Текст книги "Смутные дни (СИ)"

Автор книги: Андрей Посняков

Соавторы: Тим Волков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Земский докторъ. Том 4. Смутные дни

Глава 1

Домой…

Казалось бы, как просто вернуться, ведь есть постановление о демобилизации – что еще надо? Купи полные карманы гостинцев, садись в поезд, да езжай с легким сердцем назад…

Однако же, нет. Бюрократия имелась и тут. Причем неподатливая, проросшая корнями в самую суть государственной службы, как кряжистый старый дуб.

Добрые люди подсказали – чтобы покинуть санитарный поезд и отправиться в село, нужны документы: без официального разрешения в эти смутные времена доктор рискует оказаться под подозрением как дезертир.

Поэтому пришлось оббивать пороги.

Первым делом Иван Павлович направился в Управление военно-санитарного ведомства, располагавшееся в сером здании на Литейном проспекте. Там, среди заваленных бумагами столов и дымящих папиросами чиновников, ему нужно было получить справку об увольнении с поезда.

Дежурный офицер, устало щурясь через пенсне, потребовал его документы: удостоверение врача и приказ о призыве. Иван Павлович предъявил пожелтевший лист с печатью, постановление о демобилизации. После долгого оформления (дежурный окончил четыре класса и писал крайне медленно) офицер выдал заветную бумагу с подписью и печатью.

Следующий шаг был сложнее. Доктору нужно было зарегистрировать своё возвращение в земство. Для этого он отправился в Губернское земское собрание, находившееся в двух часах езды на извозчике. В зале собрания царил хаос: земские деятели спорили о реформах и обсуждали будущую судьбу Императора, а в углу дремал подвыпивший бородатый писарь.

Иван Павлович предъявил справку из военно-санитарного ведомства. И опять долгие расспросы и какие-то непонятные подозрительные взгляды, после которых ему нехотя выдали новое удостоверение земского врача и направление в Зарное.

– Только осторожнее там, доктор, – щурясь через пенсне, буркнул председатель. – Времена нынче смутные.

Оставалось последнее: получить подорожную в полицейском участке, чтобы беспрепятственно добраться до села. Как оказалось, без нее вообще лучше никуда не выезжать – могут и пристрелить, никто и разбираться не будет кто ты таков есть. Особенно если вид подозрительный.

А вид у Ивана Павловича и в самом деле был еще тот – обветренное в долгом холодном путешествии на санитарном поезде лицо, усталые глаза, обрамленные черными кругами – результат долгих бессонных ночных часов работы у операционного стола, худоба еще эта. Не доктор, а беглец с каторги.

В участке на Садовой улице доктор столкнулся с молодым приставом, который, кажется, больше интересовался свежими слухами о Временном правительстве, чем бумагами врача. Пересказ всех новостей, которые Иван Павлович сам услышал, когда оформлял прошлые бумаги, сделали своё дело – подорожная была выписана.

К вечеру, с пачкой документов в кармане шинели, Иван Павлович стоял на перроне Николаевского вокзала. Поезд, который должен был увезти его в Зарное, пыхтел паром. Отправка – через сорок минут. Ожидание было томительным. В воздухе крепко пахло углем и махоркой. Хотелось уже скорее залезть в вагон, приютиться где-нибудь в углу и вздремнуть. Но приходилось толкаться на промозглом ветру.

Председатель губернского земского собрания оказался прав – времена и в самом деле начались смутные. И чувствовалось это во всем.

Над перроном стоял гул из голосов, криков, смеха, перебранки, лая. Старик в крестьянской шапке кричал что-то про «господ в Петербурге, которым конец», женщина в чёрной накидке держала на руках ребёнка и молча смотрела в одну точку – беззвучно молилась. Солдаты – грязные, небритые, с шинелями нараспашку – курили, переговаривались нервно и коротко, кто-то спорил о том, что теперь «власть у Совета, не у генералов». Один вдруг засмеялся, заглядывая в окно вагона:

– Царь, говоришь, отрёкся! Вот тебе и батюшка-император… Теперь все – равны? Ха! Попробуй скажи это унтеру…

Молодой поручик с острыми скулами и воспалёнными глазами попытался приструнить разболтавшихся, но его голос потерялся в шуме:

– Тишина! Прекратить разговоры о политике!

