Текст книги "Молчание золота"

Автор книги: Андрей Таманцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

В непроглядную, спасительную тьму, в которой одиноко мерцали несколько огней.

Огней проклятого поселка Аввалык.

III

Не помню, как я одолел двадцать или около того километров от Аввалыка до окраины Самарканда, где я остановился. Тахир-ака, правдивый хозяин, где ты!.. Я стремительно вошел, почти вбежал в дом Тахира-ака, почти вышибив дверь ударом ноги.

– Что с тобой, уважаемый?

У меня мутилось перед глазами. Как после сильного, выверенного удара в основание черепа. Я выхрипел:

– Водки дай!

Он стал через голову сдирать с меня куртку, висящую лохмотьями, а потом пропитавшуюся кровью рубашку что-то быстро-6ыстро приговаривая по-узбекски. Впрочем, даже если бы он говорил по-русски, я едва ли понял бы много.

– Что с тобой, что с тобой, почтенный? – И, не дожидаясь моего ответа, продолжал говорить, а перед моим носом назойливо крутился его узловатый темный палец: – А ведь я сразу говорил, что там, возле Аввалыка, нечисто!..

– Да, грязь на улицах поселка… непролазная, выговорил я, – а вверх по подъему подмыло тутовую рощу С камня течет вода. Шляются разные. И в кишлаке воняет. И вообще…

– Да я не о том, ой не о том, уважаемый, вовсе не об этом я речь держу Ты свою спину видел? А плечо – видел? Нет? Не видел? Ай, спина! Так вот, она у тебя вся располосована, так, как будто.

– Как будто по ней прошлись когти этого вашего дэва, или что там за тварь я встретил в предгорьях!.. – сказал я, откидываясь на лежанку; на бок (на спине больно) и принимая из рук Тахира-ака тонкую пиалу, из которой тянуло знакомым, совсем не в духе местного колорита, запахом спирта. Я хватанул водки раз и другой, потом опрокинул в себя все содержимое пиалы и, перевалившись на живот, сказал: – Вот что, почтенный мой Тахир-ака. Признаю себя идиотом. Не верил, что ты мне рассказывал… не верил во всю эту чертовщину. Но что-то и в самом деле тут вовсе не ладно. Ты правильно сказал: легко рассуждать о чертовщине, сидя в теплом и ярко освещенном… доме. И совсем, совсем по-другому – там, на этих проклятых тропах!

– Между прочим, – назидательно заметил Тахир-ака, – места здесь очень красивые… – Непрерывно что-то говоря, он принялся за мою спину.

Утомительный бубнеж хозяина то приближался, то отдалялся, отдельные куски его речи вываливались из моего сознания, и только чувствовал я, как его пальцы втирают в мою поврежденную спину какое-то вязкое, едко пахнущее средство, от которого сразу становится легче.

– …пробежать по тропе еще минут этак семь или десять, а там – вай-вай! – попадаешь в удивительное место. Аллах велик! Тропа сбегает вниз, и, знаешь ли, пересекает зеленую поляну небольшого сая. Э, вай бо-бо! Жажда мучит, а там благодать… бу-бу… Надо только сделать несколько шагов вниз и заглянуть под лбы камней. Там бьет родник. Вода чистейшая, как… бу-бу… с запахом мяты, почти живая!..

Видимо, этими успокоительными словами о красоте своего родного края хозяин пытался как-то успокоить меня. Конечно, я благодарен Тахиру-ака за его заботу, но лучше бы, честное слово, этот болтливый корчмарь помолчал. «Никогда бы не подумал, что мне по роду деятельности еще дано получать такие свежие ощущения, – ползла внутри меня прямая, четкая, как телефонограмма, нить мыслей, – давно не приходилось сталкиваться с такими прыткими и опасными тварями. Движутся они, надо сказать, гораздо быстрее каких-нибудь рэкетиров с подмосковных дорог, промышляющих «бомбежкой» дальнобойщиков. Хотя, к чести братков, выглядят они поаккуратнее, чем эти твари из тутовой рощи… Все-таки братки в культурном обществе вращаются с водилами, блядями, прочим мирным и законопослушным людом. Но черт бы с ними, с братками!.. Что было со мной-то? По характеру раны на спине ждал меня каюк – последний раз такую я получал разве что в годы своей боевой юности, когда мне располосовали спину вилами, и хорошо, что не пропороли бок.

