Текст книги "Избранные рассказы (СИ)"

Автор книги: Андрей Бирюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

–Ах, ты, мать твою! Всего пяток остался. Но ничего. Хоть пару гнид за собой, но утащу! -Куда ты!

Священник схватил его за рукав и оттащил от двери. Быстро отомкнул крышку подпола и впихнул туда ошалевшего Пашку. Затем надвинул на крышку домотканый ковер и сел за стол. Спустя пару минут в комнату ворвалась разношерстная толпа. В основном мелькали крестьянские полушубки, но нашлись и пара шинелей, и матросский бушлат, не обошлось и без вездесущих казаков. Комната тут же наполнилась запахом сивухи, давно не мытых тел, и злобным гомоном. -А ну поп, сказывай, где эта красная сволочь? Куды его дел?

–Да что спрашивать – плетей ему отсыпать, мигом скажеть! Неча ево жалеть! -Цыц! – гаркнул одетый в форму казачьего есаула ражий детина. Шум моментально стих. Есаул подошел к священнику, наклонился над ним и произнес тихим недобрым голосом:

–Кажи сразу, поп, куда этот краснопузый девался, иначе пожалеешь, что на свет родился. Священник медленно встал. Слегка дрожащими руками поправил крест и разгладил складки своей рясы. Затем так же тихо, но с достоинством ответил:

–Не боишься Бога, казак? Он все видит, все ведает. В дом служителя Божьего с оружьем ворвался, угрожаешь. Не страшно тебе будет потом, в день последнего суда? Есаул даже отшатнулся, словно от удара. Потом опомнился, подскочил к священнику и ударил его наотмашь.

–Сказывай, курва, куды Пашка ушел? Видели, как он к тебе шел. И ежели не скажешь, то мы с тебя кожу сдерем, с живого. Заставим твой язык развязаться. Хватайте его! А на последнем суде мы сами с Богом разберемся. Ты нас им не стращай. Мы жизнью пуганые! Стоявшие вокруг вмиг навалились на священника и стали крутит ему руки.

–Вот мы тебе сейчас всыплем, ежель ты нам по добру, по здорову, не желашь выдать красного. И будем пороть покудова не сознаешься. В этот миг дверца подпола слегка приподнялась, и послышался Пашкин голос.

–Не трогайте его, выйду я. -А-а, вражья сила! Ну выходи. Мы чичас тебе покажем, как последнее у крестьянина отбирать. Умоешься кровавыми слезами.

–Будет тебе за наши страдания! -А ну, вылазь, вражина!

И не сдерживая себя, есаул с силой пнул по крышке. -Только отца Александра не трогайте. Он тут совсем не причем.

–Давай вылезай, а то мы тебя заждались, гостя дорогого. И пистоль бросай для началу. А то напугаешь нас всех. Комната при этих словах аж вздрогнула от последовавшего за этими словами гнусного ржанья. Крышка подпола приподнялась еще, и на пол брякнулся наган. Затем показался сам Пашка. Стоявший поблизости плюгавый мужичок, в котором отец Александр признал бывшего лавочника, пихнул Пашке сапогом в лицо и натужно выдохнув, ударил прикладом винтовки по спине.

–Ну что, попался, голубчик? Ущучили мы тебя, коммуняка, язви тя! Ну, держись. Теперича за все ответишь. И за лавку мою, тобою от меня заграбленную, сполна рассчитаемся. Говоря так, он медленно приподнял винтовку и передернул затвор. Но есаул, перехватил его руку и пихнул в сторону.

–Погодь, Митрич, такой суке, как он, легкая смерть не к лицу. Мы яво, аки мученика, на тот свет предъявим. Вяжите его, штоп не рыпался. -Побойтесь Бога! – прорезал комнату гневный голос священника. -Пока не поздно, прекратите, иначе проклятие падет на вас всех, до седьмого колена! Этого ли хотите вы, пришедшие с насилием в дом служителя церкви? Не сатана ли зовет вас на свои пиршества?

–А ну, заткните ему глотку! – скомандовал есаул. -Тоже, значица, в красные переметнулся? Ну, мы из тебя сейчас быстро красного попа сделаем. Эй, Ванин, Пилипенко, давайте-ка, вразумите попа, всыпьте ему, чтоб покраснел. Штоб кровушкой своей изошел на красное поповство. Из толпы вывернулись два казака, оба с сизыми носами, с недобрыми тяжелыми взглядами закосневших в жестокости глаз. У каждого в руке качалась нагайка, со свинчаткой на конце.

