Текст книги "Смутные дни (СИ)"

Автор книги: Андрей Посняков

Соавторы: Тим Волков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Глава 10

Свадьбу все же пришлось перенести – нынче просто не было времени. Начальник милиции Петраков требовал от нового сотрудника результата, и как можно скорей. Слава Богу, Аглая оказалась девушкой понимающей, тем более, что Алексей Николаевич нынче поселился в Зарном, в бывшем трактире, а ныне – «Гостинице 'Гранд-Отель». Так сказать, с Анной Львовной стали соседями.

Правда, обоих было дома не застать. Анна Львовна вовсю занималась женским вопросом, и заняться было чем – права женщин в уезде нарушались повсеместно, особенно – в деревнях. Тут и ранние – с четырнадцати-пятнадцати лет – браки, и снохачество – чего греха таить! В городе тоже забот хватало, в первую очередь – малолетняя проституция, в годы войны расцветшая пышным цветом. До чего дошло – эмиссары подпольных публичных домов специально ездили по деревням и, по сути, скупали у бедняков несчастных девчонок.

Что же касается Гробовского, то тот сразу же развил самую бурную деятельность, и первым делом хорошенько расспросил доктора… Хорошо, Петраков уехал в город, долечиваться амбулаторно – можно было спокойно поговорить.

Как выяснил новоявленный сотрудник милиции путем личного сыска, кожу (точнее сказать, приводные ремни) в сапожную мастерскую Феклистова привозил на подводе неприметный сельский парень в серой сермяжной косоворотке, поверх которой был накинут вполне городской пиджачок. Парень, как парень – круглое курносое лицо, модный картуз, сапоги гармошкой. Звали его Никитой, а чаще просто – Картуз, и жил он в деревне Ключ.

Поначалу Гробовский подумывал даже, что именно там, в Ключе – база грабителей, однако вскоре сам же и выяснил – нет, не так. Деревня – не город, каждый человек на виду, тем более – чужой. О том, что Никитка Картуз частенько берет подводу и куда-то уезжает, конечно, знали все. Знали и считали, что парень занимается извозом в Зареченске и по ближним деревням. Так многие делали, у кого была лошадь. Кто скопил на коляску – тот подавался в легковые извозчики, кто не скопил, тот – как Никита Картуз – в ломовые. Обычное дело!

– Однако, Иван Палыч, не все так просто!

Приятели сидели в меблированной комнате Гробовского, на втором этаже «Гранд-Отеля». В больничке все же имелись больные, и обсуждать приватные дела там было не очень сподручно. Тем более, не хотелось лишний раз нервировать Аглаю…

Да и недолго до бывшего трактира идти – деревня!

– Не все так просто, – сняв в керосинки чайник, Алексей Николаевич заварил сушеный кипрей, принесенный Аглаей. С чаем в последнее время стало плоховато… впрочем, как и со многим другим. Деньги обесценивались, продукты пропадали. Правительство ввело карточки, прежде всего на хлеб, общественные деятели и земства организовывали пункты питания для семей рабочих и солдат и временные благотворительные столовые.

Ввели и госмонополию на продажу и куплю зерна, по сути дела – самую настоящую продразверстку с указанием, какое количество зерна и круп имел право оставить землевладелец на пропитание и на семена для будущего посева. Для контроля за всем этим была создана так называемая Хлебармия!

Карточки на хлеб, мясо, жиры и сахар были введены повсеместно. Нормы выдачи продуктов, впрочем, соблюдались плохо. Да еще попробуй, купи! Везде появились длиннющие очереди, называемые в народе – «хвосты». К слову сказать, более-менее обеспеченные люди для стояния в очередях обычно кого-нибудь нанимали.

Продуктовыми карточками снабжали теперь и сотрудников государственных и земских организаций. Милицию – в том числе, и Петраков должен был лично поставить Гробовского на довольствие. Ведь не вечно же в приживалах, на Аглаиных пирогах!

– Видишь ли, Иван Палыч, – заварив кипрей, продолжал поручик. – Это только кажется, что так просто привезти из города товар… Ту же кожу… ремни. Времена сейчас смутные, лихого народу много!

Доктор хмыкнул:

– Так они сами – лихие!

– И кроме них, много шаек есть, – отмахнулся сыскарь. – И что прикажешь делать? Охрану для подводы выделять? Так слишком уж приметно. Тем более, по приказу Совета подводы могут проверить солдатские патрули! Так что на подводе – опасно.

