Текст книги "Дверь в сказочный ад (СИ)"

Автор книги: Андрей Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

…эта мысль пришла спустя уже минут пять. Пот струился по лицу, орошая своей прохладой вспыхнувшие щеки. Тело, казалось, перестало быть моим – бесчувственно валялось на кровати. Но все же я заставил его поднятья и позвонил еще раз. Лжепророк-утешитель, живущий в моей душе, настойчиво кричал, что это всего лишь слуги, занимающиеся своими привычными ночными подвигами. Но голос его был так слаб, что сминался под шарканьем тапочек. Он конечно лгал. Я жаждал поверить в эту ложь и – не мог.

Стараясь производить как можно меньше шума, я на цыпочках покинул спальню и направился к своему кабинету. Ориентировался почти на ощупь, а зажечь светильник попросту не хватало духу. Так как возня на нижнем этаже стала уже до дикой степени реальной, то сомневаться в происходящем было бы отчаянной глупостью.

Вот наконец и родной кабинет весь опустошенный темнотой. Теперь можно зажечь канделябр. Ружье… главное – ружье! Через пару секунд оно уже было у меня, вцепившись гашеткой в кисть правой руки, а двумя стволами – в левую. Мертво. И сразу стало легче дышать. В карман пижамы я положил дюжину патронов и изрядно осмелевший принялся спускаться, освещая дорогу. Ступеньки вспыхивали и гасли. Благо, окна были незашторены, и сонный свет далекой луны несколько расшевеливал омертвелый сумрак, делая его рыхлым, чуточку прозрачным. Внутренние контуры замка казались нарисованными мазками темных красок.

Вдруг послышались голоса…

Я чуть не расхохотался. Ну конечно же: это всего-навсего голоса прислуги, которая изредка предавалась ночным бдениям, только явно не молитвенным! Может, с ними и Голбинс? Вот и объяснение тому, что он не явился на мой зов… Ай, дворецкий… ай, старый проказник! И я принялся спускаться куда более уверенно.

Стоп!.. Нет. Не прислуга… Вдруг вспомнил, что внутренний «телеграф» замка устроен так, что колокольчик должен был зазвонить одновременно и на первом этаже. Не услышать его, если бодрствуешь, было невозможно. Уж кто-нибудь из слуг давно пришел бы ко мне в спальню. Потом я почувствовал дрожание собственных пальцев, медленно поднимающих ружье в горизонтальное положение. В левой руке также подрагивал испуганным светом горящий канделябр.

«Может, просто ночные грабители?», – две или три извилины в моей голове, перемкнув, родили эту банальную мысль. Как и прошлой ночью, я ухватился за нее как за последнюю надежду.

– Какого чер… – далее снизу послышалась громкая возня и продолжение реплики: – какого черта он завешал нас этими полотенцами?!

В тот же момент канделябр со звоном выпал из руки и грохнулся на ступени, боязливые огоньки света были тотчас поглощены прожорливым мраком. Этот голос вперемежку с хрипотой и рычанием мог принадлежать только рыси. Скорее я забуду голос собственной матери, но только не его! Он отпечатался в моей памяти так же хорошо, как отпечатываются на казначейской бумаге все тонкости денежной купюры.

Потом явилась ударная волна страха. Душу посетило настоящее цунами, круша все помыслы и чувства.

Нет… нет… НЕТ!! Этот сон должен быть другим! И закончится он вполне благополучно!

Пошатываясь от сумрака в глазах, я отчаянно подумал: «прежде, чем все это началось, я ТОЧНО уснул?».

Я опять сплю?!

Писклявый мяукающий голосок привел меня в чувства:

– Господа! Я думаю, наш уговор остается прежним: печень моя…

Место, на котором я стоял, стало горячим. Бас бегемота, раздавшийся следом, показался басом самого дьявола, вылезшего из преисподней:

– Если говорить откровенно, господа, он мне не по душе и не по вкусу. Слишком худощавый, мясо сухое, жесткое. В нем мало крови… Жаль! Очень жаль!.. Я помню барона Туквина, которого мы даже вшестером не в состоянии были съесть целиком: тучный, сочный, упитанный…

– Зато совершенно невоспитанный! – эмоционально, выхрюкивая каждое слово, сообщила свинья. – Вспомните, господа, как он оскорблял нас перед каждой своей смертью! Он называл нас мерзкими тварями, сволочами, даже… вшивым отродьем! Думаете, мне приятно было все это выслушивать?

