Текст книги "Самая страшная книга 2014"
Автор книги: Андрей Буторин
Соавторы: Ольга Дорофеева,Олег Кожин,Дмитрий Тихонов,Алексей Жарков,Альберт Гумеров,Ирина Скидневская,Михаил Павлов,Дмитрий Костюкевич,Александр Юдин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)
Александр Ульянов
Храм червей
Десять часов назад наступил первый день лета. Солнце разливалось вокруг сочным золотом, ветер приносил издалека прохладу. Отовсюду звучала музыка весны – симфония птичьих голосов и запаха свежести на фоне осторожного шелеста молодой листвы.
Пустырь под ногами, напротив, был желтым и безжизненным: мертвая, гниющая трава, занесенные ветром опавшие листья, мусор и сухая грязь. Даже небо над головой словно хмурилось, взирая на столь унылый вид. Пустырь напоминал сварливого старика, который отрицает приход нового времени и упорно пытается жить в старом мире, оставшемся, увы, лишь у него в голове.
Но двое мальчишек, гуляющих по пустырю за городом Карасук, не обращали внимания на то, что было у них под ногами. Ведь они не просто шли, они искали кошачье кладбище.
По легенде, где-то на пустыре было таинственное место, куда ходят умирать все кошки города. Там не растет трава, а черная земля усеяна костями, черепами и гниющими трупами кошек.
Существовало ли это место на самом деле, никто не знал. Некоторые говорили, что искать его нужно ночью, лучше всего в полнолуние. Другие утверждали, что вход туда видно только в полночь. Кто-то клялся, что войти на кошачье кладбище можно лишь произнеся специальное заклинание. Но никто даже не догадывался, что на пустыре есть вход в куда более зловещее место.
К несчастью, именно двое мальчиков, прогуливающихся по пустырю первого июня в десять утра, нашли этот вход.
Адам и Игорь наткнулись на деревянный люк совершенно случайно. Он находился в зарослях облысевших кустов с торчащими во все стороны сухими ветками, напоминающими прическу какой-нибудь ведьмы.
– Ни фига се! – Адам подпрыгнул на люке, глядя, как разбегаются в разные стороны потревоженные сороконожки.
– Это, наверное, просто погреб, – Игорь отреагировал менее эмоционально. – Папа говорил, на этом пустыре раньше был поселок. Давно, еще до революции.
Адам наклонился и подергал массивный висячий замок.
– А вдруг это какой-нибудь секретный бункер?
– Тогда крышка была бы железной.
– А они это сделали специально, чтобы никто не догадался!
– Но ты же догадался.
Адам надул губы и ударил по крышке ногой.
– Но мне тоже интересно посмотреть, что там внутри, – поспешил сказать Игорь.
– Тогда придумай, как снять замок, – Адам ударил по крышке еще раз. Дерево, несмотря на хлипкий вид, держалось крепко.
– У меня дома есть ножовка по металлу. Можно его спилить.
Адам посмотрел на Игоря. «Долго же мы будем пилить», – подумал он, но промолчал, так как не придумал ничего лучше.
– Ладно. Пошли.
Мальчики отметили кусты, привязав к ним желтый носовой платок Игоря, и вернулись в город. Там Игорь вынес из дома два листка бумаги, и они составили список того, что им нужно взять с собой. Исследование таинственного подземелья решили начать завтра.
Каждый взял фонарик, запасные батарейки, спички и свечи (Адам прихватил четыре маленьких разноцветных огарка, оставшихся после его дня рождения), а также по паре бутербродов. Игорь добавил в свой рюкзак несколько листов бумаги, две ручки (чтобы зарисовать карту подземелья) и, конечно, пилу. Адам взял раскладной нож и респиратор (мало ли что).
Кроме того, Адам захватил две рации, которые, хоть и были игрушками, позволяли без проблем разговаривать на расстоянии не меньше пятисот метров.
Утром они отправились на пустырь.
Распилить дужку замка оказалось и впрямь нелегко. Они трудились, сменяя друг друга каждые полчаса, обливаясь потом и изнывая от голода – взятая с собой еда только раззадорила урчащего зверя, поселившегося у них в желудках. Когда замок был отброшен прочь, на часах было почти шесть вечера.
– Наконец-то!