– Но они же как-то везут! Сам сказал – этот вот, Никита Картуз из Ключа…

– Везут! Но, вот – из города ли? – загадочно отозвался Гробовский.

Иван Палыч сообразил сразу:

– Думаешь, есть у них где-то поблизости схрон? Но, ведь и туда товар как-то доставлять надо.

– Верно! Надо! Тебе сахару сколько? Аглая вчера карточки отоварила.

– Я вообще без сахара пью!

– Хороший ты гость Иван Палыч! По нынешним временам – отличнейший!

Доктор с удовольствием посмеялся, рад был, что Гробовский начал шутить. Посмеялся, и хитро прищурился:

– Я так понимаю, если не на поводе, тогда – по железной дороге?

– Верно! – хлопнул в ладоши Алексей Николаевич. – В самую точку бьешь! Да, там тоже патрули! Однако же, поезда сейчас ходят плохо, народу битком… Поди, всех проверь!

– Но и тюки с кожей – не котомки! Заметны!

– Так! Но ведь есть место, которое не проверяют… Вот, посмотри…

Поручик вытащил из ящика комода кусок кожи с клеймом «А и Ко», тот самый, что передал ему Петраков, а тому – доктор. Так сказать – вещдок!

– Ну, Иван Палыч, ничего не замечаешь?

– Да ничего, – доктор пожал плечами. – Кожа, как кожа. Я ее уже несколько раз видел.

– А ты внимательней посмотри!

– Ну-у… Вот, тут разметка углем… Ясно же – портные мелом размечают, сапожники – углем…

– А с чего ты взял, что это вообще – разметка? – хохотнул сыскарь. – Ну-ка, подумай. Откуда еще уголь может взяться? А?

– Черт побери! – Иван Палыч ошарашено всплеснул руками. – Так паровоз же!

– Точнее – тендер! – торжествующе уточнил Гробовский. – Вот там они все и везут! Паровозная бригада прикормлена. Ночью остановятся на тихом разъезде… перегрузят…

– На дрезину! – доктор уже сообразил, что к чему. – И потом – в схрон. А поезд – местный, уж точно не экспресс. Так, что, я полагаю, Алексей Николаич, паровозную бригаду ты уже нашел?

– Ну, пока нет еще… Но, найду, в этом не сомневайся! Всенепременно найду. Ты чай-то пей! Да можешь и с сахаром…

– Карточки! – Иван Палыч вдруг стукнул себя по лбу. – Вчера ж только был в управе! Забыл взять. А ведь их еще отоварить надо… Там же, в городе – в деревне-то они кому и нужны? За дюжину яиц уже двадцать пять просят! А фунт масла – десять рублей! А раньше – шестьдесят копеек был… А зарплата у нас с тобой, Алексей, – триста пятьдесят! Вроде, и хорошая… Но, маленькая. С таким ценами – не сладить никак.

– Так и поезжай завтра в город, – улыбнулся Гробовский. – На «Дуксе» своем туда-сюда живенько обернешься. Меня заодно отвезешь.

– Ох ты какой, Алексей Николаич, хитрый! А бензин-то у меня уже того… На самые крайние вызовы. Нобели, знаешь, тоже цену ломят – будь здоров! Так что уж завра – на поезде…

– Ну, на поезде, так на поезде, – покладисто согласился поручик. – Только надо пораньше, с утра… Да, Иван! Ты там, в Комитете, попроси хоть какой-нибудь револьвер. Все равно, какой. Вещица нынче не лишняя.

* * *

Все свои дела в Зареченске доктор уладил неожиданно быстро: получил и жалованье (или, по-теперешнему – зарплату) и продуктовые карточки, а кроме них, еще и наряды на питание больных, на кое-какие лекарства и на бензин. Последнее радовало – завтра можно было ехать заправляться, да еще и прихватить с собой. Правда вот, есть ли сейчас у Нобелей бензин? Добраться до складов, спросить – все же далековато, да и поезд уже…

Высматривая извозчика, Иван Палыч увидел вдруг стоявший напротив управы грузовик с открытой кабиной и укутанным тентом кузовом. Повезло – сидевший в кабине усатый шофер в кожанке явно кого-то дожидался…

Перебежав улицу, доктор вскочил на подножку:

– Друг, где заправлялся? У Нобеля?

– Там, – солидно кивнул водитель.

– А что, бензина-то на складах много?