– Командуй на фронте, а здесь у нас – народ! – рявкнул с другой стороны мордатый солдат, в рваном пальто, с красной ленточкой на груди. Рядом стоял мужик с табуретом – видно, с вокзальной лавки утащил – и держал его, как знамя, на вытянутой руке.

Толпились пассажиры – беженцы и городские – каждый со своими узлами, баулами, с лицами настороженными и измученными. Кто-то расспрашивал о власти, кто-то молча сокрушенно тряс головой, кто-то, навзрыд, пересказывал слухи из вчерашней газеты:

– Государь отрёкся! Михаил – тоже! Временное правительство!..

– И как теперь нам? Как?

Вопрос остался без ответа.

Над платформой, чуть в стороне, на бочке стоял краснолицый мужик в форменном кителе, что-то кричал в толпу, махая шапкой. Судя по сизому носу и заплетающемуся языку – изрядно выпивший.

– Братья! Кончено рабство! Не слушайте генералов! Солдаты – к народу! Власть – Советам!

– А кто нас кормить будет, оратор?.. Ты?

– Не умрем с голоду!

От этого шума раскалывалась голова и Иван Павлович даже отошел к краю платформы, чтобы хоть немного отстраниться от этого всего.

– Временное правительство берёт бразды правления: Свобода или хаос? Берем

«Петроградские ведомости»! – по перрону бегал парнишка лет двенадцати, торговал газетами. Голос его, звонкий, тонкий, только добавлял головной боли. – Земля и воля! Крестьяне требуют раздела помещичьих угодий! Солдаты и рабочие объединяются: Советы бросают вызов правительству.

Иван Павлович уже хотел вежливо отправить парня торговать в другом месте, как парень закричал:

– Царь отрёкся! Николай II покидает престол ради спасения России!

Доктор не сдержался, все же купил газету – стало любопытно. Когда такие исторические моменты протекают перед тобой оставаться в стороне невозможно. К тому же это помогло отогнать мальчишку – паренек, едва получив оплату, убег торговать в другую сторону перрона.

Иван Павлович открыл газету на нужно странице, пробежал взглядом по статье, рассказывающей об отречении Императора.

'2 марта 1917 года в Пскове произошло событие, которое потрясло Российскую империю: император Николай II подписал манифест об отречении от престола. В окружении генералов и представителей Государственной думы, под давлением революционных волнений в Петрограде, царь уступил трон, передав его своему брату, великому князю Михаилу Александровичу. Однако Михаил отказался принять корону, оставив страну без монарха впервые за триста лет династии Романовых. Улицы столицы бурлят: одни ликуют, видя в этом начале новой эры свободы, другие шепчутся о грядущем хаосе, предрекая распад империи.

Отречение стало кульминацией нарастающего недовольства: война, голод и забастовки подточили веру народа в самодержавие. Петроград охвачен стачками, солдаты присоединяются к рабочим, а гарнизоны отказываются подчиняться приказам. Временное правительство, сформированное Думой под руководством князя Георгия Львова, обещает провести выборы в Учредительное собрание и установить порядок. Но в вагонах поездов и на сельских сходах уже звучат вопросы: сможет ли новое правительство удержать страну, раздираемую войной и внутренними распрями? Многие опасаются, что уход царя – лишь первый шаг к ещё большим потрясениям.

По слухам, Николай II и его семья находятся под охраной в Царском Селе, а некоторые источники утверждают, что бывший император готовится покинуть Россию. В народе множатся домыслы: одни верят, что он уедет в Англию, другие говорят о тайных переговорах с немцами. Пока же Россия стоит на распутье: крестьяне ждут земли, солдаты – мира, а рабочие – справедливости. «Русское слово» призывает читателей сохранять спокойствие и верить в будущее, но в воздухе витает тревога. Конец монархии открывает новую страницу, но никто не знает, будет ли она написана пером свободы или кровью раздора'.

– В газетах сейчас мало правды, – вдруг сказал кто-то, отвлекая Ивана Павловича от статьи.

Доктор поднял взгляд. Перед ним стоял высокий худой человек в круглых очках.

«Интеллигент», – тут же почему-то всплыло в голове у Ивана Павловича, хотя внешний вид не наталкивал на такие выводы: старые ботинки в грязи, на брюках виднеются заплатки, пальто залоснившееся, мышиного цвета, весит мешком, на голове – университетская фуражка, похожая на блин.

«Может быть, шарф?» – продолжил гадать доктор.

