Текст книги "Спой мне колыбельную (ЛП)"

Автор книги: Анджела Моррисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Я еду по девяносто четвертой дороге, онемевшая от ужаса, вытащившего меня с концерта. Джанет летит на предельной скорости. Что может разозлить Дерека, как не это? Что может забрать его у меня? Он сказал, что поправится. И я верю. Черт. Он просто упал в обморок по телику, а они продолжили петь.

Я собираюсь найти его и заставить все рассказать. Никаких больше милых, бесхребетных Бет, которые постоянно во все верят и ждут. Чудовище выбежало на свободу и в клетку больше не вернется.

Мой сотовый звонит, когда я подъезжаю к окраине Детройта.

– Что в мире…

– Даже представить не могу, мам. Это Дерек. Скорее всего, я останусь там.

– Где?

– Позвоню, когда узнаю.

Я еду всю дорогу до границы, прежде чем осознаю, что не понимаю куда еду. Здесь автомобили стоят в линию, так что я набираю Блэйка. Опять, опять и опять. В итоге, он берет трубку.

Я кричу:

– Куда они его забрали?

– Бет?

– Я еду. Какая больница?

– Они возвращаются в Лондон. – Голос Блейка раздражающе спокоен.

Я ударяю свободной рукой по рулю.

– В Лондон? Они что, с дуба рухнули?

– Кровотечение остановилось. Он в порядке.

– Ты с ним в машине скорой помощи?

– Какой еще скорой?

Позади меня гудит машина.

– Хватит меня путать. – Я завожу Джанет и еду.

– Его родители отвезли его обратно в камеру в Лондоне.

– Черт, он что, в тюрьме? – Все же наркотики?

– Господи. Ты меня поражаешь. – Блейк смеется. Чертов смех. – Ты что не знала, что он так больницу называет?

– Камерой?

– Мы говорили ему про эти выходные. Он отказался пропустить выступление.

Я сильнее прижимаю телефон к уху.

– Он был в больнице? – Я кричу ему.

– Как этого можно не знать? – Кричит он в ответ. – Он, практически, там живет.

Я проезжаю вперед, пока черный седан катится через пограничный пункт. Блек все еще разглагольствует.

– Что же за фиговая ты девушка? – Его злой тон разрывает меня на части. – Ты должна быть с ним каждую секунду. Ему нужна мотивация, чтобы быть там. Посмотри, что случилось сегодня.

– Это не моя вина. – Я снова ударяю по рулю. – Ты не можешь меня обвинять. Он мне ничего не сказал.

– О, блин. – Блейк довольно долго молчит. – Ты ничего не знаешь.

Телефон скользит в моей потной руке. Я ловлю его и снова прислоняю к уху.

– Скажи мне, что с ним, Блэйк. – Мой голос дрожит. – Я схожу с ума.

Я дрожу, пытаясь контролировать себя.

– Забудь все, что я сказал. – Он бросает трубку.

Я кидаю телефон на пассажирское сиденье и еду. Еще три машины, чтобы проехать. Две. Одна. Моя очередь. Я подъезжаю к будке и опускаю стекло.

Дружелюбный парень лет двадцати кладет руку на крышу моей машины и наклоняется, чтобы говорить через окно.

– Паспорт, пожалуйста.

– Паспорт? – Канадцы в Порту редко спрашивают документы.

– Да, местные должны это знать.

Я шарю в кошельке и достою документы.

– Пожалуйста. – Я показываю свое удостоверение. – Мой парень в больнице.

– Любишь канадцев? – Он флиртует что ли?

Я просто киваю в ответ.

Он возвращает мне удостоверение.

– Надеюсь, он в порядке. Счастливого пути.

У меня стоит комок в горле, когда я отъезжаю. Я шмыгаю носом и протираю глаза. Соберись, девочка. Ты должна ехать. Я смотрю на индикатор. Черт. У меня только американские доллары. Я снимаю на одной из заправок в Виндзоре деньги. Они рады обменять мои деньги и урвать некоторую сумму по курсу. Я покупаю большую бутылку воды и жвачку. Нужно поесть, но запах старых чипсов, печенья и вяленого мяса смешивается с запахом дизельного топлива, скручивая мой желудок в узел.

