняла, подбежала к нему, стала целовать...

   Растворились они друг в друге, а когда узнали имена, тут уж оба воскликлнули:

   – Мой!..

   – Моя!..

   А луг ночной был светлым и ярким, куда ярче снов и полуночных грёз, в которых они до этого часто виделись, но как бы издали, не разглядывая лиц друг друга. И пели им лесные нимфы, и плясали им русалки, примчавшиеся с ещё не высохших болот, и завидовали им все волшебные невидимые твари, завидовали...

   – Ты пошто своё болото бросил? – кокетливо спросила Дуня. – Али разонравилось?

   – Сама знаешь почему, не притворяйся, я всю жизнь искал тебя и вот... нашёл... А болото мне уже не нужно, не вспоминай его...

   Авдотья ласково улыбнулась.

   – В округе много о тебе толкуют. Хороший ты, добрый... И болото твоё хорошее было, зря ты о нём так... А я своё болото уважаю, оно меня в люди вывело, с тобой вот познакомило. Меня на кочке после рождения нашли, оттого я и Кочкина. А родителей у меня никогда не было – добрые люди подобрали, вырастили... Избу построили...

   Так Авдотья-болотнянка стала женой, хотя и незаконной, Петру Сергеевичу. Других помещицкому отпрыску уже не надо было. Вот и выходило, что женат он – их с Дуней повенчали родные, хоть и давно высохшие, болота. На Праздничном, на Венчальном лугу повенчали!

   Стал будущий граф наведываться только к молодой своей жене, другие избы и сеновалы стороной обходить. Её дом стал и его домом. У родителей он себя дома более не ощущал.

   Когда Авдотья понесла, родители Петра Сергеевича за голову схватились. Они уж было собрались имение продавать, в Санкт-Петербург переселяться, а сын им:

   – Продавайте имение, ежели хотите, а у меня теперь тут своя семья! И имение своё есть, правда, небольшое – изба да двор с несколькими курами. Отправляйтесь в Петербург без меня, можете Фросеньку с собой взять вместо дочери, тем более что обещал я ей найти место в столице!

   Убитые таким ответом, кинулись родители в ноги к капитану, в очередной его приезд, а тот и говорит им:

   – Хитростью надо парня из деревни выуживать. Скажите, что он должен сам на свою семью зарабатывать, коль уж обзавёлся, а для этого ему надо непременно ехать в столицу. А жена незаконная никуда не денется, дождётся, если любит. Поедемте, поедемте, нечего раздумывать! Вместе карьеру будем делать вашему сыну, помогу чем смогу. У меня на Невском проспекте знакомый французишка есть – аккурат намылился свою лавку продавать и во Францию, на родину ехать. Недорого продаст, я посодействую, чтобы с вас взял недорого!..

   В общем, уговорили они, все втроём, Петра Сергеевича. А частый гость, то бишь капитан, обещавший устроить все дела в столице, обещание своё не выполнил: бросил их ещё в самом начале, ещё когда они на все деньги, вырученные от продажи имения, лавку на Невском приехали покупать. Бывший частый гость не встретил их в условленном месте, оставил на произвол судьбы, исчез бесследно. Пришлось горемыкам на скорую руку убогую мелочную лавчонку на окраине столицы брать – и на неё-то едва хватило! А уж чтобы на Невском проспекте обосноваться – на такую цель в десять раз больше требовалось средств, да и не русскими, а французскими деньгами, и шельмец лже-капитан об этом прекрасно ведал. Как выяснилось позже, он с продажи имения Болотниковых громадную комиссию получил!

   8.

   Вместо того чтобы разбогатеть, родители Петра Сергеевича беднеть начали – лавка невыгодной оказалась. А кабы и выгодной была, то всё равно не знали бы помещики как с ней управиться, ведь в городской торговле наука и хватка особая требуются. Капитан божился, что научит торговать, да только его след простыл, адреса даже не осталось.

