Текст книги "Избранные рассказы (СИ)"

Автор книги: Андрей Бирюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Красный

“Нелюбовь к коммунистам у меня с рождения и передается по наследству.В начале 20 века они изрезали мою семью. Тут уж дело чести, знаете ли. Не станет коммунист моим другом.”

Ф.Т.

+

Очищенная от внутренних врагов и объединённая под идеалом национал-социализма, Германия встала во главе сил, марширующих в борьбе против международной большевизации мира. При этом она полностью отдаёт себе отчёт в том, что она выполняет всемирную миссию, выходящую за рамки всех национальных границ.

Йозеф Геббельс

Холодным вечером 27 ноября 1943 года Сергею Александровичу было очень тошно на душе. Умом он понимал, что поделать ничего не сможет. Но всем своим изболевшимся сердцем страдал от собственного бессилия. Где-то недалеко, всего в трех кварталах от его дома, в здании гестапо сидела его дочь, его ненаглядная Сонечка. Ее арестовали совсем недавно, по нелепому подозрению в связях с коммунистическим подпольем. Сергей Александрович еще мог бы принять участие дочери в работе эмигрантского движения. И хотя движение находилось под непосредственным контролем германских оккупационных властей, работа в кружках или редакции газеты не вызвала бы у него негативной реакции. Но сама мысль, что Сонечка, его жизнь, его утешение, могла пойти просто на контакт с красными, лишившими его не только дворянства, имения, чинов, но и Родины, была ему глубоко омерзительна и противна. Сергей Александрович почти физически не мог допустить даже намека на такую возможность. И потому он отчаянно цеплялся за мысль, что все это чудовищная ошибка, и что скоро его дочь отпустят. Да, он слишком хорошо знал, что может последовать, если гестапо вдруг решит, что обвинения с красным подпольем имеют основания. На этот счет он не питал никаких иллюзий. Слишком свежим был пример его сослуживца, штабс-капитана Смирнова, который никогда не скрывал своих симпатий к Совдепии, и как потом выяснилось, принимал участие в движении маки, за что и был повешен во дворе гестаповской тюрьмы.

Да, Сергей Александрович не мог сочувствовать большевикам, но как истинный русский патриот он глубоко страдал за Россию, которая все эти годы оставалась для него Отчизной. Пусть далеко, за тысячи километров, за множеством границ, пусть под пятой большевиков, но это была его Родина, его земля, где жили его предки, где он родился и вырос, где узнал свою первую и единственную любовь. Десятки поколений его предков жили одним девизом – меняется все, а Родина остается. Делом чести каждого мужчины в его семье было носить военный мундир и быть в первых рядах с оружием в руках, если Родине угрожала опасность.

Сергей Александрович вспомнил, как в первые дни Октябрьского переворота он был арестован чекистами по подозрению в участии антибольшевистского подполья. Через неделю его выпустили под честное слово, а почти все его сослуживцы, в том числе двоюродный брат и дядя были расстреляны. Сергей Александрович уехал в Прибалтику, имея на руках малолетнюю дочь и больную жену. Именно там он встретил Петра Николаевича Краснова, который впоследствии активно сотрудничал с германскими властями, и даже создал казачий корпус, который принимал самое активное участие в антипартизанской борьбе и карательных операциях. И это Краснов помог ему эмигрировать во Францию, где больная жена могла бы пройти курс лечения от чахотки. В самом начале 1942 года, почти сразу же после смерти жены, Краснов отыскал его в небольшом захолустном городке на севере Франции и предложил ему вступить в казачий корпус, обещая ему самый высокий чин. Но Сергей Александрович отказался, пояснив, что никто из династии Лоскутовых не поступал на службу врагов Отечества. Петр Николаевич был явно недоволен, но к удивлению Сергея Александровича никаких последствий его отказ не имел. Вероятно, Краснов сумел убедить оккупационные власти в лояльности Сергея Александровича, памятуя о прежних заслугах последнего на воинской службе в пору Первой Мировой Войны. Во всяком случае, именно так считал Сергей Александрович, более или менее хорошо знавший Краснова в те годы.

Горестные думы вдруг были прерваны торопливым стуком в дверь. Время близилось к полночи и в городе действовал комендантский час. В такую пору могли прийти только немцы, но они бы не стали церемониться и долбили бы своими кулаками, настырно и нагло. А сейчас стук был торопливым, но приглушенный, словно человек, стоявший за дверью боялся, что его обнаружат. Сергей Александрович подошел к двери и спросил:

–Кто там?