Все без исключения голоса доносились из гостиной. Театр абсурда выглядел великолепно. Будь я его посторонним зрителем, а не участником, от души бы развлекся. Так и подмывало предчувствие, что вот-вот опустится занавес, грохнут ленивые аплодисменты, выйдут звери, снимут маски, раскланяются…

Я ощупал собственное тело: руки были похожи на руки, ноги – на ноги, одежда, соответственно, на точную копию моей ночной пижамы. Затем я потрогал перила лестницы, пытаясь эмпирически воспринять окружающий мир: сон – не сон, бред – не бред? Не поймешь… но декорации выглядели вполне правдоподобно.

Чуть не закричал…

И как я не заметил этого раньше?! Буквально в нескольких шагах от меня стояла статуя – копия дворецкого. Знакомая картина: бледное восковое лицо, точно отлитое в форме, широко открытые глаза с отсутствием зрачков, слегка согнутые руки и ноги, готовые сделать очередной шаг по ступеням. Короче, тот же кошмар, и те же действующие лица.

– Голбин-н-нс!!! – прошептал я, наивно полагая, что от произнесения его имени чары должны развеяться.

Отчаяние граничило с безумием. Я уже готовился сойти с ума, после чего можно было бы жизнерадостно рассмеяться, вырвавшись из плена здравомыслия. Впрочем, сходят ли с ума уже сумасшедшие? Тут я вдруг вспомнил, что вооружен, и мысль сия пришла как нельзя кстати. Темнота выкинула на свою поверхность огромное шевелящееся пятно, похожее на тень. Фигура неуклюже приближалась…

Медведь! Уж его-то невозможно было спутать с кем-то другим. Ночь сняла парадность с его королевского одеяния, оставив на нем лишь черно-серые тона. Очки, напяленные на его морду, выглядели так нелепо… как он их только умудряется одевать и снимать своими грубыми лапами? Да и зачем они ему? Сквозь прозрачные стекла на меня уставились совершенно беззлобные и, казалось, умные глаза зверя.

Иди-ка сюда, скотинка…

Я прислонился спиной к стене, чтобы противодействовать отдаче, упер приклад в плечо, целясь ему в голову.

– Мяса захотел, сволочь…

И с этими словами спустил курок. Фантазия уже рисовала лужи крови, дикий рев, разлетающиеся стекла от линз… но дальше произошло…

Вот напасть! Да ничего не произошло! Курок не двигался с места. Гашетка словно перед этим ржавела целыми веками. Я надавил на нее со всей силой, пальцы онемели, почти слились с металлом, и – безрезультатно… Ружье медленно опустилось. Оно отказывалось мне служить. Все – абсолютно все в этом замке восстало против меня!

В ту же минуту тишина, спящая вокруг, вздрогнула.

– Господа! Он идет глупым путем своих глупых предшественников: пытается нас убить!

– Первые ночи они еще на что-то надеются, – низкий баритон бегемота возник так же внезапно, как и он сам, – впрочем, это даже забавно…

Как и прошлой ночью, бегемот был одет в полосатую ночную пижаму (именно в ней он изображен и на портрете). Неспешно, с чувством хозяина он прохаживался взад-вперед и… на самом деле курил! Трубка, нарисованная у него во рту казалось бы в качестве экзотики, теперь обрела реальные формы. Бегемот смачно втягивал ее содержимое, приятно морщился и выпускал из своих ноздрей клубы дыма.

Что бы это значило: «первые ночи»?

Краем глаза я заметил, что наши настенные часы остановились. Большая и малая стрелки, слившись воедино, указывали на цифру 12. Меня обдавало то жаром, то холодом. Звери находились всего несколькими ступенями ниже, и достаточно было лишь нескольких прыжков, чтобы самые быстроногие из них оказались рядом. Чего же тогда медлили? Темнота, в которую был погружен замок, заигрывала с нами в прятки, обманывала взор, сгущалась, рассеивалась, путалась под ногами.

