Текст книги "Избранные рассказы (СИ)"

Автор книги: Андрей Бирюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

–Скажи, Наташа, а как ты прожить хочешь?

–А как люди на Дону живут? Закончится война, отец замуж выдаст. Дети пойдут. Даст Бог и до внуков доживу. Вот и вся наша казацкая жизнь.

–И не скучно тебе будет? Хочешь, я тебя с собой заберу? Настоящая жизнь, она ведь не тут, а там, – при этих словах Андрей махнул рукой, словно показывая, где она, настоящая жизнь. –Неужели тебе самой хочется быть выданной неведомо за кого?

–Так ведь испокон веков люди так живут. Отец вон, с матерью, сколько лет прожили вместе.

–А любят ли они друг друга?

–Ишь чего спросил, прыткий какой. Откель же время о любви думать? Земля, Андрюша, она времени столько берет, что и думать некогда. Это у вас, городских, можно опосля работы по бульварам шлындать. А у нас работы каждый день непочатый край.

–Темнота ты, Наташа. Учиться тебе надо. Ничего, вот придет наша власть, пойдешь учиться, многое узнаешь о жизни и поймешь, где она, настоящая.

–Больно красиво ты сказки сказываешь. А на земле кто работать будет? Хлеб кто вырастит? За скотиной опять же ходить кто будет?

–И не сказки все это. А что до работы на земле, то это верно ты говоришь. И на ней работать надо. Только вот надо, чтобы человек свободен был, и тогда и труд спориться будет, и на любовь время останется. Вот за это мы боремся, на проволоку колючую кидаемся, крови своей не жалеем.

–Люди бают, что вы землю хотите от станичников забрать, да меж собою поделить. А нас – кого куда.

–Слушай ты их больше, – рассердился Андрей. –Болтают невесть что, а ты и уши равесила, веришь всему.

–А рази не так? А кто ж тогда в восемнадцатом нас расказачить хотел? Ежели б казаки не поднялись, то все бы себе захапали, а нас по миру пустили бы.

–Так это когда было. Теперь все иначе будет. А если хочешь всю правду знать, то указ тот, о расказачивании, Ленин еще в том же году отменил. И трех месяцев не прошло.

–Врёшь!

–Был бы верующим – перекрестился бы, что не вру.

Наташа с удивлением смотрела в его глаза и не умом ещё, но сердцем своим понимала какую-то неведомую ей правоту слов. И уже по другому смотрела она на Андрея, а тот, не замечая в ней никаких перемен, продолжал что-то ей говорить. Но наконец и он заметил, что она не вслушивается в его слова, и засмеялся. Засмеялся заразительно и звонко. И от этого смеха что-то сжалось в груди у Наталии. Она почувствовала незнакомый жар, идущий по телу, и боясь выдать его каким-нибудь неловким словом или движением, попыталась встать. Но Андрей неожиданно взял ее за руку и притянул к себе. Не в силах сопротивляться, она покорно опустилась рядом с ним.

–Наташа, – прошептал Андрей. –Поехали со мной, а?

–Что это ты так вдруг?

–Не поверишь – второй день всего тебя вижу, а дорога ты стала мне. Как заходишь, так мне сразу хорошо стает.

–И мне хорошо с тобой. Не нашенский ты, не казак, а люб стал. Может, ты колдун какой, а? Ворожей, что ли? Или посередь городских красивее меня нету?

–Да какой там ворожей. Человек и человек. Пошли со мной? Что тебе жизнь в этой станице?

–Легко тебе говорить, пошли. А как же отец с матерью? Хозяйство опять же как? Вот просто взять и бросить? Да и страшно мне, спаси Господи, ехать куда-то. Нет, Андрюша, ты уходи лучше, как поправишься. А потом приезжай, когда война кончится, сватайся. Ежели прав ты насчет своей власти, то отец тады никуда не денется, отдаст меня за тебя.

–Ну что ты говоришь, Наташа! Ты эти предрассудки брось, и старорежимные замашки, вроде сватовства, тоже забудь. Нынче человек свободен стал, сам решает с кем ему быть. Хочешь любить – люби, никто тебе мешать не будет.

