Текст книги "Спой мне колыбельную (ЛП)"
Автор книги: Анджела Моррисон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)
Анджела Моррисон
«Спой мне колыбельную»
Посвящается Мэтту, который покинул нас слишком рано…
Пролог
Черт, она уродина.
Такими были слова моего биологического отца, когда он впервые увидел меня. Его образ. Мрачная фигура, наклонившаяся к маме, одетой в больничный халат и обнимающей завернутый во фланель сверток в руках.
Черт, она уродина, Тара! Что ты натворила?
Будто она съела или выпила что-то, что заставило меня родиться окровавленной и прыщавой с пурпурным пятном на лбу. Без волос. Бочкообразная голова в придачу. Мое лицо сморщилось и кричало на него.
Мама не презирала его так сильно, чтобы на самом деле рассказать мне это. Она не разговаривала о нем – не со мной. Он играл в рок-группе. В небольшой группе. Это все, что я знаю. Хотя, я видела фотографию. Фото было в семейном альбоме вместе с другими моими детскими снимками. Единственная с ним в альбоме. Но зато мама ненавидела его достаточно сильно, чтобы снова и снова рассказывать эту историю его сестре, своей лучшей подруге со старшей школы. Каждый раз его имя проскакивало в их разговорах.
Это мое первое ясное воспоминание. Нагроможденные одна на одну чашки со сливками и тара из-под маргарина на кухонном полу. Мама слушает телефон и делает голос тише.
– Черт, она уродина. Наша прекрасная кроха. Это все, что он смог сказать.
Я была ее прекрасной крохой. Она всегда так меня называла.
Прекрасной? Теперь-то я знаю правду. Я была уродливой. Чертовски уродливой. Неудивительно, что папа бросил нас. И никогда не возвращался. Только не к своей уродливой дочери, мастерящей сказочную башню из желтых и белых пластиковых мисок, поющей себе под нос самую первую песню, которую она сочинила.
Черто-о-овски уродливая, чертовски.
По крайней мере, я умею петь. Это досталось мне от мамы. Может я и не выглядела как певчая птичка, скорее как поющий аист, но если вы закроете глаза, это будет прекрасно.
Глава 1. Жертва
Вот дерьмо. Голый новичок прикован к моему шкафчику.
Нет. Не голый. В трусах. Не слишком приятный видок, парень. Худые белые ноги, неразвитая грудная клетка, трясущиеся руки. Черные носки. Вероятно, его мама не бралась за стирку все весенние каникулы, и это единственное, что у него есть.
Велосипедная цепь из зеленого металла проходит через дужку замка моего шкафчика, сквозь пояс нижнего белья бедного парнишки и далее через штанину прочно закрепленной петлей. Он мог бы сбежать, если бы двигался со скоростью ветра.
Хихиканье позади меня. Я не оборачиваюсь. Ведь это то, чего они хотят. Звук множиться. Делается громче. Растет по мере увеличения количества зрителей.
Я не заметила этого, пока шла в плотном потоке движения холла, укутавшись посильнее в свою мешковатую толстовку и широкие джинсы. Мои глаза следили за непрерывающимися линиями между напольной плиткой, прячась за каштановой кудрявой гривой с невозмутимым при любых обстоятельствах лицом.
Моё продвижение вперед было по странному бесшумным. Ни один парень не ринулся вперед меня, требуя убрать свою мерзкую уродливую рожус дороги. Никто не кричал: «Всем в укрытие! Чудовище спустили с цепи!». Ни одного стона умирающего животного эхом не отдавалось от шкафчиков, когда я проходила мимо. Лишь тишина. Мертва тишина. Я подумал, что могла бы отделаться этим утром. Я должна была быть в курсе. Охотники нападают.
Но я не единственная, на кого они напали сегодня. Я фокусируюсь на дрожащем парнишке.
– Они били тебя? – Я нечаянно касаюсь его руки.
Он отдергивает её, пялясь на то место, где я дотронулась, словно оно сейчас же воспламенится, превратится в камень или в пыль. Мне не в чем винить его. Я Чудовище-Бет. Слишком высокая, чтобы стоять прямо. Костлявое тело. Прыщавое лицо. Непомерно большие глаза, увеличенные толстыми линзами очков. Я носила брекеты уже три года, но никто не замечал моих белых прямых зубов. Только длинные желтые клыки. Капающую кровь.