Воспользовавшись дарованной мне паузой, я принялся наспех перебирать варианты своего спасения. Вариант первый выглядел тривиально: разбить окно и выпрыгнуть в сад, а оттуда – в лес. Там, разумеется, верная погибель. Я хорошо помнил прошлую ночь. Был еще вариант второй с шансами чуть менее вздорными. А третий вариант… увы, его вообще не существовало. Короче, выбор не богат.

И я с внезапностью молнии рванулся вниз к подвальным помещениям. Благо глаза хоть немного привыкли к лунному полусвету, и это позволяло, если не ориентироваться в пространстве, то хотя бы отличать верх от низа, правую сторону от левой. Перед взором все замельтешило серым калейдоскопом: балюстрада, лестница, мираж каменных стен, затем почти невидимый коридор, и наконец – идеальная тьма. Самый нижний ярус замка, куда ночью не проникают даже крупицы света. Как слепец, выкинув одну руку вперед, другой сжимая бесполезное ружье, я мчался в самую глубь небытия, практически не веря, что мир за тридцать восемь лет своего существования вообще когда-то был реален. Пол под ногами шатался, а сверху небо изменило свои координаты и вовсе исчезло. За спиной слышалось частое дыхание – словно озвученная тень, не отстающая ни на шаг.

Капкан чьих-то челюстей сомкнулся на ноге. Потом пришла острая боль. А раздавшийся крик был моим собственным. Я ударил прикладом в то место пустоты, где предположительно должна находиться голова зверя. Ударил от всей души, с неподдельной откровенностью… Что-то заскулило. Волк?

Похоже… Вот сволочь, скулит ведь чисто по-волчьи, а не по-человечески! Хоть бы словом матерным каким огрызнулся! Почувствовав то, что язык не поворачивается назвать свободой, я спешно стал перебирать руками каменную кладку, нащупывая дверь.

Удар…

Сверху ли, снизу ли – не разберешь. Находясь уже в горизонтальном положении, я понял, что споткнулся о какую-то неровность. Каждая секунда промедления могла оказаться фатальной. Но звери что-то не торопились: может, были уверены, что деваться мне все равно некуда? Первое чудо произошло, когда мои пальцы наконец легли на невидимую дверную ручку. Затем – рывок на себя! Она оказалась незапертой. Вот и второе чудо. Теперь все зависело от ловкости рук и ног.

Не человеческий (и даже не звериный), а какой-то демонически-истеричный страх невидимым бичом подхлестывал сзади. На каждое движение отводились лишь секунды: прыжок в пустоту, еще один рывок – теперь на себя, щелчок железного засова. И все только на ощупь. Темнота закипала, подогреваемая озлобленным ревом моих преследователей. Затем все затихло…

Теперь можно было позволить себе отдышаться, а заодно пора бы уж начать соображать. «О Господи, в Которого я не верую! Может хоть ты подскажешь, что за чертовщина здесь творится?». Одна только мысль, что я сейчас был на волосок от смерти, казалась хуже самой смерти. Никогда раньше и не думал, что страх может быть таким мучительным. Меня всего лихорадило: пот был столь обильным, что напоминал прохладительный душ, льющийся тихими струйками по лицу, сердце било набат, эхо которого отдавало в висках.

Так! Успокоиться и размыслить!

Но мысли изменили мне, трусливо разбежавшись по своим щелям. Мозг стал каким-то одноклеточным. Я что есть силы напряг эту единственную клетку, желая понять – что же это? Сумасшествие? Бред? Сон? Болезненные галлюцинации? Средневековое колдовство?

Есть еще какие-нибудь варианты?

ТАКОЕ не может происходить реально. Режьте меня, выворачивайте наизнанку, растягивайте на дыбе, пытайте – под пытками я даже соглашусь с тем, что черное по праздничным дням становится белым, или с тем, что земля и впрямь стоит на трех больших слонах. Я приму за утверждение любую беснующуюся истину, но в глубине души – там, куда не в силах проникнуть каленое железо – все равно останусь верен идеям материализма. Поэтому повторяю: ТАКОЕ НЕ МОЖЕТ ПРОИСХОДИТЬ РЕАЛЬНО.