Когда я выезжаю на четыреста первую дорогу в холоде черной ночи, то стараюсь сохранять спокойствие, но парень на границе меня расстроил. Наворачиваются слезы. Они заливают глаза и лицо. Начинается снегопад. Чертов снег. Чертовы Великие озера. Чертова зима. Все это совсем не к месту. Я следую указателям, мчась на Джанет на семидесяти пяти, пока падает густой снег, и мертвящий звук мотора не может заглушить мои всхлипы. Сопли текут по моим губам. Я вытираю их, прежде чем они стекут на мой подбородок и попадут на красное платье.

Я должна прекратить. Я напугаю Дерека своим видом. Не хочу, чтобы он знал об этом.

Но не могу остановиться.

Нет, он должен узнать.

Должен увидеть, что я разбита. Я чувствую клубы горячих слез внутри. Почему я не могу себе этого позволить? Пусть видит. Больше никаких отговорок. Никакого притворства. Он должен подпустить меня к себе.

Если он меня любит, то должен увидеть. Должен знать в какое месиво я превратилась.

Я проклинаю и плачу и кричу в его сторону какие-то глупости. Он болен, а я выплескиваю на него ярость. Я гоню, снег блестит в свете фар. Джанет съезжает с дороги, но я поворачиваю колеса, чтобы моя девочка выпрямилась и снова набрала скорость.

Мы с Джанет боремся против заносов, я рыдаю, её двигатель гудит. Потребуется два часа, чтобы добраться до Лондона. Мой голос ломается, когда я включаю поворотник и сворачиваю на Вандерленд роуд.

Я планирую остановиться на заправке и просмотреть справочник, но замечаю кое-что даже прежде, чем мне встречается телефонная будка. Красное кирпичное здание тянется справа. Я притормаживаю и петляю по лабиринту стоянки, нахожу место и глушу мотор. Я вытаскиваю из сумки розовую футболку хора и вытираю лицо. Я мельком вижу себя в зеркале заднего вида. Весь макияж стерт. Я достаю свой корректор и смотрю на него. Горький смех вырывается из горла. Я отбрасываю волшебную палочку в сторону.

Я прохожу сквозь стеклянные двери, в лобби горят люминесцентные лампы. Пухлый парень с красным лицом сидит за информационной стойкой.

– Дерек Коллинз, пожалуйста.

– Дерек? – Он ищет среди имен. – Пускают только членов семьи. – Он замечает мое платье и вскидывает брови. – Слишком поздно для посещений.

– Я его сестра.

– Еще одна? Дружище Дерек должен рассказать мне, как он это делает.

Он передает мне карту с отмеченной на ней комнатой. Когда он замечает мое лицо, лыжную куртку, накинутую на блестящее платье, в его глаз виднеется сострадание.

– Простите. Вы должны подняться и подбодрить его.

Я что, единственная девушка на земле, которая никогда тут не была?

– Скажи этому пацану, что он должен мне три шоколадки.

Я дружелюбно сбегаю. Подхожу к лифту. Смотрю на карту. Черт. Это не может быть правдой. Я прошу молодого рыжеволосого парня, который толкает тележку с лекарствами на второй этаж помочь мне. Я беспомощно показываю ему номер комнаты.

– Это палата Дерека.

– Почему здесь его все так хорошо знают?

– У нас есть свои любимчики. И этот парень, то, как он возвращается и поет для всех, приглашая своих друзей… Мы все его поддерживаем.

Мои глаза снова наполняются влагой. Парень видит, как я краснею от жара, бьющего в лицо, и кусаю губы, чтобы не сорваться.

– Пойдем. Я провожу тебя.

Он обхватывает меня веснушчатой рукой и ведет по длинному коридору мимо невероятного количества дверей к другому лифту. Он проводит меня мимо пункта медсестер.