– Они сказали, – парнишка дрожит и заметно сглатывает, – передать тебе, что я – жертва.
Они. Мы оба знаем, кто они. Колби Пэрт, Трэвис Стилл, Курт Маркс. Всадники. Кажется, их должно быть четыре? Я мыслю по-библейски. Смешно. Ничего религиозного в Колби и его супер-жокеях, держащих Порт Хай Скулл в своей власти, и близко нет. Конец света? Он в разработке. Конец их собственного правления. Выпускники. Пока несколько роковых потрясений не случится, этот объект не будет освобожден. Всадники поскачут в закат. Я надеюсь, воины, скрывающиеся за холмами, разорвут их на кусочки.
Парнишка заговаривает снова. Давление позади меня нарастает, и я достаточно близка, чтобы почувствовать это.
– Они сказали, что Чуд… ты нуждаешься в жертве… – он снова трясется и смотрит в пол, – каждое полнолуние.
Толпа позади нас ревет. Смеху полагалось быть здоровым, поднимающим дух. Но не в Порте, штат Мичиган.
– Ясно. – Я сдерживаю желание похлопать его по плечу. – Мы пойдем, найдем мистера Финли и принесем его кусачки.
Парнишка не затыкается. Он поднимает голову, и на его лице появляется гримаса.
– Они сказали, ты затащишь меня в свою берлогу.
Смех усиливается.
Жар хлынул к моему лицу, и я бормочу:
– Я не ем новичков на завтрак.
– Ты съешь меня? – Он в смятении сдвигает брови. – Они не говорили, что ты можешь.
Уровень мятежа позади нас выходит из-под контроля. Кажется, будто полшколы набилось в холле.
Я не оборачиваюсь и не смотрю.
– Я не причиню тебе вреда.
– Не могла бы ты ударить меня для начала?
Смех, издевательский и жестокий, пробегает туда и обратно вдоль холла, вдоль металлических шкафчиков.
Парень, должно быть, принял на веру каждое слово в легенде о Чудовище. Я – великан. Я отвратительна. Но разве сумасшедшая девочка-маньяк наживется на тощих первокурсниках?
Я вскидываю руки вверх и делаю шаг назад.
– Они подловили тебя, понял? – Мой взгляд колкий. Они подловили и меня. – Ты в безопасности.
Я разворачиваюсь и стараюсь протиснуться сквозь стену неподатливых тел, чтобы найти сторожа. В глазах все расплывается.
Черт!
Не сдаваться. Держаться. Только держаться.
– Извините. Пропустите, пожалуйста. – Нескончаемая стена хихикающих тел делается более непреступной.
Я замечаю голову мистера Финли. Да и Скотт здесь. Он ведет его сквозь толпу. Я глубоко вдыхаю.
– Прости, Бет. – Скотт закусывает губу. – Я хотел избавиться от этого до того, как ты увидишь, но парень не хотел вылизать из трусов.
– Хватит, дети. Разве у вас сейчас нет занятий? – Мистер Финли свирепо смотрит, и толпа стремительно возвращается к шкафчикам и фонтанчикам, откуда они собственно и пришли.
Финстер трясет головой и ломает цепь.
– Я вынужден сообщить об этом.
Именно это мне и нужно. Новый допрос у директора. Вопросы, на которые я не могу ответить.
– Кто это сделал? – Молчание. – Как ты думаешь, кто это мог бы быть?
Как ядумаю, кто это мог бы быть? Да все знаю кто. Колби и его клоны стоят за всеми ужасными вещами, которые происходят здесь. Просто никто не называет виновников. Все мы запуганы. Ничего не меняется.
Я бросаю быстрый взгляд на папку, которую принесла впервые. Я грубым подчерком записываю слова и точно знаю, о чем они.
Ваши слова…
Почему они характеризуют меня»?
От чего я верю им?
Ваши лица, и губы и пальцы…
Не прикасайтесь ко мне.
Мои кости, кровь и плоть
Обмазаны глиной,
Которая обжигается в ненависти,
Испытываемой вами ко мне.
Я истекаю кровью, когда вы раните меня,
Как и те девочки, что красивы как заря.