…Но у этих были не вилы.

«Ладно, – сказал я сам себе, – утро вечера мудренее, а для холодного анализа происшедшего я, что называется, сейчас профнепригоден. Хорошо еще, что я не вздумал волочь в те милые места под Аввалыком жену с дочерью. Хотя Настена всегда любила сказки, в том числе и узбекские…»

Тахир-ака заканчивал обрабатывать спину и попутно похваливал меня:

– Молодец, хорошо терпишь, Сережа-ака. А то, помнится, один мой гость накушался вашей русской водки до того, что упал с крыльца и вывихнул себе руку. Так пока я ее вправлял, он своими воплями разбудил всех-всех, кто прилег на отдых поблизости. Разве можно быть таким некультурным, а?

– А у вас что, службы ноль три нет? «Скорая помощь» то есть.

– Да есть, есть! – замахал рукой Тахир-ака. – Как раз ноль три, от Союза еще осталась. Лежи, лежи! У меня тут аптека рядом, только там, э! – Он презрительно прищелкнул языком. – Я лучше тебя своим средством, оно куда вернее будет.

Я спросил еще:

– А когда твой Халилов ходил в кишлак к своему брату?

– А вот незадолго до твоего приезда. Совсем незадолго, Сережа-ака.

– А точнее?

– Да я вот и говорю…

Все это в иных обстоятельствах напомнило бы историю, рассказанную мне одним другом и почерпнутую в диалоге с неким узбекским экскурсоводом: «Экскурсовод. Прошу обратить внимание на карту. Держава Тамерлана включала в себя Среднюю Азию, Афганистан, Малую Азию, Константинополь и Северную Индию. Друг. Простите, но ведь Константинополь никогда не был завоеван Тамерланом! Экскурсовод. Столицей державы был Самарканд. Друг. Но ведь Константинополь никогда не был завоеван Тамерланом! Экскурсовод. В государстве Тамерлана процветали науки и искусства». И так далее.

Но сейчас обстоятельства совсем не располагали к забавным параллелям. Я чуть повысил голос:

– Так когда произошло несчастье с твоим другом, Тахир-ака?

– Да… за четыре дня до того, как ты поселился у меня, – снизошел до более точной датировки хозяин. – Ну, или пять.

– Да я и приехал-то всего два дня назад. – Я посмотрел себе через плечо, до отказа повернув шею, и увидел, как хозяин прищурил и без того узенькие глаза и выговорил, растягивая слова:

– А, вот теперь мне кажется, что ты поверил в дэвов… Поверил мне, а? Печально, дорогой, что у тебя могут остаться не очень хорошие воспоминания об этой поездке…

– О многих моих поездках у меня оставались еще более мрачные впечатления, – буркнул я, припомнив некоторые из своих оперативных загранкомандировок и даже вояжей, предпринятых исключительно для отдыха. – По крайней мере, одно могу сказать совершенно точно: давно меня не угощали так плотно. Я имею в виду конечно же твою стряпню, уважаемый Тахир-ака, а не то, как угостили меня местные страшилища, иллюзионисты, Копперфильды, или кто они там вообще, черти б их драли!..

– Мне кажется, что ты не захочешь остаться надолго, – задумчиво сказал Тахир-ака. – Даже на день. Надеюсь, у тебя нет желания сходить туда еще днем? Если есть, то зря. Земляк Халилова из милиции Самарканда уже поднимался туда. Его все знают. Рашид Радоев. Его все знают, он врать не станет. Днем ходил. Вернулся вечером, пьяный-препьяный, а с нашего, самаркандского, вина не слишком напьешься. Водку хлестал, а ведь он не пьет. Вообще. Они туда с ребятами из прокуратуры ездили, да так больше и не собрались. Прокурорский тот и вовсе в штаны напрудил. А Рашид Радоев белый пришел, даром что смуглый, узбек ведь.

– Н-да, – сказал я, – Рашид Радоев, говоришь?

– Да. А ты что, про него уже слышал? Майор Радоев, из угрозыска. Грозный мужчина, э! – Тахир-ака уважительно прищелкнул языком и стал сильно похож на того полубезумного типа, которого я встретил на склоне. Того, что кинул в меня ножом. Того, что тоже рассуждал об этом самом Рашиде Радоеве.