   Правда, Пётр Сергеевич очень скоро адрес тот выведал – через Фросеньку, которая случайно в их лавку заглянула, и не за лентами-кружевами, а за... ветошью для чистки пистолета! Пистолет ей был теперь зело нужен, так как капитан и её обмануть успел: обещал в благородное место пристроить, а пристроил в содержанки к одному развратному купцу. Да ещё и всю вину на неё свалил, мол, пьяная была, отдалась первому встречному!

   Постепенно вышло так: купец-развратник Фросеньку бросил, надоела она ему, и стала она работать на капитана. Весьма исправно работала. Он её, ещё раньше чем Болотниковых, из деревни выманил, отца заставил бросить. От неё-то капитан не сбегал, ибо нужна она была ему – в качестве девицы «по особым поручениям».

   После встречи с Фросенькой Пётр Сергеевич затаился, нарочно не стал адрес злодея родителям показывать – не счёл нужным! Ну, не хочет гость их бывший видеться, так пусть его. Затаиться-то затаился, но и пригорюнился изрядно, ибо почувствовал, что сердце его... каменеет. Но уже не от любви, а от ненависти к самому себе. Горько стало, что послушался дураков и купился на порожние обещания. Не умерли бы они с Дуней в деревне, выжили бы, земля всяко прокормит.

   Фросеньку он отговорил от отчаянного поступка, не велел пока мстить капитану, велел ждать более удобной оказии, для гораздо более изощрённой мести. Да и жаль было её отца-инвалида, добродушного служивого. Вдруг какую ошибку допустит дочка – не дождётся ведь калека её домой, и похоронить его будет некому.

   А своих родителей Пётр Сергеевич постепенно начал ненавидеть. Этих твердолобых простофиль ему было не жаль, ничуть не жаль, нисколечко, тем более что простофили сподобились угробить его союз с Авдотьей. Скрытая ненависть к родителям росла. И вот, в один прекрасный день надоело сыну неудачников наблюдать, как пустеет ящичек с деньгами в лавке, забрал он как-то вечерочком весь остаток из кассы и.... был таков! Отца с матерью такой поступок сына на тот свет загнал – оба умерли от удара, почти одновременно. А сынок, сняв на похищенные денежки подвальчик, купил себе два камзола, десяток кружевных рубах, туфли с перламутровыми пряжками да ещё много чего. А на оставшиеся купюры бумажку фальшивую выправил у нотариуса – назвался близким родственником генерала и потомственного дворянина Скобелева. При Николае Павловиче эдаких героев «пруд пруди» в России проживало, ибо времена были не менее военные и героические, чем при убиенном Павле Первом.

   Нотариус был выбран не случайный: именно он оформлял бумаги по продаже болотниковского имения. Пётр Сергеевич разыскал и его тоже, не одного лишь капитана. Отыскал, использовал в своих целях и... убил. Подсыпал в водку яду. А вся округа потом судачила: мол, пьяница был нотариус, вот сердце и не выдержало!..

   С кончиной нотариуса на руках Петра Сергеевича новая кровь появилась. И отцеубийцей он себя не считал. Не суди, да не судим будеши! Ежели дворцовым сыновьям вольно папашу шарфиком душить, а потом сразу на престол cадиться, в помазанники Божии записываться, то и ему подобное, хотя и менее пафосное, преступление простительно. Не взял бы он этих денег, так родители всё равно бы погибли – всё к тому шло давно. Погиб бы и он, а Дуня так и не узнала бы ничего, ждала бы, плакала. Не хотел он для жены такой судьбы. Он хотел пировать с ней при свечах – как это делают графы с графинями...

   Словом, хоронить себя Петру Сергеевичу было отнюдь не к спеху. Он защитился, как сумел, выжил и дальше жить надеялся. Вернуться к Авдотье надеялся, и не с пустыми руками. В столице ведь можно не только в коробейницких лавках зарабатывать. Но сначала надо было капитана навестить – по старой памяти, спросить дельного совета. Не у кого больше было спрашивать, как у губителя всей болотниковской семьи. Вынул новоявленный сирота из сокровенного местечка бумажку с адресом, тайно сходил в то место, разведал, что за промысел у капитана. Оказалось, что публичный дом, заштатный бордель, дом терпимости. Да не один, а несколько. Все давешние подозрения подтвердились в точности!