Длинный зеленый вязанный шарф был накинут на шею незнакомца в несколько колец и походил на огромного удава. С этим шарфом незнакомец выглядел как-то иначе, чем все остальные, словно выделяясь из толпы.

– А где ее, этой правды вообще много? – расплывчато ответил доктор.

– Где? – словно бы у самого себя переспросил незнакомец, чуть прищурившись. – Хм… раньше, бывало, в книгах. Теперь – разве что в лицах. Вон, посмотрите, – он кивнул в сторону солдатской группы у паровоза, – у того, с перебинтованной рукой, правды больше, чем в трёх последних номерах «Русского слова». Такие вещи рассказывает про фронт – я постоял немного, ненароком послушал, так чуть не поседел. Страшное говорит.

Иван Павлович машинально взглянул туда. Солдат стоял, покачиваясь от холода, прижав к груди перевязанную руку. Глаза у него были тусклые, но спокойные – те самые, какие бывают у людей, что всё уже поняли, и потому больше не боятся.

– Вы, стало быть, доктор? – спросил незнакомец.

– Да. Полевой хирург, – машинально кивнул Иван Павлович. И вздрогнул: – А вы как догадались?

– Я очень проницательный! Вижу людей насквозь! – загадочно произнес незнакомец. И вдруг улыбнувшись, добавил: – А еще от вас карболкой пахнет! Я этот запах хорошо знаю!

Иван Павлович рассмеялся.

– Ловко! А вы?..

– А я… – Незнакомец пожал плечами, махнул рукой. – Так. Преподавал словесность в Елисаветграде. Нынче собирался ехать в Петроград. Хотел к брату, а теперь не знаю – жив ли он. Он в Думе служил. При Временном комитете, вроде. Да и будет ли мне рад? Мы с ним никогда близки не были. А вообще мне хотелось бы туда, где потише.

– А вы уверены, что в Петрограде спокойнее? – усмехнулся Иван Павлович.

– Уверен, что неспокойно везде, – ровно ответил тот. – Просто в Петрограде хотя бы видно, почему неспокойно. Впрочем, знаете, я и сам, по правде говоря, не знаю куда мне на самом деле надо. В Петроград не поеду.

Доктор промолчал. Из глубины платформы донёсся гул – то ли митинг, то ли просто кто-то кричал, вдохновлённый новым временем. Опять лозунги, опять красные ленточки на шинелях. Лица то оживлённые, то обиженные, то испуганные.

– Всё будто бы меняется, а запах тот же, – задумчиво пробормотал незнакомец. – Порох, уголь и чужая кровь.

Иван Павлович посмотрел на странного собеседника чуть внимательнее. Сквозь очки блестели усталые, но живые глаза. Лицо худое, обветренное, с плохо выбритым подбородком. Како-то он не такой, в самом деле. И дело не в зеленом шарфе.

– И что же, не знаете куда ехать? – продолжил расспрос Иван Павлович.

Незнакомец улыбнулся.

– Нет, ну конечно же знаю. Это я так, в общем конечно же говорю, – незнакомец тяжело вздохнул, – про общий вектор направленности в нынешнее время. Хотя, знаете… Все говорят «смутное время», а по мне так это время возможностей. Тут вот давеча в газете прочитал, что есть вакансия сельского учителя. Подумал вот – а чем не работа? Вот и еду туда.

– Ну что же, учитель – это замечательно, нужная во все времена профессия, – кивнул Иван Павлович. – А что за село?

– Так это… Зарное называется.

* * *

Иван Палыч нахмурился, переспросил:

– Зарное? Погодите, как Зарное? Туда требуется учитель? Вы что-то напутали. Там же Анна Львовна Мирская, учительница своя есть, сколько я знаю. Всегда там была и будет. Не может быть такого, что в Зарное требуется учитель!

– Это я право не знаю, – пожал плечами собеседник. – Как так вышло, но вакансия открыта. Значит, уже не учительница получается ваша Анна Львовна. Может, уволилась? Бывает и такое. Не все выдерживают шумных детей. Увольняются и уезжают.

– Нет, она… она любит детей! – покачал головой доктор, окончательно растерявшись. – Она не могла уволится!

– Ну значит чего еще хуже, – чуть понизив голос, добавил незнакомец. – Заболела, а может и еще чего… не дай бог конечно! Нынче здоровье у всех неважное. Холода какие стояли. А витамина где брать простому народу? Все на фронт свезли.

– Нет, – покачал голов доктор. – Как заболела? О чем вы таком вообще говорите?