Наташа посмотрела в его глаза и страшно ей стало, настолько ярким и сильным был огонь в его глазах, и заколебалась. Но тут же перед ней встали суровые глаза отца, и стало еще страшнее.

–Нет! – крикнула она и вырвалась из рук Андрея. –Нет! Не могу я!

–Понятно, – враз осевшим голосом сказал Андрей и отвернулся к стене.

–Летом приезжай, – сказала дрожащим от невидимых слез Наташа. –Сватайся, и тогда любить будем друг друга по закону, чтобы уж навсегда.

–Иди уж, – сказал Андрей, -Тебе вставать завтра рано, да и мне выспаться надо. И рана чего-то заболела.

Наталия вдруг сердцем почуяла боль утраты. Она не знала такой боли никогда, но почему-то знала, что это навсегда, и ничего с этим нельзя поделать. Этот молодой парень, которого она знала всего два дня, вдруг властно и дерзко овладел ее волей, сознанием и сердцем. И теперь она разрывалась между семьей и Андреем, между внезапно вспыхнувшим чувством и семейным долгом. Она понимала, что многолетняя привычка быть в зависимости от суровой воли отца, побеждает. Не в силах совладать с собой, она громко всхлипнула и побежала домой, где, упав на кровать, дала волю слезам.

Утром, она как обычно сделала все необходимые работы и собрала в узелок небольшой, но сытный завтрак для Андрея. Туда же она положила широкую бабушкину шаль, чтобы ему было чем повязать голову, или же обмотать себя, чтобы не мерзнуть в шинельке. Андрей уже ждал ее, но сегодня он выглядел совсем другим, словно какие-то тяжкие думы терзали его.

–Что с тобой? – участливо спросила Наталия. –Рана болит?

–Душа у меня болит. Уйду я скоро. Меня товарищи мои ждут, они там кровь свою проливают, а я тут отсиживаюсь, словно трус.

–Да как же так? Какой же ты трус, ежели грудь твоя навылет пробитая? С энтакими ранами ходить ой как тяжко! Я как подумаю об этом, так меня всю словно ледышками протягивает. Никак тебе уходить нельзя, покедова рана не затянется.

–Надо, Наташа, если ноги ходить стали, то идти надо.

–Останься, Андрюшка, я тебя знаешь как любить буду! Отца уговорю, в ноги брошусь, что хочешь сделаю, чтоб только с тобою быть!

–Послушай меня, Наташа, и попробуй понять. Ежели я сейчас с тобою останусь, то не прощу сам себя. Всю жизнь меня грызть совесть будет. Покудова не закончим войну эту проклятую, мне возле женской юбки не отсидеться. А вот закончится война, я обязательно найду тебя. Ради тебя жив останусь, и приеду. Веришь ли мне?

–Верю, милый мой, верю. Я тебя ждать буду. Только не уходи так скоро, а? Только узнала тебя, а ты уже уходишь. Мне без тебя тоскливо будеть.

Андрей посмотрел на нее и вздохнул.

–Не плачь, не долго война будет. Мы хребет врагу уже сломали. Осталось чуток и амба! А я тебя найду, обязательно найду. Обещаю! Очень ты мне по сердцу и по душе стала.

После этого он скрипнул зубами, и откинулся на спину, словно бы всю силу истратил на слова. Наталии захотелось кинуться к нему, схватить его в объятия и не отпускать. Но почему-то ей стало стыдно за эти мысли, и как вчера, она молча ушла домой.

На следующее утро, когда она зашла в сарай, она увидела отодвинутые доски в дальнем углу и поняла, что потеряла Андрея на веки. Обида на него смешалась с желанием увидеть его, прижать к себе, ощутить его сильные и ласковые руки. Она думала, что если бы он был сейчас здесь, то она сумела бы сказать ему какие-то неведомые слова, чтобы удержать его. Но его не было, равно как не было и этих слов. Узелок выпал из ее рук, но она это даже не заметила. Ее взгляд вдруг зацепился на каком-то черном предмете, лежавшем недалеко от отогнутых досок. Подойдя ближе, она поняла, что это была его фуражка. Потерял ли он ее, оставил ли ее на память, она это так и не узнает.

В полном смятении чувств, она вышла из сарая и шаркающей походкой вернулась в дом. ***

–Товарищ генерал!