Я до крови кусал губы, щипал ватное тело, еще не потеряв надежду очнуться от навязчивого наваждения. Одно утешало: здесь я в полной безопасности. Дубовая дверь и могучий железный засов хорошо знают свое дело. Так! Спички… спички… спички… В каждом подвальном помещении хранилось два-три коробка, один из которых я без труда нащупал пальцами. Маленький огонек беззаботно заиграл прямо перед глазами, а помещение, куда меня угораздило, прибрело видимые очертания. Так и есть – кладовая. В огромных деревянных ящиках лежал картофель, свекла, морковь и другие детища земледелия. Стояло огромное количество стеклянных банок с консервированными чудесами кудесника Франсуа, каждая из них ожидала личного приглашения на какой-нибудь банкет или на мой скромный обеденный стол. Чувствовался затхлый пыльный воздух с легким привкусом гнили.

Все в порядке… мне нужно успокоиться… просто показалось, померещилось… ничего не бы…

Мысль застряла на месте, точно забуксовала. Потому как мой блуждающий взор скользнул на ногу. Странно, я от шока даже перестал чувствовать боль, а правая штанина была разорвана и вся в крови. В тот момент спичка, завершив свою недолгую, но яркую жизнь, потухла. Я зажег другую, нашел огарок свечи и прикрепил его на стену. Потом неумело принялся делать себе перевязку.

Хриплое, приглушенное дубовой преградой рыканье, донеслось из коридора. Затем последовали знакомые до осточертения голоса:

– Он наивен, господа! Как он наивен! – произнесла рысь. Казалось, эта реплика была произнесена не столько для других каннибалов, сколь лично для меня.

– Придется ломать дверь, – проворчал медведь. От его вибрирующего баса все вокруг пропиталось зыбкой дрожью. – Я голоден, господа! Я страшно голоден!

Подумать только, «господа»! Эти четвероногие сволочи, как попугаи научившиеся имитировать человеческую речь и напялив на свое вонючее тело барскую одежду, возомнили о себе невесть что!

Удар был внушительный. Пламя свечи покачнулось. Железный засов испуганно скрипнул, но продолжал служить надежной защитой. Следующие два удара оказались еще более отчаянными, словно снаружи прикатили настоящий таран. И тут я впервые усомнился в надежности своего укрытия. Засов, окрашенный ржавчиной, слегка изогнулся, а на крепкой дубовой двери то там, то здесь стали, как грибы, расти шляпки гвоздей.

Хреново…

Мозг снова стал одноклеточным, после каждого удара с моих волос осыпалась их естественная краска, и каждый удар приносил новые преждевременные трещины на лице. Нужно было срочно что-то соображать, но в голове все мысли носились как ошпаренные, кричали наперебой друг другу, и из этих воплей понятно было только одно: бежать отсюда уже некуда.

Совсем хреново…

Я принялся спешно передвигать овощные ящики, баррикадируя ими вход, и в то же время понимая, что занимаюсь бессмысленным делом. Удары достигали такой силы, что было уже не понять, с какой стороны они приходят. Казалось, со всех сторон одновременно. Чьей же тушей можно так долбить? Наверняка, за дело взялся бегемот. И ни одной живой души во всем замке… Все вокруг: стены, потолок, бесформенные ящики вдруг опьянели от вселившегося в них безумия и принялись ходить ходуном. Дверь треснула… От ее измученной плоти отлетели первые щепки. Засов вот-вот будет вырван с корнями полусгнивших гвоздей.

Я жаждал превратиться в математический ноль, свернуться в точку, и больше никогда не претендовать на звание Живущего.

Агония достигала своего апогея, помрачая перед моим взором единственное светило, оставшееся в мире: тот самый маленький огарок свечи с перепугано танцующим пламенем. Комнатушка временами погружалась в полумрак, но после вновь оживала от волшебства воинственного пламени. В какой-то момент (да будет он проклят среди других моментов времени) я понял, что конец неизбежен, забился в угол кладовой и кричал: то были звуки лишенные голоса, слова лишенные смысла и молитвы лишенные своего божества… Дверь уже разболталась настолько, что звериный рев проник внутрь овощехранилища, являясь предтечей самих зверей, незримым присутствием их духа.