– Да пока что не приходилось, – буркнул я.

Наутро я решил немедленно выехать в Ташкент, где гостевали Ольга и дочь Настя. Там меня ждал еще один сюрприз. Ольга сказала:

– Сережа, тебе звонили.

– Сюда?

– А куда же? Сюда, конечно.

– Кто?

– Ну кто, конечно же Константин Дмитриевич. – Она мягко улыбнулась. Голубков ей всегда нравился: сдержанный, обстоятельный дядька. «Настоящий мужик!» – Я сказала, что ты в Самарканде, должен вернуться через два дня. Что мобильного телефона ты то ли не взял, то ли его потерял. Он меня даже пожурил за то, что так плохо за тобой присматриваю. Как будто сам не знает, как ты срываешься и уезжаешь хоть на несколько дней, хоть на месяц, а я ничего о тебе толком даже узнать не могу. – Ольга снова улыбнулась, но на этот раз в ее улыбке я явственно прочел горький укор. Все-таки она замечательная у меня, Ольга.

Значит, позвонил Голубков, лично. Интересное кино! Константин Дмитриевич зря звонить не станет, а если уж позвонил сюда в Узбекистан, то тут двух мнений быть не может: я управлению понадобился СРОЧНО. Вернее, не я, а наша славная команда…

Второй раз он позвонил, когда я только-только расположился за обеденным столом, уставленным блюдами от заботливого Григория Азарьевича, Ольгиного дяди.

Трубку, естественно, взял хозяин квартиры. Лицо Григория Азарьевича выражало некоторое удивление, когда он протянул трубку мне и сказал:

– Это вас, Сережа.

«Голубков!» – глухо ухнуло в груди. Я мельком взглянул на жену. Ее тонкое лицо не выразило даже любопытства: казалось, она уже все знает наперед, угадывает каким-то неизъяснимым женским чутьем, недоступным нам, мужчинам, каким-то даром большого сердца…

Я взял трубку и, приложив ее к уху, выговорил в пустоту:

– Слушаю вас, Константин Дмитриевич.

На том конце провода кашлянули. Потом голос Голубкова выговорил с легкой иронией:

– Откуда ж ты узнал, Пастухов, что это я?

– Наверно, из тех же источников, которые сообщили вам, что я только что приехал в Ташкент, – не удержался я от ответного укола. На этом пикировка была закончена. Голубков заговорил тем отрывистым тоном, который появлялся у него, когда поднималась серьезная, очень серьезная тема:

– Я сожалею, что отрываю тебя от отдыха, к тому же семейного. Но, видишь ли, очень кстати получилось, что ты как раз в Самарканде.

– Так я в Ташкенте. Вы куда звоните?.. – последний раз съязвил я.

– Прошла информация, что ты был именно в Самарканде, – проговорил Голубков строго.

– Правильно ли я понимаю, что дело, по которому вы меня здесь нашли, касается именно этого города?

– Именно так.

– Да неужели все так срочно, Константин Дмитриевич?

– Да.

– Что, даже еще недельку нельзя?..

– Ты же знаешь, Пастух: времени своему ты сам хозяин. Но ты также прекрасно понимаешь, что по пустякам я тебя вряд ли стал бы беспокоить.

– Это-то я понимаю.

– Ну что же, когда вылетишь из Ташкента?

– Да хотя бы и завтра. Раз уж такая срочность…

– Отлично, тогда жду тебя завтра в своем кабинете в четыре часа дня. Я уже узнал насчет утренних рейсов, так что из аэропорта – прямо ко мне. Ясно?

– Да, – ответил я неохотно, – понял, Константин Дмитриевич. Еще один вопрос можно?

– Да хоть пять, если по делу.

– Я должен вылететь один или?..

– Или. – Голос генерала прозвучал категорично, тяжело, безапелляционно, хотя, наверно, Голубков и не желал вливать в свою интонацию такие тяжелые тона. – Вот именно: или. НЕ оставляй своих домашних в Ташкенте. Я сожалею, что помешал вашему отдыху, но ты сам должен понять: дело есть дело. И на ЭТО дело решено поставить твою группу, Сережа. Ребята уже в сборе, хотя и не совсем в курсе. Ждут только тебя.

