Текст книги "Избранные рассказы (СИ)"

Автор книги: Андрей Бирюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Волк

Волк

Хрусткий, обжигающий мороз нещадно кусал пальцы, но, наткнувшись на плотную кожу перчаток, вдруг передумал и попытался забраться под наглухо застегнутую лыжную куртку. Но та не думала сдаваться и тогда мороз позвал своего давнего союзника – крепкий пронизывающий ветер. Но даже ветер не помог – тщетно метались они вокруг, надеясь найти малюсенькую брешь, и тщетно, в коварной ярости, внезапно бросали свои колючие морозные иглы в облачка легкого, почти невесомого пара, ритмично вылетавших изо рта бегущего человека… Ну а человек не замечал ничего. И хотя шел уже второй час непрерывной гонки, человек, казалось, даже не думал снижать свой темп. Выглядело совсем наоборот – раскрасневшееся лицо и блестящие глаза говорили о том, что и мороз, и ветер, и бег были неотъемлемой частью удовольствия; удовольствия и радости, которых не получишь в пыли и копоти больших городов. Нет, нельзя сказать, что Леха был ненавистником городов. Он любил свой город и не мог представить своей жизни без извечной суеты и гомона, присущих городской повседневной жизни. Но при этом жила в нем вторая половина, толкавшая его прочь из города. И именно поэтому почти каждую пятницу он начинал ощущать внутри себя нарастающее возбуждение, понять которое он не мог, да и по правде говоря, никогда не стремился. К вечеру он уже недовольно хмурился и раздраженно поглядывал на часы, торопя их и проклиная тягучие минуты. Но вот, наконец, стрелки отбивали конец рабочего дня и уже ничто не могло удержать его в цепкой паутине города. Еще час – и он уже мчался на лыжах через синеющую гущу леса.

Только тот, кто хоть раз смотрел на звезды сквозь ветви сосен и дышал вместе с ними, может понять его. Ну а если нет – то нет смысла что-то объяснять – тут остается лишь развести руками и продолжить дальше. А для Лехи лес был лучшим другом и братом. Он любил его, а тот отвечал ему взаимностью. Еще в детстве, он однажды заблудился в лесу и ему пришлось плутать до самого утра, пока он не выбрался на местную узкоколейку. И удивительное дело – он нисколечко не испугался. Словно зачарованный, он шел и жадно впитывал в себя неясные голоса ночного леса, а тот нежными прикосновениями вел его к дому. В ту ночь и зародилась их дружба без слов и обещаний. Кто знает, может именно этого и требовала Лешкина душа. Слиться с лесом в одно целое – что может сделать человека более счастливым, чем это? С тех пор Леха полюбил прогулки по лесу, и было не важно – дождь ли, снег ли, светило солнце или стояла беспроглядная ночь, он не мог не пойти на встречу со своим учителем и другом. Может, все было как-то иначе, но как бы то ни было, Леха не мог бросить лес. Вот и сегодня он мчался в темнеющую громаду леса, совершенно не замечая подкрадывавшейся усталости, и лыжи весело и проворно уминали хрустящий снег, оставляя за собой едва заметный след. Постепенно стало темнеть, деревья начали сливаться в цельную полосу, без просветов, но ритмичный бег продолжался без заметных перемен, словно и не было позади нескольких часов от его начала. Но вот ритм начал спадать, стал почти шагом и, наконец, сделав сильный рывок и выписав почти фигурный прируэт, Леха выскочил на небольшую полянку и резко затормозил перед небольшой ладно скроенной избушкой, стоявшей словно сказочное убежище Бабы-Яги, на тяжелых лапах-сваях.