Когда мы стоим перед дверью с таким же номером, как и у меня на карте, мне хочется его обнять. Он открывает дверь и заталкивает меня внутрь. Дверь позади захлопывается.

Дерек лежит на больничной койке с маской на лице. Он должен бороться, чтобы сделать вдох. Его лицо выглядит синим на фоне белоснежных больничных простыней, а мокрые волосы чернее, чем обычно, в сравнении с бледной кожей. Глаза закрыты. Веки фиолетовые, под глазами темные круги. Его длинные черные ресницы выглядят влажными. Рядом весит капельница с прозрачной жидкостью. Мои глаза смотрят на тонкую трубку, переходящую в иглу, торчащую из его груди. С другой стороны весит еще одна капельница с желтоватой мутной жидкостью. От неё тоже идет трубка намного большего диаметра. Эта трубка уходит под простыню. Я думаю, что она у него в животе, в том месте, где у него был лейкопластырь. Я смотрю на его лицо. Крошечные прозрачные трубки торчат из ноздрей.

Должно быть, я издала громкий звук. Вдохнула или шмыгнула носом.

Он открывает глаза и сосредотачивается на мне.

– Нет, Бет. – Он закрывает глаза.

– Нет? – говорю я слишком сурово, слишком громко.

– Только не ты.

– А кто тогда? – Я теряю контроль.

Он опускает маску, чтобы его лучше было слышно.

– Ты не должна этого видеть. – Его голос томный и скрипучий. – Уходи.

– Посмотри на меня. – Я подхожу к его кровати. – Открой глаза, черт бы тебя побрал. – Моя очередь кидаться проклятьями. Моя очередь кричать.

Глаза он не открывает.

Я обхожу кровать, и он приоткрывает веки. Его кожа горячая и липкая, но я не намерена отступать.

Он видит меня и отворачивается.

Мои пальцы скользят по его темным влажным волосам. Я наклоняюсь и шепчу ему на ухо:

– Это то, что ты делал для меня.

– Уходи.

– Не так-то это и просто.

Он поворачивается ко мне лицом, его пальцы скользят по моему лицу. Он смотрит на меня лихорадочными глазами полными любви до тех пор, пока я больше не могу этого выносить.

В этот раз отворачиваюсь я, спотыкаюсь о стул у двери и расклеиваюсь.

– Бет. – Он изо всех сил старается говорить. – Не плачь.

Я поднимаюсь на ноги, страх превращается в гнев, который застал меня в машине.

– Что я должна сделать? – Визжу я ему в лицо. – Скажи, Дерек. Не важно что. Ты должен сказать.

– Я не хотел, чтобы так все вышло.

– Это глупо. – Кричу я. – Я люблю тебя. Как можно быть таким жестоким? – Я качаю головой и продолжаю кричать. – Ненавижу тебя за это. Ненавижу. – Я делаю выпад в его сторону со сжатыми кулаками и продолжаю кричать. – Хватит врать. Черт подери тебя, Дерек. Хватит!

Дверь в его комнату распахивается. Невысокая крепкая женщина с глазами Дерека врывается в комнату и встает между мной и ним.

– Держите себя в руках, юная леди. – Она хватает меня за запястья. – Не знаю, кем вы себя возомнили или что ту делаете, но вы должны унести свое вечернее театральное платье из комнаты моего сына.

Я смотрю на неё.

– Но я – Бет.

Она отпускает меня.

– Не знаем мы никакую Бет. – Она толкает меня к двери.

– Дерек! – Он не может просто так лежать и позволить её это сделать.

– Мам, прекрати.

– Она даже не знает кто я. – Мои колени дрожат, и я опускаюсь на пол в своем малиновом платье.

Мама Дерека наклоняется к его лицу.

– Ты знаешь эту девушку?

– Мы познакомились в Лозанне.

– Нет. Ты сказал, что Блэйк познакомился с девушкой в Лозанне.

– Не с такой как я. – Он всасывает воздух и шепчет. – Она – самое лучшее, что когда-либо случалось со мной.

Услышав это, мои слезы снова начинают катиться по лицу. Его мать смотрит на меня, а затем снова на него.