– Да пока есть… Но, я б поторопился, а то знаешь…

Есть… Что ж, завтра тогда…

Повезло и у вокзала… Да еще как повезло! Рядом, в булочную, только что завезли свежеиспеченный хлеб. И, похоже, что завезли неожиданно – никакой очереди еще не собрались, так что…

– Мне по карточке – фунт! И еще без карточки, за деньги…

– Хлебом за деньги не торгуем!

– А что за деньги?

– Баранки, бублики, галеты…

– Ну… дайте бублики, что ли!

– А мне – баранки! Во-он ту вязанку. Всю!

Веселый женский голос… Знакомый… Весьма!

Иван Палыч обернулся:

– Анна! Вот ведь, не знаешь, где встретишь.

– А я тебя давно заприметила, – Анна Львовна выглядела, как всегда – изумительно. Длинная приталенная юбка зеленой тафты, распахнутое летнее пальто, из-под которого виднелся салатового цвета жакетик с широким поясом… И модная высокая шляпка с искусственной розочкой!

– Бежала за тобой, бежала… Запыхалась вся! Хотела покричать, да постеснялась. А тут смотрю – ты в лавку зашел… А я домой сейчас – обустраиваться! Понимаешь Иван, дел невпроворот! А народу мало… Вот и приходится… Вчера у подружки ночевала, позавчера… Да сколько можно-то? И тебя вот не видела – вечность! Соскучилась!

Ах, как же приятно было слышать такое!

– И я… Аннушка! Я зарплату получил… Пошли в кафе… Я знаю тут, рядом. До поезда-то еще почти час!

А вот ту везенье закончилось. Поезд подали только вечером! Впрочем, влюбленные времен зря не теряли – сходили в синематограф на «Тайну дома Романовых» и «Провокатор Азеф».

Ни та, ни другая фильмА Аннушке не понравилась:

– Как-то пошло все… А Распутин вот ни капельки не похож!

– Не похож, это точно! – со знанием дела кивнул Иван Палыч.

Кивнул, и вспомнил свое настоящее… то еще, старое, имя – Артем… клинику, Москву двадцать первого века… по которой почему-то нисколечко не скучал… и куда его обещал вернуть сам Григорий Распутин. Лично обещал… Ну, не то, чтобы вернуть – попробовать.

– Ты что вдруг такой грустный? – Анна Львовна решительно взяла кавалера под руку.

– Просто задумался, – широко улыбнулся доктор. – Странная штука – жизнь.

– Да ты у нас философ! Ой… давай газет купим!

– Давай.

На небольшой площади перед выходом на платформы торговали вразнос всякого рода прессой.

– «Тайны царского ложа»! – наперебой орали продавцы-мальчишки. – Сашка и Николашка!

– «Вечерний Зареченск»! Куда пропадают девушки?

– «Тайны царского ложа»!

– Николашка и Сашка!

– «Театральный вестник»! Большая статья о Шаляпине!

– «Театральный вестник» дайте! – Аннушка отсчитала денежки…

– Анна Львовна! Здравствуйте! И вам Иван Палыч – поклон!

У платформы встретился знакомый, Парфен Акимыч Кузькин, кряжистый крепкий мужик лет шестидесяти, до самых глаз заросший пегой густой бородою. В Зарном он, кроме всего прочего, торговал керосином и еще был церковным старостой.

– Здравствуйте, Парфен Акимыч! Каким судьбами здесь?

– Да вот, ездил к Нобелям, насчет керосину. Завтра, говорят, будет! Подводу с бочками погоню.

– А про бензин не знаете?

– Бензин есть! – поправив картуз, лабазник почмокал губами. – На поезд?

– Ну да…

– Так дальний-то уже ушел… Полняком! А наш-то, местный, то ли будет, то ли нет… Вот незадача! Не знаю, в город пойтить, аль тут дожидаться?

Внезапно послышался гудок паровоза…

– А вот кажись, и наш! – насторожился Кузькин. – А и вправду – наш… Эва, паровозик-то маленький… И вагоны! Ой, щас народ попрется! В окны полезут – да-а!

Третий класс и впрямь, набился битком, а вот вагоны второго класса оказались полупустыми. Что же касаемо первого класса, то такового в этом поезде не было вовсе. Так ведь и не экспресс, а всего-навсего местный «подкидыш». И даже паровоз у него – маневровый, смешной такой «самоварчик»…

Пока садились, пока дали отправку, уже начало смеркаться, так что ехали уже в полной темноте. В вагоне второго класса зажглись лампочки, в третьем тоже зажглись – но, всего четыре на весь вагон…

Анна и Иван Палыч сидели, по сути, вдвоем. Никто не мешал – Парфен Акимыч экономил и поехал третьим классом. Впрочем, что тут и ехать-то?