   ЧАСТЬ ПЯТАЯ

   « ДВА ЦВЕТНЫХ ПУЗЫРЬКА»

   1.

   Переломил себя Пётр Сергеевич, воспользовался адресом, пошёл на поклон к тому ироду, который семью его уничтожил. Прикинулся дурачком, поплакался про родителей, попросился в помощники, мол, некуда больше идти: в столице все чужие, а уехать не на что.

   Капитан сделал вид, что сразу не узнал просителя. Потом фальшиво заулыбался, достал из буфета початую бутылку водки, налил две рюмочки.

   – И кем же ты хочешь у меня работать?

   – Для начала... зазывалой!

   Капитан не усмотрел в прошении ничего дурного. Зазывалой, так зазывалой! Не забыл ещё, видать, в каком образе сам недавно выступал, пока дело своё главное не начал. К чему скрывать: зазывал он в столицу наивных помещиков, заставлял дешёво продавать имения, покупать невыгодные предприятия, а проценты с каждой сделки в кармашек клал. Но, как известно, и на старуху бывает проруха, и на всякого ловкача хватит мудрости у того, кто пожелает отомстить. Не так прост был проситель, сидящий перед капитаном, хотя и молод. Пётр Сергеевич хотел не только работу получить, но и отплатить обидчику.

   – А отчего ты раньше не воспользовался моим советом, данным тебе ещё в деревне? Почему не отправился в столицу заблаговременно, не устроился в Смольный истопником? Там аккурат место освободилось – печник куда-то делся. Я правильно тебе советовал, а ты упёрся: уж лучше буду родителям в лавке помогать!

   И действительно, Пётр Сергеевич вспомнил то предложение, но вспомнил также, почему не принял его. Причина была вовсе не в стремлении помогать родителям, а в том, что он успел наслушаться легенд про «гиблое место».

   Гиблым местом считался берег Невы, где сперва смолу варили для кораблей, потом выстроили монастырь Воскресения Христова – вокруг одноимённого храма, а позднее и женский институт туда определили. Ходили слухи, что в зданиях «монастырского института» кишмя кишели привидения. А однажды живой человек пропал, да не один, а целых двое. Вышеупомянутый печник не сбежал и не удавился, а пропал бесследно – в чулане хозяйственного флигеля, в ходе поисков пропавшей там ещё раньше ученицы. Та ученица-восьмилетка была из числа «кофейниц», из тех, коим полагалось носить кофейные, то бишь коричневые платьица, и звали её Шурочкой. Шурочка Воронина, ученица младших классов, была посажена в чулан за кражу хлеба на кухне. Её туда «на пару часиков» определили, для острастки, а когда немного погодя открыли дверь... Девочки там не оказалось!

   А вслед за Шурочкой пропал и печник, которому было поручено основательно порыться среди той чуланной свалки и, во что бы то ни стало, найти пропажу. Многие барышни видели из окон дортуаров, как он входил во флигель, а вот выходящим его не видела ни одна. До самой ночи не возвращался печник, да и наутро нигде не появился. Кинулись к чулану – а дверь его, поди ж ты, оказалась запертой на ржавый висячий замок. Тот замок выглядел чуднО, да и вообще неизвестно откуда взялся. По всей физической видимости, его лет сто как не отпирали. С того света прислан был тот замок, не иначе, судачили барышни.

   Пётр Сергеевич не преминул рассказать о своих тогдашних страхах капитану, но тот лишь посмеялся:

   – Если будешь слушать всё, что люди говорят, пропадёшь. Запомни: верить сейчас никому нельзя, особливо тем, кто по деревням разъезжает, столичные сплетни разносит...

   – Запомню... – зло прищурившись, процедил проситель.

   И снова не почувствовал капитан ничего дурного, не заметил ни капли яда в тоне Петра Сергеевича.