Спешить было некуда – до утра было еще ох, как долго и потому Леха наслаждался внезапно нахлынувшей тишиной, которую даже ветер боялся спугнуть сейчас. Прошла минута, другая… а он все стоял и чему-то улыбался. Но вот он нагнулся, и не без сожаления, оттряхнув сладкую пелену, он разомкнул крепления лыж и утопая в снегу двинулся к избушке. Человек начал брать свое – он почувствовал и усталость, и постепенно накатывающийся голод. Да и мороз, приободрившись, начал потихоньку пробираться внутрь тела. Леха добрался до лесенки и одним рывком взлетел на самый верх и вошел через гостеприимно распахнувшуюся дверь в пристанище лесных жителей. Удивительно, но внутри пахло настоящим человеческим теплом, словно бы хозяева только-только вышли и вот-вот раздадутся их голоса и они войдут, неспешно отряхивая с ног налипший снег, и кусочки морозного ветра опадут на пол невесомой влагой. Леха даже почувствовал, что готов ответить на их приветствие и уже открыл, было, рот, но тут же рассмеялся, скорее смущенно, чем по-иному. Ждать было некого, во всяком случае, до утра, а потому следовало позаботиться о себе. Глаза постепенно привыкали к темноте, и вот сначала выплыла добротная русская печь, затем стол, лавки и прочее немудреное хозяйство и убранство избушки. Леха подошел к печи, и уверенно протянув руку, нашарил коробок спичек и старую, еще дореволюционных времен лампу. Еще несколько минут, и лампа прогнала темноту на улицу; в печи весело потрескивают дрова и тепло, неповторимое тепло расплывается по дому – теперь это уже настоящий дом. И пусть за стеклом стынет непроглядная тьма, и на многие километры вокруг нет ни одной живой души – что из этого? Леха не чувствовал себя одиноким. Где-то в глубине сердца он чувствовал, что это мнимое одиночество как нельзя, кстати, устраивало его. Нет, я не буду утверждать, что Леха не любил человеческое общество. Напротив, хорошая компания не была ему чужда. Но здесь, в лесу, он был у себя дома, да и к тому же, мало кто мог понять его. Раз или два он пробовал заговорить об этом, но наткнувшись на молчаливое недоумение в глазах друзей, бросил даже малейшие попытки объяснить что-то. Впрочем, как результат этого, за ним закрепилась репутация оригинального, хотя и чудаковатого собеседника.

Это разумеется, все лирика, и к рассказу о том, что произошло, никакого отношения не имеет. Впереди же было событие большого, можно сказать, вселенного масштаба. На завтра ожидался приезд гостей на царскую охоту. В общем-то, Леху нисколько не волновало – кто приедет и когда. Он любил само ожидание и хотя до утра оставалось еще несколько долгих зимних часов, он уже ощущал запах гари и вкус крови на губах. Не выдержав распиравших его чувств и не в силах их сдержать, он выскочил на крыльцо и сложив руки рукором завыл по-волчьи – протяжно и с гулким надрывом, так, как могут выть только волки, выросшие в беспредельной толще леса, не знающей никаких законов, кроме беспощадного закона выживания. Вой летел тугой волной через звенящую темноту притихшего леса, отскакивая от ветвей, возвращаясь обратно и постепенно смешивался с тишиной. Наконец стало совсем тихо. Казалось, лес вслушивался своими бесчисленными порами – не откликнется ли кто в ответ? Но нет, ничто не нарушало покоя, лишь звезды равнодушно смотрели ледяными иглами с бескрайнего небосвода и не было им никакого дела до земной суеты. Леха, напряженно замерев, вслушивался в обступающую тьму и ждал. И вдруг… словно вызовом на призыв человека, откуда-то из ледяных просторов донесся приглушенный десятками километров волчий вой. Это был вой, полный неизмеримой тоски и предчувствия смерти. Возможно, в нем была и масса других чувств – но не было одного – не было покорности судьбе. Это была песнь последней битвы, где страх отступал перед жаждой жизни. И такая в нем звучала сила, что Леха не решился ответить ему, хотя руки уже поднес ко рту, но простояв в молчании несколько минут, все же опустил их и так же молча вернулся назад, в обжитое тепло дома. Перед тем как уснуть, он долго ворочался с боку на бок, считал до ста и обратно, но сон не приходил. Лишь под самое утро он забылся кратким и тяжелым провалом в липкую дремоту.