–Ну что, поп, давай посмотрим, как ты сейчас покрутишься. Но не успели они приступить, как в комнату влетел некто, в офицерском полушубке и папахе. -Ваше благородие! Спымали мы вахлака! – радостно сообщил есаул. -Вот они, оба-двое. В подполе сидел, а поп яво покрывал, значица.

–Как, и поп с ним заодно? – удивилось его благородие. -Эх, жаль времени нет. Собирайтесь все. Красные на хвосте. -А с энтими что делать прикажете?

–Как что? Кончайте с ними и быстро по коням. И так же быстро, как вошло, его благородие выбежало из дома.

–Повезло вам, – прошипел есаул, и слегка раскачиваясь двинулся к связанным пленникам. -Повезло. Без муки на тот свет поедете. И первым, показывая пример, взмахнул шашкой…

***

Выписка из рапорта старшему оперуполномоченному ВЧК Н-ского уезда от командира 4-го эскадрона частей особого назначения. "…докладываю, что при преследовании банды ротмистра Архиповича не представлялось возможным выделить людей для похорон злодейски убитого бандитами комсомольца Павла Федорова, а также убитого с ним священника Александра Петровского, а когда через два дня эскадрон вернулся в Сосновское, то оказалось, что сами крестьяне утром следующего дня после героической смерти нашего товарища и священника, сами порешили на сходе похоронить обоих в одной могиле. В связи с этим я посчитал перезахоронение павших в борьбе с контрреволюцией и бандитизмом нецелесообразным, но приказал убрать крест, оставив лишь деревянный памятник с красной звездой и написанными именами убитых. Также ходатайствую об установке нового памятника, сделанного их железа, дабы память о подвиге Павла Федорова и Александра Петровского осталась в памяти народа навечно."

***

Весной 1998 года место, где когда-то стоял дом отца Александра, было выкуплено «новым русским», который построил тут роскошный особняк, сохранив от прошлого только полузаржавевший памятник, на котором и имена уже почти невозможно было прочитать. Когда собирались гости, он вместе с ними выходил во двор, и всей толпой они стреляли из пистолетов по этому памятнику, особенно стараясь попасть в звезду. Попадавший в нее наибольшее количество раз, получал от хозяина особый приз – казачью нагайку. После чего компания возвращалась в дом, где пиршество продолжалось до самого утра. А памятник стоял в ночи, хмурым укором людской памяти.

Зинатулла

Июль. Жаркий, засушливый, лишенный дождей и прохлады, он рассыпается жесткой оскоминой и хрустящей на зубах пылью, не давая даже кусочка блаженной тени, в которой можно было бы расслабиться на несколько минут. Все бы променял на эти минуты, но нет, надо идти. Надо! Надо!! Надо!!! Сколько же еще этих бесконечных шагов надо пройти, прежде чем раздастся желанное: «батальоооон, стой! Разойдись!»?

Хотя, кто сказал батальон? От всего батальона осталась от силы одна рота, да и та не в полном составе. Остальные полегли в бесчисленных боях. Боевой путь от самой границы отмечен могилами павших и нет числа этим кровавым отметинам боевого пути. Некоторых увезли санитарные поезда, а остальные продолжают горький путь отступления.

Всему есть предел, но люди, словно, не замечая ничего вокруг, продолжают идти. Идет война, и уже война, а не человек, устанавливает предел человеческой выносливости. Солдаты идут, не спрашивая, когда же привал, они идут непрерывным потоком, а в глазах у них ярость и ненависть, жесткая, сухая, дерущая по сердцу словно наждаком, и еще боль, боль утрат и потерь. Изредка вспыхивает тусклым огоньком самокрутка, идет из рук в руки до тех пор, пока докуренный до самых губ окурок не летит в придорожную пыль. И спать! Очень хочется спать. А идти еще долго, только комбат знает, сколько им остается идти, сколько бесчисленных шагов сделать, сколько раз перекинуть винтовку с одного натруженного плеча на другое, сколько раз ощутить сухую пустоту фляжки, в которой не осталось и капли воды, и закипая бессильной яростью мечтать о кратком забытьи сна.