Они с нетерпением распахнули люк.
В лицо им ударил древний кислый запах, столь отвратительный, что обоих сразу затошнило. Запах вырвался из заточения, точно зловонный джинн, но через несколько секунд развеялся на прохладном ветру.
Игорь включил фонарик и посветил внутрь.
Перед ними оказался пологий спуск длиной около четырех метров. Пол, стены и потолок были земляными, но внизу виднелся бетон. Лаз был довольно узким, но мальчишки, даже с рюкзаками, пролезли без проблем.
– Это точно не погреб, – сказал Адам, когда выбрался из земляной кишки.
Мальчики оказались на вершине широкой лестницы, состоящей из семи ступеней. Перед ними раскинулся большой каменный зал – бетонный пол, кирпичные стены. Зал был пустым, если не считать мусора и влаги, тонкой блестящей пленкой покрывающей все вокруг. В конце зала была еще одна лестница, на этот раз узкая, ограниченная каменными перилами. Она упиралась в покрытую мхом и плесенью дверь, приоткрытую достаточно для того, чтобы увидеть за ней непроглядную тьму.
Вытряхнув землю из волос, друзья начали спуск.
Скрипнула дверь.
Игорь дернулся и сделал шаг назад. Адам тоже испугался, но не подал виду.
– Просто сквозняк.
– Угу.
Они спустились по лестнице и ступили на влажный пол зала. От света фонарей в стороны разбегались полчища тараканов и мокриц. На стенах, точно призрачные гобелены, висели целые пласты паутины. На полулежал желтый скелет маленькой птицы, а чуть поодаль – старый рваный сапог.
– Жутко, – сказал Игорь.
– Нормально! – сказал Адам, озираясь по сторонам – Как в «Call of Cthulhu».
– Я не играл.
– Зато я играл. Пошли.
Они направились к двери. Проходя мимо сапога, Адам пнул его. Сапог перевернулся и изрыгнул белую шевелящуюся кашу – огромную колонию опарышей.
– Фу!
Адам в отличие от сапога сдержал рвоту. Он отвернулся и достал респиратор. Весьма вовремя – приблизившись к двери, мальчики снова ощутили ту кислую вонь, которая атаковала их после открытия люка.
Игорь осторожно потянул дверь.
Перед ними возник уходящий влево и вправо удушливый коридор. Было темно, пахло гнилой капустой и блевотиной, а под ногами постоянно что-то шевелилось.
Игорь посветил вниз – по полу коридора, равно как и по его стенам, ползли сотни насекомых.
– О Господи.
– Ненавижу насекомых, – сказал Адам и с силой наступил на таракана.
Звук улетел в глубь коридора, и там эхо превратило его в слабый стон.
– Ну что, куда?
На самом деле ни Игорю, ни Адаму не хотелось углубляться в это вонючее подземелье, кишащее жуками. Но, как и всяких мальчишек, их одолевало любопытство, которое порой бывает сильнее страха И уж точно сильнее отвращения – ведь именно его вызывало все окружающее.
– Давай направо, – сказал Адам.
Они выставили вперед фонарики и пошли. Игорь пожалел, что тоже не взял респиратор, – вонь, казалось, усиливалась с каждым шагом, и от нее начинала кружиться голова. Количество насекомых росло вслед за запахом – кроме тараканов, мокриц, пауков и сороконожек под ногами теперь копошились опарыши, сплетающиеся в белые шевелящиеся клубки.
Скоро ребятам пришлось свернуть – перед ними опять, как в начале пути, возник Т-образный перекресток. И они снова повернули направо.
– Ты слышал? – Игорь резко остановился.
– Нет.
– За нами кто-то идет!..
– Это эхо, – сказал Адам, оглядываясь. Позади никого не было.
– Нет, я слышал! За нами идет старик!
– Почему старик? – Адам посмотрел на Игоря. У того было перепуганное лицо и взгляд сумасшедшего.
– Звук такой… шаркающий. Как будто дед в тапочках.
Адам не выдержал и рассмеялся. Смех покатился по коридору, дробясь на сотни смешков. Под конец стало казаться, что это не Адам рассмеялся, а тонко хохочут над ними сами стены подземелья.