–Помогите, ради Бога! – произнесли за дверью на ломаном французском. “Иностранец”, понял Сергей Александрович и приоткрыл дверь. При неярком свете керосиновой лампы он увидел перед собой пожилого человека, примерно его лет, запыхавшегося и явно встревоженно взволнованного.

–Помогите-, повторил незнакомец, и Сергей Александрович не колеблясь приоткрыл дверь. Незнакомец вошел и присел возле двери. Что-то смутно знакомое было в его облике, но времени на расспросы явно не было и потому Сергей Александрович просто предложил ночному гостю следовать за ним. Отдавший много лет ратному делу, он осознавал, что незваный гость не был другом гитлеровской машины. И пусть Сергей Александрович не принимал абсолютно никакого участия в какой-бы то ни было борьбе против германского фашизма, он, тем не менее, без колебаний решил помочь незнакомцу. Так же молча он провел гостя к лесенке в подвал и сказал:

–Идите туда и будьте спокойны.

– Merci bien! – ответил незнакомец, и быстро юркнул внутрь подвальчика. И снова что-то смутное и тревожное промелькнуло в голове Сергея Александровича. Что-то далекое и почти забытое забрезжило в сумерках памяти. Голос незнакомца был знаком ему явно хорошо, он знал этого человека и, как подсказывала ему память, при весьма неприятных обстоятельствах. Сергей Александрович напряг память и вдруг вспомнил – этот человек был никто иной, как большевистский комиссар, который взял с него честное слово не воевать против советской власти, и как он впоследствии узнал, принял личное участие в расстреле его двоюродного брата и дяди. А ведь брату не исполнилось и восемнадцати лет! Волна ненависти и гнева захлестнула его с головы до пят. Как! Этот человек осмелился прийти в его дом, в дом тех людей, чьих родственников он лично казнил без суда и следствия! Порыв бешенства, который охватил все его существо, был прерван настойчивым и резким стуком в дверь. “Немцы”, догадался Сергей Александрович и в бессильной ярости открыл дверь. Почти немедленно в комнату ворвались несколько гестаповцев во главе с офицером.

–Господин Лоскутов? – спросил офицер.

Сергей Александрович молча кивнул и вопросительно посмотрел офицеру в глаза.

–Скажите, в ваш дом никто не приходил? Опасный русский бандит только что скрылся от нас и мы подозреваем, что он находится в одном из близлежащих домов.

”Бандит он и есть бандит”, промелькнуло в голове Сергей Александровича и он молча кивнул на дверь подвальчика. Гестаповцы рванулись туда словно стая гончих собак и буквально через несколько секунд выволокли оттуда ночного гостя и стали его избивать. Сергей Александрович отвернулся, поскольку это зрелище не могло помочь ему утешить себя мыслью о неминуемой, хотя и запоздалой расплате, за смерть своих родственников.

Насытившись избиением, гестаповцы бесцеремонно подняли пленника на ноги и пинками погнали на улицу. Перед самым выходом тот обернулся, посмотрел Сергею Александровичу в глаза и презрительно улыбнулся окровавленным ртом...

Спустя два дня Сергей Александрович был вызван в гестапо, где давешний офицер, холодно глядя ему в глаза, объявил, что его дочь была этой ночью повешена за связь с красными. Все необходимые доказательства были найдены у арестованного в доме Сергея Александровича ночного гостя. И понимая боль утраты, от лица германского оккупационного командования, он приносит ему благодарность за помощь в поимке опаснейшего преступника. Сергей Александрович схватился за грудь, пошатнулся и заплетающимися ногами вышел из комнаты. Вокруг слышался веселый смех, по коридору носились молодые и шумные сотрудники гестапо, где-то стрекотала пишущая машинка, но он ничего не слышал и ничего не замечал. И только где-то в глубине души нарастала пустота, заполнить которую могла бы только смерть...