Позади разместились двое пареньков, на вид лет по шестнадцати, гимназисты или уже студенты. Оба – в тужурках и серых форменных фуражках, кои было принято носить в реальных училищах. Один – бледнокожий блондин, второй – рыжеватый, с веснушками. Об молчаливые и чрезвычайно серьезные. Настолько, что хотелось смеяться!

Аннушка в полголоса зачитывала интересные места из театральной газеты – просвещала.

– Убийственно длительные антракты на «Юдифи», когда ее поет Шаляпин в опере Зимина. После каждого акта двадцать минут перерыва; можно даже пообедать в антракт. Если это делается, потому что Шаляпину нужно в антракт отдохнуть, то это причина, с которой нужно считаться. Но нужно также считаться с публикой, которую эти антракты расхолаживают. Если это делается для того, чтобы удлинить спектакль, то…

Поезд неожиданно дернулся и встал.

– Ну вот, – сказал кто-то невдалеке. – Опять – в чистом поле. Небось, пропускаем кого-то.

– Так экспресс на Читу!

– Нее-е! Не на Читу! Харбинский. Сейчас пролетит – увидите.

Глянув в окно, Иван Палыч увидел освещенный единственным фонарем разъезд… и прокатившую мимо дрезину!

А если это…

Двое парнишек – те самые гимназисты – вдруг вскочили, и, надев на рукава белые повязки, опрометью бросились к выходу…

– Ого! – ахнула Аннушка. – У них, кажется, наганы!

– Такие юные бандиты?

– Да нет же! Наоборот – белые повязки!

На улице затрещали выстрелы…

– Аня, ложись!

Доктор вовсе не собирался никуда вмешиваться, тем более, что револьвер он попросить забыл. Да и Анна была рядом…

Впрочем, любопытство взяло свое…

Иван Палыч глянул в окно… И едва успел отпрянуть!

Брызнули осколки стекла, разбитого револьверной пулей… Кто-то закричал в ночи… Снова выстрелы! Крики! Кто-то пробежал… упал…

Черт возьми!

В упавшем доктор узнал Петракова…

Выстрел!

Светленький гимназист, вскрикнув, схватился за бок…

Петраков… Зачем он здесь? С его-то раной! Кровью сейчас истечет и…

– Аннушка, я быстро!

– Я с…

– Нет! Если поедем – дергай стоп-кран!

Ага, дергай… А если вся паровозная бригада – бандиты?

– Василий Андреевич! – выпрыгнув из вагона, доктор бросился к раненому. – Ты как?

– Терпимо, – узнав, улыбнулся тот. – Виктора посмотрите… Вон, парнишку…

Из вагонов уже прыгал народ – выстрелы, дело такое… Кто-то уже заголосил…

– Па-апрашу без паники! – выстрелив из наган вверх, из лесу появился… Гробовский!

– Именем общественно поли… тьфу-ты! Милиции! Господа, спокойно садитесь в поезд… По вагонам, говор-рю, мать вашу!

Снова выстрел!

Народ мигом бросился в вагоны…

Между тем, Иван Палыч уже осмотрел гимназиста, блондинчика… Слова Богу, пуля прошла по касательной. Больше досталось одежде…

Появился и второй гимназист. Который с веснушками… Под дулом револьвера он гордо вел двоих парней со связанными руками… Хотя, нет, не связаны – наручники!

– Василий Андреевич! – подойдя, Гробовский кивнул на гимназистиков. – Это и есть твои лучшие кадры?

– А других и нет, – потупился начальник милиции. – А эти со мной с февраля! Ребята геройские…

– Это я заметил… Еще б ума бы! А вообще – молодцы, труса не праздновали… Господи, Иван Палыч! Ты-то как здесь?

– Стреляли…

Сказав так, доктор громко расхохотался… Вспомнил известный фильм. Ведь, почти дословно…

* * *

Вечером пили чай в смотровой. Аглаю Иван Палыч отправил домой, отдыхать, а дежурить кому-то надо было. Тем более, клиентов прибавилось – не считая подраненного гимназиста Вити и самого Петракова с открывшейся раной, еще и один бандитский прихвостень – кочегар с паровоза.