Без хора песня безнадежна. Кажется, мой писк не вписывается в это уравнение. Либо музыка. Именно эти строки заставляют звучать меня так агрессивно. Думаю, я зла. Но мне не хочется, чтобы кто-то знал об этом. Я избегаю, сжигаю, кромсаю, скрываюсь, превозмогаю боль. Я возвращаюсь обратно к пункту «чертовски уродлива» и остаюсь там.
Конец учебного года близиться слишком медленно. Если я прохожу на цыпочках весь следующий год, у меня будет возможность дышать свободно, как тогда, когда они выпустились из средней школы.
Скотт читает мои мысли.
– Три месяца, восемь дней, тринадцать часов и двадцать девять минут до их выпускного.
– Почему ты помогаешь мне?
Скотт и я были лучшими друзьями в подготовительной группе, а потом мы учились вместе в третьем классе. Он был сплошь кожа да кости и вынужден был ходить в медпункт за таблетками во время обеда. Уже тогда я была выше всех остальных и носила огромные круглые очки, которые делали меня похожей на переростка. И волосы тогда были короткими. Может отрезать их сейчас? Да ни за что! Где же еще я смогу так хорошо скрываться?
Скотту не нужно было прятаться. И вообще ему не нужно было помогать мне и обрекать себя на вечное лузерство. Он стал очень милым после того, как с его лица исчезли прыщи. Не думаю, что он заметил это. Он по-прежнему выбирает короткий путь, должность капитана команды по интеллектуальной викторине. Главный ботаник. И все еще мой друг.
Он усмехается, беспечно жертвуя собой. Ну прямо Кларк Кент во плоти.
– Я больше не хожу в спортзал. Они не смогут украсть мою одежду и смыть ее в унитаз.
– Они могут побить тебя.
– Ты волнуешься? – Он гладит меня по плечу. – Это очень мило, Бет. Увидимся на занятиях хора.
Хор. Школьный хор. Не такой как в Энн-Арбор. Не тот хор, в который я просила маму позволить мне пойти на прослушивание с тринадцати лет. Никаких девочек с духом соревнования внутри, где я просто сижу позади и закрепляю альты. Не тот хор, из-за которого я вынуждена ехать сотни миль по Детройтским пробкам трассы I-94 каждый вторник и четверг на репетиции в холодную церковь. Мы не «Блаженные Молодые Певцы Энн-Арбор». Хора, ради которого я живу. Хора, который уводит меня от той, кто я есть, к той, которой я должна быть. Красивой? Может быть. Не это ли то, чего желают все? Ну конечно все также хотят любить. Я окружена такой сильной ненавистью, что даже не представляю, какая она, любовь. Это не в моей компетенции.
Скотт только и говорит о том, как наш школьный хор старается изо всех сил. Это что-то вроде шутки. Здесь всемогущ оркестр. Хор только убивает время. Ничего сложного. Музыка есть музыка. Петь значит петь. Отсрочка от безумия. Никаких старших парней-спортсменов. В школе сейчас около тысячи детей, а здесь всего восемь человек в группе, так что я сижу рядом со Скоттом и пою тенором. У меня низкий голос и абсолютный слух, поэтому я вполне легко считываю ноты. Я могу петь и высоко. Я могу петь так высоко, как никто не может, если захочу. Я помогаю сопрано и альтам, когда мы прорабатываем детали. Они просто лишаются самообладания, когда я возвращаюсь к тенору
Скотт не умеет петь, но старается. Я спросила его как-то, почему он посещает хор. Любому парню, кто посещает хор, Колби, его дружки, да и вся школа мгновенно наклеивают ярлык гея.
Скотт немного краснеет.
– Так я могу слушать, как ты поешь.
Это возможно самая милая вещь, которую мне когда-либо говорил парень. Но это Скотт не серьезно. Я подыгрываю.
– Берегись. Ты погубишь свою репутацию.
Он делается серьезным.
– Я не гей, Бэт.
– Конечно, нет.
Он собирался было сказать еще что-то, но только покачал головой и ушел.
Позволю вам подумать, что я не уродка.
Но вернемся к этому утру. Скотт прошел половину коридора, но я легко догоняю его. Длинные ноги Чудовища перекрывают чужие шаги с лихвой.
– Скотт, спасибо тебе. Школа была бы без тебя адом.
Он выставляет руку вперед, словно он сопровождающий принцессы выпускного бала.
– Мое почтение, мадам.