Проснулся он от того, что за окном звонко брехали собаки, звучал нестройный гул людских голосов. Он с трудом разомкнул веки и с усилием заставил себя одеться и выйти на крыльцо. Недалеко от него уже стояла группа людей, державших в руках ружья, некоторые с поводками, на концах которых танцевали возбужденные псы. Глядя на переполошенные от предвкушения добычи собачьи морды, Леха вдруг вспомнил вчерашний «разговор» с волком и отчего-то ему стал на миг тошно. Охота потеряла свою прелесть и очарование. Но тем не менее он все же послушно кивал в ответ, так же послушно отправился туда, где ему отвели место. Но почему-то он уже сомневался в своем праве вершить судьбами и жизнью тех, что метались сейчас среди флажков и подгоняемых к неизбежному концу. Хотелось бросить все и вернуться в спасительную тишину избушки и зарыться с головой в подушку. А люди и звери тем временем шаг за шагом двигались к своей цели. Освобожденные (наконец-то!), рванулись с поводков псы и помчались, опьяненные безнаказанностью и легкостью добычи, но все же не рискующих скрыться слишком далеко от бдительных своих хозяев. Вскоре лай затих и Леха добрался до своего места уже в полной тишине. Вопреки всему он достал сигареты и закурил, почти физически ощущая гнет этой тишины. Готовой вот-вот взорваться грохотом картечи и предсмертным визгом волков. И все же, несмотря на ожидание, первые выстрелы заставили его вздрогнуть. Он первым щелчком отбросил сигарету и взял ружье на изготовку. И словно кто-то невидимый вдруг отключил его от всего, что происходило вокруг. Имело значение лишь небольшое пространство перед ним, откуда мог выскочить чудом избежавший расправы хищник, но и здесь его поджидала смерть, ибо в десятке метров перед Лехой висел злобным глазом красный флажок.

И словно оправдывая Лехины ожидания, среди далеких звуков бойни вдруг послышался обозленный собачий лай, полный обиды на ускользнувшую от их хозяев добычи. Лай становился все громче и приближался к Лехе. И как будто кто-то невидимый внезапно переключил огни на сцене, вмешавшись в расписанную по нотам охоту. Вроде бы все оставалось как прежде – где-то продолжали грохотать выстрелы, рассеивая смерть, рычали псы, обезумевшие от безнаказанности, – но теперь в стройную симфонию бойни вмешались еле ощутимые, но от этого не менее, грозные признаки разрушенной гармонии. Леха не мог знать точно, что произошло, но понимал, что где-то там, среди крови и грязного от пороха снега, отчаявшийся волк решился на рывок к жизни. Лоб моментально покрылся испариной, по телу пробежала волна возбуждения и спряталась где-то внизу. Леха машинально поправил шапочку и направил ружье туда, откуда по его расчетам должен был появиться беглец. Секунды медленно стекали в вечность и ожидание казалось бесконечным. Он ждал и был готов, но все же когда волк появился на линии огня, он невольно вздрогнул и замешкался, задрожал палец на курке. А волк – тот резко встал, взметнув облако снежной пыли, и тяжело, вздымая покрытые слипшейся от бешенной скачки шерстью боками, уставился в глаза человека. Друг на друга смотрели они и казалось, само время остановилось, оставив только их, среди снегов и света. Они смотрели друг на друга – тысячи лет смертельной вражды, бесчисленных схваток, смертей и вечной жажды победы. Сквозь прорезь прицела Леха видел круглые желтые глаза хищника, мучительно старался сдвинуть курок – и не мог. Было что-то в этих глазах, непонятное нынешнему человеку, но что понимал его далекий предок. Он искал страх – и не видел его; искал мольбу о пощаде – ее не было; только усталость и обреченность тускло отражалась в зрачках зверя. Еще одна вечность скатилась в небытие, и ружье дрогнуло. Уши зверя слегка пригнулись, но более ни одного движения. И Леха понял, что не может он убить стоявшего перед ним хищника. Он отшвырнул уже не нужное ему ружье в сторону и вдруг, повинуясь непонятно откуда взявшемуся чувству, сунул пальцы в рот и издал резкий пронзительный свист. Повинуясь этому сигналу, волк распрямился сжатою пружиной и одним махом проскочил поляну, рванувшись навстречу свободе. Прыжок, прыжок, еще один… и вот, только медленно опускающиеся снежинки напоминают о нем. Леха вдруг почувствовал облегчение, сел в снег, достал негнущимися пальцами смятую сигарету и закурил. Он сидел, пускал дым и улыбался; кто-то стоял рядом и обидно высказывал ему, а он не слышал его, он был там, где, ускоряя свой бег, мчался серый в морозную даль свободы и жизни.