–А, Лопатин, проходи. Вовремя-то как. Я вот только-только адьютанту сказал чайку сообразить. Вот и почаевничаем вместе. Ну, давай заходи, чего жмешься?

–Да не жмусь я, товарищ генерал.

–Тогда садись. Помнишь, как у Чапаева? Если я чай пью, и ты садись, со мной попей.

Оба засмеялись. Они давно знали друг друга. Еще в Гражданскую Гладков командовал ротой, в которой Лопатин служил сначала вторым номером пулеметного расчета, а потом стал комвзвода. После войны они так и остались в армии, пути их то сходились, то расходились, росли в званиях, а в Отечественную войну снова сошлись, и так и служили вместе. Но, не смотря на дружбу, к службе оба относились ревностно, без оглядки на былое.

–Ну, что пришел? Я ведь тебя как облупленного знаю. Давай выкладывай. Пока чай не принесли.

–Константин Игнатьевич, ты меня не первый год знаешь…

–Ну, пошла писать губерния. Говори экстрактно, как говорили ранее. А то начал как пономарь, от Адама.

–Дай мне два дня отпуска, а?

–Ого, первый раз от тебя такое слышу. И на что они тебе, если не секрет? Если что-то путнее, то отпущу на целых три дня, ну а ежели прихоть какая…

–Не прихоть, Константин Игнатьевич, знакомая у меня тут недалеко живет, километров так 40 будет, ежели по прямой. Надо увидеться. Очень надо.

–Знакомая, – с лукавинкой протянул генерал. –Ишь ты, пострел. Когда успел-то, а?

–С Гражданской еще. Долгая эта история. Я тебе ее не рассказывал никогда. Да и сейчас, наверное, не надо. Только поверь, очень надо, четверть века её не видел, а увидеться надо. Война ведь, не ровен час и…Да ты и сам знаешь. Отпустишь?

–Ну, ты брат даешь. Плохо, что рассказать не хочешь. Ну ладно, верю, что надо. Скажи начштаба, пусть оформит тебе на три дня. Другого бы не отпустил, а вот тебя, памятуя нашу дружбу, отпущу. Но потом никуда. Но не более, чем на три дня! Через пять дней дивизию на фронт перебрасывают, так что ты мне тут, ох как будешь нужен.

–Спасибо, Константин Игнатьевич, ты просто не представляешь…

И, не закончив фразы, Лопатин пулей вылетел из генеральского домика.

–Ишь ты, какой спорый, – добродушно протянул генерал, и сев на стул, задумался, что же за знакомая может быть у его давнего друга, о существовании которой он узнал только сейчас. Но понимая, что гадать можно до бесконечности, он выбросил эти мысли из головы, и сосредоточился на документах, лежавших на столе.

А Лопатин тем временем влетел в штаб, и к своему счастью увидел начштаба, грузного пожилого человека, любившего вкусно перекусить и закусить, но при этом знавшим свою работу от и до.

–Сергей Михайлович, я уезжаю. Срочно. По разрешению генерал-майора. Прошу Вас оформить мне отпускные документы на три дня. Ну и довольствие выдать, на эти дни.

–Спешно, значит, – полувопросительно сказал начштаба. –Ну, коли товарищ генерал разрешил, то оно конечно, давай сделаем. Да ты садись, я же тебе не метеор, чтобы вжик-вжик и готово.

После чего сел за стол и стал заполнять бланки документов. А Лопатин тем временем ходил взад-вперед, время от времени посматривая в сторону начштаба. Наконец, тот все закончил, достал печать и приложил к командировочному удостоверению.

–Ну, вот тебе документы, езжай. Счастливого пути. Лопатин пожал ему руку, козырнул и побежал в расположение собирать вещмешок. Сборы солдата на войне не долги, потому ужу через минут сорок Лопатин стоял на шоссе, пытаясь поймать попутную машину. С третьей попытки ему это удалось, и он разместился в кабине, рядом с сержантом-шофером, молчаливым, с хмурым выражением лица. В другое время Лопатин бы попытался разговорить его, ибо что же это за дорога в полном молчании? Но сейчас ему было не до разговоров. Он просто сидел и смотрел в окно, узнавая и не узнавая места, где он не был почти что четверть века.