Все!!!

Засов был сорван, и дверь, последний раз скрипнув, распахнулась. В этом жалобном скрипе, казалось, был сокрыт возглас: «я сделала все, что могла». Ящики, служившие лишь символической защитой, вмиг перевернулись, и по полу запрыгала испуганная картошка, от беды подальше закатываясь в темные щели. А маленькая настенная свеча, чудом не погасшая, продолжала освещать действо дальнейших событий.

Первым нарисовался медведь: все в том же напыщенном красками королевском платье и в очках. Весь вспотевший он тяжело дышал, глядя мне прямо в глаза.

– Вот он, господа! Сидит, забившись в угол!

Следом вбежала рысь, ее смокинг сильно запылился, цилиндр давно уже слетел с головы и, вероятно, валялся где-то в коридоре. В ее глазах искрилась не столько злость, сколько сладострастное предвкушение еды. Почти тут же раздалось знакомое до тошноты хрюканье. Тряся чуть ли не отваливающимися частями разжиревшего тела, проковыляла свинья. Помню, как блеснули в сумрачном свете золотые сережки в ее ушах. Блеск кинжалов и то показался бы мне более дружелюбным. Следом зашли волк и бегемот. Последний даже здесь не выпускал изо рта свою трубку, отправляя на свободу клубы сизого дыма – духов, в ней обитающих. Кот прыгнул ему на спину и ядовито мяукнул, затем он принялся облизывать свои лапы и морду.

– Что вам от меня надо?? – отчаявшись во всех других средствах, я вновь пытался вступить с ними в диалог. – Вы же умеете говорить! Отвечайте! Что я вам сделал?! Неужели вам больше нечего есть?! Идите в мою конюшню и загрызите коней! В любой деревне без труда найдете множество скотины!.. – на этом месте я запнулся, вспомнив, что ведь со скотиною и говорю. – Да что здесь вообще происходит??

Но звери, совершенно игнорируя мои слова, продолжали разговаривать только между собой.

– Необходимо немножко повременить, чтобы успокоилось дыхание и восстановился аппетит, – рысь слегка оскалилась (или сардонически улыбнулась), демонстрируя лезвия своих клыков.

Бегемот тяжко сопел. Наверняка он являлся главным участником взлома двери. Его массивное, раздутое по всем направлениям тело, сокрытое под ночной пижамой, периодически вздымалось, втягивало в себя воздух и со свистом выпускало его наружу. Свинья, жизнерадостно хрюкая, принялась обнюхивать соленые огурцы из разбитых банок.

– Вот это мы оставим на десерт.

Самый талантливый, самый изысканный из всех кошмаров, пережитых мной в течение жизненного сна, успешно продолжался. И тут я закричал:

– Вы не существуете! Вас просто нет! Вы – лишь намалеванные на холстах изображения, причем, художник, рисовавший вас, был самым настоящим идиотом!

Странно, но звери резко притихли и переглянулись. В их мордах я уловил легкое… изумление. Потом свинья слабо хрюкнула и произнесла:

– Господа, мне это послышалось? Он сказал, будто я не существую, так?

– Именно так!! – уже ревел я, все еще пытаясь завести с ними диалог.

И далее произошло то, от чего у меня отвисли обе челюсти. Рысь вдруг стала печальной, ее скулы дрогнули, и она… заплакала. Из ее глаз потекли самые настоящие слезы, которые она утирала своей лапой. Всхлипывая, она произнесла в сторону бегемота:

– Господа, он меня очень сильно оскорбил! Обидел безо всякой причины. Он сказал, что я какое-то малеванное изображение. Моя тонкая, ранимая душа не может такое пережить! А как же наши пирожки с капустой? А наши сражения с драконом? А то, как мы строили мост через реку? Разве всего этого не было?

«Какие еще пирожки?.. какие, к чертям, драконы?.. что они несут??». Потом я еще что-то кричал, отчаянно призывая своих слуг и до последнего мгновения надеясь, что кто-нибудь из них придет на помощь. Увы!