Стакан

Ах, какой чудесный был день ! На небе почти ни облачка, ветерок слабенький, солнышко грело в самую «плепорцию», как говаривали наши деды и прадеды, плеская в стакан чистую, как слеза младенца, водку. Кстати, о водке и прочем. Сидели в этот самый день на скамеечках несколько мужичков, самых, что ни есть обыкновенных, простых, невзрачных, ничем не выделяющихся. А перед ними на столике, на замусоленной газетке, стояли пластиковые стакашки, там и сям рассыпались дешёвые карамельки, а в самом центре гордо возвышались две бутылки «Столичной». В общем, картинка не хуже и не лучше иных, до боли знакомая обитателям нашей родины. Ну, сидели и сидели, выпивали по немного и , как положено, вели неспешный разговор о бабах, о погоде и о том, где взять на завтра, и о том, как приходилось отдуваться за провинности перед жёнами. И вот, наливая очередную дозу, один мужичок вдруг поднял свой стакашек, посмотрел его на свет и горестно вздохнул :

–А ведь посмотришь сквозь него и не видать ничего.

–Ну, ты и загнул, – отозвался кто-то.

–Нет, вы не спорьте мужики. Я ведь что вспомнил-то, на стакашку эту глядя. Раньше оно как было – берешь родной граненый, на двести граммов, плеснешь туды на два-три пальца, а грани так и заиграют…

–Ну ты просто Чехов ! – засмеялись мужички.

–Да погодите вы, – отмахнулся рассказчик. – Я ведь к чему все это. В смысле про стакан-то заговорил. Случай мне один вспомнился. Тогда еще Нинка моя жива была. Лет так десять назад было, наверное. А в ту пору я выпить любил, прости Господи, да так порой, что на утро ни единой копейки в кармане не было.

–Знакомое дело. – согласились мужички.

–Так вот, собрался я как-то с утра до «собачки» сбегать, шасть в карман, а от заначки уже от дырки свист. Ясно дело – Нинка постаралась. А сама на меня потихонечку поглядывает, да улыбается втихомолку. Я поначалу попробовал покачать права, а она знай себе одно – мол, сам потерял или пропил. Естественно, я после вчерашнего и не помнил, что, да где. Может и вправду сам пропил, но так или иначе попробовал поприставать еще, но до Нинки приставать – все равно что поезд голыми руками тормозить. А если разозлится, так вообще, хоть святых выноси. Сколько он мне шишек наставила – и не пересчитать. Я и сейчас порой удивляюсь – что же нас вместе так держало ? Ни она меня не выгнала, ни я сам не ушел. Судьба видать.

Мужичок замолчал. Остальные вежливо ждали.

–В-общем, – решился, наконец, рассказчик. – сижу я и думку горькую гадаю – как мне у упрямой бабы на бутылку выпросить, или, на худой конец, на пару кружечек. А она словно мысли мои прочитала и говорит мне :

–Даже думать об этом не моги. Лучше назавтра до сельпо сходим. Я там как раз матерьяльчику на занавески присмотрела.