И вот, показалась станица. Как и многие города, деревни, станицы, она выглядела израненной, но уже возвращавшейся к жизни. Кое-где виднелись сожженные дома, но также слышался вдалеке стук молотков и визжание пилы. «Строятся, словно и нет уже войны», подумал Лопатин, шагая по тропинке к тому дому, где он ожидал встречи со своей молодостью. Но будет ли эта встреча, вдруг, уже нет никого, и дом сгорел, и люди ушли? Сердце билось все сильнее и сильнее, и чем ближе становилось до заветного дома, тем сильнее стучала кровь в висках. И вот, пройден последний поворот и его глазам открылся дом, который он узнал бы из тысячи других.

Нетронутый войной, он стоял как и двадцать пять лет назад, только немного осел, да более прогнутой была крыша. Подойдя к плетню, Лопатин опустил мешок на землю, и глубоко вздохнул, не в силах пройти во двор. Так он простоял минут пять, пока за стеклом не мелькнула тень. Затем дверь хаты широко распахнулась, и на крыльцо вышла женщина. Ее слегка грузная фигура хранила, тем не менее, черты той женщины, от которой Андрей ушел морозной ночью двадцать пять лет назад.

–Андрей! – охнула Наталия и осела на крыльцо.

–Наташа, – крикнул Андрей и бросился к ней. Одним махом вскочив на крыльцо, он бросился к Наталии и обнял ее. Она в ответ обхватила его руками, и уткнувшись лицом в его грудь, заплакала. Андрей молчал, понимая ее слезы, и только ласково гладил ее по спине. Наконец всхлипы стихли, и Наталия начала подниматься. Поднялся и Андрей.

–Ну, заходи, что ли, – сказал Наталия слегка дрожащим голосом и пошла первой. Вслед за ней пошел и Андрей. Он никогда не был в Наташином доме, и ему было любопытно, как и с кем она живет сейчас.

В доме было удивительно чисто и аккуратно, словно и не было за окнами войны, словно не грохотали вдалеке танки, и не маршировали на фронт роты и батальоны. Кровать, шкафчики, сундуки были старыми, но опрятными, чувствовалась умелая рука хозяйки. На том месте, где раньше в хатах находился иконостас, была лишь одна икона, под которой горела лампадка. Слева от нее висело несколько фотографий. Движимый любопытством, Андрей подошел поближе. На одной из них была Наталия, молодая, смеющаяся, словно не знающая о том, какие вихри пронесутся вскоре над ней. На других были, как догадался Андрей, отец и мать ее. Странно, но не было ни одной фотографии, где бы Наталия была снята вместе с мужем и с детьми.

–Что смотришь? – неожиданно спросила Наталия и Андрей вздрогнул.

–Мужа ищешь? А нет его.

–Погиб?

–Нет у меня мужа. И не было никогда. Я ведь тебя всю жизнь ждала. Каждый день, каждый вечер выходила на дорогу и смотрела, не покажешься ли ты. Отец ремнем драл, дважды хотел замуж выдать, а я все равно на своем стояла. Тебя ждала. А ты не шел и не шел. Вот так я все жданки и прождала. Андрею стало душно, и он слегка трясущимися пальцами расстегнул воротничок гимнастерки.

–Прости меня.

–Бог простит. Сам-то ты как жил? Я смотрю, в большие люди вышел, три звезды на погонах носишь. Женился, небось, после той войны? Детишки есть?

–Была семья. Жена, двое детей. Но в сорок первом, в первый же день войны погибла. Под бомбы попали. А я вот уцелел, поскольку в тот день в штабе на дежурстве был. Мне вот повезло, а они...Сказывают. что от дома вообще ничего не осталось, одни обломки обгорелые, и ничего более.

–Прости меня, старую бабу, что раны твои разбередила.

И замолчав, она подошла к Андрею. Ее руки обвили его шею и она, прижавшись к его груди, снова заплакала. Он неловко обнял ее в ответ и они долго стояли так, прижавшись друг к другу. Наконец, Наталия встрепенулась, и побежала за занавеску.

–Надолго ты сюда? По делам, что ли? Али ишо по какой надобности?