– Все понял, товарищ генерал, – четко ответил я и тут же, чуть не поперхнувшись своими словами, быстро взглянул на Ольгу. Впрочем, она и без этой моей оговорки не обольщалась, и это было видно по ее лицу: она прекрасно все поняла и молча, без слов, не дожидаясь, пока я что-либо скажу, отправилась в комнаты. Собирать вещи.

IV

– Входи, входи, Сережа!

Никак не могу привыкнуть ни к генеральской форме Голубкова, ни к тому, что я давно уже лицо штатское.

– Здравия желаю, Константин Дмитриевич, – брякнул я. – А где же ребята? Я так понял, что вы всех собираете…

– С ребятами сам потолкуешь. Да ты присаживайся, присаживайся. Как Узбекистан? Не нашел там себе какую-нибудь знойную узбе… Ах да, ты же с женой летал, вспомнил. Ольга с дочерью где, кстати? Увез ты их?

– Увез.

– Стало быть, тылы обеспечил.

– Да.

Насмешливый огонь в его глазах улегся совершенно. Константин Дмитриевич откинулся назад, в кресло, и по привычке пригладил обеими руками коротко стриженные волосы:

– Ситуация такова, Сережа… Это я тебе уже объясняю, для чего вы понадобились. Мы имеем несколько внешне разрозненных фактов, нанизанных на общую ниточку. Ниточку которая, однако, настолько слаба, что ни о какой доказательной базе пока и речи нет. Давай пройдем сразу по фактическому материалу. Конечно, ты не запамятовал, как летом прошлого года мы провалили операцию по устранению Арбена Гусеницы? Впрочем, что я спрашиваю? конечно, помнишь.

– Такое сложно забыть, – мрачнея, отозвался я. В самом деле, этот Арбен Гусеница умудрился сделать то, что мало кому удавалось, а по сути, не удавалось почти никому: перехитрить спецгруппу УПСМ, уйти невредимым после того, как он попал под наш колпак!.. А ведь какая работа была проведена, и все оказалось впустую. Арбен Гусеница, албанский наркобарон… Стало быть, речь пойдет о нем? Опять о нем? – Такое сложно забыть, – повторил я.

Генерал Голубков согласно кивнул:

– Это правда. Арбен Гусеница выжил и ныне активен, как никогда. Если говорить точнее, следы его присутствия в работе малоазиатского наркотрафика стали еще интенсивнее, еще ярче, чем раньше. Не стану терять время и конкретизировать – сам посмотришь документацию чуть позже. Потому что речь у нас идет не об этом. Точнее, не совсем об этом. Пока главный или самый очевидный фигурант в нашем с тобой намечающемся деле – это Энн Ковердейл. Слышал?

– Певица, что ли? Попса небось? Нет, я до попсы не охотник.

– Да ты погоди, погоди, я вовсе не о том. Энн Ковердейл была убита в Москве около трех недель назад, а именно 31 марта сего года.

От удивления я поднял брови.

– Убита в Москве? Гм… Правда, что ли? И кому она, интересно, понадобилась… Нет, Константин Дмитриевич, эта информация как-то мимо меня прошла… И потом, говорю же, что в музыке как-то не особенно понимаю… Как-то это далеко от меня…

– Зато ты понимаешь в убийствах, – глухо отозвался Голубков и прихлопнул ладонью по столу. – Причем смерть Ковердейл была пока что последним фактом в цепочке событий, о которых я намерен с тобой говорить. Вот, смотри: 21 июля прошлого года Боцман уничтожает двойника Густери, полагая, что это и есть сам Арбен Гусеница. Налицо утечка информации, источник которой пока нами не установлен. Ох уж этот Густери?.. Официально Арбен Гусеница – замечательный коллекционер и ценитель прекрасного, друг множества сильных мира сего из всех частей света, на деле же это наркобарон, глава албанского картеля, контролирующего ряд важнейших каналов транзита наркотиков из Средней Азии. Характерно, что Гусеница – большой любитель раритетов и, будучи наполовину узбеком из Ташкента, обожает среднеазиатскую старину. Артефакты того времени бесценны, это общеизвестно. Далее. В октябре того же года, прекрасной тихой осенью, в Самарканд прибывает археологическая партия во главе с Леоном Ламбером, французским археологом. Заметь: французским! Информация к размышлению: у нас есть прекрасное фото Густери, где он мило пьет вино в обществе Шарля Неманна, вице-президента Французской ассоциации профессиональных археологов. Возьмем это обстоятельство на заметку, хотя само по себе, вырванное из контекста, оно, конечно, ничего не значит. Следующий кадр пленки, которую я тут перед тобой разворачиваю: ресторан «Монпарнас», 18 декабря прошлого года. Леон Ламбер и его любовница Елена Королева подвергаются нападению некоего Андрея Голованова по прозвищу Голова…

– А вот этого я знаю. Он с Густери – как?..