– Ну, Василий Андреевич! – перевязывая, ругался доктор. – Ну, совсем вы мой труд не цените! Сунулись… А, если б меня бы не оказалось? Истекли бы кровью – и все…

– Что ж… Отдал бы жизнь за дело демократической революции! За народ.

Петраков улыбнулся… и тут же сконфузился:

– Уж извините, доктор… Постараюсь больше не так…

Господи, сколько ж ему лет-то? Восемнадцать… двадцать?

Как позже пояснил Гробовский, на «железке» повязали всех. Весьма кстати пришлась помощь нескольких бывших агентов, коих ангажировал лично Алексей Николаевич. И перед властями особенно не светил. Ну и гимназисты не сплоховали… Как выразился Гробовский – «Их бы еще годика три поучить»!

Да вот не было трех годиков… И одного даже не было…

Насчет Андрюшкиного дядьки – Феклистова – поручик, в отличие от Петракова, сильно сомневался.

– Соскочит! Присяжного поверенного наймет хорошего… По новому – адвоката. Скажет – не догадывался, не знал. А если парни на него покажут – оговорили! Соскользнет… Сейчас адвокатам вера большая. Сам министр юстиции из их числа… как его… Керенский! А еще, Иван, скажу тебе честно… Шайку-то эту мы накрыли… Но! Это только вершки. Есть еще кто-то такой… эдакий! Крученый, хитрый… Чувствуется рука! И дело о приводных ремнях – это так, эпизод… Думаю, очень скоро еще что-то услышим! И куда более громкое.

* * *

На следующий день доктор помчал в город на «Дуксе». За милиционерами и арестованными прислали аж два авто – грузовик и «Лорен-Дитрих». С ними уехала и Анна Львовна. С Иваном Палычем они договорились встретиться вечером. Пойти в театр на «Тайну Романовых», а вечером вернуться в Зарное на мотоциклете.

В городе все только и говорили, что о подвиге новой демократической милиции! Мальчишки-газетчики кричали на всех углах:

– Покончено с бандой грабителей!

– Дело приводных ремней раскрыто!

– Начальник милиции Петраков делится секретами сыска!

О Гробовском – ни слова.

Ну, так, верно – и хорошо… Меньше мелькает – меньше к нему внимания. Впрочем, немного обидно все же было. Ведь без Гробовского ведь ничего и не удалось бы сделать.

В Комитете Чарушин вновь напомнил о «зависшем» без адресата переводе:

– С нас ведь не слезут, ты понимаешь, Иван Палыч?

– Да понимаю, Виктор Иваныч, как не понять… Тут просто ошибка вышла!

Рассказав о старике почтмейстере, доктор попросил у Чарушина револьвер.

– Да нет у меня никакого револьвера! – растерянно поморгал Виктор Иваныч. – Вот, ей-Богу, нет!

– А в Совете депутатов?

– В Совете, может и есть. Только они с нами делиться не станут!

– Что ж… жаль…

Ну, нет – так нет… Зато вечером – в театр, с Анной!

– Иван Палыч, – бросив в пепельницу недокуренную папиросу, задержала Ольга Яковлевна. – Погоди-ка…

Хриплый голос земской деятельницы звучал сейчас как-то по-особенному загадочно.

– Ты про револьвер спрашивал? Ну, револьвера нет… Есть это…

Выдвинув ящик стола, Ольга Яковлевна достала оттуда… маленький блестящий пистолет – «Браунинг». Из тех, что еще именуют «женскими»…

– На, Иван Палыч! Владей. Бери, бери, у меня еще есть…

– Так ведь… откуда у вас…

– Откуда у меня – это уже не твое дело. Ты бери. Тебе нужней. Вон, что ни день, то под пулями ходишь.

Доктор возражать не стал.

Здесь же, в Комитете, доктор неожиданно встретил Рябинина.

– Ого, Степан Григорьевич! И вы здесь?

– Обиваю пороги! – задорно сверкнув стеклами очков, засмеялся учитель. – Хочу летний лагерь открыть. Ну, с палатками, как у бойскаутов, слышали? Наших, деревенских, кто хочет. Ну и городских, тех, кто без призрения… Место выберем, будем спектакли ставить… Эх! Сам господин Воскобойников загорелся! Сказал – хорошее дело. Вот только средства… Ну, сколько могут… А я вот еще в Совете спрошу! Как думаете, дадут?

– Может, и дадут, – Иван Палыч пожал плечами. – Только вы им не говорите, что в Комитете одобрили… Так вы сейчас в Совет? Давайте, я подвезу…

– С удовольствием!