Не смелый, слабый смешок вырывается из моих уст. Я опускаю свою руку на его и позволяю ему вести меня по коридору, благодарная за поддержку.
Он улыбается мне. Теперь у него тоже нет брекетов. Зубы недавно побелели. Даже слегка ослепительны.
– Интересно, что думают люди, когда мы идем по коридору вместе. – Я смеюсь на этот раз. – Красавец и Чудовище. Доктор Намар великолепно поработал над твоим лицом.
У нас общий дерматолог. Чуда чистой кожи для меня еще не произошло. Доктор Намар продолжает стараться. Он сказал, что шрамов будет по минимуму, но у меня же есть глаза.
Скотт останавливается и поворачивается ко мне. На его лице появляется мечтательное выражение.
– Красавец и Чудовище? То есть, если мы станцуем под светом Луны…
– … тогда тебе лучше притащить табуретку.
– По-моему, одна на колесиках есть в библиотеке.
– Не против, если я поведу?
И тут я немею. Гигантская девочка и по-гномьему милый, маленький Скотт. Я отпускаю его руку и иду вперед, опустив голову вниз, снова уходя в себя. Мои плечи приходят в их обычное положение – сутулятся.
Скотт спешит догнать меня.
– Я хочу знать, – он хватает меня за локоть, заставляя остановиться, – если я тебя поцелую, когда музыка остановится, – он становиться на носочки и шепчет мне на ухо, – станешь ли ты моей прекрасной принцессой?
Я фыркаю.
– Мечтай! Никакая магия не сможет нам помочь. – Я отступаю и поглубже прячусь в свой капюшон чудовища.
Скотт улыбается.
– Я был бы не против поэкспериментировать.
Мне не нравится, когда он так делает.
– Ты не хочешь потратить свой первый поцелуй на меня. Ты мог бы поразить половину достойно выглядящих новичков и легко разделаться с этим. – Я направляюсь в класс. – Взгляни в зеркало.
Он догоняет меня, хмурясь.
– Как бы я хотел, чтобы ты преодолела все эти предрассудки о внешности.
Я неодобрительно смотрю на него.
– Скотт, посмотри на меня! – Я отвожу свои волосы от лица обеими руками достаточно долго, чтобы он увидел мой пугающий взгляд. – Как я могу преодолеть эти предрассудки? Я – Чудовище.
– Если ты веришь в это, значит, они победили.
– Очнись и оглянись вокруг! – Я складываю руки на груди, стараясь контролировать эмоции, бьющие из меня ключом. – Они давным-давно победили.
Глава 2. Уродина «в голосе»
Скотта нет в хоровом классе. Я ищу его после школы, но безуспешно. У меня репетиция в Блисс в Энн-Арбор, поэтому я не могу мешкать. Хотя мне нужно поговорить с ним. Я знаю, что он старается быть милым, но сказанная им ерунда о поцелуях и танцах причиняет больше боли, чем ярко-зеленая надпись «Чудовище» на капоте моего ярко-оранжевого форда.
Я хочу, чтобы меня поцеловали также сильно, как любая семнадцатилетняя девочка. Просто дух уродства дал мне свою дозу гормонов. Так с чего мне вообще думать об этом? Когда мне будет сорок, какой-нибудь слепой лысый парень может влюбиться в меня. К тому времени моё зрение будет ужасным настолько, что у нас даже будет что-то общее, чтобы строить наши отношения дальше. Я слишком отвратительна для зрячего. Я где-то читала, что у женщины пик сексуальности наступает в тридцать восемь лет, так что думаю это должно сработать. Мы сможем пожениться, и у нас родятся уродливые слепые дети. Мне даже будет плевать, если он толстый.
Я люблю детей. Жаль, что моя мама не вышла замуж еще раз. Иногда я думаю, любит ли она все еще моего отца после всей этой боли? Единственное, что досталось ей от всего этого – я. Никаких утешительных призов. Сестренка, за которой нужно было бы приглядывать… Это было бы круто. Летом я работаю в библиотеке – тысячи малышей и измотанных мам. Я старалась помочь со своими скудными умениями пару раз, но малыши пугались меня. В общем, слепые дети, это было бы весьма не плохо.
Я могла бы найти высшую школу для слепых и замутить там с кем-нибудь. Или я просто пойду домой, слопаю сэндвич и отправлюсь в дорогу, чтобы не опоздать на репетицию.