>

Про зонтик и пять рублей

Вечер удался. Было все, или почти все, чего только могла пожелать душа – хорошая компания, красивый стол, легкая ненавязчивая музыка и, конечно же, полное отсутствие особей мужеска пола, которые просто не могут понять, что их общество не всегда желательно, особенно в такой день. Нет, это был не праздник и не чей-то день рождения, или еще какое-нибудь выдающееся событие, поскольку в таком случае присутствие парочки мужчин стало бы просто-напросто насущной необходимостью. А сегодня… сегодня день женщин, и потому на душе у Маринки было особенно тепло и радостно. И что из того, что не было ни одного маломальского повода сходить в гости к лучшей подруге ? Да и вообще, разве столь необходимо наличие чего-то такого, чтобы посидеть в приличном заведении, или у где-нибудь на природе, или, как уже было сказано, у подруги. живем-то всего один раз, а значит надо пользоваться первой же возможностью и брать от жизни то, что можно взять. Вот так-то, дорогие дамы и господа, ничего не поделаешь и с этим не поспоришь, хотя…не об этом речь, а…впрочем, лучше вернуться, а то можно пропустить самое интересное. Итак, хотя пролог и несколько затянулся, тем не менее, мы не опоздали, поскольку Маринка только-только подошла к остановке и принялась ловить машину. А почему бы нет ? Если вечер был столь прекрасен, то почему бы и не побаловать себя поездкой на машине ? Чем тащиться в душный июльский вечер в битком набитом транспорте, уж лучше прокатиться, да с ветерком, для полного, так сказать, решпекта и удовольствия. Но словно в отместку за что-то, а может в виде компенсации, согласно пресловутому закону подлости, все машины, словно сговорившись, проносились мимо, не обращая ни малейшего внимания на поднятую руку. В душе было шевельнулась легкая обида, но Маринка весело и беззаботно рассмеялась и облачко печали и раздражения мгновенно растаяло в звуках смеха, словно его и не было. Уж слишком хорош был вечер, чтобы такие мелочи могли его испортить. К тому же торопиться было некуда. Другое дело, если бы дома ждали семеро по лавкам, да свекровка больная, да еще Бог знает что, а так…Андрюха в ночную смену, ребенок у

матери, а значит, куда спешить прелестной даме ?

Кто знает, сколько еще бы Маринка простояла в тщетных усилиях поймать такси, если бы над ней не сжалился молодой парень ( вот только откуда ему было знать, что никто и ничто не могло испортить этот вечер), который отделился от оживленной компании, и участливо поинтересовался:

–Что, девушка, никто не желает помочь прекрасной даме ?

Маринка удивленно посмотрела на него и спросила сладким, почти елейным голосом:

–А вам, любезный, с этого какая корысть ?

–Ну, помочь хотел… – слегка стушевался парень.

–Да ну ? – обрадовалась Маринка, но в тоне ее голоса явно слышался сарказм. –И даже, как я полагаю, безвозмездно, в смысле при полном наличии отсутствия платы как в денежном, так и в натуральном эквиваленте ?

–В принципе… – замялся парень. –Я имею в виду…

–Ладно, не паникуйте, батенька, – успокоила его Маринка. –Даром сейчас только лохов разводят, чтоб умным деньги зарабатывать можно было. До Химмаша сотки хватит?

–Сотка ? задумался парень. –О кей, договорились. Прошу в лимузин.

–Боже мой ! – притворно простонала Маринка, увидев как парень указал на припаркованную недалеко «шестерку». –И это вы называете лимузином ?

–Зато бегает не плохо, не то что иные иномарки.– обиженно протянул парень. –Я свою тачку ни на какую другую ни за что не променяю.

–Да ладно ты, не обижайся. Это я так просто, не со зла. Замяли ?

–Замяли, – облегченно протянул парень, явно довольный тем, что машину его оценили по достоинству. Хотя, может быть, и не совсем так, но ему явно хотелось в это верить.

В завязавшийся было разговор вдруг вклинилась заливистая трель сотового телефона. Парень, явно суетясь, выхватил трубку и даже не глядя. Кто звонит, нажал кнопку сброса.

–Друзья звонят, – объяснил он, слегка повернувшись к Маринке. –Беспокоятся.

–Да-а ? Что же они так-то ? Я не кусаюсь и не царапаюсь. Скорее наоборот – мягкая и пушистая.

–Не в этом смысле. Переживают за меня, понимаешь. Все ждут, что я с кем-нибудь познакомлюсь. Не успеешь с другом встретиться, как тут же начинается – завел я себе девушку или нет.

–Заводят, вообще-то, собак и кошек. В крайнем случае, вшей. А с девушкой знакомятся.

–Извините, я не имел вас в иду, то есть я…-стушевался парень. –Друзья у меня так всегда говорят.

–Да ладно, чего уж там. Не стоит оправдываться, тем более что вам это не идет.