В Совете, прямо во дворе, все суетились и бегали. Шофер в кожанке деятельно заводил грузовик, солдаты забрались в кузов…

– Случилось что? – заглушив «Дукс», поинтересовался доктор у пробегавшего мимо мужчины в куртке из «чертовой кожи». – Вы Мирскую Анну Львовну не видели?

– Что? Мирскую? Так напали на них… На уполномоченных Совета! Деревня Ключ, что ли… Там и напали! Наши со станции телеграфировали… Там мы сейчас туда!

Глава 11

Иван Палыч гнал «Дукс» по просёлочной дороге. Конечно же он рванул туда, в Ключ, не раздумывая ни секунды. Опасно? К черту! Там – Анна. И он сделает все, чтобы ее защитить.

Пыль вилась за колёсами, а мотор ревел, заглушая утренних воробьёв. Однако доктору сейчас было не до пения птиц. Сердце колотилось:

«Анна… только бы была жива… только бы все в порядке…».

Кто мог напасть? Кто-то из местных? Субботин? Решил через нее отомстить доктору? Или что-то связанное с ее политической карьерой? Второй вариант более правдоподобен.

«Хорошо, что удалось „Браунинг“ раздобыть», – подумал Иван Павлович, прибавляя газу.

Впереди, почти у развилки на Зарное, показалась подвода, запряжённая гнедой кобылой. На ней, укутанная в платок, сидела Анна, бледная, но живая, рядом – Гробовский. Доктор затормозил, чуть не врезавшись в телегу.

– Анна! – крикнул он, спрыгивая с мотоцикла. – Жива? Цела?

Анна, с растрёпанными волосами и порванным рукавом жакета, слабо улыбнулась.

– Иван Палыч… жива, слава Богу. Алексей Николаич вот домой везет.

Гробовский устало кивнул, похлопал его по плечу.

– Доктор, всё в порядке. Анна жива и невредима, не переживай. Везём её домой, в Зарное. Поедем вместе? Там, у меня в номере, все и обсудим. Думаю, и Петракова пригласить нужно. Есть что обсудить.

Иван Палыч облегченно выдохнул, кивнул, чувствуя, как тревога отпускает. Он завёл «Дукс» и поехал рядом с подводой, то и дело глядя на Анну.

* * *

Вечером они собрались в номере Гробовского в «Гранд-Отеле». Вновь заварили чай из кипрея, чтобы согреться.

Петраков сидел на стуле, растерянный, не понимая причину сбора.

– Анна Львовна, расскажи, как всё было, – начал Гробовский, кашлянув.

Анна сжала платок, глубоко вдохнула. Было видно, что она волнуется. Её голос дрожал, но она старалась говорить твёрдо.

– Я в Ключ ездила по женским вопросам, от Совета, – начала она. – Там беда: девчонок малолетних в город сманивают, в публичные дома. Старики шептались, что давеча какой-то человек приезжал, предлагал деньги за девушек. Я с Советом хотела старосту расспросить, бумаги собрать. Вчера, после обеда, поехала на фаэтоне, с кучером из города. У околицы заметила другой фаэтон – тёмный, с занавесками. Кучер мой сказал, что те, мол, тоже про девчонок спрашивали. Я насторожилась, хотела приглядеть, может быть лицо человека увидела бы, чтобы потом опознать. Но тут…

Она замолчала, её пальцы задрожали. Гробовский, подвинув кружку с кипреем, кивнул ей, мол, продолжай.

– Напали, – тихо сказала она. – Трое, в картузах, лица платками замотаны. Один с револьвером, другой с ножом. Кучера моего ударили, он упал, но успел убежать. Я в сарай кинулась, у околицы, там сено, спряталась. Стреляли, но не в меня, кажется, – в воздух. Кричали: «Где она?» Наверняка запугать хотели.

– А лица? Лица разглядели? – с трудом сдерживаясь, спросил Петраков.

– Лица… один был похож… впрочем, лиц не разглядела, темно было.

– Анна Львовна, говорите все как есть. Что вы видели.

– Да как будто один немного похож на одного знакомого из Зарного, но это точно не он. Ошиблась, сейчас понимаю что ошиблась, – Анна заметно занервничала. – Не разглядела толком никого. Признаться, испугалась немного. Потом они уехали. Алексей Николаевич помог, спас.

– Вот такие дела, господа, – выдохнул Гробовский.

– И кто же это? – спросил Петраков. – Гвоздиков? Его люди?