– В правильном направлении нащупываешь. С Густери он близок. Поддерживает, точнее – поддерживал, что называется, рабочие отношения. Так вот, Голованов погиб вместе с одним из его людей. Он гнался за «пежо», управляемым Ламбером, не справился с управлением, врезался в строение и взорвался. Ламбер же хоть и ушел от погони, но попал в серьезную аварию. Кто-то испортил тормоза в его автомобиле, понимаешь? Автомобиль слетел с эстакады. Королева, которая была с ним в машине, погибла, самого же Ламбера…

– Еле спасли, да?

– Так. Изуродовало его, конечно, страшно. Полный набор – и черепно-мозговые, и проникающие… словом, парень загремел в клинику, и мало кто из врачей рассчитывал, что он выкарабкается. Но – выжил. И вот, Сережа, переходим к Энн Ковердейл. Эту нашли обгоревший в непонятной московской квартире, чуть ли не на окраине, хотя у нее был люкс в отеле, как и полагается звезде такого калибра. Как она туда попала, до сих пор не выяснено, даже ее охрана не понимает, как такое произошло. И вот что еще загадочно, Сережа: на руке Ковердейл был тот же самый древний золотой браслет, который три с лишком месяца до того подарил покойной Елене Королевой ее друг Леон Ламбер. Подарил, вернувшись из среднеазиатской археологической партии под Самаркандом.

И тут я почувствовал, как по моей изуродованной спине бегут мурашки. Нет, таких совпадений не бывает. Не мог полковник знать ТОГО, что произошло со мной! Как говорил этот несчастный Халил Халилов: «…приехали эти… уж не знаю, кто они, и… И мне кажется, что они НАШЛИ! И нашли что-то ужасное, и никому из нас, живущих на этой земле, не простится!»

Я вскинул глаза на Голубкова и уточнил:

– Что, у обеих убитых женщин был один и тот же браслет?

– Да. Но опять же это-то как раз просто головоломка, для шерлокхолмствующих сыщиков. – Голубков поднял указательный палец. – Для нас же главное вот в чем: раскрытие убийства Энн Ковердейл возведено в ранг тех задач, где на кон поставлен национальный престиж. И во всю эту пока что бесформенную кучу…

– В которой, судя по всему, предстоит копаться мне и моим ребятам, – мрачно вставил я.

– …подбрасываю еще один штришок. У Энн Ковердейл нашли паспорт на имя Наили Сулеймановой, в котором стояла узбекская виза и имелся уже купленный билет до города Самарканд. Звезда мирового масштаба по фальшивому паспорту собиралась в Самарканд, понимаешь? Самарканд – это, конечно, замечательно. Город древний, полный исторических тайн, но с точки зрения западной звезды… как бы это… Совершенное захолустье, в общем. Собственно, что я тебе рассказываю, ты сам только что оттуда и видел все собственными глазами. Еще о Ковердейл. Ее же арт-директор, господин Годэн, крайне неприятный толстый господин, сообщил, что график ее турне расписан вперед на два года, и как она собиралась выкраивать «окно» в этом плотном графике и, главное, ЗАЧЕМ, с какой целью – он не понимает. Я бы мог подкинуть господину Годэну пищу для размышлений, только какой смысл ему питаться еще больше, чем он это делает сейчас? Он и так непомерно толст.

Надо же, генерал Голубков еще и выкраивал материал для острот.

– Какую же пищу вы хотели подкинуть господину Годэну? – сдержанно спросил я.