–Ох как тут меня перекосило ! Но молчу.

Тут мужичок замолчал, вытащил мятую пачку сигарет и не спеша закурил.

–Н-да, так вот вышло – ни денег, ничегошеньки. Вот только рано она обрадовалась, глупая баба. Разве может бабий ум понять, что коли мужик похмелиться захочет, то он горы свернет, в лепешку расшибется. Но на фуфырик достанет.

Слушатели одобрительно закивали. -И улучил-таки я момент. Пока она в огород за морковкой, или еще за чем-то ходила, и мигом провел ревизию на наличие наличности и аккурат в сахарнице нашел десяточку ! И не долго думая, дабы не рисковать шасть в дверь и только меня и видели.

В этом месте мужичок ухмыльнулся и закурил еще одну сигарету.

–Что тут еще скажешь ? Душа горела и пела. Я, правда, сначала хотел всего-то пару кружечек дерябнуть, да разве в таком деле возможно удержаться ? И в итоге к полудню десятка приказала долго жить. Зато домой возвращаться уже не так страшно было. И как только исчезли последние копеечки я домой стопы свои и направил. И покачивало меня, приятственно так, что захотелось мне и для Нинки что-нибудь хорошее сделать. А что сделаешь, коли денег нема ? А тут возле клуба, смотрю – клумба и с цветами. Ну, думаю, в самый раз. Нарвал я букетище, и с ним к Нинке заявился. А Нинка меня энтим самым букетом по морде и отхлестала. Молча так. А ведь раньше ору было, хоть святых выноси. А потом присела на табуретку и заревела, тихонечко так. И до того мне вдруг стало тошно, что и сам не заметил, как заплакал. А потом подошел к Нинке, обнял ее и стал гладить по голове. Сколько мы так были – не знаю, но в конце Нинка встала, вздохнула тяжело, подошла к буфету и вытащила из одной ей ведомого загашника початую поллитровку, налила мне полный стакан и молча вышла. А я смотрел на стакан, смотрел, да так и не смог выпить.

Мужичок замолчал, бросил на землю почти истлевшую сигарету и уставился в небо. Молчали и остальные, и лишь где-то в бездонной синеве неба бесшумно скользили облака и пел бесконечную песню одинокий жаворонок.

Соседи

“Ну наконец-то!” мысленно воскликнул Коляныч, закрывая ноутбук и откидываясь в кресле. Впрочем, Коляныч он был не для всех, только для близких друзей. Если, конечно, окружающих его людей можно было назвать близкими друзьями. Сторонний наблюдатель вряд ли бы смог их так назвать. Но, в нашем случае, так требовали приличия и этикет: тех, кто вхож в наш круг по работе и сделкам, следует называть близкими, и даже друзьями, как бы странно нам это не казалось. Даже если это относится к деловым партнерам. А этикету в бизнесе следует подчиняться, ибо, если попала собака в колесо – то пищи, но беги. Так что, наверное, следовало бы лучше написать Николай Георгиевич, поскольку вышеозначенный молодой человек, не смотря на молодость, а может, и благодаря ей, уже успел пересесть со скромного стула преподавателя психологии, в уютное кресло руководителя небольшой, но преуспевающей компании. Но, поскольку, дорогой читатель, наш рассказ не имеет ничего общего с коммерческой деятельностью вышеозначенного героя, то мы сразу перейдем к нашему повествованию.