– Не Гвоздиков, – ответил Алексей Николаевич. – Вряд ли он – не его поле. Он по другим делам. Чую, тут кто-то ещё.

– Надо бы Ключ обыскать, старосту тряхнуть. И фаэтон этот найти. Запомнили его? – спросил Петраков у Анны.

Девушка покачала головой.

– Фаэтон обычный, тёмный, без номеров. Кони гнедые, но я не разглядела. Всё быстро было.

– Анна Львовна, вы бы на время прекратили такие поездки по селам, – учтиво произнес начальник милиции. – Сами видите что происходит. Не безопасно.

– Не могу я сидеть, Василий Андреевич. Девчонки страдают там, я должна…

– Должна, но живая, – оборвал ее Петраков. – Если вас… к-хм… в общем, если пострадаете вы от шальной пули какой с вас прок? Поберегите себя – не для себя самой, а для тех девочек, которым вы помогаете.

Спорить с Анной конечно было бесполезно и Иван Павлович это знал. Но сейчас она вдруг кивнула, приняв доводы Петракова.

– Постараюсь.

– Ладно, господа. Я завтра в Ключ, с гимназистами, пройдусь, посмотрю что там.

– Василий Андреевич, у вас же рука… – всполошился доктор.

– Не переживайте, я с Гробовским. А вы вот лучше Анну Львовну займите чем-нибудь, чтобы у нее и в мыслях не было никуда ездить!

* * *

После таких лихих событий нужно было развеется. И повод появился совсем скоро.

Вечером, в последний день апреля, прошла театральная премьера Рябинина, которой, надо сказать, предшествовала весьма крупная рекламная компания.

Баба Аксинья, женщина деятельная и не лишённая артистизма (в молодости, по слухам, участвовала в сценках на Масленицу), родственница одного из актеров, рассказала о спектакле своей подруге Дуне, а та – всем, кого повстречала по пути: включая кобылу Ласточку и почтальона, ехавшего с депешей в уезд. Дед Фрол поведал о грядущем культурном событии своему лучшему другу – псу Касьяну – а заодно и троим мужикам, с которыми делил скамью у плетня. Один из них, правда, был глуховат и решил, что будет «показ житья царевича» – но всё равно пришёл.

Также не малую роль в привлечении внимания сыграла афиша. Рябинин, человек прогрессивных взглядов и неиссякаемой веры в воспитательную силу Шекспира, разослал учеников с «афишами», аккуратно написанными на развёрнутых тетрадных листах. На каждом значилось:

Впервые в Зарном! Трагедия в 2 действиях. ГАМЛЕТ. С участием учеников сельской школы. Билеты – отсутствуют. Приходите!

Один экземпляр прибили к двери бывшего трактира (ныне отель «Гранд-Отель»), другой – к столбу у колодца, а третий каким-то образом оказался на корове старосты – приколот к холке ленточкой. Корова не возражала.

Словом, к вечеру зал в школе ломился от желающих приобщиться к вечному. Пришли даже те, кто ни читать, ни писать не умел – но решили, что раз в деревне ставят Гамлета, значит, нужно быть там, где происходит что-то важное.

Деревянные скамьи зала были отодвинуты к стенам, перед черной доской поставили два самодельных занавеса, скроенных из старых оконных штор – некогда цветастых, теперь выгоревших до унылого серого. В углу чадила керосиновая лампа. Зрители – крестьяне, старики, бабы с ребятишками на руках – сидели тихо, не шевелясь, как в церкви.

На сцену вышел Гамлет – пятиклассник Мишка Селиверстов, высокий, сутулый, с не по возрасту серьезным лицом. Плащ его был сшит из бархатной занавески, перехваченной у горла пуговицей от шинели. Парень очень серьёзно начал нараспев читать:

– Быть иль не быть… – и уже на третьей строчке сбился. Застыл, глядя в темноту, потом – подсказка откуда-то сбоку, и продолжил, путаясь, но упрямо: – И в смертной схватке с целым морем бед…

Офелия, Анюта Пронина из пятого класса, хрупкая, с рыжими косами и венком из сухих трав, говорила свои реплики так тихо, что приходилось наклоняться и ловить каждое ее слово. Когда она уходила со сцены, она действительно казалась утонувшей – не в воде, а в своей детской печали.

– Эта дочка Степки Пронина?

– Его.

– Ты посмотри-ка на папку как похожа! Вылитая!