– Энн Ковердейл, как и всякая взбалмошная женщина, к тому же мировая звезда, имела способность доводить людей до полного исступления. В случае с этой госпожой мы имеем: склонность к эпатажу, крайнюю нетерпимость к чужому мнению, а также крайний… как бы это помягче выразиться… сепаратизм. Госпожа Ковердейл защищала разного рода униженных и оскорбленных, но не всех подряд, а только тех, кто защищал свою независимость, тех, кого теперь принято называть международными террористами. Она публично высказывала свои симпатии к Ирландской республиканской армии, она заигрывала с лидерами чеченских боевиков и принимала в Париже кого-то из приближенных Масхадова, сейчас уже не буду вспоминать точно. Она говорила во вполне примирительных тонах даже об Усаме Бен Ладене, хотя это и вызвало целый международный скандал!

– Чувствую, сейчас дело дойдет и до толстяка Густери, – заметил я вполголоса.

– Совершенно верно, – кивнул Голубков. – Энн Ковердейл была несколько раз застукана в обществе этого персонажа в ту пору, когда он еще не был наркобароном, а строил из себя одного из лидеров косовского сопротивления. Собственно, он им и являлся. Хитрый албанский юноша знал, с кем дружить. Правда, потом, когда Густери стал фигурой откровенно одиозного толка, Энн Ковердейл все-таки сообразила, что афишировать свои отношения с человеком, который заваливает своей наркотической дрянью по меньшей мере пол-Европы, несколько неблагоразумно. Это мягко говоря. Но прошлого не сотрешь. Особенно если оно, это прошлое, оставило след в соответствующих анналах. И там, в этих анналах, зафиксировано и то, что Густери несколько раз ДАРИЛ Ковердейл подарки, причем не самые дешевые. В том числе драгоценности. В том числе древние раритеты. Так, несколько лет назад он подарил ей прекрасную китайскую вазу эпохи Мин. Не всегда китайцы выпускали ширпотреб, однако.

– Словом, все, что вы перечислили, указывает на Густери как на возможного заказчика Ковердейл.

– Слишком явно, слишком явно, – не согласился он. – Густери хитрая лиса, он не станет работать так топорно. Не будет. Лично я уверен в некой причастности Густери и его картеля к смерти Ковердейл, но – только в косвенной причастности.

– Почему вы так думаете?

– Я просто опираюсь на свой опыт и интуицию, – уклонился от прямого ответа Голубков. – Сам понимаешь, обычно я стараюсь не использовать ни тебя, ни твоих ребят как заурядных оперативных работников, не ваш калибр, но тут… тут речь идет о национальном престиже. Мы должны найти убийц Ковердейл и обезвредить Густери, а еще лучше будет, если к обеим задачам обнаружится один ключ. Это чрезвычайно важно, поскольку в западной прессе уже сейчас насаждается мнение, что звезда была убрана ФСБ с целью…

– Да понятно, – сказал я. – Во всем виновата ФСБ, с потому что, дескать, Ковердейл поддерживала чеченский народ в борьбе за его независимость. Обычный засаленный набор штампов, которые даже не потрудились поменять местами. Перетасовать, как колоду карт, что ли. Чтобы создать хоть какое-то ощущение свежести и новизны, – продолжал я. – Хорошо, Константин Дмитриевич. В целом я вас понял. Неудачная попытка устранить Густери, покушение на французского археолога Леона Ламбера, смерть его любовницы и смерть звезды шоу-бизнеса, и все концы уходят в темную среднеазиатскую воду близ Самарканда…

Он внимательно смотрел на меня. Очень внимательно, даже губу прикусил от напряжения. Ждал, что я продолжу. Но я молчал. И тогда он встал из-за стола, крепко перехватил мое запястье и, еще раз остро, коротко взглянув в упор, бросил:

– Ты прямо в лице переменился, когда договаривал. Что ж… рассказывай. Вижу, тебе есть что сказать.

V

Муха, Док, Боцман и Артист сидели в офисе созданного недавно (Боцманом и Мухой на пару) детективно-розыскного агентства «X». Их досужее время можно полностью проиллюстрировать известным детским стихотворением, которое припомнят, верно, даже самые неразвитые личности (конечно, при условии, что они родом не из предгорного кишлака под Самаркандом):

 
Дело было вечером,
Делать было нечего.
Толя пел, Борис молчал,
Николай ногой качал.
 

При моем появлении Артист вскочил, обмотал голову полотенцем и запел, извиваясь, как подвыпившая восточная танцовщица:

 
Шахрисабз, Шахрисабз наполнен радостью и светом,
Шахрисабз, Шахрисабз, тэбэ пою я песню эту!..
 