А потом… а потом, наверняка снова бой, снова в небе будут висеть проклятые «юнкерсы», будут переть ненавистные танки с крестами, а за ними нагло и весело будет бежать немчура, и от тебя будет нужно только одно – стрелять. Стрелять до тех пор, пока твоя голова не ткнется бессильно в жаркую твердь земли, или же пока немцы не захлебнутся в собственной крови и не повернут вспять, чтобы через час снова и снова рваться в атаки. Но это будет завтра. А пока хочется пить. Пить и спать. Пить и спать… ***

–Иван, слышь, Иван! Где ты? – слышится из густой травы тихий голос.

–Тихо ты, чего разорался? Тут я, где же мне еще быть?

–Как нога?

–Как, как… Болит, стерва, мочи нет.

Зинатулла привычно бесшумно появился из густой, пожухлой от жары, травы. Остановился в метре от Ивана и замер, прислушиваясь к тишине. Иван с трудом подполз к Зинатулле, схватил его за плечо и жарко продышал ему на ухо:

–Послушай, Зинатулла, нам с тобой не доползти обоим. Не выйдет. Оставь меня и двигай один. А оба мы пропадем. И сведения пропадут.

Зинатулла мотнул головой и сказал с явным укором:

–Молчи, Ваня, доберемся до наших, оба двое доберемся. Сам дойду и тебя не брошу. Даже не проси. Ты же сам меня учил – своих не бросаем.

Иван скрежетнул зубами и еле слышно выругался. На его посеревшем лице четко поблескивали крупные капли пота и Зинатулла почти физически ощущал ту боль, которая терзала сейчас его собрата.

Если бы не эта предательская калитка, что невовремя скрипнула, когда они начали отход из деревни, то Иван шел бы на своих ногах, а Коваленко, Никитин и Аносов не остались бы на той окраине навечно. «Будь проклята эта война», подумал Зинатулла и скрипнул зубами.

–Сейчас случай особый. Надо, Зинатулла. Понимаешь ты это?

–Ванька, у нас в разведке всегда случай особый. Башкой рисковать каждый раз ходим. Первый раз, что ли? Ты только держись, не сдавайся. Дойдем, непременно дойдем.

–Сейчас не обо мне думать надо. А с моими ногами мы и сами погибнем и наших под удар подставим. Я свое, похоже, отходил насовсем.

–Ты это брось, Ваня, мы еще с тобой потанцуем, не время о смерти думать. К нашим двигать надо. Там тебе ноги заново сделают.

–Да ты понимаешь, что у нас с тобой приказ, и мы его должны выполнить. Уходи, я тебе сказал! Приказываю! Как старший по званию, приказываю уйти и доставить важные сведения!

–Я тебе сейчас уйду! Приказывать каждый может. Молчи лучше, силы береги. Нам уже немного осталось. Слышишь? Наши вон там, километра два, наверное, не больше. Вот отдохнем немного, и снова в путь двинемся. Тебе что переживать – лежишь в плащ-палатка и смотришь, чтобы не зацепиться.

–Не пройдем, – прохрипел Иван и прислушался.

Недалеко, в километрах двух-трех, слышна была ленивая канонада. Видать, немцы, получив увесистую плюху от их батальона, уже не имели того озорства и наглости, с которыми они перли на батальон последние недели. Видать, и их достало лезть в бесконечные атаки и заливать своей кровью чужую землю. «Кто же вас звал к нам, вот и получите», подумал Иван, и, позабыв про ранение, попытался привстать, но тут же охнул и снова приник к земле, кусая воротник гимнастерки, чтобы не раскричаться от проткнувшей его сильное тело боли.

–Оба не пройдем, – сказал он, отдышавшись. -Я даже стрелять сейчас толком не смогу, ежели немцы нас обнаружат. А один ты сможешь до наших добраться. Доставишь сведения, и потом за мной вернешься. Если наши о танках фрицев не узнают, то, выходит, что зря мы всю группу потеряли.

–На этом свете, Ваня, ничего зря не делается. И наши, которые там остались лежать, на хуторе, тоже не зря погибли. Если бы не они, то лежать бы и нам рядом с ними.

–Вот, потому ты и должен идти один. Ради них, и ради тех, кто сейчас в окопах нашего разрешения ждут.