– Кажется, мои слова вас задели? – незнакомец вдруг глянул Ивану Павловичу прямо в глаза и тому стало стыдно, что он не сдержался. – Я, возможно, сболтнул лишнего? Я прошу меня простить, если это как-то вас оскорбило. Я не хотел.

– Нет, ничего страшного, – взяв себя в руки, ответил доктор. – Просто… Анна Львовна моя близкая знакомая и я… А что за газета, где вы прочитали объявление?

– Так вот же, извольте.

Незнакомец, порывшись в кармане шинели, достал сложенную газету.

– Вот, сами гляньте, – сказал он, протягивая лист. – В «Ржевском вестнике» объявление. Я его вырезал, чтоб не забыть.

Иван Палыч взял газету, развернул её. На смятой странице, среди объявлений о продаже дров и найме кучеров, выделялся небольшой текст, напечатанный жирным шрифтом:

В село Зарное требуется учитель для начальной школы. Знание арифметики, письма, Закона Божьего обязательно. Жалование – 30 рублей в месяц, с предоставлением жилья (комната при школе). Обращаться к старосте села.

– Ничего не понимаю, – буркнул себе под нос доктор, возвращая газету. – И в самом деле объявление…

Может, уехала по необходимости? Только вот по какой? Неужели что-то связанное с нынешними политическими событиями? И предупредить ведь не смогла, эх!

– Когда это напечатали? – спросил Иван Павлович.

Незнакомец пожал плечами.

– Да с неделю назад. Я как увидел, решил ехать. Все-таки, село, школа. Спокойно, без войны. Хотя и там, поди, слышно?

Иван Павлович задумался. Повисла неловкая пауза. Чтобы хоть как-то ее заполнить, собеседник спросил:

– А вы куда? Если конечно это не тайна!

– В Зарное село еду.

– Тоже в Зарное? – оживился собеседник. – Получается вместе поедем! Так веселей будет! Кстати, а вот и поезд подкатил!

Раздался протяжный гудок и проводник объявил посадку.

* * *

– Я только сейчас осознал! – незнакомец шлепнул себя по лбу. – Мы с вами столько долго разговариваем, а так и не представились! Я прошу простить мою бестактность.

Он протянул щуплую руку.

– Степан Григорьевич Рябинин.

– Петров, Иван Павлович, – ответил доктор, принимая приветствие.

Рука у Рябинина была холодной и на удивление крепкой.

– Ну вот! – улыбнулся тот. – Другое дело! Познакомились. Теперь можно и садиться.

Они прошли в вагон.

Степан Григорьевич снял фуражку и уселся на лавку. Иван Палыч привалился к стене рядом. Уложил саквояж на коленях, пальцы невольно принялись теребить ремень, а мысли кружились вокруг Зарного.

«Анна… Аннушка… – думал он, – Почему же ушла? Неужели… беда?»

Рябинин, казалось, этой задумчивости своего спутника не замечал и что-то все время говорил, заполняя своими словами все купе:

– Война, Иван Палыч, это конечно, дело жестокое, страшное… Я, знаете, в гимназии детей учил – арифметике, истории, Закону Божьему, кхм… хотя с этим, знаете ли, не все гладко было, но это в другой разговор… Так вот, учил детей – и думал, что воспитываю их для мира, для порядка. А война всё ломает: вчерашний ученик, что Пушкина наизусть читал, сегодня в штыковую идёт или под нож или пулю попадает. И что же? Правильно это? Вот и говорю…

Иван Павлович задумчиво смотрел в заиндевевшее окно и лишь кивал головой, не слушая спутника.

Как доехали до нужной станции – так и не понял, весь был погружен в серые мысли.

И едва сошел с перрона, как тут же взял фаэтон, и даже торговаться не стал – хотел как можно скорее увидеть родное Зарное: Анну Львовну, Аглаю, Гробовского, в конце концов. Поручик наверняка частый гость туда. Интересно, как там?

Но Анна Львовна конечно же была главной и первостепенной причиной спешки. В Зарном ли вообще Аннушка? А может, уехала куда? А может, вообще что-то случилось? Что-то нехорошее, о чем и думать не хотелось. Нет! Прочь эти мысли! Прочь!

Чувствуя тревогу и спешку Ивана Павловича, Рябинин деликатно сказал, что ему нужно зайти еще в пару мест, прежде чем ехать в саму деревню и не стал навязываться лишним пассажиром, за что доктор был ему чрезмерно благодарен, хоть и ощущал легкий укол вины за такое.