–Два дня еще есть. А дел никаких нет. К тебе я приехал. Я же тогда ушел ни единого спасибо не сказав. Не смог я тогда сказать тебе, что ухожу, понимал, что ежели хоть слово тебе скажу, то удержишь меня, и не уйти мне бы от тебя.

–А нужно ли было сейчас приезжать? Столько лет прошло, да и не за что спасибо говорить. За шапку старую, да шаль бабкину?

–А хотя бы. Они мне, можно сказать, жизнь спасли. Я же верст двадцать по степи шел, при каждом шорохе в снег прятался, так что, ежели бы не шапка да шаль, то замерз бы.

–Ну хай так будет. Я тут быстро сейчас приготовлю что-нибудь, голодный небось, как волк. Я ведь помню, как ты тогда ел, словно неделю не кормленный. Вот только у меня окромя картошки да огурцов, ничего нет. Все немец отобрал.

–А я и теперь так ем, – засмеялся Андрей. – А насчет еды не печалься, я тут кое-что привез тебе.

И Андрей стал выкладывать на стол банки тушенки, пакет крупы, концентраты, сахар, завернутое в вощёную бумагу сало, и под конец бутылку водки. Отдельно положил два куска мыла и платок, купленный им недавно в военторге.

Наталия тем временем вышла из-за занавески, похорошевшая и в нарядной одежде. Не глядя на стол, она подошла к Андрею и сказала:

–Если в тот раз не сумела удержать, то в этот никуда не отпущу, и никому более не отдам.

–Война, Наташа, не позволит.

–Да будь она проклята, эта война. Никак вы не навоюетесь.

–Сейчас другая война идет. Тут иначе все.

–Да знаю я, – выкрикнула Наталия и присела за стол.

–Ты только жив останься. Ну сколько мне можно тебя терять? Тогда ушел, и словно в воду канул, аж на двадцать лет с гаком. Так и теперь снова также уйти хочешь?

–Теперь точно вернусь к тебе. Война уже к концу идет. К границам нашим вышли, еще несколько месяцев – и всему конец.

–Так за эти месяцы сколько вас ещё поляжет?

–Не бойся за меня, я теперь временно бессмертный буду. Ей-богу, только так.

Наталия засмеялась, после чего взяла разложенные на столе богатства, и пошла к печке. Скоро там что-то заскворчало, потянуло приятным аппетитным запахом. Андрею стало скучно сидеть, и он, отдернув занавеску, тоже пошел к печи. Наталия стояла возле печи, ловко орудуя сковородкой и кастрюлькой. Андрей вспомнил вдруг, как эти загрубевшие пальцы когда-то бинтовали его, молодого, безусого парня, после боя приползшего в эту станицу и спрятавшегося в сарае с сеном, и он в каком-то порыве схватил ее руку и стал целовать пальцы, горячо и страстно.

Через полчаса они сидели за столом, и Наталия с любовью смотрела, как он ест, а он, обжигаясь, улыбался, и пытался что-то говорить. Но Наталия жестом останавливала его и продолжала смотреть, словно запоминая его.

Утром они сходили в сельсовет, где председатель, хмурый пожилой мужчина с протезом вместо левой руки, написал справку о том, что они вступили в законный брак. Через два дня он уехал, пообещав писать как можно чаще. И действительно, письма приходили к ней почти каждую неделю. А порой и два письма. Он писал о том, как целыми днями отсиживается в штабе, пишет скучные, но важные бумаги. А Наталия понимала, что он обманывает его, что на самом деле Андрей также ходит в атаки, также стреляет наравне с бойцами, а все эти слова о сидении в штабе – на самом деле только для того, чтобы успокоить ее. В ответ она писала ему, как идут дела в колхозе, что она договорилась о ремонте хаты после окончания войны, что с госпиталей стали приходить некоторые станичники, правда, кто без руки, кто без ноги, но иные и целыми возвращаться стали, и что она его ждет. В последнем письме она написала ему, что у них будет ребенок, и спрашивала, как бы он хотел назвать сына или дочь.

А в апреле сорок пятого ей пришло письмо, в котором командование части сообщало, что ее муж погиб смертью храбрых, когда вместе с несколькими офицерами полка, попал в засаду в маленьком немецком городке. Вместе с письмом ей переслали личные вещи, несколько фотокарточек, и неоконченное письмо, где Андрей писал о том, что уже подписан приказ о его откомандировании в Ростов, откуда он надеялся уже забрать ее к себе.