– Ты ей не сказал? О, Дерек. Как ты мог так поступить?

Она подходит ко мне, помогает подняться и обнимает.

– Милая, мне очень жаль.

Она обводит вокруг меня руки, и я прислоняюсь к женщине, которую не знаю. Может, она мне расскажет, если Дерек не может?

Дерек пытается подняться на локте.

– Я собирался сказать ей, когда снова попаду в список, но это занимает слишком много времени. Уходи, Бет. Забудь, что была здесь. Не хочу, чтобы ты тут находилась.

Список? Что это? Уверена, он полагает, что я уйду, что я снова его оставлю.

– Как можно…

– Тише, милая. Он имел ввиду совсем другое. – Его мама возвращается к нему. – Этого может и не случится. Ты должен ей сказать. Сейчас. – Мне нравится эта женщина. Сильно нравится. Она умная и сильная.

Она подводит меня к кровати Дерека, наклоняется над ним, убирает волосы и целует.

Она сжимает мою руку, закусив нижнюю губу, и оставляет нас наедине.

Глава 28. Правда

Я больше не сержусь. Ко мне вернулся страх.

– Можешь вернуться на стул и минутку посидеть? – Единственное, что я слышу в его голосе, так это усталость. – Мне нужно закончить.

Он надевает маску, кладет голову на подушку и тяжело вдыхает, хрипя.

Я сажусь на стул у его постели и беру его за руку. Он отодвигает провода и передает мне платочки. Я трачу половину коробки, чтобы вытереть лицо. Потом я кладу щеку на его перевернутую ладонь. Через пару минут он начинает говорить.

– Ты когда-нибудь задумывалась, почему моя кожа такая соленая на вкус?

– Нет. – Я целую его руку и облизываю свои губы. – Но мне нравится. – Скотта я целовала только в губы. Дерек – единственный парень на свете, которого я пробовала на вкус.

– Я всегда был больным ребенком. Всегда простужался или цеплял пневмонию. Я все время кричал и не хотел есть. А затем ел и ел до тех пор, пока не начинал кричать снова.

– Бедный Дерек.

– Бедная мама. Папа даже в те времена работал по ночам. Она не могла меня успокоить, чтобы он мог поспать. Я кричал всю ночь.

– Что с тобой было?

– Никто не знал. Её доктор сказал, что у неё мало молока и посадил меня на искусственное.

Мои глаза поднимаются на капельницу, стоящую сбоку. Так вот что это за штука, это детское питание.

Дерек спускает простынь к талии и поднимает свою больничную одежду. Трубка прикреплена к пластиковому диску, вставленному в живот.

– Теперь ты знаешь, почему я всегда носил широкие толстовки, отступал, когда ты была слишком близко, и взорвался, кода пыталась стянуть с меня рубашку. – Он замечает мой взгляд, прикованный к капельнице. – Это питательная трубка. Людям в моем состоянии требуется намного больше калорий, чтобы жить, чем обычным людям.

– Но ты ешь. Я видела.

– Не достаточно. Я был скелетом, когда, в итоге, меня положили в больницу. Один врач решил проверить свои подозрения и сделал мне потовый тест. – Он кивает. – У меня КФ. Вот почему моя кожа такая соленая на вкус.

Я поднимаю голову. Мое лицо стягивает в узел.

– Но ты не в инвалидном кресле. Не могу поверить, что твой мозг что-то напутал.

– Нет. Церебральный паралич – это ЦП. У меня КФ. Муковисцидоз. Он делает всю слизистую в твоем теле сверхгустой и липкой. Вот почему я кашляю.

– Это могла бы быть аллергия или астма.

– Нет, Бет. Это КФ. Он блокирует мою поджелудочную железу и с печенью тоже проблемы. Мне нужно принимать ферменты, чтобы что-либо переварить. Я был сопливым мальчиком, который не хотел есть, поэтому мама ставила мне трубку. – Он смотрит на колону с капельницей. – Дома я ставлю ночные капельницы, чтобы держать рост и вес в норме, с тех самых пор как был ребенком.