   А Пётр Сергеевич был зол и рад одновременно. Приняли его в услужение, но с условием, что он будет не только клиентов завлекать для «салона любви», но и проявит личную смекалку. Заведение нуждалось в пополнении, требовались новые барышни, девицы чистые, ещё никем не пользованные, а дамочки лёгкого поведения, к которым относилась теперь уже и Фросенька, постепенно переводились в категорию малого спроса, с понижением в жаловании.

   – Непременно девственницы нужны? – удивился тайный граф. – Где же я их буду вам искать, чем заманивать? В городе ведь сеновалов нет...

   – А голова тебе на что дана? – гыкнул капитан. – Устройся в Смольный на любую должность, хоть на самую малоденежную!

   – Так вы из Смольного девиц желаете набирать?! Нешто такое возможно?

   Гиблое место на просмоленном берегу к тому времени славилось уже не столько привидениями, сколько жёсткими порядками, установленными для девиц: с родителями видеться только после получения особого разрешения, то бишь практически никогда, питаться чуть ли не водой и хлебом, изнурять себя учёбой до полусмерти, а вставать – чуть ли не с петухами! Холод в дортуарах был такой, что в Петропавловской крепости карцеры теплее.

   Богатым смолянкам жилось чуть получше, благодаря родительским деньгам, но правила выхода за пределы учреждения оставались равными для всех: только парами, только строем, да и то изредка. Ежедневные прогулки ограничивались пребыванием на институтском дворе, под надзором воспитательниц и немногочисленной прислуги.

   2.

   Когда-то, в самом начале, сразу после основания заведения, ещё в екатерининские времена, институтки чувствовали себя истинными барышнями, учёными и благородными. Тогда ещё такого воровства не было, воспитатели и прочая командная шушера не грели руки у императорского камелька, не воровали казённый харч и не издевались над подопечными, ибо тоже набирались из благородных. Но всё течёт, всё меняется. На дворе стоял 1830-й год! Не благородную, а казарменную жизнь вели теперь институтки. Впрочем, как и вся страна. Единственной отрадой для воспитанниц были регулярные императорские балы, на которые возлагались большие надежды: там можно было найти завидного жениха или покровительницу из числа фрейлин.

   О Смольном ходили разные слухи, всё больше таинственные, поэтому все молодые люди, все потенциальные женихи, душой непрерывно стремясь к нему, в то же самое время побаивались.

   Наблюдая настроение Петра Сергеевича, капитан, ухмылялся в прокуренные усы.

   – Понимаю, Смольный – не то место, где легко свататься, но тем ценней товар. Первые два месяца я буду приплачивать тебе, ибо могут появиться неожиданные расходы, но в положенный срок спрошу по всей строгости. И не думай, что удастся удрать с казёнными деньгами. Поймаю – задушу!

   Капитан был хлипкого телосложения, но при нём постоянно находились могучие туполобые слуги. Те задушат.

   – А можно для начала к месту присмотреться?

   – Можно, но за присмотр платить не буду. Чем скорее начнёшь работать, тем лучше для твоего же благополучия...

   Капитан снова зубоскально ухмыльнулся, а Пётр Сергеевич, поклонившись, направился к выходу.

   – Благодарствую за наставления-с!

   После этих слов он исчез за дверью.

   3.

   Домой, в полуподвальную лачугу, куда он перебрался ещё до родительских похорон, новоиспечённый зазывала шёл бодро, почти вприпрыжку, с непоколебимой верой в собственные силы. Он ведь собирался общаться с неопытными барышнями, на коих магия его голубых глаз должна была подействовать наверняка. Хитёр был Пётр Сергеевич, и на хитрость свою весьма рассчитывал. Перед тем как идти наниматься чернорабочим к девицам, он не только выкрасился в брюнета, но и усишки жиденькие приклеил. Потом сиплым голосочком пару слов сказал сам себе перед зеркалом – натурально получилось! Так и пошёл на встречу с главной дамой-распорядительницей...