На одной из карточек Андрей был совсем молодой, точно такой, каким она его увидела в первый раз, разве что виднелась легкая седина на висках. Эту карточку Наталия прикрепила рядом с иконами, и каждый раз, отбивая поклоны, она думала о нем. «Странная жизнь сложилась у меня,» думала она, «ведь если сложить все время, что я его видела и знала, то и недели не наберется. А на деле все так, словно бы всю жизнь его знаю. Будто бы вместе прожили жизнь, счастливую и долгую. Даже сейчас его чувствую, как будто стоит рядом, улыбается и держит меня за плечи. А может так оно и есть?» и Наталия посмотрела на свой круглый живот, в котором жила не только ее жизнь, но и жизнь ее мужа.

Два памятника

Политическим крысам, проституткам

и переписчикам истории посвящается…

***

Лето 1937 года выдалось на Украине жарким и довольно засушливым. Потому бригаде Петра Коваля приходилось сидеть за баранками своих автомобилей от зари до зари, чтобы доставлять воду для поливки посевов и готовки еды на полевых станах. Но, как и каждый труд, как бы ни огромен и тяжек он ни был, он тоже подошел к концу и результаты бесконечных усилий уже зримо и четко виднелись золотыми полновесными колосьями на бескрайних просторах полей колхоза «Красный путь». Страда была в полном разгаре и теперь машины возили не воду, а собранное умелыми и заботливыми руками зерно, которое означало не только извечную потребность человека в хлебе, но и возможность заработать некое количество трудодней, а значит, даст возможность купить новые сапоги, новую книгу, или просто съездить в райцентр, посидеть в кинотеатре и провести вечер в каком-нибудь ресторане или бильярдной. Потому ни Петра, ни кого другого в бригаде просить или упрашивать не приходилось – люди сами понимали, что каждая капля пота, каждое движение баранки автомобиля – это их хлеб насущный во всех смыслах этого слова. От того и видели их дома лишь только ночью, да и то не во всякую, поскольку порой легче было заночевать на стане, выгадав лишние 30-40 минут на сон.

Но сегодня Петр решил все же съездить домой. Последний рейс до элеватора пролетел в одно мгновение и Петр уже видел себя дома, предвкушал, как его жена Оксана начнет хлопотать, собирая на стол, дети выбегут из своей комнаты и повиснут, как всегда, на его широких плечах. А он, степенно и несуетливо подойдет к своей милой Оксанке, и обнимет ее, слегка щекоча усами ее румяные щечки. Мысли о предстоящей встрече настолько его увлекли, что он чуть не проворонил своротку до села. Пришлось только сдать назад, метров на двадцать.

Когда до села оставалось километра полтора, фары машины высветили на дороге фигуру одиноко бредущего человека. Тот, обернувшись на свет фар, остановился и поднял руку. Поравнявшись с ним, Петр остановил машину и узнал в путнике Степана Бутко, одного из немногих единоличников, которые еще остались на селе. Несмотря на свои почти полные 60 лет, он все еще был полон сил и, к тому же, обладал острым крестьянским умом. В годы гражданской войны он пропал из села, вернувшись только в конце 1923 года. Ходили слухи, что он воевал в армии Деникина, а после его разгрома какое-то время состоял в банде атамана Чуба, но доказательств этому не нашлось, и потому все разговоры, о его якобы белогвардейском и бандитском прошлом, понемногу поутихли. Сам же Степан о том периоде жизни говорил неохотно, ссылаясь на то, что всю войну спасался от красных и белых, бегая по глухим хуторам. Все последующие годы он жил обособленно, ни с кем не сходясь, и никого не допуская к себе. В годы коллективизации он отказался вступать в колхоз, мотивируя тем, что от него колхозу никакого прибытка не будет. Позже, году в тридцать четвертом или пятом, его даже арестовывали, но уже через несколько дней выпустили. Что породило еще больше слухов в его отношении, мол, был завербован ГПУ и только потому был отпущен. Сам Степан этих слухов не подтверждал, но и не опровергал, выражаясь несколько двусмысленно по этому поводу, отчего у односельчан крепло мнение о его работе на соответствующие органы.