Итак, Николай Георгиевич, он же Коляныч, и он же Николай, отдыхал после трудного дня, и тихонько мурлыча «It´s been a hard day’s night», как нельзя более подходящую мелодию из репертуара «Битлз», подвергал себя приятному предвкушению вечера. Да и что прикажете делать молодому здоровому мужику, у которого все есть, начиная с успешного бизнеса, и заканчивая красавицей женой и замечательным сыном? Будем справедливыми, наш герой отнюдь не представлял собой тот пресловутый тип предпринимателя, который укоренился в нашем сознании благодаря лихим 90-м, исковеркивавших не одну человеческую судьбу. Он никогда в жизни не носил малинового пиджака с золотыми пуговицами, не ходил на «стрелки» и не решал какие-то вопросы через откровенных бандитов. Нет, он сумел пробиться к своей нише упорным трудом, бессонными ночами, бесконечными стычками с чиновниками, пожарниками, ментами, клиентами, «кидаловом», как со стороны деловых партнеров, так и своим собственным, и прочими прелестями жизни начинающего российского бизнесмена в условиях самого демократичного президента нашей веселой Родины.

И, как это не удивительно, за все годы он сумел сохранить привязанность к своей жене, что, как известно, с нашими горе-бизнесменами случается не так часто. Мелкие мимолетные увлечения той или иной смазливой куклой, попадавшей в его офис в качестве секретарши, естественно в счет не идут. Единственное, что некоторым образом омрачало его действительность, это родители Наташки, его замечательной и верной подруги. Нет, теща с тестем не были злыми монстрами, не пилили его ежедневно и ежечасно, в общем, не делали ничего такого, что, согласно анекдотам о тещах и зятьях, должно было происходить.

И все же… И все же Николай часто чувствовал внутреннее неодобрение своим поступкам, почти инстинктивно он ощущал внутреннюю напряженность между ним и родителями жены. И хотя при встречах каждый из них улыбался, говорил ровно и вежливо, за десять лет Николай так и не смог преодолеть незримую, но прочную стену отчуждения, которая выросла почти в первый же день, когда Наташка решила познакомить его с будущими родственниками. Свою роль в этом сыграла и Наташка, именно она каждый раз выступала в качестве смягчающего буфера, гася недовольство как с одной, так и с другой стороны. И потому потенциальные конфликты затихали даже не рождаясь, растворяясь в искусственной, но не обременительной вежливости. Но согласись, дорогой мой читатель, нечастые встречи, раз, от силы два в месяц, не такая уж высокая цена, за простое, и как любят сейчас выражаться, человеческое счастье.

Вот и сегодня, несмотря на то, что предстояла великая встреча на Эльбе, как он порой любил говорить сам себе, не посвящая в такие интимные подробности свою дражайшую половину, ибо, ни к чему женщине знать более того, что ей положено согласно штатному семейному расписанию, он мог быть доволен жизнью. Сегодня он мог смело покинуть свое детище на несколько дней, нисколько не беспокоясь ходом дел – все, что надо сделать записано и запротоколировано немного беспутной, но отлично соображающей секретаршей Ниночкой – и смело окунуться в покой и негу деревенского отдыха. Чудесный двухэтажный дом на берегу небольшой, по русскому красивой речки, свежий воздух, отключенный телефон и никакого интернета! Как же мало надо порой человеку для счастья! И даже присутствие тестя и тещи никоим образом не повлияют на сей благотворный процесс.

Однако, мы отвлеклись, а наш герой за это время успел уже облачиться в пиджак, в последний раз оглядеть свой стол на предмет, не забыл ли он что-нибудь, и дав последние ценные указания, выйти из офиса. День был по-летнему чудесный и ему вдруг страстно захотелось вернуться в то беззаботное счастливое детство, где не было непонятных ненужных инвестиций, волатильных тенденций и биржевых индексов. Зато были Сашка, Валерка, Ирка и прочие, кто составляли может и маленький, но по-своему замечательный и неповторимый оркестр своего двора. Николай вздохнул и мысли его невольно перенеслись на Саньку, на своего единственного, но как он надеялся, не последнего в его роду сына. Сыну было всего семь лет, но он был не по годам развит, и Николай гордился им, как может гордиться отец своим ребенком. Наташка, приходя со школьных собраний, слегка сдержанно, с еле скрываемым тщеславием рассказывала об очередной порции похвал, полученной за успехи их отпрыска. Николай воспринимал это как естественное, но воли чувствам не давал, и если порой Санька чудил и выкидывал фортеля, то в угол он его ставил незамедлительно, и без всяких сантиментов. А если Санька говорил при этом, что он надежда и гордость класса, то отец строго замечал, что и Пушкин в детстве не раз стоял в углу. А посему, поставленный в угол, Санька должен был осознавать и проникаться. И вынужденный проникаться осознанием своего поступка, Санька стойко переносил тяготы и невзгоды. И, как результат, Санька рос естественным нормальным ребенком, лишенным какого-либо чувства превосходства или чванства.