–А я не оправдываюсь, – обиделся парень и на некоторое время замолчал. Но продержавшись в тишине пару минут, он снова повернулся к Маринке.

–А вы знаете, можно машину мою и хаять, чего уж там – «шестерка», не иномарка и не 99-я даже. Но для меня лучше ее нет. И представляете – взял за полцены, конечно, повозиться пришлось, пока до ума не довел, зато ни хлопот, ни забот.

–Так, что вы там насчет карбюратора ?

–Какой карбюратор ? – удивился парень. –Я ни о каком карбюраторе не говорил.

–Темнота, рекламу смотреть почаще надо. Особенно ту, что про «Рондо».

      Парень обиженно хмыкнул и снова замолчал. Тем временем машина приблизилась к самому дому. Маринка открыла сумку и достала кошелек. Пересчитав купюры, она обнаружила, что мелких купюр было всего девять, а из крупных в наличии были только тысячные. Ну и ко всему этому пятирублевик.

–Скажите, сдача у вас с тысячи найдется ?

–Нет, я же не обменный пункт, – буркнул парень и тут же резко повернулся. –А что, не хватает что ли?

Маринка удивленно посмотрела на него, даже и не зная что сказать на это. Подобной реакции на простейший до примитива вопрос она явно не ожидала.

–В таком случае, остановите возле киоска, я разменяю. Это не трудно, я полагаю. Да и не хватает-то всего пяти рублей.

–Пять рублей тоже деньги, – глубокомысленно, и словно возражая, произнес парень. –Надо было заранее позаботиться. Ну да ладно. Где тут у вас ближайший ларек? И знаете что еще? Оставьте, пожалуйста, свою сумочку.

–Зачем? – удивилась Маринка. –Я что, похожа на кидалу, да еще на целых пять рублей ?

–На всякий случай. Мало ли что бывает.

–Боитесь, любезный.

Теперь в голосе Маринки четко слышалась еле скрытая ирония, но парень явно не замечал этого, поскольку все помыслы его сконцентрировались на более важной, по его мнению, проблеме.

–Доверяй, но проверяй, – веско сказал он. –Зря, что ли, наши предки эту поговорку выдумали ? Да и где гарантия, что вы вернетесь с деньгами ?

–Хорошо-хорошо, не волнуйтесь. Оставлю я вам что-нибудь. Только не сумочку, а, пожалуй, зонтик. Подойдет, нет ? Я думаю, зонтик явно стоит пяти рублей.

Парень придирчиво осмотрел на зонтик и кивнул в виде согласия. Маринка ничего больше не сказала, а просто вышла из машины. Через пару минут ону вернулась и так же молча высыпала в протянутую ладонь горку мелочи, подождала, пока он не пересчитает все до единой копейки, после чего взяла свой зонтик и сделала несколько шагов. Но затем, остановилась и вернулась. Парень еще не успел уехать, и был в явном недоумении, когда увидел возле своего окна Маринку. Маринка же изящным жестом поправила прическу, нагнулась и произнесла фразу, достойную мастистого писателя :

–Будьте столь любезны, чтобы передать своим друзьям то, что у них просто не может быть причин для беспокойства о вашей жизни. Отныне любой из них может не мучить себя и быть спокойным за вас – девушки у вас никогда не будет.

Голландцы в России

Солнце уже готовилось запрыгнуть за линию горизонта, его не по-августовски теплые лучи ласково струились к земле, а земля, напоенная теплом и запахом трав, тянулась к горизонту, своей безграничностью подчеркивая мирность и безмятежность дня. Наступила тишина, та тишина, которую невозможно услышать в шуме и грохоте городов, где властвует бесконечный поток машин, бессмысленная офисная суета, назойливый блеск рекламы и бесцельный круговорот офисного планктона в городской среде обитания. Нет, вы не знаете этой тишины, когда мирное усталое солнце готовится к прыжку за горизонт, когда природа, уставшая от полуденной жары, готовится к ночи, когда еле слышимый стрекот насекомых угасает и клонит ко сну, а где-то далеко слышится ленивый рев коровы, да вечно спешащие куры непереставаемо квохчут о своем насущном. И в этот миг тело охватывает отрешенность от всего земного, даже от того, что стоит на столе.