   Затем начались рабочие будни. Работал тайный граф поначалу уборщиком на кухне, затем дворником и истопником одновременно. Временами, когда немоглось кому-то из штатных кучеров, выполнял и их работу, ибо знал в ней толк. Не зря же у него в поместье своя личная бричка была! Бричка была, а кучера не было. Пётр Сергеевич любил навещать зазноб в одиночку.

   Работая, Пётр Сергеевич параллельно присматривался к девицам. Для сбора сведений подружился со сторожем по имени Архип. Тот и показал ему на дверь чулана, за которой навсегда исчезли Шурочка и горемыка-печник.

   Наступил вечер, вернее, ночь, когда Пётр Сергеевич и сам, по примеру печника, решил наведаться в то страшное место. После всего пережитого в столице, мало что могло его испугать. Словом, пробрался он ближе к полуночи в тот хозяйственный флигель, спрятался за горой сломанных стульев и прочей хромой мебели, стал ждать. На колокольне Воскресенского собора, прозванного «Смольным», пробило полночь. Звук колокола был необычайно тихим. Али почудилось, что звонят?

   Вдруг в дальнем углу возникло неяркое свечение, а в его лучах обозначился силуэт большого шкафа. То был простецкий деревянный шифоньер с зеркалом во всю дверь.

   Пётр Сергеевич собрался было подойти поближе к шифоньеру, заглянуть вовнутрь, но произошло событие, не давшее ему этого сделать. Из шкафа выскочила барышня в розовом платье, не худая и бледнолицая, как смолянки, а что называется «в самом соку» – шикарная длинноволосая блондинка. Правда, несколько прозрачная: сквозь неё можно было видеть все предметы.

   «Уж эту-то кормят хорошо! – подметил Пётр Сергеевич. – Только что она здесь делает? И почему сквозь неё можно смотреть, как сквозь розовые очки?»

   Таинственная барышня вдруг шутливо хлопнула себя по лбу, будто забыла о чём-то, и снова запрыгнула в шкаф. Тут только Пётр Сергеевич сообразил, что никакую дверцу она не открывала, а оба раза, туда-обратно, шастала... через зеркало!..

   Девица, между тем, снова появилась. На этот раз с поклажей: словно мул, она была нагружена разноцветными нарядными мешочками, отнюдь не прозрачными, а плотными, тугими и тяжёлыми, набитыми непонятной всячиной. Поставив ношу на пол и отправив в сторону зеркала воздушный поцелуй, она произнесла:

   – Спасибо, маменька!

   Затем барышня достала из-за пазухи носовой платок, который моментально увеличился, превратившись в простыню. На неё она свалила всю свою поклажу. Крепко связав концы простыни, она легко взвалила огромный узел на плечи и направилась к выходу. Пётр Сергеевич следил за этим представлением с восторгом: розовое привидение без труда несло мешок, который не всякий грузчик согласился бы взять на спину!

   Неожиданно, у самой двери, девица остановилась, бросила узел на пол и снова хлопнула себя по лбу. Что ещё она забыла сделать? На её розовом платье был поясок, к которому крепился небольшой букетик из искусственных цветов. Под букетиком, как оказалось, притаились две бутылочки цветного стекла, два пузырька на серебряных цепочках: зелёненький и красненький. Глотнув из красного пузырька, барышня вдруг перестала быть прозрачной, приобрела вполне плотский вид. Потом она снова взвалила узел на плечи и, наконец, покинула флигель.

   Пётр Сергеевич ещё некоторое время сидел недвижимый и неозвученный, решая, что же делать дальше. Затем он осторожно подкрался к шкафу. Тот оказался пуст! Тогда граф решил поскорее выйти из флигеля, дабы последить за девицей, пока она где-нибудь не спряталась.

   А девица и не собиралась прятаться. Когда Пётр Сергеевич вышел во двор, она стояла в лунном свете, как розовая фея или сошедший на землю ангел, и вертела головой, словно бы ища кого-то. Узел находился чуть поодаль.