– Тогда почему ты сейчас в больнице?

Он закрывает глаза, собирает все силы и снова их открывает.

– У меня океан экзотических бактерий, растущих в легких.

– Почему они не дают тебе антибиотики?

– Как эти? – Он смотрит на вторую капельницу. – И вдыхаю я тоже их. Я живу на антибиотиках. – На его лице появляется горечь. – Их слишком много.

– У тебя от них зависимость?

Ему удается приподнять бровь.

– И это еще не вершина айсберга.

Я сижу прямо, крутя головой, и чувствуя себя глупо из-за того, что не поняла, что он болен, что не была здесь рядом с ним раньше. Блэйк был прав. Что за фиговая я девушка? Но теперь все будет хорошо. Он в безопасности в больнице и проходит лечение. Антибиотики его вылечат. Я сжимаю его руку.

– Почему ты мне не сказал? Ты даже не представляешь, через что мне пришлось пройти.

– Всю жизнь я был мальчиком, который собирался умереть. – Он изо всех сил пытается втянуть воздух в легкие.

Умереть? Он не умрет.

Его скрипящий голос продолжает:

– Все мои друзья знают, что я умру. Моя бывшая из Эмебайла была героем, потому что любила парня, который собирался умереть. Каждая девушка с начала младших классов, которая мне нравилась, знала, что я умру. – Он кашляет, и ложится спиной на подушку.

Я изображаю храбрую улыбку на лице.

– Ты в больнице. Они позаботятся о тебе. Ты не умрешь.

Он сжимает мою руку. У него нет сил.

– Мне нужно было место, где бы я не был болен. Где я мог быть просто парнем, который тебя любит.

– Я все равно бы тебя любила.

– Но не так. Хоть раз в жизни я хотел увидеть сердце без жалости. Думаешь, это неправильно?

– У тебя есть мое сердце. – Я встаю, чтобы к нему прислониться. – Все целиком. – Я откидываю его волосы назад, как делала его мама. – И ты поправишься. Я буду рядом.

– Мой КФ – серьезная штука. Два года назад я был в списке на пересадку легких.

От страха я отступаю.

– Они хотят тебя вскрыть и вынуть легкие?

Он кивает.

– Прошлой весной после Олимпиады хоров мне стало хуже. Я стал кашлять кровью в очень больших количествах.

Я стараюсь не дрогнуть. Думаю, он не заметил.

– Бактерии заполонили все. Я подхватил серьезную инфекцию. Они чуть дважды меня не потеряли.

Мои губы начинают дрожать. Я держусь изо всех сил, чтобы не упасть. Скоро совсем не выдержу.

– Тебе лучше сесть.

Я обезоруженная приземляюсь на стул. За исключением несильного кашля он был в порядке в Швейцарии. И каждый раз, когда я его видела после. Он всегда был усталым. И немного кашлял. Помимо этого, он выглядел хорошо. Но что можно понять из телефонного звонка или общения в интернете?

– Мама смогла включить меня в испытания совершенно нового метода лечения, с дозами нового антибиотика. Я выжил, что как правило, не случается без пересадки. Это, своего рода, чудо, которое я произвел в Лозанне. Мой хор, ожидая поездки, послушали себя и решили, что я должен лететь с ними. Они вытащили меня из больницы и отправили туда на самолете. Бедный Блэйк. – Он с трудом покачивает головой. – Наш номер в отеле был похож на клинику.

Я киваю, начиная понимать.

– Вот почему ты взбесился из-за него и Сары.

Он дотрагивается до трубок в носу.

– Я должен был получать кислород на самолете и все ночи и утра, за исключением, когда мы выступали. – Он вяло поднимает руку и указывает на кевларовый холм на тумбочке. – Я брал свой жилет и ингаляционную маску. Три раза в день я вдыхал антибиотики и препараты, разжижающие слизистую, а затем ходил в жилете в течение двадцати минут.

– Зачем он?

– Жилет резко надувается, сжимая и отпуская грудную клетку, чтобы я избавлялся от слизи.

– Избавлялся?