* * *
Они заблудились. Запах стал просто невыносимым. Адаму было тяжело дышать даже через респиратор, Игорь же просто задыхался. Его спасал только носовой платок, который он прижал к лицу. Десятки насекомых стали тысячами – они облепили пол, стены и потолок коридора единым шевелящимся ковром. Когда мальчишки шли, под ногами хрустело и чавкало. Один из фонарей сломался, второй едва светил, и новые батарейки не помогли. Игорь попытался разжечь свечу, но всякий раз, когда он зажигал спичку, из темноты дул быстрый сухой ветер и гасил ее.
Теперь уже и Адам был уверен, что за ними кто-то идет. Старик или нет, но он отчетливо слышал шаркающие шаги за их спиной.
Потом они услышали голос.
– Кто здесь?
– Ты слышишь?..
– Да.
– Я хочу домой, – сказал Игорь – Этот старик нас убьет.
Слышались какие-то стоны, неясное бормотание, крики, будто бы приглушенные толстой стеной. Казалось, десятки людей находятся рядом и в то же время очень далеко.
– Уходи!
Это прозвучало угрожающе.
– Уходи!
– УХОДИ!
Крик сотряс стены, с которых мерзким градом посыпались насекомые. Мальчишки бросились бежать. Адам уронил фонарик, и темнота мгновенно сомкнулась вокруг, точно бесшумно захлопнулась гигантская ловушка. Шаги сзади превратились в гулкий топот – и, судя по звуку, у бегущего было не две ноги, а гораздо больше. За ними будто бы гнался проклятый и загнанный в эти узкие коридоры Слейпнир.
Адам едва не впечатался в стену – какое-то шестое чувство остановило его за секунду до этого. Игорь громко дышал за левым плечом.
– За мной! – крикнул Адам.
Он полностью доверился интуиции и кинулся влево по коридору. Глаза будто бы привыкли к темноте, и он смутно, но все же различал стены. Или это выход был близко, и свет проникал сюда с поверхности?
Каждую секунду Адам сбрасывал с плеч, с головы, с лица насекомых, которые не просто падали, а будто бы специально прыгали на него. Ему чудилось, что он слышит их шипение, хотя мало какие насекомые умеют шипеть. Адам задыхался, и тело тяжелело, отказываясь бежать дальше, – казалось, вместо крови мышцы наливаются свинцом.
Он споткнулся обо что-то округлое и упал, ободрав ладони о каменный пол. Нечто, обо что он споткнулся, схватило его за ногу, крепко сжало – как если бы вокруг лодыжки затянули проволоку – и потянуло на себя. Адам попытался сорвать путы с ноги, но пальцы прилипали к ним, как к паутине (Боже, да это и есть паутина!). Монстр из тьмы тянул его по полу, а затем запрыгнул на ногу, придавив ее к земле.
Адам закричал, сбил нечто второй ногой, вскочил и бросился бежать.
Игоря рядом уже не было.
* * *
Адам не знал, сколько бежал по заполненному чернотой и вонью лабиринту, но в конце концов он нашел выход. Мальчик взлетел вверх по лестнице, оглянулся и только сейчас понял, что друг остался где-то позади. Адам не выдержал и заплакал. Что теперь делать?! Но стоп, стоп. Не надо паниковать.
Есть один способ.
Он достал из рюкзака рацию и нажал на кнопку связи:
– Игорь! Игорь, прием!
Несколько секунд рация молчала, а потом словно взорвалась:
– Адам! Адам, ты где?!
– Я нашел выход! Со мной все хорошо! А ты где?!
– Я не знаю, – судя по голосу, Игорь тоже плакал, – я понятия не имею. Я иду по коридору… и тут светятся стены. За мной идет тот старик.
– Иди обратно, Игорь! – срываясь, закричал Адам – Ищи выход!
– Я не могу. Старик заставляет меня идти… он говорит со мной…
Адам не знал, что ответить, и просто громко заплакал.
– О Боже, Адам…
– Что?!
– Если бы ты это видел… он прекрасен…
– Кто?! Кто прекрасен?! Игорь, где ты?!
– Это чудо, Адам… если бы ты мог видеть… комната… как будто вся из золота. Здесь рисунки на стенах… алтарь… это храм. А старик… он жрец в этом храме.
– Ты видишь его?! Что это за старик?!