–Значит, вместе и доставим. Кысмет, Ваня. На все есть воля Аллаха. А он мне сказал, чтоб живым вернуться. Так что, Ваня… вдвоем сведения и доставим.

Глаза Ивана вспыхнули, он захотел возразить, но тут Зинатулла вдруг резко зажал ему рот. Иван дернулся было, но тут же понимающе моргнул, понял, мол.

–Тихо, Ваня, – прошептал Зинатулла. -Похоже, фрицы рядом. У, шайтан вас принес на наши головы.

Быстро мотнув головой в разные стороны, он схватился за край плащ-палатки и начал оттаскивать Ивана к ближайшим кустам. Иван, морщась от боли и до крови кусая зубы, помогал ему как мог, одной рукой отталкиваясь от земли. А второй держась за ремень автомата. Где-то недалеко послышалась немецкая речь. Метров триста, определил Иван на слух. «Не боятся, сволочи», с горечью подумал он и потянулся к автомату. Но тут же опомнился и отпустил ремень. Приник к земле и затрясся от бессильной ярости. Зинатулла понимающе посмотрел на него и отвернулся. Он также не мог вынести мысль о том, что где-то рядом ходят люди, -нет, какие же это люди? – ходят шакалы, убившие веселого Колю Коваленко, который уже никогда не будет подшучивать над всем взводом, добродушного силача Костю Никитина и хмурого, но всегда готового помочь Мишу Аносова. Их нет, они сейчас лежат на прогретой жарким июльским солнцем земле, а эти шакалы ходят, смеются и радуются жизни. Зинатулла заскрипел зубами, и не в силах сдержаться от слез, отвернулся, и сказал Ивану:

–Ваня, ты тут полежи пока, а я быстренько оглянусь, что там ходит. Дай-ка мне бинокль, он у тебя получше моего будет.

Иван молча протянул ему свой бинокль, и так же молча лег. Зинатулла по-пластунски подполз к ближайшему пригорку, и сначала посмотрел невооруженным взглядом, и лишь потом достал бинокль и начал осторожно и медленно осматривать окрестности. В бинокль четко было видно, как по быстро темнеющему полю ходят редкие группы немцев. Они ходили по-хозяйски, ничего не боясь, словно бы война закончилась, и все окружавшее их принадлежало им.

–Ишь, шакалы, расходились. Ну ничего, ничего, мы еще посмотрим, чья возьмет. И за Колю вас спросим, и за Мишу, и за Костю. За всех спросим, кто остался в земле лежать. Придет наше время, ох, придет оно. Лишь бы вас сейчас сюда не потянуло.

Он еще раз осмотрел поле в бинокль. Судя по всему, немцы решили, что вся группа советских разведчиков была уничтожена, и осматривали поле спустя рукава. И все же, ради полной уверенности, Зинатулла пробыл еще несколько минут, пока окончательно не убедился, что немцы пока и не думают иди в их направлении. «Хорошо, что у них собак нет,» подумал он и только тогда пополз назад.

–Иван, – тихонько окликнул он, когда приблизился к месту их последнего привала. Но никто не откликнулся в ответ. Зинатулла замер, и понял, что Ивана здесь нет, и что найти его он просто не сможет. Может быть, если бы сияло солнце, он бы попытался это сделать, но сейчас, когда в небе начали зажигаться звезды, и темнота ночи вступала в свои права, это было бесполезно

–Ах, Ванька, обманул все-таки, ушел, шайтан, спрятался. Но я тебя все равно найду, Ваня, аллахом клянусь, что найду.

Обернувшись еще раз вокруг, он змейкой пополз в сторону линии фронта, ежеминутно ощупывая карман гимнастерки, где лежала бесценная карта. Иван все-таки заставил его выполнить приказ, но только сам Аллах знает, что он чувствовал в этот момент. «Ах, Ваня, Ваня, что же ты сделал со мной?» ***

Солнце в сентябре редко бывает жарким, но сегодня день обещал быть на удивление теплым, вопреки всем прогнозам синоптиков. Поэтому окна в квартире были полуоткрыты, а балконная дверь была на распашку. Изредка врывавшийся ветер приносил запах осени, той самой, что навевает светлые воспоминания и никак не ассоциируется с предстоящим унынием дождей.