В эти дни я вожу машину сама. Мама всегда ненавидела вождение, это вынуждало ее каждый вторник покидать рабочее место раньше. Это было выполнимо, когда Блисс проводил репетиции раз в неделю, но прошлой осенью, Терри, наш директор, решила, что хочет попробовать подготовить нас к Олимпиаде хоров и объявила, что теперь репетиции проводятся два раза в неделю. Мама решила, что мои водительские навыки превосходны и купила мне старенький форд, так что я могу водить сама. По крайней мере, оранжевый цвет не выцвел, а стал только ярче. Выглядит как мертвая тыква. Прекрасное дополнение, вроде как моя сводная сестра-урод. Я назвала ее Джанет – прелестно и мило настолько, что ее чувства сложно будет задеть. Страдание составляет компанию любви. Посмотрите хотя бы на меня и Скотта.
Мокрый снег догоняет меня всю дорогу через Детройт. Я опаздываю. Ненавижу мартовскую погоду. Весна в это время мрачная, холодная и ненастная. Серые грязные сугробы, держащиеся за жизнь так долго, как могут. Мокрый снег и лед вместо чистоты белого зимнего снега.
Сегодня на дорогах ужасные пробки и Джанет слаба. Все подрезают нас. Я никогда бы не посмела сделать такое. Это Детройт. Может я и невероятно страшная, но все же хочу жить и спеть свою следующую песню.
Я, в конце концов, делаю выбор в пользу свободной от пробок дороги и приближаюсь к тихому Энн-Арбор, высококлассному университетскому городку, дремавшему на берегу ручья. Каменная церковь, в которой мы поем, такая же старая, как и этот городок. Я быстро проскакиваю в святилище, чтобы не замерзнуть.
Хотя в этом нет никакой проблемы. Мне уже жарко. Я пела песни, которые мы репетируем, всю дорогу. Горлопанила так, чтобы от зубов отскакивали. Все подряд. Я записала все, кроме моего альта. Мне нравится соло/сопрано в проповеди, которую мы будем петь на пробах Олимпиады хоров. Она называется «Забери меня домой». Я вырубаю умирающий CD-проигрыватель Джанет до того, как зазвучит соло. В своей машине я была суперзвездой.
Мне нравится, когда нам приходится петь проповеди. Ни один из нас в Блисс не чист настолько, чтобы петь классические религиозные песнопения. Мы все умоляем Терри взять что-то Бродвейское. Это лучшее, что можно спеть. Большинство девочек клянчат у Терри глупые попсовые композиции, от которых она отнекивается, чтобы не разочаровывать аудиторию. Признаю, у меня есть любимые песни современных звезд эстрады, скаченные на iPod, а у кого их нет? Но когда я выступаю, я хочу чего-то большего. Мне хочется, чтобы музыка имела сердце и душу, отчаяние и радость, что-то значимое, ради всего святого! Так непросто найти что-то, что имеет значение.
Терри, кажется, ополоумела со всем, что касается Олимпиады хоров. Вряд ли мы получим приглашение. Мы избрали нелегкий путь, когда сделали именно эту запись для нашего прослушивания. «Забери меня домой» – сложная задача. Даже для альта невероятно спеть всю эту великую ерундистику о прекрасной, прекрасной реке Иордан. Эта сложная кульминация для всех поющих что-то вроде испытания. Праздник и горе в одно и тоже время. Здорово, одним словом… Но Мэдоу, наша сопрано-солист, задыхается. Она брала уроки пения всю свою жизнь, что сделало ее голос хриплым и попсовым. Но «Забери меня домой» требует сильного вокала. И эмоций. Терри изо всех сил старается направить Мэдоу именно в этом направлении, дубль за дублем, пока мы не станем злыми и окончательно измотанными. Мэдоу как-то расплакалась, а потом просто исчезла. Терри была вынуждена соединить пару голосов вместе, чтобы отправить запись в комитет.
Олимпиада хоров в Лозанне, в Швейцарии в июле. Терри продолжает собирать фотографии Альп, озер, замков и швейцарских домиков, утопающих в красных цветах герани, и штурмовать веб-сайты. Будет невероятным провалом, когда мы узнаем, наконец, новости. Мы должны получить весточку со дня на день. Мы также подавали заявку в Ванкувер, Канада. Туда легче попасть. Лучше, чем ничего.