– Остынь, вертушка, – добродушно сказал я. – Здорово, ребята. Просьба выслушать монолог восточного гостя.

– Как отдохнул? Как Узбекистан?

– Милейшая страна. Там такие обаятельные верблюды, не поверите. Воспоминания нестираемые. Особенно после того, как один в меня плюнул и рубашку пришлось выбросить. Добрый верблюд. Чем-то на нашего Артиста смахивает.

– Ты мне просто завидуешь, так и скажи, – беззлобно сказал Артист, он же Семен Злотников.

– Ну-ну, – проронил я. – Я вижу, ребята, вы тут немного изнываете от безделья. Что, мертвый сезон?

– Да нет, – последовал ответ, – просто отдыхаем. Кстати, Пастух, об отдыхе: как насчет того, чтоб сгонять в баню? А то мы уже который день собираемся, но то одно мешает, то другое. Тем более там, в Азии, уже, поди, жара… Даже в апреле.

– Я думаю, что вы лучше оцените это сами, ребята, – Сказал я.

Муха и Док переглянулись. Боцман откинулся на спинку кресла и стал похлопывать ладонью по подлокотнику, с интересом глядя на меня и ожидая, что же я скажу дальше. Артист же осведомился:

– Что значит – сами?

– А то и значит.

– Ну?..

– Есть предложение смотаться в Самарканд, парни, – сказал я. – Предложение свежее, поскольку я только что вышел от Голубкова. Мы проговорили около двух часов, а потом он еще с четверть часа снабжал меня инструкциями куда более подробными, чем обычно, как будто до сих пор сомневался в нашей и моей, в частности, адекватности. Так вот. Есть дело. Дело серьезное. Ну это, наверно, понятно и так – управление нас для других дел не держит.

Они переглянулись.

– Я, между прочим, только сегодня слышал, что там какая-то заварушка… Где-то не то в Самарканде, не то в его окрестностях, – сдержанно заметил Док, снова переглядываясь с Мухой. – Средняя Азия вообще в последнее время редко располагает к спокойным думам, как это было раньше.

– Когда это – «раньше»? – откликнулся Артист. – До нашей эры, что ли? Или в Средние века? Да там и тогда разные товарищи буянили… Чингисханы разные, Тамерланы и прочие… Я понял, ты имеешь в виду Союз, но там и при Союзе никогда спокойно не… Не было.

– Вот-вот, и сейчас тоже неспокойно и, как ты выразился, Док, СВОЕОБРАЗНО, – отметил я. – Для затравки расскажу вам одну сказочку. Немного жутковатая сказочка выйдет, но с самым современным звучанием.

– «Было у одного богатого бая сорок баранов и один сын, да и тот, если признаться…» гнусаво завел Артист, явно стилизуясь под манеру среднеазиатских сказителей.

Я махнул рукой, обрывая его паясничанье, н начал излагать. Отрывисто, без стилистических красот, которыми любил меня мучить Тахир-ака, – только факты.

Как я и предполагал, ребята отнеслись к моему короткому, без живописных подробностей рассказу о прогулке кандидата наук Халила Халилова в предгорьях Аввалыка без особого энтузиазма. О том, что хозяин тамошнего трактира, Тахир-ака, верит в правдивость рассказа Халилова, Семен Злотников высказался весьма насмешливо. Скепсиса куда как хватало. Впрочем, как раз этого я и ожидал, так что не особенно смутился.

– Читали сказки, читали, – заржал Муха. – Ну и кто такие эти дэвы? Сказочные придурки… Пардон, фольклорные персонажи…

– Помнится, мне, – вдруг задумчиво сказал Док, – этот Ламбер тоже толковал все про каких-то дэвов, а я, каюсь, решил, что это бред, так толком не справился, что это за чудеса такие и с чем их едят.

– Их едят редко, в основном едят они сами, – ответил я. – Согласно тамошним суевериям и мифам, то… в общем, такие… такие злые духи, которые похожи на людей, но много выше и сильнее любого человека. Этакие волосатые страшилища. Живут в горах, в пещерах, сторожат сокровища.

– От археологов типа Ламбера, что ли? – хмыкнул Муха.