Иван еще раз пригладил седые, но все еще густые волосы, и снова прошелся по комнате. По его лицу было видно, что он доволен обстановкой, но вслух говорить об этом не стал. Сергей знал своего отца, знал его привычку редко одобрять вслух, но с детства помнил, каждое выражение лица, каждое движение его рук, чтобы безошибочно определить, доволен ли старик. Да, теперь уже старик. Сергей с грустью констатировал тот факт, что отец передвигается уже без былой легкости, что руки набухли венами, а лицо избороздили старческие морщинки. И чтобы хоть как-то заставить не думать о старости отца, он взял его за плечи и повел к столу.

–Ну, батя, давай выпьем за встречу, что ли. Сколько лет не виделись.

–Десять лет будет, Сережка, аккурат в следующем месяце.

Сергей наполнил стопки и протянул одну из них отцу. Иван взял стопку, медленно, степенно поднял ее и выпил не торопясь. Словно бы смакуя каждую каплю. Сергей же не стал тянуть и выпил махом, словно в спешке. Оба выдохнули и потянулись к закуске.

–Да-а… бежит время.

–Для кого бежит, а для кого-то и тащится, – ответил Иван и с явной нотой недовольства в голосе спросил:

–Внук-то, когда приедет?

–Обещался сразу к нам забежать, как только свои дела сделает. – ответил мелодичный женский голос.

Иван обернулся и увидел вошедшую в комнату Наталью, жену Сергея. Ладная, хорошо скроенная, и можно даже сказать, крепко сбитая, Наталья нравилась Ивану. «Не нынешние хворобы», любил говаривать Иван, когда в кругу друзей речь заходила о семьях. «Серегу любит, и по дому хват», прибавлял он и на этом заканчивал, поскольку крепко-накрепко вбитая со времен войны привычка к скрытности, не позволяла ему выпускать свои эмоции наружу. Но и этих сухих слов хватало, чтобы понять, насколько крепко он любил свою сноху.

–Соскучился я по нему.

–Выходит, ты только по внуку скучал, – засмеялся Сергей. -А по нам и не думал даже?

–Вот когда доживешь до моих лет, тогда и поймешь, по кому скучать положено. Ты сам-то, обо мне все десять лет не вспоминал.

–Батя! Я ж звонил тебе!

–Ну да, на новый год отзвонишься разок – и порядок. Вроде как не забыл батю. Полный порядок. Вроде как галочку поставил. Мол, батя жив-здоров, под себя еще не ходит, год долой.

–Ну зачем ты так? У меня ж работа такая была, свое дело создавал. Ты думаешь мне легко было все эти годы?

–Вы не ругайте его, пожалуйста. – примирительно сказала Наталья. -Он и вправду все эти годы пахал как проклятый. Мы с сыном если его поздно ночью видели – за счастье считали. Одна работа на уме, все бизнес, да бизнес. И откуда только силы у него на это были?

–Были, были. Мы, Лопахины, всегда упрямые и сильные были. Верно, батя?

–Верно-то верно. Только впрок ли все это было? Пуп надрывать не велика наука. Горбатиться без толку и обезьяна может.

–Зато теперь смотри, все есть, и спешить особо не надо. И на тебя время, и на Наталью, и на Сережку остается.

При этом Сергей обвел рукой, словно предлагая полюбоваться на убранство комнаты. Комната и впрямь была обставлена с шиком и со вкусом. Не с той плебейской безвкусицей, что наблюдалась у «новых русских», но больше с утонченностью и изыском старинных дворянских семейств.

–Хотя и сейчас порою приходится на работе задержаться, но ведь все есть, достаток в доме и покой.

–Вот оно счастье ваше, только ночью увидеться. Что же это за счастье то такое? Или война, может, была? Так я что-то ее не наблюдал. Пропустил, видимо. Или не понимаю чего-то.

–Жизнь сейчас такая, папа. С нею не поспоришь, – сказала Наталья и улыбнулась. Отец Сергея, не смотря на кажущуюся нелюдимость и угрюмость, всегда ей нравился. Сын тоже любил деда, и Наталья была счастлива от того, что попала в прекрасную, дружную и любящую семью. Даже когда Иван изредка ворчал на своего сына, она понимала, что любовь никуда не девается, что и в эти редкие минуты Иван любит своего сына, да и ее тоже, от всего сердца.