Незаметно, за этими размышлениями дорога закончилась, и Николай подъехал к подъезду своего дома, где его уже поджидали жена и сын.

–Задержался, однако. – с легкой подначкой проговорила жена и открыв заднюю дверь машины, быстро запихнула туда Саньку.

–Вот, сиди и забудь на два дня, что есть интернет и ноутбук.

–Мам, ну телефон-то хотя бы можно? – попробовал заныть в ответ Санька, но тут же получил дурашливую ухмылку от отца. Показав в ответ язык, он деланно трагично вздохнул, и уставился в окно, всем своим несчастным видом показывая великую жертвенность своего подчинения родителям. Николай тихонько рассмеялся и нажал педаль газа.

Дорога до резиденции Наташкиных родителей была не очень долгой, не более чем полчаса умеренной езды на машине. За это время человек не успевает ни устать, ни расслабиться. Иными словами, в самую плепорцию. И, как водится, по приезду были хлопоты по обустройству, затем баня, и апофеозом, ужин. После чего все усталые, но счастливые, разбрелись по своим местам.

На следующее утро, Николай заметил за соседним забором новые лица. Раньше, еще месяц назад, там жили какие-то знакомые тестя, которых почтенный тестюшка почтительно называл не иначе как по имени-отчеству, даже в их отсутствие, что отнюдь не приближало соседей по домам к душе Николая. А вот теперь их заменили другие люди. Николаю стало любопытно, и он, ничтоже сумняшеся, предложил сыну:

–А не пойти ли нам, любезный сударь, и не разузнать, что за люди сии прибыли в соседнюю вотчину?

На что сын важно отвесил церемонный поклон и важно ответил:

–С нашей стороны не будет возражений, милостивый государь.

После чего взял отца за руку и они вышли за калитку. Перейдя неширокую дорогу, они приблизились к забору, и за ним их взорам предстали трое человек: молодая пара и девочка, лет шести или семи, вполне вероятно, Санькина ровесница. Все трое оживленно разговаривали, но увидев незнакомцев, резко оборвали разговор и молча, но без всяких признаков удивления или раздражения, посмотрели на них.

–Здравствуйте, – произнес Николай. –А мы ваши соседи, вот, решили зайти, познакомиться.

–Проходите, не стесняйтесь, – ответили почти хором мужчина и женщина. А вот девочка промолчала, хотя в ее глазах читалось такое же любопытство и удивление, как у ее родителей. Николай и Санька без излишней робости прошли через калитку и приблизились к семье. Через пару минут они перезнакомились, единодушно согласились, что официоз это в сельской местности вещь совершенно громоздкая, ненужная и в крестьянском хозяйстве не употребительная. А потому, они запросто, без всяких формальностей, перешли на ты. Прошло каких-то полчаса, а они уже знали друг о друге если не все, то самое важное. Все они оказались почти ровесниками, жили в одном городе. И, как оказалось, вполне могли пересекаться в детстве, поскольку жили на соседних улицах. Евгений и Анна работали в одной школе, дачу эту купили по объявлению, и были безумно рады, что могут теперь проводить свой замечательно длинный отпуск вдали от городской суеты. И только когда речь заходила о дочери, они слегка неловко замолкали, и спешно переводили разговор на другие темы. Николаю это казалось странным, но он решил не акцентировать свое внимание на этом. Краем глаза он при этом замечал, что Санька с увлечением что-то рассказывал девочке. А та слушала его с превеликим вниманием, слегка приоткрыв рот. «Кавалер», мысленно улыбнулся про себя Николай и снова вернулся в разговор.