Но Швейцария нам не светит.
Я забираюсь на место среди альтов и попадаю в ритм «охов» и «ахов», растущих все выше и выше. Супер! Я пропускаю высокие ноты.
– Отлично, девочки. Продолжайте петь. А-а-а-а-ааа! – Фортепиано берет следующие аккорды. – Все поворачиваются вправо и кладут свою ладонь на плечи впереди стоящему.
Я поворачиваюсь и начинаю массажировать Сару, девочку, стоящую рядом. У нее настоящие, не крашенные, светлые волосы, ниспадающие на спину. Шелковые и прямые. Ни одного намека на волны. Волосы, за которые я могла бы убить. Никого нет позади меня. Терри подходит сзади и хватает меня за плечи около шеи.
– Я рада, что ты добралась. Я беспокоилась за тебя.
– Немного ненастно и всё.
– Будь аккуратнее, Бет.
– Через несколько недель, это будет всего лишь дождь.
– И ты можешь водить машину в любую погоду.
– Почти. – Мама не позволила мне приехать пару раз в прошлом месяце. Сильный шторм. Сегодня – это цветочки.
– Позже может быть обледенение. – Я знаю, что могу остаться у нее. Она постоянно мне это предлагает. Я слишком застенчива, чтобы согласиться. – Хорошо, девочки. И я не хочу слышать какие бы то ни было мелизмы.
Хор продолжает двигаться вверх по гамме.
– Я получила новые костюмы. Межгосударственные должны быть хороши.
Терри сжимает мои плечи в последний раз и рявкает:
– А сейчас все налево! – Она обходит вокруг комнаты, чтобы встать рядом с девочкой с другого конца линии.
Мы запеваем через пару ритмов. Первый – один из того старого попсового материала. Скучно. Есть одна девочка в хоре, которая поет безумные рок-песни. Звучит глупо, но это супер-хит. Я могла бы попробовать спеть одну из партий.
Вторая песня – наша третья соревновательная часть. Там задействованы альты, и мы все проходим через это, ведем весь перфоманс.
– Великолепно. – Терри буквально вся светится, смотря на мою секцию. – Это было превосходно, альты! Отличная работа. – Она кладет руку на лоб. – Сопрано. Вы неверно пропеваете гармонию.
– Я не понимаю, почему мы должны петь гармонию!
Знакомьтесь, это Мэдоу. Красивая. Изящная. Кожа такая идеальная, что ты хочешь дотронуться до нее, чтобы проверить, не посыпана ли она сахарной пудрой. Большие темные глаза, черные длинные ресницы, идеально выщипанные брови, розовые губы, всегда покрытые блеском. Длинные, идеально уложенные, светящиеся светлые волосы. Нет даже намека на черные корни. Увеличенная грудь, за которую заплатила ее мама. Дизайнерские джинсы сорокового размера. Всегда на каблуках. Мироощущение дивы.
– Первые сопрано должны петь мелодию.
Терри предельно терпелива с ней.
– Альты несут мелодию через всю эту часть. Здесь только восемь тактов. Давайте проделаем это еще раз.
Родители Мэдоу богаты. Они держат Блисс на плаву. Терри просто обязана быть терпеливой.
– Меня тошнит от этой песни! – Мэдоу пробегается по своим нотам в переплете.
Терри закусывает нижнюю губу.
– Хотите попрактиковать «Забери меня домой»?
Шепот одобрения пробегает среди девочек. Мы все бросили эту песню, и не пели ее с нашего ужасного сеанса записи. Мы не в настроении. Мы топаем и хлопаем. Некоторые из нас выбивают ритм из инструментов и барабанов. Одной девочке даже приходиться кричать: «Аллилуйя!». Девочки на соревнованиях могут быть ужасно дикими.
Мэдоу качает головой, отходя так быстро, как может.
– Верно. Сопрано должны сделать это первыми.
Я вынуждена согласиться с Мэдоу. Петь «Забери меня домой» сейчас было бы пыткой. Нас не пригласят на Олимпиаду хоров, а Мэдоу не может петь песню. Странно, что Терри говорит об этом.
Терри отводит волосы с высокого лба. Я бы все отдала за ее скулы.