–Жизнь у них такая. Нечего на время пенять. Мы вот, и воевали, и строили, и пахали, и урожай собирали, а время на себя все же было. Иначе, когда бы я тебе своего Сережку сварганил? А? А ведь кроме него мы ему еще и сестер двух родили и воспитали.

–Батя, Наташа права – жизнь теперь совершенно другая стала. На месте встанешь – считай, пропал. Приходится крутиться, как белка в колесе, иначе все лучшие куски другие разберут. Ничего личного – бизнес.

–Куски у него лучшие разберут, – передразнил его Иван. -Одни купли да продажи у вас в голове. Все распродали в стране, все, что строилось, пахалось, делалось. Все в дым пустили. Разбазарили. Руками работать совсем разучились. Только купи-продай в головах. За своими бизнесами человека не видишь. Все за хороший кусок променяли.

–Ну что ты такое говоришь, батя? Я не купи-продай, как ты говоришь. Мы строим. И много строим. От работы моей и достаток в доме. Посмотри, разве мы плохо живем? Сплошной, можно сказать, коммунизм в отдельно взятой ячейке общества. Разве плохо?

–Ты словами-то не играйся, – посуровел Иван. -Что ты знаешь теперь о коммунизме? Время, конечно, сейчас такое, что о коммунистах доброго слова лучше не говорить, на куски порвут. Нынешних, впрочем, можно. Нынешние, они только словами кидаться умеют, а вот мы за эти слова на фронте потом и кровью исходили.

–Пап!

–Да ладно, что тут говорить? Все равно ни черта не поймешь. Биииизнес у него, тьфу! Ничегошеньки ты за ним не видишь. Вон, даже в глазах рубли да доллары крутятся

–Ну не спорьте вы, право. Папа, давайте я вам лучше еще по рюмочке налью? Столько лет не виделись, и на тебе, ссориться с друг другом удумали.

Иван поневоле улыбнулся и снова провел рукой по волосам.

–И то верно, батя. Давай-ка воспользуемся щедрым предложением, а то без тебя мне и одну рюмку не выпросить. Наташка у меня строгая. Не будь тебя дома, так даже пробочку понюхать не дала.

–Ну, давай, выпьем. Все-таки, сегодня день особенный. И вас, наконец-то увидел, и встреча у меня долгожданная будет.

И так же, как до этого, не спеша выпил. Потом с удовольствием выдохнуд и поморщился.

–Хороша, чертовка. – и привычном жестом нырнул рукою в карман.

–Я подымлю немного, – сказал полуутвердительно, полувопросом.

–Кури, батя, – сказал Сергей и, в свою очередь, достал из кармана пачку сигарет. Автоматическим, выученным жестом протянул пачку отцу, но вовремя спохватился и положил пачку на стол.

–Помнишь, – с удовольствием протянул Иван.

–А как же, – ответил Сергей и рассмеялся. -Твой «Беломор» это словно фирменный знак, среди отцов моих друзей все либо сигареты курили, либо некурящие были. А ты как пыхнешь, так вся комната в клубах дыма.

–Раздымились, смолокуры. – с притворной укоризной сказала Наталья и встала из-за стола. -Хоть бы пепельницу поставили. Ну да ладно, сейчас на кухню пойду, и принесу вам. Заодно и посуду помою. А вы уж тут сами. Не маленькие, разберетесь, где что лежит.

Отец с сыном некоторое время молча курили, думая о чем-то своем. Наконец, Сергей прервал молчание.

–Батя, ты мне по телефону на днях что-то про встречу говорил, я не понял, а что за встреча такая? Деловая, что ли?

Иван ответил не сразу. Как-то слегка посуровев, он потушил папиросу и пристально взглянул на сына.

–Тут, Сережка, дело такое, не о двух словах. Ты помнишь, я тебе как-то рассказывал о войне, вернее, про случай один?

–Ты мне вообще-то о войне мало рассказывал, батя. Сколько ни приставали к тебе, ты всегда отмахивался, как будто сказать нечего было. А ведь орденов и медалей у тебя, дай Бог каждому столько иметь.