– А вот тихая не в пример отцу своему! Тот горластый…

Кто-то шикнул старушкам, чтобы сидели молча.

Пауза затянулась – Гамлет застыл у «трона», нервно сжимая край плаща. За кулисами зашуршало – Рябинин зашептал:

– «Слова, слова, слова…»

Мишка вздрогнул, вспомнил, поднял глаза.

– «Что вы читаете, милостивый государь?» – повторил Полоний, играемый Гришкой Зотовым.

– «Слова, слова, слова», – отозвался Гамлет.

– «Я спрашиваю: что вы читаете?»

– «Клеветы, сударь. Вот, например, этот сатирик говорит, что у стариков седые бороды…»

– А у нашего то деда Кузьмы и бороды то нет! Лысый, как коленка! – старушки опять начали шептаться, за что получили порцию шиканья.

Вышла Гертруда – старшая из учеников, Маша Кудрявцева, дочь пахаря. Её шея была обмотана кружевным воротником, прикреплённым английскими булавками.

Гамлет подошёл к ней, и зал затих. Он заговорил, сбиваясь, забывая слова, но вдруг – прорвалось:

– «Матушка! Матушка, вы оскорбили моего отца!»

Маша чуть растерялась, но ответила:

– «Гамлет, что ты говоришь? О чём эти речи?»

Он опустил глаза. Тихо, чуть дрожащим голосом:

– «Вы заменили его – так скоро… и тем, кто был ему не ровня. Отец мой был – этот небесный идеал…»

Она прошептала:

– «Не мучь меня… не мучь… сердце моё треснет…»

Вскоре появился и Вася – сын кузнеца Никодима. На нём – старая, молью изъеденная штора цвета мышиного пуха, накинутая на плечи. К поясу прикрепили цепь – настоящую, от погребного замка, тяжёлую, ржавую. На голову надели белый платок, туго завязанный под подбородком, чтобы не видно было ушей. Лицо было посыпано мукой – «для мертвенности», как объяснил потом Рябинин.

Вася осторожно прошел к центру сцены, будто боялся, что доски не выдержат его загробного величия. Вытянул руки вперёд, как в лунатическом сне. Сзади кто-то загремел связкой железяк, чтобы «создать атмосферу». Железки с грохотом упали – зрители вздрогнули, но Вася остался в образе. Могильным голосом произнес, нараспев как в церкви:

– «Я дух отца твоего… осуждённый… блуждать по земле…»

На слове «блуждать» он заикнулся и повторил его трижды, но потом собрался и продолжил, глядя на Гамлета так строго, как только мог.

– «Если ты сын мой – отомсти за убийство!»

В зале кто-то ахнул.

– «Прощай теперь… Помни обо мне…»

Он сделал шаг назад, запутался в своей «цепи», споткнулся, чуть не рухнул, но удержался и величественно исчез за занавеской, сорвав овации.

Иван Павлович сидел на заднем ряду, вместе с Анной Львовной. Впечатление от спектакля было двояким. С одной стороны трогательные сценки умиляли. Все эти самошитые костюмы – из накидок, занавесок, тряпок, – постоянные паузы и судорожное вспоминание реплик, но такая искренняя игра. С другой стороны – становилось жалко этих детей, Иван Павлович и сам не знал почему. Словно смотрел выступление сирот. О чем честно и поделился с Рябининым после спектакля. Учитель на удивление отреагировал на это без злобы, даже обрадовался.

– Так это же хорошо!

– Хорошо?

– Жалость – это очень мощная эмоция.

– Но в спектакле…

– Они не профессиональные актеры. Многого не могут. Но даже если вызывают такое чувство – уже хорошо. Отклик, Иван Павлович. Понимаете? Зрительский отклик.

– Кажется, вы не совсем меня поняли. Жалость – имеется ввиду… – Иван Павлович задумался, подбирая нужные слова, не хотелось говорить про стыд.

– Пусть зритель сочувствует! – не дав ему закончить, сказал Рябинин. – И вообще… Есть у меня одна идея, Иван Павлович. Я подумываю… организовать гастроли. В уездный город. Со школьным спектаклем. С «Гамлетом».

– Гастроли? – удивился доктор.

– Ну да. С детьми. С нашими. Вася, Мишка, Анюта… Они, конечно, путают слова. А декорации – ну, ты видел. Но душа у них… понимаешь, они играют как будто это всерьёз. Не как артисты – как будто правда у них всё это. Они становятся героями. А это – редкость. Это, может, и есть театр.