– Если это то, чего вы хотите. Когда мы будем выступать на Олимпиаде хоров, ваша партия должна быть идеальной. – Она улыбается, чтобы воодушевить Мэдоу. – Альты делают фантастическую работу. Сопрано должны подтянуться до их уровня. Отлично, девочки. – Терри улыбается шире, чтобы вовлечь и остальных сопрано. – Давайте пробежимся по этой части.
Это легкий напев. Я могу спеть его даже во сне. Они, наконец, делалют это. Разваливаются, когда мы собираем их вместе. Сопрано могут быть такими занудами. Мы поем эту часть двадцать раз. Эти скучные восемь тактов. Сейчас и они могут сделать это даже во сне.
– Замечательная работа! – Терри наблюдает, как сопрано дают друг другу «пять».
Не могу понять, почему Терри держит на месте солиста Мэдоу. Ну и что, что если мы получим приглашения на Олимпиаду хоров, мама Мэдоу выпишет нам чек на новые костюмы? Наши старые пончо вполне пригодны. Моя немного коротка, но я стою сзади. Я оглядываю остальных девчонок. Хотя да, думаю, Мэдоу – лучшее, что у нас есть.
– Минутку, девочки. – Терри бросает взгляд на Мэдоу. – Мы попрактикуем «Забери меня домой» в следующий раз.
В ее устах это звучит как-то провально. Она знает, что Мэдоу плохо поет эту песню. Она знает, что Олимпиада хоров – лишь фантазия, но не может позволить девочкам узнать. Я это вижу. Я одеваю большие мега-толстые линзы очков. Я вижу все.
Я хватаю свою бутылку с водой, осушаю ее наполовину, делаю еще один глоток и сплевываю. Раковина на задней скамье позади меня. Мы репетируем, стоя на церковных лавках. Нас всего восемьдесят и мы не умещаемся на сиденьях. Святилище наполнено теплым старым деревом. Великолепная акустика. Идеальная для «Забери меня домой».
Обычно, когда мы раскачиваемся, Мэдоу теряется, и мы вынуждены вернуться к началу.
Терри приседает перед Мэдоу, приободряя ее разговором. Затем снова выпрямляется.
– Леа, раздай инструменты.
Леа – президент хора. Хорошая девчонка. Ее прямые длинные волосы, темно-коричневые, почти черные. Подходят к ее ресничкам и лицу балерины.
Непонятное жужжание. Звон треугольника. Кто-то бьет в барабан. Сара толкает меня в руку, в которой я держу свой крякающий шейкер.
Терри успокаивает нас взглядом, поднимает руку и дает знак пианисту. Ноты врываются в воздух, охватывая нас скорбящими звуками. Восемьдесят пар глаз приклеены к движениям Терри.
Тут начинается соло Мэдоу. Терри делает движение рукой, чтобы она вступила и… Ничего.
Мэдоу бежит через все помещение и выходит в боковую дверь.
– Леа, догони ее.
Терри складывает руки на груди и изучает ноты, притоптывая ногой.
Я стою, словно пригвожденная, как и весь хор. Ни один не гремит шейкером.
Леа возвращается с похожим на кукольное, изнеможденным лицом.
– Ее вырвало.
Стоны и смятение. Все расстроены. Терри кажется абсолютно разочарованной.
Моя рука взметается в воздух. Я не совсем уверена в том, что сейчас делаю. Я еще никогда не поднимала руку в хоре до этого момента.
– Бет?
Я нервно сглатываю и смотрю на свои альты. Я могу сделать это. Могу.
– Я знаю соло. – Мое бормотание теряется в шептаниях девочек вокруг меня.
– Тише, девочки. Что-что?
Сейчас все слушают, пялятся удивленно. Я собираю все свои силы, чтобы выпрямиться, смело отвожу плечи назад и делаю глубокий вдох.
– Я могу спеть, если хотите. Партию Мэдоу. Так мы сможем потренироваться.
– Ты – альт.
– Я знаю соло.
– Ты можешь вытянуть эти ноты?
Я пожимаю плечами.
– Конечно. – Улыбка убивает рождающееся в животе чувство страха.
Терри смотрит на меня с секунду и улыбается в ответ.
– Хорошо. Спасибо, Бет.
Сара забирает мой инструмент. Ее глаза, огромные и испуганные, смотрят на меня.