–Подбросишь, Петро? – спросил Степан, на что Петр молча открыл дверь и жестом показал на сиденье.

–Спасибо тебе, мил человек,– с еле уловимой иронией поблагодарил его Степан. Петр снова ничего не сказал, лишь недовольно поморщился.

–Да ладно тебе, Петро, не переживай, до села чуток всего, так что быстро тебя покину. – снова заговорил Степан, будто угадав настроение своего односельчанина. – Никто и не узнает и не увидит. Будь спокоен.

–А что мне с того, увидят или не увидят тебя в моей машине? Грех, что ли какой, тебя до дому подбросить?

–Грех не грех, а времена сам знаешь, какие настали. Не то сказал, не с тем дружбу водишь. А потом раз – и нет человека, изъяли его из обращения, и вот, перед всеми появляется самая, что ни на есть, настоящая контра. Не страшно тебе от этого, а? Ведь жить-то каждому хочется, верно, Петро? Вот и бегают люди, шарахаются от своей собственной тени и всего на свете боятся.

При этом и без того узенькие, змеиные глаза его еще больше прищурились и остро, вызывающе, словно орудия из бойниц, вцепились в лицо Петра.

–Ты вот что,– посуровел тот в ответ. – Такие разговорчики только контра и может вести. Так что помолчи-ка лучше.

Степан, как показалось Петру, хотел было что-то сказать в ответ, но передумал и только молча махнул рукой. Лишь перед самым селом он попросил остановить машину, и не попрощавшись вышел. Петр долго смотрел ему в след, сам не понимая, почему. И до самого дома его не покидало чувство какой-то растерянности и тревоги. Он мучительно искал причину своего беспокойства и никак не мог ее найти. Слова, брошенные Степаном, мутной грязью облепили его мысли, и самым поганым было то, что была в тех словах какая-то правда, мелкая, паскудная, но все-таки правда. Но сколько бы он не пытался ухватиться за нее, она тут же ускользала. В конце концов, он с досадой сплюнул на дорогу, переключил скорость и поехал домой.

Окна его хаты были широко открыты, и оттуда слышался приглушенный грудной голос Оксаны и гомон детских голосов. Петр улыбнулся и мысли, до этого момента тревожившие его, до времени испарились, словно роса на утреннем солнце. Войдя в хату, он увидел, что кроме Оксаны и его детей, за столом сидел Григорий Нечипоренко – заместитель председателя колхоза. При виде его Петр помрачнел, но виду постарался не подать. Григорий был своими односельчанами уважаем, и, в то же время, постоянно обсуждали его холостую жизнь, постоянно приписывая ему похождения по одиноким женщинам и вдовам. И хотя слухи эти каждый раз опровергались, тем не менее, они возникали вновь, разгораясь с новой силой. От таких мыслей Петру стало стыдно и неловко.

–Петро! – радостно вскрикнула Оксана и бросилась ему на шею.

–Ну ладно, ладно, – слегка смущаясь и тайно стыдясь своих мыслей в отношении Оксаны и Григория, произнес Петр и отстранил жену от себя, но при этом держа ее в своих руках.

–Здравствуй, Петро! – поднялся гость и протянул руку. И лукаво улыбнувшись, спросил:

–Случилось что, коль со стана приехал под полночь приехал?

–Все в порядке, просто вот жену повидать захотелось.

–Ну, это дело ясное и понятное. – засмеялся Григорий. – К такой жене и я бы с края света прибежал, хотя б на часок повидаться.

При этих словах Оксана прямо вспыхнула и засмеявшись, выгнала детей и сама вышла из горницы, оставив мужчин наедине. Петр налил себе полную тарелку борща и принялся за еду, с удовольствием ощущая вкус домашней, а не приготовленной в котле полевого стана пищи. Григорий в это время молча курил, задумчиво пуская клубы дыма в открытое окно. Закончив с борщом, Петр хлебнул крепкого чаю и повернулся:

–Скажи-ка мне, Гриша, чего это ты тут объявился? Может, случилось что, какая нужда приключилась? – при этом последние слова он произнес с явной усмешкой, словно пытаясь взять реванш за свои подозрения.