А на столе! Боже мой! Вам надо это видеть! Самый центр его занимает здоровенная двухлитровая бутыль «Финляндии», которую только что достали из…, нет, читатель, не из холодильника, ибо холодильник – это вещь для города, для его суеты и безличности, а прямиком из колодца, где иссине-прозрачная, до хрустящей ломоты в зубах холоднющая вода передает вышеозначенной бутыли, не примитивное охлаждение до энного градуса Цельсия, а самый дух деревенского бытия. И, поднятая из раззявленного жерла колодца, бутыль покрывается нежной запотевшей изморозью, и рядом с ней, словно цыплята возле наседки, сгрудилась стайка небольших, уже потемневших от времени, пузатых граненых стаканчиков. Следом, также по кругу, стоят несколько салатниц, в которых щедрою рукой положены небрежно и крупно нарезанные огурцы и помидоры. К ним примыкают две огромных сковороды с жареным мясом – по случаю приезда гостей была зарезана свинка, – блюдо с только что испеченным в русской печке хлебом, тут и там лежат пучки лука, петрушки и укропа, еще минут десять назад даже не подозревавших, что они станут участниками пира, солонка, перечница, вилки, ложки и ножи. Ну, и разумеется, вареная картошка, еще дымящаяся, желтая, крупная, разваристая, так и манящая отведать ее. И все это благолепие природы и щедрость стола наводят на мысль о бренности города и о вечном, что лежит, оказывается, совсем рядом. И даже собака и кот, получившие свою долю от пиршества сейчас лежат неподалеку и умильно глядят на доселе невиданных гостей с определенным уважением.

Моя душа летит ввысь, рука так и тянется к стопке, когда я слышу:

–Андрэй, о…как это наговорить по-русски…

Я оборачиваюсь, и вижу, как из огнедышащего жара деревенской бани выходит Хендрик. Разумеется, Хендриком мы его называем это только здесь, поскольку за горизонтом событий просто Хендрик превращается в Хендрика ван ден Вельде, главу какой-то там корпорации – надеюсь, читатель простит мне опущенные ненужные подробности, ибо имя ее мною уже забыто, – учредителя околовсяческих благотворительных фондов, члена этаких, и кроме того, разэтаких советов, ассоциаций и прочих ассамблей. Что меня в нем радует, так то, что по молодости Хендрик взялся за изучение великого и могучего русского языка. К своим сорока пяти годам он освоил его до такой степени, что порой ему удается, по мере необходимости, строить фразы с употреблением артиклей, нам сызмальства известным, но повергающих в шок и уныние людей пришлых, гостей забугорных. Помнится, даже наш штатный дворник с уважением отозвался о лингвистических способностях заезжего купца:

–Он, туды его через коромысло, наш человек. Нужное слово завсегда скажет, так-растак, и в перемать. Завсегда понять можно.

Особенно это выручает на всяческих приемах, где мне приходится работать не просто переводчиком, а синхронным переводчиком. И хотя такая работа очень хорошо оплачивается, на здоровье она отражается далеко не самым лучшим образом, ибо главы русских компаний почему-то взяли себе за правило обязательно напаивать переводчика в стельку. После чего процесс переливания огненной воды в желудки всех участников переговоров становится необратимым и абсолютно неуправляемым. Каждый раз, возвращаясь домой с таких мероприятий, я чувствую себя разбитым, с жутко гудящей головой, но, при этом, в некоторой степени, счастливым.

Впрочем, я отвлекся. Итак, Хендрик пытался что-то мне сказать, но остановился. Его глаза стали немного круглее, и он явно был ошарашен.

–Что-то не так? осведомился я.

–Андрэй, мы больше так не мочь. Уодка каждый божинный день не есть входит в наш распорядок и рацион.

–Не входит. – согласился я. –Но это Россия, Хендрик. Тут каждый божинный день все не так как у людей порядочных. У нас, как ты знаешь, перманентный ежедневный бардак и беспорядок.

–И все же, скажи хозяюшка, что мы…

–Хорошо, – пообещал я, при этом не веря, что радушным хозяевам удастся что-то объяснить.

–Нoe goed! – послышалось из бани и вместе с этой фразой наружу вышел и ее обладатель, здоровенный детинушка, лет так тридцати с небольшим. Кроме выдающейся наружности, ее владелец имел не менее значимое имя – Кристиан де Бур, – и, подобно Хендрику, был членом, учредителем, директором и прочая, прочая, прочая, только в менее крупных масштабах. Но, судя по всему, в будущем обещал обогнать и перегнать. Вот только владение русским ему никак не давалось, что с лихвой компенсировалось его жизнерадостностью и готовностью платить за качественную работу, которую, смею надеяться, я до сих пор выполнял безукоризненно.