–Оно верно, Сережка, что молчал. Война, это дело страшное. Рассказывать о нем не очень-то хочется. Потому и не ходил никогда в школу. Когда столько горя и смерти через себя пропустишь, разговоры эти только душу бередят. Память, она порой, навроде как напильником по душе ходит. Каждый раз словно заново через то, что было, проходишь, заново все переживаешь.

–А другие много рассказывают. Вон, по телевизору, да в прессе полно рассказов. Пишут, рассказывают. Фильмы снимают.

–Трепачи они все, – сердито сказал Иван. -Настоящий фронтовик и трепаться не будет, но и до самой своей смерти не забудет. Хотя, может, я и не прав, не все трепачи.

–Так конечно же не все, иначе, откуда мы про подвиги ваши знать смогли бы? Я, батя, против трепа, но рассказывать надо. Иначе, как мы помнить тогда будем, если не расскажешь? Вон, маршал Жуков мемуары на два тома написал. А он, как ни крути, не трепался. Что-что, а про него этого не скажешь. Да и не он один мемуары писал.

–И без меня мемуаров полно написано, и фильмов снято. Не обеднеет правда о войне без моих рассказов.

–А сейчас что тебя потянуло об этом вспомнить? Я про случай, который ты хотел мне рассказать.

–Не рассказать, напомнить.

Иван замолчал, потянулся в карман за новой папиросой. Достал, но закуривать не стал, лишь молча и нервно катал ее в своих пальцах.

–В сорок втором, летом, стояли мы в обороне, аккурат на Бобруйском направлении. Как-то нас в разведку послали, и из всего отделения только мы с Зинатуллой в живых остались. Да и то громко сказано, что вдвоем – меня тяжело ранило, идти совсем не мог, фриц аккурат по ногам мне попал. Вот Зинатулла-то меня и тащил на себе. А времени в обрез было. Могли не успеть сведения доставить. Ты, Сережа, можешь представить, что такое танки? Ежели против пехоты? А у солдата окромя стеклянной артиллерии, да злости с ненавистью, нет ничего?

–Думаю, да. Представить такое можно.

–Вот, то-то и оно, что представить! А я их до сих пор перед своими глазами вижу, когда они на тебя катятся, а у тебя из всего оружия только винтовка, да пара гранат. И хорошо, если еще и бутылка с зажигательной смесью. Она против танка очень уж хороша была.

Иван снова замолчал и прикрыл глаза. Сергей видел, насколько тяжело и непривычно было для его отца делиться своими воспоминаниями о той страшной войне. Видел, понимал, и потому не торопил. Знал, что если отец начал что-то делать – обязательно доведет до конца.

Иван вздохнул, открыл глаза, и глядя куда-то в угол комнаты, словно не замечая сына. Продолжил.

–В разведке мы их, танки немецкие, более тридцати штук насчитали. Считай, целый полк. Наизготовку стояли, чтоб, значит, с утра вдарить по нашим позициям. Причем, аккурат перед нашим батальоном. И никому, кроме нас, это не было известно. Вдарят всем скопом, навалятся, и все, нет никого. Это в кино все красиво и легко, а на фронте иначе было. Особенно в то лето. А тут такая штука вышла. Все рассказывать, это день убить, в общем, напоролись мы на фрицев, кого убило, а меня вот фриц по ногам полоснул. Если бы не Зинатулла, то и мне лежать бы там. Полкилометра меня на себе тащил, если не больше. Добрались мы с ним до кустов у реки, а там вопрос совсем иной вышел: тащить меня на себе, значит, и самим погибнуть, и батальон под гибель пустить. А меня оставить – совесть ему не позволяла.

–Точно, рассказывал ты мне об этом, батя. Я тогда мальчишкой был еще, но этот твой рассказ помню. Ты тогда рассказывал, что воспользовался суматохой и спрятался. А напарник твой искал-искал тебя, да так и ушел.

–Я не спрятался, как ты говоришь, а принял единственное правильное решение, воспользовался тем, что Зинатулла на немцев глянуть пополз, и ушел в кусты, благо их там было, что на Барбоске блох. Видишь ли, немцы по полю начали шляться, видать, проверяли, не ушел ли кто из нас. Зинатулла и решил проверить, что и как. Мало ли, они за нами в погоню бросятся. А пока он смотрел, я и откатился, насколько смог. Кустов много, под каждый не заглянешь. Да и стемнело порядочно.

–А как же сведения? Они у кого были?