Игорь молчал – из рации доносилось лишь шипение. А потом раздался крик.
– УХОДИ!
* * *
Адам привел помощь. Он рассказал взрослым все от начала и до конца – но они услышали из его рассказа только то, что мальчик заблудился где-то в непонятном подземелье, посчитав остальное если не выдумкой, то просто плодами детского страха.
Группа МЧС провела в подземелье больше суток. Мальчик так и не был найден, и при этом последствия поисковой операции оказались неожиданными. Двое спасателей пропали без вести, а один, отделившийся от группы, сошел с ума. Его вынесли из катакомб на руках – волосы его стали седыми, он пускал слюни и кричал.
Мэр Карасука запретил муниципальным СМИ упоминать об этой новости – он не хотел, чтобы к подземелью ринулись толпы исследователей, которых потом тоже придется искать. Но информация, само собой, тут же просочилась в Интернет. И тогда мэр принял решение залить вход в катакомбы бетоном, несмотря на вялый митинг, собранный родителями Игоря.
* * *
Адам прошел курс психотерапии и чувствовал себя неплохо – кошмары приходили не чаще пары раз в неделю. Когда он узнал, что вход в подземелье замуровали и Игорь, живой или нет, остался там навсегда, он проплакал весь вечер.
* * *
Если все залито бетоном, чудовища не смогут вылезти.
Адам сидел на теплой земле и смотрел на небо. Голубой глянец был покрыт легкими росчерками недвижимых облаков. Ветра не было. Светило солнце. Адам держал в руках рацию.
Когда он включил ее, раздалось шипение.
– Игорь?..
Нет ответа.
– Игорь?..
Олег Кожин
Мин Бол
– Айсан, это я! У нас сегодня аврал на работе, я задержусь немного. Если все нормально пойдет, часа на два всего опоздаю. Ужинать без меня садись. Если ийэ будет звонить, скажи, что я завтра перезвоню, пусть не беспокоится…
Невидимый мужчина немного помолчал – было слышно его тихое дыхание, чуть испорченное помехами на линии, – а затем резко закончил:
– Все… До вечера.
После этого диктофон противно пискнул и известил автоматическим женским голосом, с ярко выраженным китайским акцентом:
– Сообщение окончено. Сообщений больше нет.
– Та-а-ак… – протянул Аркадий Афанасьевич Пряников, – И… э-м-м-м… что же это такое?
Сидя в гримерке перед зеркалом, уставленным целой батареей тюбиков, флаконов и баночек, похожих на снаряды различных калибров, он с недоумением разглядывал молодого человека, принесшего эту запись. Честно говоря, если бы не пятитысячная купюра, которой нахальный гость вовремя посветил перед лицом Пряникова, Аркадий Афанасьевич нипочем бы не стал тратить время, отведенное на подготовку к выступлению. Но для вышедшего в тираж комика, будь он хоть трижды заслуженным артистом России, пять тысяч рублей за десять минут времени – деньги очень даже неплохие. Да что там – хорошие деньги! Определенно, хорошие. В последнее время гонорары Аркадия Афанасьевича не часто превышали двадцать тысяч за вечер и были так же редки, как снег в июле.
Он никак не ожидал, что его попросят прослушать сообщение с автоответчика. Юмористический монолог – да, это часто бывало, правда, все больше приносили видеозаписи. Бывало, подсовывали номера из КВН. Однажды даже принесли домашнее видео некой начинающей певички, горяченькой, надо отметить, девчушки. Но автоответчик?
– Это шутка такая, да? – чувствуя, что начинает закипать, Аркадий Афанасьевич исподлобья посмотрел на гостя.
Гость, молодой человек той неопределенной «ботанской» внешности, что вечно мешает поставить верный возрастной диагноз, снял с переносицы круглые очки а-ля Гарри Поттер и принялся смущенно протирать их краем выбившейся из брюк рубашки.
– Нет, что вы, – водрузив очки обратно, сказал он наконец. – Вы не подумайте плохого, но я же вас сразу предупредил, что просьба у меня будет необычная.
– Тогда излагайте быстрее или проваливайте ко всем чертям, – недовольно рыкнул Пряников.
Ощущение, что его дурачат, не проходило. Уж слишком кондовой «заучкой» был его посетитель – костюмчик и рубашка с вязаной жилеточкой, точно снятые с вешалки в секондхэнде, безвольное, незапоминающееся лицо, идеально прилизанные волосенки средней длины – классика жанра. Такие типажи Аркадий Афанасьевич терпеть не мог. А тут еще и эти очки, которые даже на вид были дороже половины гримерной, а по факту, похоже, исполняли декоративную функцию: артист заметил, что, сняв их, молодой человек не сощурился, как это автоматически делают близорукие люди. Впрочем, глаза у гостя и без того были слегка раскосые и оттого будто бы прищуренные. И все же Пряников украдкой оглядел комнату на предмет спрятанных видеокамер. Очень уж не хотелось на старости дет угодить в какую-нибудь дурацкую телепередачу, вроде «Улыбнитесь, вас снимают!».
– Мне нужно, чтобы вы воспроизвели этот голос.
Молодой нервничал, но просьбу свою изложил твердо. Пряников медленно, будто в раздумье, пожевал губами. Со стороны могло показаться, что он взвешивает все «за» и «против», пытаясь понять, сумеет ли выполнить заказ. На деле же Аркадий Афанасьевич уже давно про себя разложил голос с автоответчика на звуки и тональности и пришел к выводу, что ничего сверхсложного в нем нет. Разве что незнакомый, еле уловимый акцент говорившего слегка смущал пожилого пародиста.
– Кто это? – спросил Пряников.
– Мой отец. – Глаза молодого уперлись в пол.
– И почему я должен…
– Позавчера его убили, – закончил гость.
Глядя на вытянувшееся лицо очкарика, Пряников мысленно отругал себя за то, что не доверился чутью – голос молодого и аудиозапись с самого начала показались ему похожими. Решив не форсировать события – обещанные парню десять минут еще не истекли – артист откинулся в кресле и приготовился слушать.
– …Как раз в тот вечер, когда было сделано это сообщение. Как он и сказал, возвращаться пришлось поздно. Решил срезать через пустырь… Срезал… Пятнадцать проникающих ножевых ранений…
Молодой человек протяжно вздохнул и уткнулся лицом в открытые ладони. К великому облегчению Пряникова, плакать он не стал. Посидел так несколько секунд и закончил – быстро и сжато. И хотя речь его была несколько путанной, ситуация все же наконец-то прояснилась.
– Он вечером должен был своей ийэ позвонить. Бабушке, в смысле. То есть это для меня она бабушка, а для него – ийэ. Мама то есть. Это по-якутски. Он ей раз в две недели звонит. Звонил… Она у нас старенькая совсем, сердцем больная – ее такая новость в могилу сведет. Если бы вы смогли… если бы вы согласились… поговорить с ней его голосом? Всего один раз, и совсем недолго…
В повисшем молчании было слышно, как тикают настенные ходики, давно и безнадежно отстающие часов на пять.
– Вот что… э-м-м-м… молодой, э-э-э-э, человек… – неуверенно начал Пряников.
– Айсан. Айсан Тадын.
– Ага, хорошо, Айсан. – Про себя артист уже давно называл его Очкариком и от очевидного прозвища отказываться был не намерен, – Давайте мы вернемся к этому разговору завтра, а я пока подумаю, чем смогу вам помочь…
Говоря так, Пряников встал с кресла, поддел гостя под локоть и осторожно поволок к выходу. Очкарик пытался вяло сопротивляться, но силы были явно не равны – матерая фигура заслуженного артиста России была гораздо массивнее и выше.
– Вы не понимаете, – пытался протестовать Айсан, отчаянно цепляясь длинными пальцами за давно некрашеный дверной косяк, – у нее сердце! Она же умрет, если он не позвонит! Если вы не позвоните! Сегодня!
– Не-ет! Это вы не понимаете! – пыхтел над сопротивляющимся визитером артист, – У меня концерт через два часа, а я тут с вами вожусь! Завтра приходите, тогда и поговорим…
Он уже почти совладал с назойливым посетителем, но тут Очкарик, восемьдесят процентов тела которого уже покинули гримерку, крикнул ему прямо во вспотевшее одутловатое лицо:
– Тысячу! Наличными!
И чтобы убедиться, что ослабивший нажим Пряников понял его правильно, добавил:
– Долларов!
Аркадий Афанасьевич резко сменил линию поведения. Он тут же втянул Очкарика обратно в гримерку и захлопнул дверь.
– Что ж вы так орете?! – нервно зашептал он, лихорадочно крутя головой по сторонам. При упоминании тысячи долларов наличными Аркадию Афанасьевичу за каждой шторой вдруг стал мерещиться налоговый инспектор. Когда-то, в «годы золотые», он и сам мог вот так запросто предложить кому-нибудь «штуку баксов», и даже делал это неоднократно, но нынче… нынче эта сумма была почти вдвое выше его сегодняшнего гонорара!
– Кто ж так дела делает? – оглаживая на госте слегка помявшийся костюм, продолжал увещевать Пряников. – Сказали бы сразу, мол, помощь нужна – что ж, я не человек? Понятий не имею? Помогу, конечно…
– То есть деньги вам не нужны? – не удержался от издевки Тадын.
– Только сугубо в целях компенсации потраченного времени! – решив пренебречь язвительной репликой, поспешил заверить его артист – Сами поймите, человек я занятой, а время, как говорится, деньги… Так что давайте приступим! Я уже готов начать…
– А вам разве не нужно подготовиться? – опешил от такого напора Айсан. – Прорепетировать…
Пряников мысленно прикусил язык за то, что чуть не сдал себя самостоятельно. Пойми «гаррипоттер», что для профессионального пародиста воспроизвести этот унылый, бесцветный голос – дело пяти секунд, еще, чего доброго, начнет цену сбивать. А деньги, как не прискорбно было пожилому артисту это осознавать, были не просто сильно нужны, а жизненно необходимы. В погоне за былой роскошью он уже давно распродал большую часть внутреннего убранства своей трехкомнатной квартиры. Одна комната с недавних пор лишилась даже люстры – заложенной в комиссионный магазин за пятьсот рублей. Самым унизительным было продавать шикарный гардероб, собранный за годы выступлений. Многие вещи были куплены Пряниковым еще в советскую эпоху, во время гастролей по союзным республикам и ближнему зарубежью. А между тем, надетая на нем сегодня белоснежная сорочка с кружевными рукавами и пушистым жабо на груди была одной из последних вещей, в которой не стыдно выйти на сцену (как бы редки эти выходы ни были).
– Я имел в виду, готов начать репетироватьпрямо сейчас, – ловко выкрутился Аркадий Афанасьевич. – У вашего отца очень сложный тембр. Воспроизвести будет непросто…
Сделав театральную паузу, артист как бы невзначай бросил испытывающий взгляд на Айсана. Тот намек понял и виновато развел руками.
– Простите, но больше у меня нет… Тысяча долларов – все, что могу вам предложить…
– Да Господь с вами! – замахал руками Пряников, – Я же сказал – чисто по-человечески, помогу. Пять тысяч рублей, что вы мне дали, и еще тысяча долларов сверху – вполне достаточно, чтобы компенсировать мои затраты!
– Вот и хорошо. Когда вы будете готовы?
Аркадий Афанасьевич задышал немного иначе, для виду подвигал челюстями, будто приспосабливая их к работе, пощелкал языком и ответил голосом, отдаленно похожим на запись автоответчика:
– Дайте мне минут пятнадцать.
Очкарик повернул к нему частично спрятанное в прилизанных волосах ухо, прислушиваясь.
– Неплохо, – деловито оценил он. – Только глубины недостаточно, и акцент почти не слышен.
– Сейчас настроимся, – снисходительно успокоил его артист. – Давайте так, вы мне пока объясните, что и кому я должен буду говорить, а я попрактикуюсь, хорошо?
– Да, конечно!
Вдохновившийся Айсан сел, скрестив по-турецки ноги, прямо на давно не метенный палас. Восхищенно глядя на артиста поверх своих подозрительно дорогих «гаррипоттерских» очков, он сбивчиво принялся объяснять Пряникову его миссию.
– Ийэ, как я уже говорил, это «мама» по-якутски. Отец у меня из республики Саха родом, уехал оттуда, когда в моем возрасте был, в поисках лучшей жизни. Пару лет назад ездил к ийэ в гости, – у них в поселке тогда только-только сотовую связь наладили, – купил ей телефон. С тех пор два раза в месяц ей звонил, стабильно. Ийэ старенькая совсем, мы ее бережем очень.
Очкарик задумчиво поковырял ногтем прилипшую к паласу жвачку.
– Самая большая проблема – ийэ по-русски не говорит. Вообще.
– Простите, а как же я… – опешил Пряников.
– Ну, она все понимает, но принципиально говорить на русском не хочет. Говорит, что этот народ у нее сына забрал и внука забрал… Каждый раз пытается мне там невесту найти!
Он улыбнулся грустно и задумчиво.
– А отец тоже на принцип пошел – мол, не стану я на этом дикарском наречии балаболить. Они так и разговаривают… разговаривали. Он на русском, она – на якутском. Упертые оба…
Нечто настолько горькое проникло вдруг в его голос, что Аркадий Афанасьевич, до того успешно имитирующий бурную деятельность, разминая губы и щелкая языком, вдруг замер, почувствовав себя до ужаса неловко. Глядя на осунувшееся лицо Очкарика, он дал себе слово, что если тот попросит его о подобной услуге еще раз, он, Пряников, согласится сделать это бесплатно… Ну ладно, за половину стоимости.
Следующие двадцать минут протекли незаметно. Артист старательно изображал становление нового голоса, по кирпичикам выкладывая новые интонации, воспроизводя особенности произношения. Как оказалось, репетиция была не лишней. Едва уловимый акцент оригинала дался Аркадию Афанасьевичу не сразу.
Молодой все это время рассказывал ему, что и как артист должен будет говорить. Разговор вырисовывался не слишком сложный: поздороваться, справиться о здоровье, рассказать пару столичных новостей, плавно свести к погоде и тихонько попрощаться. Пока они разбирали детали, дважды заходил арт-менеджер, поинтересоваться, все ли хорошо, и не желает ли «звезда» еще чаю или кофе. Сидящий на полу Очкарик, казалось, совершенно его не смущал. Чертов корпоратив должен был начаться уже через час, и измотанного подготовкой арт-менеджера заботило только, чтобы выступающий был трезв и при памяти.
– Очень важен момент прощания, – подвел итог Очкарик. – Отец всегда прощался по-якутски. Это очень важно запомнить. Слушайте – вот так…
– Мин ахьагьаспын. Мин оннубар бол.
Ничего сложного в чужом языке не было, однако пародист удивился, сколько почтения и торжественности вложил молодой в эту фразу.
– Мин ахьагьаспын, – Аркадий Афанасьевич обкатал слова во рту, пытаясь распробовать новые, непривычные звуки, – мин оннубар бол.
– Нет, не так! – Очкарик замотал головой. – Больше уважения… Даже пафоса, если хотите… Это очень важно! Мин ахьагьаспын. Мин оннубар бол.
– Мин ахьагьаспын, мин оннубар бол, —эхом отозвался артист.
– Мин ахьагьаспын, мин оннубар бол, —пристально глядя ему в глаза, повторил Айсан.
– Мин ахьагьаспын, мин оннубар бол…
Торжественности и глубины произношения Айсана артист достичь так и не сумел, но заказчик оказался доволен и придираться не стал. Да и то верно, думал Пряников, много там услышит полуглухая бабка через старый мобильник, за четыре тысячи километров?
– Вот. Здесь отцовская «симка». – Очкарик протянул ему дорогой смартфон, так же как и очки, подозрительно диссонирующий с костюмом из секондхэнда. Сомнения вновь ненадолго одолели Аркадия Афанасьевича. Но десять потертых сотенных купюр веером разлеглись на тумбочке перед зеркалом, и сомнения были безжалостно подавлены.
– Номер выбран. Жмите вызов и говорите. Связь не очень хорошая, поэтому поплотнее к уху прижимайте.
Пряников внезапно почувствовал хорошо знакомое волнение. Точно такие же ощущения всякий раз одолевали его перед выходом на большую сцену. Разница была лишь в том, что сейчас это волнение никак не желало улечься и нарастающими приливными волнами накрывало артиста все сильнее и сильнее. Он неуверенно ткнул большим пальцем в зеленую пиктограмму телефонной трубки и, вдавив мобильный в ухо, прислушался к запредельно далеким, каким-то космическим гудкам.
Подсознательно он ожидал услышать старческий голос, который скажет ему что-нибудь банально-телефонное. Какое-нибудь «алле» или «слушаю». Возможно даже радостное «сынок!». Наделе же просто прекратились гудки, и из динамика полилась гнетущая, наполненная похожими на свист ветра помехами, тишина. Не зная, как себя вести, Аркадий Афанасьевич глупо посмотрел на Очкарика, и тот сразу все понял.
– Быстрее, поздоровайтесь с ней! – одними губами прошептал он.
– Ийэ, здравствуй, родная!
Голос все же подвел артиста, от неожиданности «дав петуха», и по тому, как страдальчески схватился за голову Очкарик, Аркадий Афанасьевич понял, что прокололся он серьезно.
– Ты прости, что вчера не позвонил! На работе – аврал, я задержался немного…
Спеша исправиться, Пряников практически дословно цитировал многократно прослушанную аудиозапись. Трубка еще мгновение помолчала, а затем наконец-то отозвалась тусклым, бесцветным голосом, в котором, однако, и намека не было на дребезжащие старческие нотки, которые рассчитывал услышать пародист. И одновременно в ухо Аркадия Афанасьевича словно воткнулась крохотная иголка. Воткнулась неглубоко, но достаточно болезненно, так, что артист даже ненадолго отодвинул телефон и пощупал ушную раковину пальцем, на предмет наличия крови. Крови не было. А вот неприятное ощущение осталось.
– Господи, что вы делаете! – горячо зашептал Тадын. – Вы же все окончательно испортите!
Выпученные глаза его прилипли изнутри к стеклам «гаррипоттеровских» очков. Он проворно перехватил запястье артиста и прижал телефон обратно к его уху.
– Давайте, скажите ей, что будете разговаривать по-русски!
– Ийэ, родная, я же просил тебя говорить по-русски!? – с готовностью повиновался Аркадий Афанасьевич. Он уже выровнял голос и говорил теперь уверенно и даже немного устало, – Я теперь городской житель, мне на этом дикарском языке по статусу лопотать не положено…
– Очень хорошо, – вновь одними губами прошептал Очкарик. – Сейчас она будет ругать вас за то, что предков забыли, за то, что от родной земли отвернулись. Просто слушайте, не перебивайте…
Аркадий Афанасьевич сдержанно кивнул. Странно, но ему вовсе не показалось, что в голосе старой женщины проскальзывало неудовольствие или раздражение. Напротив, чужой говор приобрел размеренную напевность и плавность, не свойственную ни европейским, ни славянским языкам. Решив не заморачиваться по пустякам, Аркадий Афанасьевич плотнее вжал трубку в ухо и попытался разобрать слова.
– Уонна бере, уонна эхъэ, уонна турах…
Неприятное ощущение в ухе не покидало артиста. Как будто в ушной раковине поселился какой-то многоногий паразит, беспардонно скребущий своими маленькими колючими лапками барабанную перепонку Пряникова. Но будучи профессионалом, Аркадий Афанасьевич даже не морщился. Как-то на одном из выступлений во время антракта нерадивый работник сцены уронил ему на ногу тяжеленный софит. Тогда Аркадий Афанасьевич все же вышел к публике и с блеском закончил выступление на бис. И только потом, в травмпункте узнал, что стопа его буквально раздроблена. Так что мелочи, вроде придуманного насекомого в ухе, для профессионала его класса были попросту несущественными.
– Уонна бере, уонна эхьэ…
– Да, ийэ, у нас все хорошо!
– Уонна турах…
– Айсан здоров, твоими молитвами…
– Хаанынан топпот ин ’сэгьин толоруом…
– На работе все отлично, повышение обещают…
– … харан ’агьа бултуур…
– Еще пять минут, и можно будет прощаться… Расскажите про погоду, она это любит… – осторожно, чтобы не вклиниться в беседу, прошептал Айсан.
Все изменилось в какую-то долю секунды. Внешне все осталось таким же, но где-то внутри Пряникова растущее напряжение вдруг трансформировалось в нечто незнакомое, странное. Будто внезапно открылось какое-то потайное зрение, обострилось то самое неизведанное «шестое чувство», о котором так любят судачить журналисты желтых газет.