В связи с появлением третьего, но не последнего участника, я перешел с родного языка на английскую мову. Для удобства ради, дальнейшие диалоги, в целях удобочитаемости и понимания, я привожу в переводе с забугорных наречий на наш звонкий, порой излишне эмоциональный, но понимаемый всеми язык, с исключением некоторых, хотя и нужных, но цензурируемых артиклей, идиоматических оборотов и прочих фразеологизмов и лексем.

Надо сказать, что наш маленький, но дружный интернациональный коллектив сумел найти пару выходных дней в плотном графике встреч (одна из предполагаемых встреч была отменена в связи с отъездом ее главы в места не столь отдаленные, но не предполагающие для деловых визитов), и, желая провести нежданно свалившееся свободное время с чувством, с толком, с расстановкой, мы выехали в деревню, где живет мой товарищ по учебе в институте. деревня сия расположена в удалении от городского влияния, ехать туда пару часов, но дорога совершенно не скучна, ибо пролегает по живописным уральским местам.

А сейчас мы парились в настоящей русской баньке, с веничками, с паром, как можно париться только в сельской глубинке, до которой еще не дошло модное поветрие в виде саун, и где еще не разучились правильно топить баньку и замачивать душистые березовые веники. А потому, все участники, по выходе из парилки, были, подобно древним римлянам, задрапированы в белоснежные простыни. А прилипшие к телу березовые листья с лихвой заменяли лавровые венки.

–Хорошо-то как, – снова сказал Кристиан и с удовольствием потянулся.

–Скажи, Андрей, а что если такую баню у нас в Голландии сделать? Хороший был бы бизнес.

–Вряд ли. Ваши Европы к нашему квасу не приучены, да и березовых веников где взять? Поди, сломай одну березку, и сразу же появится галдящая орава экологов с юристами под руку. Конечно, голландская тюрьма не нашенская, но все равно, как-то не хочется.

–Это верно, – поддержал меня Хендрик. –Зато можно сюда приезжать. И париться. С веником и квасом.

Мы замолчали. Было так хорошо, что говорить не хотелось. Так прошли еще две-три минуты. Кристиан закурил и ароматный дымок лениво потянулся в небо. Мы могли бы сидеть бесконечно долго, но в этот момент из дома вышли мой друг с женой.

–О-о! Уже готовы? Ну, тогда к делу! – сказал Олег, с удовольствием потер руки и, поддерживая жену, направился к столу.

–Ну что, начнем по первой? – И его взяв бутылку он ловко и быстро освободил ее от пробки.

–Погоди, Олег, – удержал я его.

–Хендрик говорит, что он и Кристиан не будут пить водку. Оне, понимаешь, устали.

–Как устали? – Непонимающе захлопал глазами Олег.

–Они что, русскую баню не хотят ощутить во всей ее красе?

–Выходит, не хотят. – согласился я.

Олега эта мысль, похоже, повергла в легкий шок, и он, на какое-то время, даже позабыл, что в его руке покоится здоровенная бутыль с водкой. Меня эта ситуация, честно говоря, даже позабавила, и мне было интересно, как же он с ней справится. Наконец, он окончательно переварил известие и решительно сказал:

–Ты же переводчик?

–Ну.

–Гну! Вот и переведи им, только слово в слово. Лады?

–Лады.

–Вот и скажи им, что я не знаю, как там у них в Голландии…

–В Нидерландах. Голландия это…

–Да по фиг все это! В общем, не знаю как, но переведи им без потери смысла слов. Короче, я не знаю, как там у них в Голландии, но у нас в России, после бани, пельмени без водки жрут только собаки.

Помешкав секунду, я перевел нашим гостям все слово в слово, как и просил Олег. Надо было видеть их реакцию! Знаменитая сцена из бессмертного «Ревизора» нервно курит в сторонке. Но, будучи людьми, привыкшими к разным перипетиям и ударам судьбы, они достойно приняли удар. Оба, подобно суровым римлянам, бестрепетно взяли стаканы, и, хотя не без некоторого усилия над собой, протянули их Олегу, который, с тем же достоинством, наполнил их до краев. После чего все мы чокнулись, и каждый на своем языке пожелал здравия присутствующим. Все-таки, мы люди, а не какие-то, знашь-панимашь, собаки!