Рекреация телесных сил у зверей заняла не более полминуты, успокоенные, внешне довольные, внутренне – голодные, все шестеро прожигали меня холодным огнем своих глаз. Все в их образе было звериным, включая клоунаду с одеждой, включая бутафорный человеческий голос, включая жесты и повадки, но только не эти глаза.

– Воздадим славу великому Маклину! Приступаем! – медведь отдал команду, и воздух зашевелился, тени запрыгали, стены покачнулись.

Больше с их стороны не было никаких слов. Медведь взревел, рванулся с места, и все произошло так быстро, что я почувствовал боль уже после того, как увидел в его пасти клочок мяса, вырванный из моей ноги. Кровь мигом забрызгала его парадную одежду и линзы очков. Потом что-то дико рвануло в плече. Когда свет в глазах начал меркнуть, я еще смог увидеть, как «сентиментальная» рысь отскочила в угол и с жадным рычанием принялась обгладывать мою руку, придерживая ее передними лапами. Никогда не забуду эту картину: лохмотья ночной пижамы, лохмотья мышц и сухожилий перемешались между собой. И всюду кровь, кровь, кровь… Вот и бегемот, выплюнув наскучившую трубку, стал приближаться ко мне темной, уже почти что бесцветной массой.

Какое-то время, как стойкий духом святой мученик, я воздерживался от крика… или же у меня просто свело челюсти. Заупокойная свеча еще горела, и я миллион раз в течение одной секунды успел пожалеть, что вообще зажег ее. Лучше бы все происходило во тьме. Лучше мне было не видеть, как волк и свинья, вцепившись зубами в левую и правую ногу, разрывали мое тело на части. Морда медведя была уже вся в крови, а ему нужно было еще и еще мяса.

И вот потом меня прорвало… Из груди, чуть ли не выворачивая наизнанку внутренности, вырвался мой истерический вопль. Я кричал до тех пор, пока голос не выродился в раздавленное шипение. Но даже находясь за гранью безумия, съедаемый заживо, измотанный предсмертным пароксизмом, я все никак не мог поверить в происходящее. Я еще чувствовал, как хрустят мои кости и, вспоминая всех богов всех религий, беззвучно молил их о скорой смерти.

Вскоре боль начала меркнуть, удаляясь куда-то в сторону, а чувства – нити, связывающие меня с реальностью – стали обрываться одна за другой. Лишь потом пришли сладкие объятия смерти – истинной богини, смиряющей страсти, успокаивающей дух, разом и без долгих молитв решающей все проблемы…

* * *

Первым ощущением являлось собственное частое дыхание, а первой мыслью: «неужели еще не все?».

Лишь когда я открыл глаза, увидел устойчивый для взора мираж собственной спальни. Цвета и звуки. Откуда-то из-за окна беззаботно щебетали птицы. Этак, ласково-издевательски. Кривые лучи утреннего солнца падали на гобелены, оживляя их застывшие рисунки. Странное чувство внутреннего жара и наружной прохлады. От обильного пота одеяло прилипло к телу.

Я опять окунулся из одного мира в другой. Сказать, что из ада в рай – слишком пафосно, из кошмара в явь – слишком просто, из кучи старого дерьма в кучу свежего навоза – слишком пошло, но более соответствующе истине. Короче – проснулся! Слава Богу!

Радости в этом событии, разумеется, никакой не наблюдалось. Тело болезненно стонало, словно и впрямь было только что покусано. Кровь все еще стучала в висках, губы жадно глотали воздух. Сначала я хотел над всем поразмыслить, но мысли еще не проснулись. Поэтому пришлось просто лежать и тупо глядеть в потолок, наблюдая, как маленький паучок (тоже, наверное, от тоскливой жизни) пытается повеситься на собственной паутине. Свет далекого солнца, в существование которого моя вера еще не иссякла, действовал немного успокаивающе: отрезвлял и медленно воскрешал к жизни. Я поднялся с кровати, накинул халат, внимательно оглядел свои руки и ноги, потом позвонил.