– И от них тоже. А в целом же, ребята, ничего смешного. Я вам говорю, поскольку сам их видел. Милые такие ребята. Здоровенные амбалы, покрытые шерстью, с огромными когтями и жуткими рожами. Людей ненавидят, держат их в своих горных СИЗО и пожирают каждый день по два человека – на завтрак и на ужин.

Говоря это, я ощутимо почувствовал, как вспыхнули рубцы на спине. Не знаю, что думать, но определенно что-то дьявольское в этом было. Хотя моя работа в разведке, а потом в УПСМ, как никакая иная, способствовала развитию трезвого и строго материалистского взгляда на жизнь. Ребята переглянулись, пряча от меня ухмылки – не иначе как решили, что в Средней Азии я злоупотреблял курением кальяна или чего еще похлеще.

– Хорош, Сережа, – рассудительно сказал Док. – Что-то я никак не возьму в толк, зачем ты нам эти сказки рассказываешь. И вообще, какое отношение имеют дэвы к заданию, которое ты был должен получить от генерала Нифонтова?

– Да самое прямое, – ответил я.

– Только не говори, что нас посылают в Узбекистан воевать с этими милыми существами, – невинным тоном заметил Артист.

Я посмотрел на него искоса и, помолчав, сказал негромко, но отчетливо:

– Зря ерничаешь, Семен. Я совершенно серьезно говорю: там, под Самаркандом, не в какой-нибудь мифической местности, а в самой реальной обстановке… мне довелось видеть этих самых дэвов. Видеть так же отчетливо, как вижу вас. Другой вопрос – что именно я видел: роботов, переодетых людей, зомбированных придурков…

Воцарилось молчание. Док, Боцман, Муха и Артист переглянулись, и у каждого было свое выражение лица: растерянное у Мухи, печально-докторское соответственно у Дока, который смахивал в этот момент на врача-психиатра, выявившего у пациента опасный психический недуг, Артист сдерживал ироническую усмешку, и лишь один Боцман выглядел так, как будто ему каждый день за завтраком, обедом и ужином докладывали о фактах общения со злыми духами – дэвами. Он продолжал похлопывать ладонью по подлокотнику кожаного кресла и с любопытством смотрел на меня. Я добавил:

– Более того, я еле унес от них ноги. Пришлось приложить все усилия.

Артист не выдержал:

– Нет, а чего! Я тебя, Сережа, понимаю. Не мог же ты там, в Самарканде, изменить русской привычке выпивать и перейти на среднеазиатские зелья. Ну и ничего страшного. У меня есть один знакомый, такой как надерется – садится на табурет посреди комнаты и беседует со своими знакомыми чертями. В правом ближнем углу сидит черт Иван Иванович, в левом ближнем черт Иван Никифоро-вич, а в дальних углах располагаются гости из зарубежья: незалежный гарный чертяка Петро Тарасыч и хитрый азиат Мефтахудын Абдуллаевич. С каждым мой приятель ведет неспешную беседу, стараясь никого не обидеть. Правда, однажды черти Иван Иванович и Иван Никифорович поссорились, Петро Тарасыч и азиатский бес Мефтахудын тоже вступили в конфликт, так что пришлось, увы, вызвать неотложку…

– Все, хватит! – прервал я Артиста. – У тебя еще будет время рассказывать побасенки, когда мы вылетим в Самарканд.

– А, так мы все-таки летим в Самарканд? А я-то в душе понадеялся, что это была не очень удачная шутка…

– Если бы это была шутка! – вырвалось у меня. – Я, конечно, понимаю, что вы думаете, будто я гоню бред. Я на вашем месте, наверно, точно так же думал бы. Но одно – сидеть тут, в уютном московском офисе, а совсем, совсем другое… Совсем другое, – почти шепотом договорил я, отворачиваясь и глядя куда-то в темный угол, – столкнуться с ними нос к носу…

Артист, однако же, не унимался. По всей видимости, его не только чрезвычайно забавляла поднятая мною тема, он еще, как неплохой психолог, мгновенно выявил несвойственные мне, их командиру, настроения – некоторую растерянность от непонимания и досаду, смешанную с раздражением оттого, что надо мной подтрунивают в вопросе у меня самого вызывающем отнюдь не иронию. Артист проговорил белозубо улыбаясь: