Текст книги "Самая страшная книга 2014"
Автор книги: Андрей Буторин
Соавторы: Ольга Дорофеева,Олег Кожин,Дмитрий Тихонов,Алексей Жарков,Альберт Гумеров,Ирина Скидневская,Михаил Павлов,Дмитрий Костюкевич,Александр Юдин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)
– Может, и влюбилась.
– В кого?
– Дурак ты!
– А что я сказал?
– Да ничего. Ну-ка наклонись, у тебя чешуя к подбородку прилипла.
Паша отложил ложку и наклонился к ней. Она смахнула у него с лица рыбную чешуйку и посмотрела прямо в глаза. Он моргнул и подвинулся еще ближе. Женя закрыла глаза и почувствовала, как его губы осторожно нашли ее. Соленый от ухи поцелуй продолжался целую вечность. Наконец они оторвались друг от друга.
– Не знаю я, в кого ты влюбилась, но я, кажется, в тебя, – сказал он.
– Не подлизывайся, посуду мыть я не буду, – ответила она, зачерпывая полную ложку ухи.
– Так я и знал – неженка! – рассмеялся он, присоединяясь к трапезе.
Уха была съедена, костер догорал. Они лежали, обнявшись, на дырявом пледе, который Паша расстелил на траве, и смотрели, как огромное красное солнце опускается в реку на горизонте.
– Как здорово, что тебя отправили в ссылку в нашу деревню.
– И не говори – просто повезло. Пусти, я пойду в кустах клад поищу.
– Только далеко не забирайся, – сказал он, снимая руку с ее плеч.
– Не вернусь через пять минут, жди дольше.
Возвращаясь на поляну, Женя присела на ствол поваленного дерева и достала сигаретную пачку. Ей хотелось несколько минут побыть одной. Но не получилось. Когда она подносила к сигарете зажженную спичку, из-за деревьев вышел тот самый страшный старик.
– Добрый вечер, девочка. Вот и снова встретились.
Женя вздрогнула и с испугом посмотрела на него.
Откуда он тут взялся? Он что, следил за ней? Она загасила спичку и убрала сигарету.
– Что тебе нужно?
– Я же говорил, что не сделаю тебе ничего плохого. Ты такая красивая, разве я могу обидеть такую красавицу? А какие у тебя волосы!
– Послушай, убирайся отсюда.
– Когда ты злишься – ты становишься еще красивей. Настоящая воительница! – Старик причмокнул своими отвратительными губами, – У меня есть к тебе предложение, девочка.
Женя молча смотрела на него и прикидывала, сможет ли она схватить толстую ветку, которая лежала в паре метров от нее. Старик тем временем продолжал.
– Яхочу купить твои волосы. За них я готов предложить тебе целый сундук золота. И, конечно, я не оставлю тебя лысой, как можно? Просто вместо твоих роскошных рыжих волос ты получишь обычные черные. Ты ведь любишь черный цвет? А еще и сундук золота в придачу!
– Что за чушь ты несешь? – раздраженно спросила Женя. – Мне бабушка рассказывала какие-то байки про девушек и золото. Хочешь сказать, что ты и есть тот самый злой дух? Да по тебе психушка плачет!
– Почему злой? Вовсе я не злой. Ты не веришь мне? – Старик порылся в карманах грязных штанов и действительно вытащил несколько золотых монет. – Вот смотри, настоящее золото.
– Нет, спасибо, – сказала Женя, вставая. – А теперь я пошла, уйди с дороги.
– Но мне очень понравились твои волосы, – расстроился старик. – Не отказывайся. Хочешь два сундука золота?
– Да не нужно мне твое золото! – выкрикнула девочка.
– Давай соглашайся – Он неожиданно выхватил из кармана большие ржавые ножницы, – Больно не будет.
– Паша!!! – закричала Женя при виде страшных лезвий. – Помоги!
Старик, жутко ухмыляясь, начал приближаться, но тут раздался треск ломающихся веток, и к ним выбежал Паша. Женя бросилась к нему. Парень обнял испуганную девочку и заслонил ее своим телом.
– Тебе чего надо, дядя? – спросил он старика, по-прежнему сжимающего в руке ножницы.
– О, принц на помощь примчался, – словно бы удивился старик. – А где твой белый конь?
– Паша, это тот сумасшедший, про которого я тебе рассказывала.
– Который за девушками в банях подглядывает? Ясно. Ну что, дядя, разойдемся по-хорошему? Или начистить тебе рожу?
– Смотри, какой смелый! Не боишься меня? – Старик пощелкал в воздухе ножницами.
– Чего мне тебя бояться? Женя, иди к машине, а мы тут потолкуем.
– Никуда я не пойду! – Она схватила с земли ту самую ветку и сунула ее парню.
– Двое на одного? Нечестно, ребята, – затряс головой старик.
– Проваливай! – Паша взмахнул веткой.
– Ладно, ладно, ухожу. – Старик спрятал ножницы в карман, повернулся и медленно пошел прочь.
– А ты подумай! Два сундука золота! – обернувшись, на ходу крикнул он Жене.
Она нахмурилась.
– Слушай, нельзя его так отпустить. – Она потрясла Пашу за плечо. – Я же теперь не смогу спать спокойно, вдруг он заберется ко мне в дом со своими ножницами.
Паша несколько секунд молчал.
– Ты права, – сказал он. – А ты готова сделать это?
– Что сделать?
– Ты же сама предложила. Прикончить его.
– Прикончить? Убить? – Она растерянно посмотрела на парня – Я думала, мы сможем его связать и отвезти в милицию. Он же угрожал мне, пусть его посадят в камеру.
– Ах, вот оно что. Прости, я что-то туплю – Он потер лоб ладонью.
Она внимательно посмотрела на него.
– А ты бы мог убить ради меня?
– Ради тебя? Конечно.
Женя прижалась к нему и поцеловала.
– Я пересолила уху из-за тебя, – шепнула она парню на ухо. И, отпрянув, добавила – А теперь давай догоним этого старого извращенца, врежем ему по башке и отвезем в каталажку.
– Идем, – сказал он, покрепче перехватывая ветку.
Они пустились следом за стариком по темному лесу.
Далеко уйти старик не успел. Заслышав шум погони, он остановился и поджидал ребят на маленькой полянке.
– Передумала? – мерзко усмехнулся он, глядя на Женю.
– Передумала, иди сюда, – поманила она его рукой.
Старик широко улыбнулся, обнажив гнилые зубы, вновь достал ножницы и приблизился к девочке.
– А ты лучше пока отойди, парень. Не волнуйся, ничего плохого я твоей подружке не сделаю. Если повезет, она с тобой еще и золотом поделится, – сказал он.
– Да, да, как скажешь. – Паша отступил на несколько шагов, не выпуская ветки из рук.
Старик подошел вплотную к Жене, и она почувствовала отвратительный запах его дыхания. Он протянул руку, чтобы схватить ее за волосы, но тут Паша быстро шагнул вперед и взмахнул рукой. Удар пришелся старику прямо по голове. Тот охнул и, выронив ножницы, схватился за голову. Паша ударил еще раз, на этот раз попав по уху. Что-то хрустнуло. Сначала Женя решила, что это сломалась палка. Но нет – похоже, что череп старика не выдержал сильного удара. Старик закатил глаза и упал на землю. Тело несколько раз дернулось и замерло.
– Ой, – выдохнул Паша, – Он живой?
– Я надеюсь, что ты не перестарался, – Женя присела и взяла старика за руку. – Не чувствую пульса.
– Черт! – Паша отбросил палку в кусты.
Тут старик очнулся и крепко схватил Женю.
– Обмануть меня хотела, сучка? – прошипел он.
– Отпусти, отпусти! – закричала она.
– Отпусти ее, гад! – Паша бросился на помощь девочке.
Но хватка старика была словно железной.
– Ты пожалеешь, сильно пожалеешь, – хрипел он, будто тисками сжимая девушку.
– Да отпусти же ее! – Паша безуспешно пытался оторвать старика от Жени.
– Будь ты проклята, – выплевывал старик слова в лицо девочки. – Аяртым, тымо, хартыгас, харан аалчы, улуг аалчы!
Тут Паша с силой пнул старика в голову, и еще раз, и еще. Старик закричал и выпустил девочку, а Паша все бил и бил, словно не мог остановиться.
– Хватит, Паша! Да прекрати же! – кричала Женя.
Тяжело дыша, парень, наконец, отошел от старика, лицо которого превратилось в кровавое месиво. Старик не шевелился и, похоже, не дышал.
– Я все-таки прикончил его, – сказал Паша и согнулся во внезапном приступе рвоты.
В город вернулись уже поздно ночью. Тело старика они закопали там же в лесу, тщательно закидав могилу ветками. Потом долго мылись в холодной реке.
– До завтра? – спросил Паша.
– До завтра, – сказала Женя, – И никому, слышишь, никому об этом не рассказывай.
– Конечно, это только наш секрет. Никто и никогда об этом не узнает.
– Спокойной ночи. – Она вылезла из машины.
– Спокойной ночи, вот только вряд ли я смогу уснуть, – сказал Паша, но девочка его уже не слышала.
Паша протер усталые глаза и поехал домой.
Утром на Женю напал страшный кашель. Горло распухло и болело. Простудилась на речке, подумала девочка. Бабушка, ворча на непутевую внучку, которая шастает по ночам на рыбалках с парнями, заварила ей жутко горькую траву. Морщась, Женя весь день глотала эту настойку, но кашель не проходил. Тайком она пробралась на чердак, чтобы покурить, но от дыма стало только хуже. Кашляя, она завернулась в одеяло и так просидела до самого вечера, когда приехал Паша. Кататься они не поехали, да и поговорить толком не смогли из-за надсадного кашля, который мучил девочку. Тут пришла из аптеки бабушка, и парень уехал. Женя выпила таблетки, проглотила еще чашку травяной настойки и провалилась в тревожный сон. Ей снилось то ужасное лицо убитого старика, то перепачканные в крови руки Паши, которые он отмывал в реке. «Аяртым, тымо, хартыгас, харан аалчы, улуг аалчы!» – последние слова старика звучали в ее голове. На следующий день у нее поднялась температура, голова раскалывалась от боли, и бабушка вызвала врача.
– Да у тебя грипп, дорогая, – заявил усатый доктор, осматривая Женю, – И, похоже, астма. Раньше этим болела?
– Нет, – сквозь кашель ответила она.
– Вот рецепт. Если станет хуже – нужно будет госпитализировать.
Хуже стало на третий день. Да не просто хуже. Руки распухли и сильно чесались. Женя расцарапала их до крови от назойливого, непрекращающегося зуда.
– Быть не может. Панариций? – воскликнул врач, – Нет, с таким диагнозом я тебя в больницу положить не могу. Карантинное отделение у нас на ремонте, а так ты мне всех больных заразишь. Будем лечиться дома. Сильно чешется?
– Очень! – почти закричала она. – Сделайте что-нибудь, поставьте укол!
– Укол тут не поможет. Нужно купить вот эту мазь и еще микстуры от кашля и жара. – Он протянул бабушке бумажку. – Завтра утром я к вам зайду, посмотрим состояние.
Но утром девочка его не узнала. Она бредила.
– Уйди, ты же мертвый, – отпихивала она убитого в лесу старика, когда тот пытался воткнуть ей в руку шприц.
– Держите ее крепко, мне нужно взять кровь, – скомандовал бабушке врач.
– Не трогай меня! – кричала Женя.
– Не пойму, что так повредило ее психику, – посетовал доктор. – Я сейчас же отдам кровь на анализ.
Женя кашляла кровью, когда врач вновь вошел в комнату. Вместо лица у него была кровавая маска. Это Паша бил его, догадалась девочка.
– Паша! Убей его еще раз! – закричала она. – Помоги мне!
– Тиф. Это тиф. Я ничего не понимаю. Откуда у нас в Хакасии тиф? – сказал старик, доставая из кармана белого халата золотые монеты.
– Убери свое золото! – сопротивлялась Женя, когда ей пытались дать таблетки.
Что-то вонзилось в руку, и она почувствовала, как силы покидают ее.
– Помогите, это Чельбиген апчах, – прошептала девочка, погружаясь в сон.
На кухне, где на плите медленно закипал чайник, бабушка Жени, вытирая полотенцем слезы, рассказывала Петровне о том, что случилось с ее внучкой. Петровна была шептухой.
– Что ж ты сразу ко мне не пришла? Верно ты сказала, Чельбиген это. Надо было сразу его спровадить, еще возле бани.
– Да замоталась я, дура старая, ведь так и собиралась. А после не приходил он, я и запамятовала.
– Теперь заговор не поможет, ты сама видишь, дело серьезное, – кивнула Петровна на стенку, из-за которой были слышны стоны девочки.
– Что же делать?
– Думать надо. Слышишь, что она говорит?
– Аяртым! Тымо! Хартыгас! Харан аалчы! Улугаалчы! – в бреду выкрикивала Женя.
– Что это значит? Ты же знаешь, я по-хакасски почти не говорю, – спросила бабушка.
– А то и значит – болезни это, которые Чельбиген на твою внучку наслал. Астма, грипп, панариций, тиф, оспа. Чем-то твоя внучка сильно разгневала духа, раз он ее так проклял.
– Оспа? О господи! – Бабушка тяжело опустилась на табуретку. – Завтра мать ее должна из Новосибирска приехать и доктора из райцентра.
– Завтра может быть уже поздно. Что наш врач сказал? Тиф? Значит, завтра нападет на девочку оспа. Боюсь, не выдержит она. Сама подумай – весь этот букет болезней просто убьет ее.
– Да, да, – прошептала бабушка. – Петровна, ну придумай же что-нибудь, от всего сердца тебя прошу.
– Я вот что подумала. Говоришь, перед тем как аяртым, то есть астма, у нее началась – где она была?
– На рыбалке с женихом своим. С Пашей, Николая Кузьмича сыном.
– И ничего она тебе не рассказывала? Что у них на рыбалке случилось?
– Нет, ничего не говорила. Вернулась ночью уже, сразу спать легла. А утром кашель начался.
– А где этот Паша?
– Да вот у дома в машине сидит. Врач его к Жене не пускает, а он не уезжает.
– Живо зови его сюда!
И Паша все рассказал. Сначала молчал, обжигая язык горячим чаем и вздрагивая от криков за стеной. Потом начал говорить, сперва отрывисто и неуверенно, потом, под суровым взглядом Петровны и заплаканным бабушки Жени, рассказал все, что случилось той ночью.
– Вызывайте милицию, я убийца, пусть сажают меня. Женя ни в чем не виновата, – сказал он в конце.
– Обожди ты. Милиция ей ничем не поможет. А вот ты можешь, – сказала Петровна. – Ты ведь хочешь помочь ей? Хочешь, чтобы она выздоровела?
– Да я все сделаю, что нужно! Скажите только, что?
– Одна беда: ей ты поможешь, а себе – нет. Плохо тебе будет, боюсь даже говорить, насколько плохо. У Чельбигена есть секрет, который позволяет ему жить так долго, многие и многие поколения. Он умеет не только похищать красоту, но и самих людей. Когда старое тело отслужит свое, его душа может переселиться в другого человека. Но одно тело не может носить в себе две души, и они вступают в борьбу. А Чельбиген силен, он всегда побеждает. По крайней мере, до сих пор, раз земля все еще его носит.
– Плевать на меня. Главное – помочь Жене, – оборвал парень.
Петровна долго смотрела на него.
– Ты настоящий мужчина, Паша. И я вижу, что ты любишь девочку. Мне очень жаль, что все это случилось. А теперь слушай, что ты должен сделать.
К вечеру нарушение психики, которое вызвал тиф, только усилилось. Не прекращался кашель, таблетки и уколы не сбивали температуру и головную боль. Из воспаленных и расчесанных рук начал сочиться гной. Девочка в бреду металась по кровати, сминая мокрые от пота простыни. Она уже не понимала, где галлюцинации, а где реальность. Все смешалось.
Паша едет по лесной дороге. Останавливается на поляне, где остался след от их костра. Достав из багажника лопату, он идет в чащу. Женя согнулась в кашле. «Не ходи, не ходи туда», – шепчет она. Парень разрывает свежую могилу, куски земли летят в стороны, задевая кусты, которые раскачиваются в наступающих сумерках. Старик Чельбиген лежит в могиле. Женя в страхе закрывает глаза забинтованными руками. Чельбиген поднимается и садится в могиле, из ушей и носа сыпется земля. Он открывает рот, и оттуда вылезают белые слепые черви. Старик улыбается. Сверху на него смотрит Паша. Бабушка пытается влить в девочку хоть немного куриного бульона. Женя глотает с ложечки, но ее тут же тошнит зеленой слизью с капельками крови. Паша протягивает старику руку, и тот крепко хватает ее, чтобы вылезти из ямы. Черви и жуки в панике расползаются. Женя кричит. Огромная желтая луна освещает лес. В желтом свете видно, как старик разговаривает с Пашей и, откинувшись назад, смеется. Паша отбрасывает в сторону лопату. Девочка пытается докричаться до любимого, но он ее не слышит. Он кивает старику и начинает раздеваться. На землю летит рубаха в красную клетку, джинсы, тяжелые ботинки. Чельбиген обнимает его, словно любовника. Они стоят так в свете луны. Потом старик начинает дымиться, словно где-то внутри его отвратительного тела разгорелся огонь. Паша вздрагивает, словно пытаясь вырваться, но старик держит крепко. Их окутывает плотный черный дым. От жара лицо Жени горит. Бабушка прикладывает к ее лбу ладонь и испуганно отдергивает. Она кладет на лоб девочки влажное полотенце, и та на несколько минут успокаивается. Дым рассеивается. Старик исчез. Паша стоит неподвижно еще какое-то время, а потом начинает одеваться. Из-за деревьев выходит старушка. Она кивает парню и что-то шепчет, размахивая руками. Он оглядывается на женщину и что-то кричит. Женя тоже кричит. В комнату входит усатый врач. Он пытается поймать руку Жени, чтобы поставить укол, но она яростно сопротивляется. Врач всаживает ей иголку в бедро. Девочка тяжело выдыхает и замирает. Ее веки закрываются. Она еще несколько раз вздрагивает, пытается что-то сказать, но засыпает. Врач устало качает головой.
Автобус проехал указатель с названием города, оставляя Абазу позади. Женя смотрела на дорогу сквозь запыленное стекло. Рядом сидела ее мама, с тревогой смотря на дочку, которая, по рассказам бабушки и изумленного врача, всего несколько дней назад была на волосок от смерти. Похоже, что идея отправить ее на лето в деревню была не самой удачной. Пусть уж лучше будет в городе, где по крайней мере есть нормальные медики. Что же это за Паша, которого она искала все последние дни? Она даже отказывалась уезжать, пока не увидит его, но отец мальчика сказал, что тот уехал к родственникам во Владивосток. Странно, конечно, что он не пришел попрощаться, ведь, похоже, что они успели подружиться за эти каникулы. Дочка проревела в подушку всю ночь перед их отъездом.
– Я вернусь, я найду тебя, – шептала Женя, глядя в окно.
– Ты вернешься, – сказал Чельбиген, провожая взглядом автобус.
Потом он завел мотор и вывел «Ниву» из придорожных кустов. Потирая пальцем свежую язвочку на подбородке, он медленно поехал обратно в город.
Альберт Гумеров
Волки да вороны
Он сидел, уставившись в одну точку где-то на краю горизонта. Нечесаные космы спутанными седыми прядями рассыпались по плечам, морщины змейками разбегались по лицу, со лба, цепляясь за пустую глазницу и раскалывая лицо на две неравные части, спускался до подбородка кривой уродливый шрам.
Этажом ниже ковырялись алюминиевыми вилками в тушеной капусте другие лишние и ненужные, подлецы и герои, забытые солдаты несуществующей страны. Ему не было до них никакого дела. Впрочем, им до него тоже. Все как всегда.
Война застала Михаила в столице. Он уже хотел возвращаться домой, когда по радио объявили о вероломном вторжении фашистской Германии на территорию Советского Союза. Люди толпами стояли под развешанными на столбах громкоговорителями, растерянно переглядывались, перешептывались, недоверчиво качали головами – никто и представить себе не мог, что самый страшный кошмар столетия уже начался.
Домой Михаил решил не возвращаться – какой в этом смысл, если дома в скором времени может вообще не стать? Просто потому, что он, Мишка, смалодушничал и сбежал. Он не называл это патриотизмом, нет, – он всего-навсего знал, что так будет правильно.
Очереди на призывных пунктах были просто огромные – живой поток напоминал змея Уробороса, проглатывающего собственный хвост: непонятно, откуда такое громадное количество людей берется и куда уходит.
Похожий на библиотекаря из райцентра очкастый мужичок вежливо поинтересовался возрастом Мишки, а услышав, что ему двадцать, лишь покачал головой. До войны Мишку в армию никто не взял бы – под призыв попадали лишь те, кому исполнился двадцать один год.
До того, как отправиться на призывной пункт, Мишка прошелся по магазинам и знакомым, изрядно потратился, но раздобыл все необходимое: пару бутылей самогона, немного муки, леденцов-петушков – духи очень любят кости, «огонь-воду» и сласти…
Рихард всегда считал, что нет ничего хуже нелюбимой работы. Ни в коем случае нельзя допускать, чтобы работа превращалась в каждодневную пытку или, что еще хуже, в рутину. Свою работу Рихард очень любил.
Русский язык сложный до умственного затмения, и настоящих спецов во всей стране можно перечесть по пальцам. Рихард очень гордился, что может назвать себя специалистом без всяких натяжек. Русский он выучил для того, чтобы не возникало необходимости в переводчике – сорокатрехлетний оберштурмбаннфюрер [15]15
Оберштурмбаннфюрер – старшее офицерское звание в СС и СА, соответствовало званию подполковника. С 19 мая 1933 года введено в структуру СС в качестве звания руководителей территориальных подразделений СС-штурмбанн.
[Закрыть]СС Рихард Ридль крайне не любил работать в присутствии посторонних и непосредственно пытками занимался в наглухо закрытом помещении со звукоизоляцией.
Садистом он не был и удовольствия от того как корчится в муках очередная жертва, не получал ровным счетом никакого. Сам себя он считал исследователем – Ридлю нравилось добывать информацию, так необходимую стране. Оберштурмбаннфюрер СС Рихард Ридль был патриотом.
На работу он всегда приходил одетым с иголочки, гладко выбритым и в тщательно отглаженной одежде – таким образом он подчеркивал собственное превосходство над источником информации, принадлежность к гораздо более высокой эволюционной ступени, нежели существо, с ужасом ловящее каждое его движение.
Обаятельно улыбнувшись собственному отражению в зеркале и надев белоснежный докторский халат, Рихард вымыл руки и пошел в «рабочий кабинет», как он сам называл это место.
Как правило, источники информации делились на две категории: тех, кто истерически оберштурмбаннфюрера боялся и начинал верещать и тараторить, едва он входил, и на тех, кто с презрением плевал Ридлю в лицо, хохотал и сквернословил, бравируя своей смелостью. И в первом, и во втором случае Рихард оставался бесстрастным – на работе необходимо всегда сохранять ясность мысли, а материал… материал попадается разный, тут уж ничего не поделаешь.
Переступив порог «рабочего кабинета», оберштурмбаннфюрер понял, что этот русский чем-то отличается от всех, с кем он имел дело. Да и на русского он, в общем-то, не очень похож – ярко выраженный монголоид, маленький, плечистый и длинноволосый.
Удивила Рихарда отнюдь не внешность пленника – неожиданностью для оберштурмбаннфюрера стало плескавшееся в глазах русского безразличие. Казалось, что парню ровным счетом нет никакого дела до того, что творится вокруг. Даже тот факт, что перед пленником стоит его палач, – а этого бедняга не мог не понимать, – совершенно не трогал странного мальчишку со слишком узким для русского разрезом глаз.
Вздохнув, Ридль решил не морочить себе голову ненужными догадками, объяснив это тем, что источник информации испытывает стресс, а потому неадекватно воспринимает происходящее.
Никаких чувств к соседям старик не испытывал. Многие из них поначалу бывали слишком разговорчивы, но, видя, что он вообще никак не реагирует на их присутствие, принимались ворчать, а потом отвечали тихой неприязнью. Некоторое время спустя его вообще переставали замечать и воспринимали скорее как предмет мебели и местного колорита, нежели в качестве соседа. Да и как еще воспринимать человека, который сутки напролет, неподвижно сидя в своей проржавевшей каталке, невидящим взглядом сверлит небо, лишь изредка прерываясь на еду.
К большинству ветеранов нет-нет, да заглядывал кто-нибудь из родственников. После таких визитов старики еще долго улыбались, плакали, делились впечатлениями. К молчаливому длинноволосому калеке никто не приходил. Никогда.
Мишка был шаманом. Как отец. Как отец отца… Никакого конфликта между коммунистической идеологией и верой в потустороннее: духи были для Мишки так же реальны и обыденны, как, например, соседи. Без помощи духов в тундре выжить почти невозможно, а чтобы рассчитывать на эту помощь, с соседями надо дружить и всячески их ублажать.
Выехав за город, Мишка долго бродил в поисках совершенно безлюдного места. Выйдя на небольшую полянку и рассудив, что это как раз то, что нужно, шаман принялся раскладывать с краю все необходимое: куриные кости, измельченные леденцы, муку, бутыли с самогоном, нож с рукоятью из волчьей лапы… Очень осторожно он вынул из мешка завернутую в тряпки семейную ценность – небольшой бубен.
Сев на корточки, Михаил выкопал небольшую ямку, потянулся к кожаному шнурку на шее, снял с него волчий зуб, положил в ямку…
К полудню все было готово: волчий зуб вплетен в сотканный на земле узор из трав и муки. Для любого постороннего он мог показаться простым нагромождением линий, для шамана же правильное построение рисунка было гораздо дороже нескольких лет жизни, потраченных на учебу.
Раскидывая по полянке леденцы и кости, Мишка подумал, что в этот момент больше всего напоминает разбрасывающего подкормку рыбака, а узор на земле, по сути, был ни чем иным, как сетью… Вот только рыбка в нее попасть могла такая, что была в состоянии играючи разорвать в клочья и сеть, и незадачливого «рыбака»… Страшно шаману не было – бояться его отучили еще в раннем детстве.
Воспользовавшись огнивом, Мишка разжег костер, с отстраненным видом следя за тем, как мгновенно, почище пороха, вспыхивает мука, как язычки пламени бегут по траве, как облизывают куриные косточки с прилипшими тут и там волокнами мяса, как пузырятся и плавятся леденцы…
Не так решительно, как ему хотелось бы, шаман взял в руки бубен. Для пробы несколько раз негромко в него ударил. Аромат жженой муки и карамели обволакивал Мишку, наполнял силой и непоколебимой уверенностью в том, что он все делает правильно.
Монотонный ритм бубна уносил куда-то далеко-далеко, клубы дыма поднимали все выше и выше… Веки отяжелели, Мишка прикрыл глаза, и так прекрасно видя, что происходит вокруг.
Наконец, уже не вполне осознавая, кто он, где находится, и что он вообще такое, шаман вынул из кожаных ножен маленький клинок с рукоятью из волчьей лапы и, протянув руку над ямкой с зубом, с силой полоснул себя по ладони. Быстро набухнув, горячие капли тяжело поползли вдоль линий и застарелых шрамов, пока, наконец, не сорвались в огонь. Не долетая до земли, кровь начинала кипеть, и клубы дыма с каждым мгновением приобретали все более отчетливые очертания. Неподвижно держа кровоточащую ладонь высоко над огнем, шаман ждал.
…Глаза у волка были человеческими. Зеленые глаза очень усталого старика. Дух настороженно присматривался к шаману и ждал, что же сделает человек.
А человек очень долго вглядывался в глаза потустороннего гостя и сказал лишь:
– Я хочу жить. Помоги.
Волк оскалился, кивнул и прыгнул на шамана. Мишка вяло отшатнулся, но необходимости в этом не было: сотканное из дыма тело развеялось, огонь погас, все вновь стало обыденным и привычным, оставив лишь горьковатый привкус да ноющую боль в ладони. Это все мелочи. Главное в том, что теперь появился большой шанс спастись даже в случае смертельной опасности.
Чем больше Рихард работал с пленником, тем сильнее тот удивлял оберштурмбаннфюрера: вначале Ридль просто угрожал бедолаге расправой, увечьями и прочими муками, но очень скоро понял, что для странного парня все это пустой звук. Затем эсэсовец попробовал разговорить пленного не «кнутом», а «пряником», суля разнообразные блага от послаблений в режиме до свободного проживания на территории Германии. Все это, конечно же, было ложью – пленный разведчик Красной Армии будет казнен сразу же после того, как расскажет все, что знает.
Красноармеец оставался равнодушным ко всему. Видно было, что парень где-то очень далеко от «рабочего кабинета» и своего мучителя. Казалось, он уже смирился с тем, что его повесят. Или расстреляют. Или закроют в газовой камере. Не важно. Безразличие молодого парня, которому еще жить и жить, к собственной судьбе обескураживало оберштурмбаннфюрера. Разведчик сидел на стуле и смотрел не на своего палача, а куда-то вдаль – туда, где нет ни войны, ни гари и копоти, где смерть вполне естественна, а не грозит выковырять тебя огненным ковшом прямо из окопа, где ты не вскакиваешь среди ночи от того, что слишком тихо, а это не к добру, где над тобой кружат не вороны, а бабочки летом… где твои мягкие лапы осторожно ступают по мягкой земле, а вокруг – мир, который обнимает тебя, как дитя, а рядом так же мягко ступает твоя стая…
Рихард потряс головой, чтобы отогнать наваждение. Помогло не очень – где-то в районе затылка родилась тупая боль, которая сейчас начала монотонно пульсировать, сбивая с толку, мешая сконцентрироваться на работе… Причем Ридль явственно ощущал, что виновен во всем странный красноармеец. Бред, конечно, чем могло навредить эсэсовцу связанное и беззащитное существо? Тем не менее Рихард был твердо убежден, что голова у него болит именно из-за этого равнодушного разведчика.
С ненавистью взглянув на пленного, Ридль вышел из комнаты и прошел к умывальнику. Ополоснувшись холодной водой, уставился в зеркало. Словно ощупывая собственное лицо, Ридль провел кончиками пальцев по гладкой холодной поверхности: тонкие губы, похожий на клюв нос, глубоко посаженные черные глаза, расчесанные на пробор прямые волосы цвета воронова крыла… На вид все в порядке, только кожа чересчур бледная. Вспомнив о том, насколько реалистично он представлял себя в теле волка где-то далеко отсюда, Рихард невольно вздрогнул. Случится же такое! Неужели именно это видит сидящий за стенкой парень? Немудрено, что ему плевать на все, происходящее вокруг… Ридль неприятно улыбнулся: ничего, очень скоро он вернет мальчишку к реальности. Правда, парень вряд ли будет от этого в восторге. Еще раз взглянув на себя в зеркало, оберштурмбаннфюрер подумал, что очень похож на хищную птицу…
Когда в феврале сгорел дом престарелых, где жили такие же старики, как они, больше недели все ходили словно в оцепенении. Каждый понимал, что их дом вполне может вот точно так же вспыхнуть и выгореть. Больше всего старики негодовали, когда стало известно, что правительство выделило по сто тысяч рублей членам семей погибших в пожаре ветеранов. Шептались, что неправильно поощрять людей, отказавшихся от собственных родителей. При этом каждый нет-нет да поглядывал в сторону молчуна в коляске – уж он-то точно не смог бы выбраться из такой заварушки.
А старик сидел и думал, что, случись пожар в их печальной обители забытых и ненужных, спастись он даже не попытался бы – пожалуй, наоборот, с нетерпением ждал бы, как языки пламени вырывают его из цепких объятий жизни, такой опостылевшей, такой чужой…
Свой первый бой Мишка запомнил навсегда в мельчайших деталях: как он еще не успел вырыть до конца окоп, а стоявшие рядом, будто по команде, скатились в неглубокую яму, как некоторые уже не поднялись, как лежавший рядом мужик лет сорока начал неистово креститься и молиться вслух, а увидевший это молоденький лейтенант принялся на чем свет стоит стыдить беднягу, что, дескать, это непростительно, и после боя мужика ждет неприятный разговор.
Разговора не состоялось – лейтенант, желая личным примером поднять боевой дух солдат, повел их в атаку и одним из первых получил свою порцию смерти. Сорокалетний мужик – тот самый, которому был обещан разнос от лейтенанта, – ползком тащил тело офицера обратно в окоп, чтобы оно не досталось врагу. Он почти успел – очередь прошила обоих у самой насыпи.
Как они отбились, Мишка не понял. Четче всего в памяти отпечатался неприятный звук, когда они пошли в штыковую навстречу подошедшему вплотную фашисту, и его нож – тот самый, с рукоятью из волчьей лапы, – заскрежетал о ребра паренька в немецкой форме.