– Это как кашель без кашля. – Он закрывает глаза. – Прежде чем я получил жилет, ребята клали скамейку от пианино на лестничный пролет и били меня. Блэйк в этом почти так же хорош, как и моя мама.

Он теряет меня.

– Все же ты пел. Твой голос был идеально чистым.

– Перед выступлениями я делал дополнительные процедуры. Из-за антибиотиков я провел несколько ночей в больнице. Современная медицина – отличная штука.

Он никогда не был так слаб. Я все еще обескуражена.

– Как ты это делал, не отставая от графика?

– Я пропускал большинство репетиций. Я только выступал и был с тобой.

– Но после ты был очень активным.

– Возможно, это было неправильно. Я хочу сказать, что физические упражнения – это хорошо. Моя жажда адреналина поддерживала во мне жизнь и силу в течение многих лет. Я был слаб и болен и вдруг снова ожил, стал снова относительно здоровым и наполненным тобой. Ты лучше, чем любое лекарство, Бет.

Я качаю головой.

– После того, как ты уехала, я старался быть наравне с Блэйком. Горы – не самое лучшее место, если у тебя проблемы с дыханием. Я взял свой переносной кислородный бак, когда мы поехали кататься на сноуборде. Я катался и в промежутках между спусками вдыхал кислород. Это был мой последний шанс жить.

В последнюю ночь со мной он тоже ушел.

– Мы слишком долго гуляли. А потом потребовалось спасать Сару.

– Все было не так плохо. Я взял такси. Я постоянно на них разъезжал в Лозанне. Тогда с тобой, это был единственный раз, когда я шел. Ты просто подумала, что я простудился.

– Ты целиком и полностью дурачил меня.

– После того, как я привез Сару, я не вернулся к себе в отель, а сразу пошел в больницу. В Швейцарии хорошие врачи.

Я помню, как он кашлял, когда на следующее утро мы уезжали.

– Значит, никакого коттеджа не было?

– Прости, Бет. – Его голос, практически, исчезает. – Я очень много врал. – Он закрывает глаза без сил от разговора. – Я не жду, что ты меня простишь. – За этими словами град слез. – Передавай привет Скотту. – Он не может скрыть боль, сковывающую лицо.

– И я что, должна просто так уйти?

Я должна быть в ярости. Злиться. Страдать. Бояться. Я смотрю на его бледное, с синим оттенком впалое лицо, с синяками и фиолетовыми губами, наблюдая, как он тяжело дышит и пытается контролировать эмоции. Он выглядит таким юным, когда его волосы зачесаны назад. Ничего не осталось от самоуверенного певца, великолепного композитора и чувствительного парня, который хочет, чтобы я оставалась хорошей. Он просто маленький мальчик и все, что я хочу делать – заботиться о нем. Он больше не прекрасен и я тоже. Но я чувствую кое-что внутри. Я люблю его больше, чем когда-либо.

Я наклоняюсь к нему.

– Все будет хорошо. Я здесь.

Его глаза открыты и дрожат.

– Я приезжал к тебе сразу, как только меня выпускали. Каждый раз как было можно уйти… – его глаза осматривают аппаратуру, – отсюда.

– Как ты собирался держать меня в неведении, если бы я присоединился к Эмебайл?

– Я думаю, я всегда хотел, чтобы ты узнала. Они разрешают мне репетировать, когда я могу. Я планировал поправиться, не…

– Мне так жаль. Я должна была быть здесь, Дерек. Каждый день.

– Я знаю. – Он жестом подзывает меня, чтобы я могла расслышать, что он шепчет. – Средняя продолжительность жизни больных КФ тридцать семь лет.

Я сглатываю.

– И это дает нам много времени. Помнишь, ты сказал, что генетики нынче творят чудеса?

– Тридцать семь – средний возраст. Это значит, что половина из нас умрет намного раньше.

– Но не ты.

Он прикладывает руку к моему лицу.

– Я могу быть отцом ребенка только из пробирки.

– Ты не можешь…

– Нет. Только так. Нельзя получить сперму через мои забитые трубы.

– Выходит, мне не придется беспокоиться о беременности. Ты идеальный парень для такого мутанта как я.

– После того как они спасли меня прошлой весной, я проходил испытания на устойчивость к антибиотикам. Полагаю, они использовали слишком много новых лекарств. Это означает, что я должен был быть в списке на трансплантацию до тех пор, пока они бы меня не починили.

– Значит, ты поправишься и без того, что они тебя разрежут? – Мне нравится, как это звучит.

– Это невозможно.

– Что? – Я не верю ему. – Ты же прошлой весной…

– И это помогло мне… на какое-то время. Мама старается восстановить меня в листе ожидания. Не думаю, что я дотяну.

Я кладу свое лицо на его подушку.

– Дотянешь. Обязательно. – Дерек умирает? Не может быть. Это не реально. Я не позволю. Я целую его в его соленое лицо. – Ты останешься здесь и будешь делать все, что прикажут тебе доктора.

– Истории моей жизни в одном предложении. – Он качает головой.

– И ты никогда больше не сядешь на свой мотоцикл. И я собираюсь быть рядом, чтобы проследить за этим.

Он открывает один глаз.

– В этом платье?

Я смотрю на себя.

– Выгляжу, как дура?

– Ты великолепна. И не должна здесь оставаться. У меня уже есть мама.

Я встаю.

– Ты вел себя очень глупо. Посмотри, сколько времени мы упустили.

– Я полагал, что у тебя школа и хор.

– Если у нас есть время только пока тебе не исполниться тридцать семь…

– Бет, хватит… – Он протягивает трясущуюся руку, и моя холодная встречается с ней.

Я наклоняюсь и прижимаюсь к его сухому, соленому рту.

– Такого твоя мама сделать не может. – Я целую его снова. – Поверь мне, тебе не захочется увидеть сцену, которую я устрою, если меня попытаются отсюда вышвырнуть.

– И ты останешься, чтобы меня искупать?

– Если они позволят мне помочь.

– Сейчас же попрошу медсестру научить тебя этому.

– Ты становишься пошлым, когда беспомощен.

– Это все, что мне остается.

Он усмехается, но боль и горечь возвращаются. Он нажимает белую кнопку у кровати, к которой может дотянуться.

Появляется медсестра.

– Привет, Мэг. Это Бет. Найдешь для неё медсестринскую одежду? Она говорит, что перебирается ко мне в берлогу.

Медсестра Мэг улыбается, смотря на меня.

– Сейчас вернусь.

Я переодеваюсь в ванной Дерека. Штаны короткие и зеленые, что не подходит к моему красному лицу. Я смотрю на свое ужасное отражение и обещаю себе, что Дерек никогда больше не увидит меня плачущей. Я умываюсь и привожу себя в порядок, как могу. Даже близко не красавица.

Я звоню себе на домашний. Просто супер, мама не отвечает. Я только и успела сказать: «Дерек в больнице в Лондоне. Я познакомилась с его мамой. Она разрешила мне остаться. Он поправится» и все это довольно нормальным голосом. Я отключаю телефон – правила больницы.

Я вешаю свое платье в шкаф рядом с его смокингом.

Мэг смотрит, что-то поправляя в капельнице.

– Хотела бы я увидеть вас двоих на балу.

– Мы поем, – говорит Дерек.

– Вместе?

Я сглатываю комок в горле и киваю. Надеюсь, мы сможем вновь вместе спеть. Не важно, где и когда.

Мэг оставляет нас одних.

– Моя мама приходила, пока ты переодевалась. Он рада, что ты меня не придушила.

Я сажусь на стул. Он все еще там, где я его оставила.

– Я сказал ей, что ты не захотела уходить.

– И что она ответила?

– «Спасибо». Она собирается домой, чтобы выспаться в собственной постели.

Мои глаза осматривают палату, ожидая найти его маму, прячущейся.

– Как она может оставить тебя тут одного? Что, если…

– Ты же здесь.

– Я? – Она даже не знает меня.

Дерек кашляет. Могу сказать, что ему больно. Он задыхается на минуту.

Я стою, не зная, что делать.

Он шепчет:

– Если я посреди ночи стану синим, вызывай Мэг.

– Ты уже синий, малыш.

– Еще синее.

– Не смешно. – Я хочу шлепнуть его по руке, но не смею. – Я не останусь, если ты собираешься это сделать.

– Мама рассчитывает на тебя. – Он не шутит. – Ей нужен отдых. Так и знал, что ты струсишь.

Я подхожу к двери и осматриваю коридор. Там пусто. Я оборачиваюсь.

– Они оставили нас одних на всю ночь? А так можно вообще?

– Я вроде как беспомощен. Уверен, они думают, что с тобой все будет хорошо.

– А ты? – Я закрываю дверь и скрепляю руки за спиной. – Ты слишком слаб, чтобы снова от меня убежать.

– Это ты убежала от меня.

Я опускаю глаза в пол.

– Я не виню тебя, Бет. Кто мечтает о таком?

Я подхожу к его кровати.

– На этот раз я не убегу. – Я прислоняюсь губами к его соленой шее.

Он шепчет мне на ухо:

– Думаю, еще немного возбуждения я переживу.

Я отстраняюсь – я делаю ему больно?

Ему удается выдавить слабую улыбку.

– Но это весьма хороший метод. Хочешь вынуть мой катетер или это сделать мне?

Я не знаю, смеяться мне или плакать.

– Ты ужасен.

– Я пытался защитить тебя, как мог.

Я поудобнее сажусь на стул, скрещиваю руки и готовлюсь смотреть на него всю ночь не отрываясь.

– Что ты делаешь?

– Наблюдаю за твоим посинением.

Он ерзает на кровати.

– Я поделюсь.

– Что, если я запутаюсь в катетере?

– Просто оставайся на своей стороне.

Я вскарабкиваюсь на кровать и ложусь рядом с ним, повернувшись в его сторону, чтобы наблюдать.

Он нажимает на кнопку и свет гаснет.

Я целую его в лоб.

– Спокойной ночи.

– Я не могу заснуть. Думаешь ты…

– Я не буду трогать твой катетер.

– Можешь мне спеть? – Он дотрагивается до моего лица.

Я закрываю глаза. И пою.

 
Я бреду вниз по реке
Милой, милой реке Иордан,
Смотрю сквозь мутную воду
И так далеко до другого берега.
 

Его пальцы скользят по моим скулам и бровям, дотрагиваются до моих губ, пока я пою.

 
Забери меня домой, милосердный Иисус.
И спрячь меня за своей грудью…
 

Я делаю паузу и зарываю глаза. Он кивает, и я пою.

 
Господи, я плыву к другому берегу.
 

Он стремиться к освобождению, кик и эта рабыня? Вот почему он любит эту песню? Вот почему он любит мой голос?

 
Забери меня домой, забери меня домой, забери меня домой…
 

Нет. Я не позволю. Никуда он не денется. Я меняю мотив, напевая наш дуэт, и пою ему:

 
Это должно быть, должно быть о тебе, тебе, тебе, тебе…
Я поднимаю калейдоскоп к своим глазам,
Кручу его один раз и смотрю на переливающиеся цвета,
И вся картина так ясна.
Это должен быть ты.
 

Он спит. Я нет. Я лежу, мечтая никогда больше от него не убегать, мечтая, что он поднимется в мою комнату, мечтая снять его футболку. Мое сердце наполняется желанием чудовищно заботиться о нем. Я зачесываю его волосы назад и лелею как ребенка, пока пою о рабыне.

 
Но мой ребенок, Господи, мое милое дитя,
Берет своими милыми, милыми пальчиками и сжимает мое сердце.
 

Я смотрю в потолок, закрываю глаза и шепчу:

– Он не готов переплыть Иордан.

А кто-нибудь, когда-нибудь готов? Буду ли я когда-нибудь готова отпустить его?

Ни за что. Никогда. Он останется здесь со мной.

 
Верни меня назад, верни меня назад, верни меня назад…