Миссис Хофрайт явилась так быстро, почти мгновенно, будто специально стояла за дверями и ждала этого звонка. Улыбка на ее лице, как всегда, была будничной, одежда – излишне напыщенной. Почему-то только сейчас я обратил внимание на цвет ее глаз – черный, как у цыганки. И мне показалось, что к пестрому пеньюару эти глаза очень даже хорошо подходят. Единственное, что портило общую гармонию, так это возраст. Думаю, в молодости миссис Хофрайт была чертовски привлекательна, сейчас же никакие кремы не могли сгладить трещины на лице, а во взоре тлели угольки догорающих лет.

– Доброе утро, мистер Айрлэнд, ваш завтрак уже готов. Куда прикажете подавать?

Хотел ядовито ответить: «спасибо, мной уже позавтракали», но произнес другое:

– Пускай Франсуа отложит его до ленча или до обеда. Совсем нет аппетита.

Она несколько обеспокоилась.

– Вы больны?.. Боже, какое у вас бледное лицо, мистер Айрлэнд!

И тут меня прорвало, в душе произошел спонтанный взрыв эмоций:

– Да, я болен! Болен чертовски-загадочной, дьявольски-непонятной и сатанински-жуткой болезнью!

– Что с вами, мистер…

– Уже вторую ночь подряд мне снится один и тот же кошмар! Эти звери, что изображены на портретах Маклина, каким-то образом оживают и…

Эту мысль не хотелось заканчивать вслух. Но я все рассказал: весь сон в мельчайших подробностях, от альфы до омеги. Во время рассказа ее лицо становилось то удивленным, то встревоженным, то негодующим, а порой уставало от мимики и принимало черты естественного равнодушия.

– Вы сильно переутомлены, мистер Айрлэнд. Вам необходимо принимать транквилизаторы.

Она вдруг исчезла и тут же появилась с флаконом маленьких белых таблеток.

– Вот, употребляйте по две штуки перед сном, думаю, это вам поможет.

Думать, конечно, не грех. Но что-то… уж слишком смехотворными и ничтожными показались мне невзрачные таблетки перед полчищем разъяренных зверей. Тем не менее, флакон я принял с благодарностью.

– Может, послать за доктором? – миссис Хофрайт готова уже была крикнуть дворецкого.

– Пока не надо. Будем надеяться, что все это простое недоразумение.

– Демоны тревожат вашу…

– Да, да! Демоны! Им ведь тоже надо как-то развлекаться! Одно только странно: весь этот бред начался после того, как я заглянул в тот старый чулан. Ведь только заглянул! И кроме хламья там абсолютно ничего не было! Абсолютно!

Она молчала. И этим молчанием было сказано все – легкий упрек, прощение и сочувствие.

– Вы были правы, миссис Хофрайт, тысячи раз правы. Может, когда-нибудь наука объяснит природу этих аномальных явлений… Кстати, вы много знаете о легендарном бароне Маклине?

Она пожала плечами.

– Да не более остальных. Только то, что гласит предание, записанное в каких-то древних источниках. Он был очень богат, раз построил такой великолепный замок, занимался магией, терпел преследования Церкви. Но большие деньги и влиятельные друзья постоянно спасали его от святой инквизиции… – при последних словах экономка понизила голос и вздохнула. Ей было бы намного приятней, если б предание об этом безбожнике заканчивалось для него очистительным костром. – Кажется, у него был сын, но умер еще отроком. И после смерти самого барона замок сразу перешел к другой династии. Кстати, на старом кладбище, в четырех милях отсюда, сохранилась его могила.

– Могила?

– Да. Ее легко узнать по железному кресту, перевернутому вверх ногами, на котором еще жива медная табличка с гравировкой его имени. Но из всей этой легенды только два факта неоспоримы: то, что барон Маклин действительно существовал, и что он основал Менлаувер.

Часы торжественно отгремели девять ударов, провожая уходящий час и заодно встречая час грядущий. Я взял миссис Хофрайт за руку, и повел ее по спускающейся лестнице.

– Идемте.

Она лишь кинула в мою сторону короткий удивленный взгляд.

– Идемте, идемте… Я покажу вам ту кладовую, если она существует на самом деле.