–А что могло случиться? Жить, как сам знаешь, стало лучше, стало веселее, так что причин для беспокойства совсем нету. – пожал тот плечами, словно не заметив ничего. – Обхожу вот хаты по случаю окончания уборочной, надо же приготовиться встречать героев жатвы, вот и кумекаем всем селом, что и как. А ты говоришь – нужда…

И Григорий рассмеялся.

–А-а, – протянул Петр. – А я уж грешным делом подумал…

–Глупости ты думаешь, Петро. Слухами жить пытаешься. – прервал его Григорий. – А на мне, при моей должности и звании, и тени сомнения не должно быть.

–Ну, извини, ежели что не так, – второй раз за вечер смутился Петр..

Он немного помолчал и вдруг решился.

–Ты знаешь, Григорий, это даже очень хорошо, что ты зашел.

–Дело, что ль, какое есть?

–Дело, не дело…Поговорить вот с тобой хочу. Ты ведь у нас человек ученый, курсы райкомовские заканчивал, так что пограмотнее меня будешь. Да и видел поболее. Мысли у меня вот сегодня появились, совсем мне непонятные.

–Порой моя грамотность позади твоей смекалки бывает. – Григорий снова рассмеялся, но теперь его смех был уже чуть-чуть натянутым, словно он почувствовал надвигающуюся опасность, которую лучше было бы совсем не знать, но и уйти от которой он не мог. Потому он резко оборвал смех и пристально взглянул Петру в лицо.

–Ну, поговори, ежели что серьезное у тебя. На то мы с тобой и члены партии, чтобы сомненьями делиться, когда они у тебя есть, и верные пути находить.

–Может не сомнения, а так сказать…– Петр запнулся, но все-таки решившись, продолжил:

–В-общем…

И тут Петр рассказал Григорию все о своей встрече с Бутко, о мыслях своих, о чувствах…

–Вот ты скажи мне, Гриша, отчего он так мне сказал, что с того, что в одной машине со мною ехал, чего мне бояться каждой тени надо, если я за власть нашу два года на фронте шашкой махал?

Григорий, до того момента внимательно и напряженно слушавший, вдруг быстро огляделся вокруг, обхватил одной рукой голову Петра, придвинулся к нему и не сказал даже, а почти прошептал, словно боясь, что кто-то невидимый подслушает и тотчас доложит об этом кому всезнающему и страшному.

–Что я тебе сказать могу? Ты и правда лучше молчи об этой встрече, не ровен час, узнает кто, к тому же, и сам Степан дядька хитрый и скрытый. А вдруг он и впрямь контра скрытая, против нашей партии зло замышляющая? Может он тебя вербовал к себе, а? Молчишь? Вот и правильно. Тебе сейчас только молчать и надо. Времена нынче такие.

Произнеся все это, Григорий отвернулся, неловко полез в карман за кисетом и снова закурил. Петр хотел что-то сказать, но взглянув на как-то зримо окаменевшие плечи гостя, передумал и тоже закурил.

–Ну, – докурив, сказал Григорий, – пора и честь знать. Пойду я, а то и ночь уж скоро закончится, а мне к завтрашнему дню еще много подготовить надо.

Петр проводил его до дверей, где мужчины как-то неловко пожали руки и каждый остался предоставленным самому себе.

***

–Чего тебе? – послышался резкий голос, и Оксана невольно вздрогнула. Заместитель начальника районного НКВД Иван Васильевич Столяров слыл весьма жестким человеком, даже голос его заставлял невольно чувствовать необъятную полноту власти, которой он обладал.

–Мужа хочу повидать, мужа своего.

–Мужа…Ладно, посмотрим. зайди-ка ко мне.

Оксна послушно последовала за ним. Войдя в кабинет, Столяров закрыл плотно дверь и медленно прошелся по кабинету, наконец, остановился и косо посмотрел в ее сторону.

–Ишь ты, мужа повидать, значится. И охота тебе было врагов советской власти в мужья себе выбирать?

–Не враг он советской власти! Не был он никогда! Он же за нее, родную нашу, два года в окопах гнил, недоедал и недосыпал, за нас сражаясь. У него же сколько благодарностей имеется! Как же он во враги мог записаться?