Увлекшись разговором, никто не заметил, как пролетело почти два часа, пока Николая и Саньку не окликнула Наташка. С легким чувством сожаления Николай попрощался, и подхватив Саньку под руку, вернулся в лоно семьи. Так состоялось знакомство с семьей Васильевых.

Три дня пролетели незаметно. Соседи оказались замечательными людьми, и хотя теща с тестем слегка кривили губы, а один раз Николай даже подслушал, как теща сказала вполголоса, что, мол, соседи не ровня им, они продолжали встречаться, с Евгением Николай даже сходил на рыбалку, чего с ним не случалось уже давно, а Наташка до того сдружилась с Анной, что заявила Николаю, что отныне она тоже хочет заниматься делом, а не киснуть в четырех стенах. Когда же Николай попробовал возразить, что ее никто не держит в заточении, Наташка просто встряхнула головой и безапелляционно высказала:

–Держит, не держит, не суть важно. Важно то, что я хочу что-то делать.

На что Николай только развел руками и решил не перечить. В конце концов, сын уже довольно взрослый и, может быть, Наташке действительно надо развеяться в чем-то.

Что касается Саньки, то он позабыл свое извечное нытье по поводу телефона, ноутбука и интернета, и все свободное время проводил с Маринкой, дочерью соседей. Приходя к ней, они подолгу сидели вместе, ходили на детскую площадку, качались на качелях и о чем-то подолгу и серьезно шептались. Они раскрашивали, рисовали, рубились в игровую приставку, и читали книжки. Николай отметил про себя, что Марина не играла в активные и подвижные игры, тем не менее, Саньке настолько понравилось общение с ней, что он сам не принимал участие в таких забавах. Но это не казалось ему чем-то из ряда вон выходящим, и потому он просто перестал об этом думать и полностью переключился на маленькие радости жизни. Общение с Васильевыми настолько разительно отличалось от его круга общения, что он твердо решил продолжить поддерживать зарождавшуюся дружбу и после возвращения в город.

Но на четвертый день произошло то, что и стало причиной написания этого небольшого рассказа. День начался как обычно, ничто не предвещало драмы, как вдруг за столом, теща, поджав губы, приказным тоном потребовала, чтобы Санька перестал встречаться с Маринкой.

–Я не могу позволить своему внуку встречаться с ущербной. Я не позволю ему встречаться с убогой.

И далее она подробно и в деталях живописала, что Маринка страдала ДЦП. Нет, тяжёлой формы не было, она могла передвигаться самостоятельно, не было никаких внешних признаков, свойственным людям, страдающим от этой неизлечимой болезни, все что выдавало в ней наличие беды, было лишь некоторое нарушение речи. И многое было еще, что высказывала Ирина свет Георгиевна, но Николай просто тупо смотрел в свою тарелку и молчал.

Уже потом, намного позже, Николай узнал о том, что если такие дети и отличаются от здоровых детей, то эти отличия говорили о больших способностях, данными Богом, как компенсация за отнятую способность говорить, как все. При этом интеллект был сохранён полностью.

И все это время, пока теща высказывала все, что она думала об этой девочке, не стесняясь в выражениях, Санька сидел с помертвелыми глазами. А Николай и Наташка не могли даже возразить, настолько их поразили эти слова. Что было дальше, наверное, не стоит пересказывать подробно. Всякое общение с соседями прекратилось . Но порой, вынужденно пересекаясь по дороге, Николай стыдливо отводил глаза, и спешил быстрее пройти мимо. А вот Санька… тот продолжал украдкой бегать на соседский участок, пока, наконец, по настоянию тещи, он не увез его обратно в город.