Резные столбики балюстрады замельтешили перед глазами, и сердце как-то недобро забилось, стучась наружу и желая покинуть тесноту грудной клетки. Перед глазами – те же стены, то же окно с открытыми шторами, сквозь которое ночью светила луна, те иже мраморные, слегка затертые ступеньки лестницы. Сон был до такой степени похож на антураж реального замка, а вид самого замка – на образы моего кошмарного сна, что одно спуталось с другим, чуть ли не делаясь друг другу тождественным. Была, впрочем, одна разница: целебный солнечный свет привнес сюда цвета и краски. Вот они знакомые библейские сюжеты на гобеленах, в которых омертвелая жизнь и чья-то животворящая смерть веками гармонируют друг с другом.

Вдруг появилась Виктория, наша горничная. Она склонилась передо мной в легком реверансе (опять эти архаичные выходки!) и хотела уже проследовать мимо, но я остановил ее.

– Послушайте, милая моя, ответьте на один вопрос: сегодня ночью вы не заметили какого-нибудь шума, подозрительных звуков или даже криков?

Виктория почему-то краснела всякий раз, когда я к ней обращался. Для чего-то улыбнулась и елейно произнесла:

– Нет, мистер Айрлэнд, абсолютно тихая ночь, – затем она еще раз улыбнулась, думая, что своим ответом доставила мне удовольствие.

«Абсолютно тихая ночь»… – каждое слово этой незамысловатой фразы будто издевалось надо мной. Абсолютно тихая ночь! В разговор вступила миссис Хофрайт:

– Уж если кто-нибудь что и слышал, так это господин дворецкий. Он часто жаловался мне на плохой сон и говорил, что по ночам нередко просыпается от посторонних звуков… Кстати, да вот и он!

Голбинс, услышав, что речь идет о его персоне, остановился. Правильно сделал, так как я бы его все равно остановил.

– Милейший, будьте любезны, подойдите к нам.

Я терпеть не мог признаваться другим в собственных недостатках и слабостях, но в данной ситуации почти с христианским смирением произнес:

– Понимаете, в чем дело… в общем, в моей расстроенной психике.

Он даже не моргнул глазом, а я продолжал:

– Сегодня ночью мне приснился дурной сон. Я сильно кричал… кричал так, что охрип. Скажите, вы что-нибудь слышали?

Дворецкий стал крайне задумчив. Причем, мимика его вечнозастывшего окаменелого лица нисколько не изменилась, стал иным лишь взор – блуждающим и слегка изумленным. Он для чего-то нес с собой большое полотенце – наверное, возвращался с утреннего туалета.

– Н-нет, сэр.

– Вы уверены?

– Все было спокойно. Во всяком случае, для моих ушей. Клянусь вам.

Так. Понятно. И у этого была «абсолютно тихая ночь»…

– Ну хорошо, тогда скажите, где-то после полуночи вы не ходили по замку?

Казалось, самый невинный вопрос, но он почему-то сконфузился, смущенно поглядывая в сторону миссис Хофрайт. Я, в меру своей испорченности, совершенно превратно истолковал этот взгляд, а Голбинс поспешил пояснить:

– Извините… один раз я вставал по нужде. Да, это было где-то после двенадцати.

– Так значит, вы должны были проходить через это место, – мой указательный палец проткнул слой воздуха и замер в направлении той самой площадки.

Он кивнул.

– А с вами по дороге не произошло ничего… необычного?

Дворецкий окончательно был сбит с толку, даже его механическое кукольное лицо приобрело наконец человеческие оттенки. Мы тупо глядели друг на друга, чувствуя, что сами тупеем: медленно, но верно. А что еще оставалось? Спросить его: «Голбинс, здесь на площадке вы случайно не превратились в гипсовую статую?». На меня и без того уже начали поглядывать, как на верного кандидата в шизофреники. Почти не сомневаюсь, что слуги за моей спиной скоро будут весело шептаться и слагать черные анекдоты про то, как мистера Айрлэнда, их нового хозяина, каждую ночь кто-то кушает и никак не может распробовать на вкус. Или еще хлеще: как мистер Айрлэнд встал ночью, взял ружье и пошел охотиться в гостиную собственного замка на нарисованных зверей.