–А карта со всеми пометками у Зинатуллы была. Стал бы я прятаться, если бы она у меня была. Слышал бы ты, как он чертыхался, когда меня не нашел. Он ведь, Сережка, все понял. Понял, почему я ушел от него.

–А что дальше было?

А что дальше? Я сознание вскорости потерял. Очнулся уже в госпитале. Как потом мне рассказывали, когда фрицы в атаку ринулись, наш батальон в контратаку пошел, с приданными танками. И пушек батарею подкинули. Зинатулла вовремя успел сведения передать. Вот нам и дали подкрепление. Уж больно важная была дорога, которую мы держали. А после боя Зинатулла все поле обегал, и нашел-таки меня.

–А говорят, чудес не бывает.

–Молод ты еще, будут и в твоей жизни чудеса. Не пропусти только.

Сергей улыбнулся.

–Молод. Вон, и седина уже у меня появилась, сын скоро женится, а ты говоришь, молод.

–Мы на фронте день за десять считали. Вот и подсчитай, кто из нас стар, кто молод.

–А что дальше было? После того как он тебя нашел.

–В госпиталь меня утащил. А после этого мы с ним так и не встретились. Разметало нас по разным фронтам. В сорок втором писать некогда было. А порой и некуда. Не то что дивизии, фронты разметывало в щепки, поди попробуй, найди кого. Я, грешным делом, думал, что погиб мой Зинатулла, не смотря на свой кысмет.

–Кысмет? – удивился Сергей. -Что еще за кысмет такой?

–Судьба это по-ихнему, по-татарски. Он мне часто говорил: Ванька, кысмет у меня такой, живым из этого пекла выйти. Аллах, мол, заповедал ему живым в этой войне остаться. Я смеялся порой, говорил, какой тебе кысмет, вот вдарит немец из всех стволов, рванет в атаку, и будет нам всем кысмет твой. А он все равно верил в свое.

–Да уж.

При этих словах Сергей несколько скептически улыбнулся, что не ускользнуло от внимания Ивана.

–А ты не строй мне физию свою. -рассердился Иван. -Потому как, видимо, есть кысмет на свете, Сережка. Я сам не поверил своим глазам сначала, но нашелся Зинатулла. Вот с ним у меня, как раз и встреча будет сегодня.

–Охренеть! Это ж сколько лет прошло с тех пор! Шестьдесят, вроде? Не меньше.

–Без малого шестьдесят пять будет. – согласился Иван, и начал что-то подсчитывать в уме.

–Ну да, тот бой в июле сорок второго был. Число уж и не упомню, не до того было. А месяц июль был. Точно. Вот и получается, ровно 65 лет с копейками.

–Батя, а можно я с тобой поеду?

–Зачем?

–Хочу взглянуть на твоего Зинатуллу. Вы ж оба, наверное, из другого теста сделаны, не то что мы. Да и посмотреть хочется, благодаря кому я на свете жит ь право имею. Ведь получается так, что если бы он тогда не вытащил тебя, то ни меня, ни внука твоего не было.

–Не сегодня, Сережа. Нам с ним многое надо вспомнить, поговорить, помолчать, наших вспомнить. Это нам двоим сегодня нужно. Чтобы только он и я. Понимаешь?

–Понимаю.

Голос Сергея был непривычно серьезен. Ему действительно очень хотелось взглянуть на человека, о котором он слышал от отца дважды в своей жизни. Ну да, первый раз он еще не мог в полной степени осознать, насколько это было важным в его судьбе, да и в судьбе его отца тоже. Но сегодня он остро ощутил, насколько запутанны могут быть людские судьбы и как они взаимосвязаны между собой. И что порой всего один шаг может круто изменить не одну, а много судеб. Он еще долго мог бы размышлять о сложностях жизни, но его прервал отец.

–А ежели посмотреть на него хочешь, то я тебе лучше фото одно покажу. Сергей молча кивнул, и Иван полез в карман пиджака, достал старую измятую фотокарточку и протянул ее сыну. Сын осторожно, словно хрупкую вазу, взял фотографию и всмотрелся в нее. С пожелтевшей карточки на него весело глядели два молодых солдата. В первом из них Сергей безошибочно узнал отца. А рядом, видимо, стоял тот самый Зинатулла, о котором они только что говорили.