Я закрываю свои. Глубокий вдох и выдох. Я в машине. Одна. Это не наш пианист деликатно ласкает черные и белые клавиши. Это только мой диск. Я делала это сотню раз. Моя реплика и я начинаю:
Я бреду вниз по реке
Милой, милой реке Иордан,
Смотрю сквозь мутную воду
И так далеко до другого берега.
Мой голос чист и силён, проходит через анданте, открывая соло. Я тяну хор на себя, медленно и скорбно, множеством высоких набегов.
Забери меня домой, милосердный Иисус.
И спрячь меня за своей грудью,
где мой хозяин не найдет меня.
Боже, как же я далеко от другого берега.
Здесь хор вступает: « Забери меня домой, забери меня домой, забери меня домой».Мой голос парит высоко над остальными.
Версия два. Никакого соло в этой секции. Я открываю глаза и запеваю с альтами:
Я отдам свою жизнь реке,
Милой, милой реке Иордан,
Мои пальцы трогают мутную воду.
На другом берегу такая зеленая трава.
Темп хора угрожающе растет. Перерастает во что-то дикое. Мы все поем в полную мощь, на грани так, что стекла окон начинают дрожать.
О, великолепие этого яркого дня,
Когда я переплываю реку Иордан.
Ангелы играют на банджо,
А Господь – на скрипке.
Терри во всю улыбается, словно это всё, что у нее есть в жизни. Она подпрыгивает, вовлекая всех. Черт! Здесь снова вступаю я. Высоко и плавно в гармонию вливается остальной хор.
Здесь мои мамочка и папочка…
Поют, словно они никогда не пели до этого.
Я широко открываю глаза. Хор поет за моей спиной. Я позволяю себе быть свободной, бросаюсь в другой конец линии.
Темный мальчик, который говорит, что любит меня,
Посещает мои сны в ночи.
Время раскачиваться, подходя к кульминации. Все из нас поют во все горло: « Забери меня домой, забери меня домой, забери меня домой»,словно мы раньше никогда этого не делали. Наэлектризованные звуки – это магия. Музыка витает везде. Ключ меняется, и наши голоса сливаются.
Но мой ребенок, Господи, мое милое дитя, у которого глаза как у моего хозяина,
Берет своими милыми, милыми пальчиками и сжимает мое сердце.
Каждая секция бродит по своему запутанному пути, пока наши голоса не сливаются в один идеально чистый аккорд.
Он не готов вступить в реку Иордан!
Мы едины с той печальной девушкой, такой далекой во времени и пространстве. Кучка белых девочек, нашедших их души.
Терри усмиряет нас, и мы переходим к следующей строке.
Мать дышит, потому что должна.
Как моя мама, которая продолжила идти, когда мой папа дал дёру. Она продолжает дышать, продолжает работать, раненная настолько сильно, что никогда не полюбит снова. И я смотрю в ее глаза, на ее рост, лицо, ее прыщики. Каждый день я тут, чтобы напомнить ей. Я зверь во плоти.
Девочки вокруг меня поют монотонно: Я отступаю, отступаю, делаю шаг назад.
Мой голос находит выход из всеобщей гармонии. Одиноко. Одна маленькая рабыня ищет спасения.
Я прощаюсь с рекой,
Милой, милой рекой Иордан,
Поворачиваюсь спиной к мутным водам,
Больше не смотрю на другой берег.
Я не знаю, как мне спеть финальный припев. Я полна ее агонии. Мой голос прерывается, когда я пою: Там, где хозяин не найдет меня. Я сохраняю контроль, и хор присоединяется ко мне в гармонии сердцебиения: Боже, как я далеко от другого берега.
Я рыдаю на последней ноте. Как и Терри. Как и Сара и девочки впереди меня. Все вытирают глаза. Финальный аккорд, пианино замирает. Руки Терри падают.
Ад кромешный.
Все толпятся вокруг меня. Обнимают. Трогают меня за руки. Хлопают по спине. Они аплодируют. Мне. Массовый беспрецедентный скачок теплых эмоций отражается на моем лице.
Терри пробирается через хор и крошечная, бросается на меня, гиганта.
– Почему ты не сказала, что умеешь так петь?
Я всхлипываю и вытираю глаза.
– Я – альт.
И тут я вижу ее. Мэдоу. Он стоит в дверном проеме. Ее лицо подходит по цвету к стенам за ее спиной в холле, бледно-зеленое.
– Что тут происходит?