Фаэтон домчал до родных полей быстро. Вот и знакомая до боли дорога, такая же, в колдобинах и грязи. Вот и первые домишки. Тут Лешка Гусев живет – его лечил от глазной болезни, тут Ванька с Феодосией – по родильным делам бывал у них, там Николай с трещинной в ребре, вон там – Свиридовы, Громовы, Ивановы… А еще где-то там Аннушка…

Но едва сошел Иван Павлович с фаэтона и взглянул с пригорка на село, понял – что-то незримо тут изменилось. Теперь это было уже не то Зарное, к которому он привык и которое помнил. Что-то было не так. Не в порядке. Не на месте.

Серая ядовитая тень смутных дней упала на Зарное, не предвещая ничего хорошего ни для самого села, ни для одинокого путника, вернувшегося домой.

Глава 2

Иван Палыч проводил Рябинина – встретил того по пути, – до самой школы. Из вежливости и так… очень уж хотелось поскорее увидеть Анну!

Кругом ничего не изменилось – все та же рощица, накатанная санями дорога с просевшею от оттепелей колею. Усадьба Ростовцевых на холме, синеющий вдали лес.

– Не сожгли усадьбу-то, – глянув вдаль, негромко промолвил доктор. – Хотя, по России, я слыхал, пылают…

Поправив очки, Рябинин неожиданно рассмеялся:

– Да бросьте вы, Иван Палыч! Сейчас, слава Богу, не пятый год. Коли и шалят где мужички – так самую малость. А помещики нынче все, как один – с красными бантами! Да что там помещики – великие князья!

– Да-а, – соглашаясь, задумчиво покивал доктор. – Сами же генералы государя и арестовали. Главнокомандующего! Отречься заставили… И никому теперь не нужен бывший царь.

– Это вы верно заметили – бывший! Ныне же – просто гражданин Романов, – Степан Григорьевич поплотней запахнул шарф.

Зеленый! На фоне старого пальто и просящих каши ботинок смотревшийся как-то не комильфо. Верно, он у него один, шарф-то… А вообще – модно! Маяковский, «Бубновый валет», футуризм.

– Здравствуйте, Иван Палыч! А я гляжу – вы не вы? – попался по пути мужичок с котомкой за плечами. Из бывших пациентов, некогда спасенных доктором от тифа. Как его звали, Иван Палыч уже и запамятовал… то ли Ковалев, то ли Журавлев… А впрочем, не важно…

– На побывку?

– Насовсем, – приветливо улыбнулся доктор. – Ну, как тут у вас? Что нового?

– Да как сказать… – мужичок развел руками. – После царя-то, вроде бы, и не хуже стало. Кто не лентяй, да у кого хлеб да яйца. Да маслице… Эвон!

Залихватски ухмыльнувшись, крестьянин сбросил с плеча котомку, развязал… и вытащи оттуда… шикарный, с золотым тиснением, том энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона:

– Эвон, чего выменял! Всего-то на десяток яиц!

– Шикарно! – развел руками доктор. – Это где ж так меняют?

– Дак на площади, у трактира… где рынок всегда был… На станции еще, прям на платформе! – мужичок рассмеялся, показав редкие желтые зубы. – Городские, почитай, кажный день приезжают. Вещи везут, на еду меняют! Деньги-то нонче – бумага! И тают, как снег весной… Голодно в городе-то! Не-е, ныне у кого продукты – тот и прав!

– Это вы, милейший, верно заметили, – поддакнул Рябинин. – До войны шевиотовый костюм шестьдесят рублей стоил, а ныне – тысяча! Тысяча! Да видано ли дело, господа?

– Хо, костюм! Что там костюм? Эвон, дрова-то, просили десятку за сажень, а ныне – сорок! А где – и сорок два! А как без дров? Никак без дров-то! Слава Богу весна скоро! Теплеть будет.

Сдвинув на затылок треух, крестьянин засунул энциклопедию обратно в мешок. Похвастал:

– Детишкам вот, взял. Сам-то грамоте не учен… Так что, Иван Палыч, говорите, хорошая книжка-то?

– Отличная! Тем более, за десяток яиц. Не прогадал ты, голубчик.

Раскланявшись с мужичком, путники зашагали дальше. На площади перед трактиром, лабазом и лавками уже толпился народ – торговали, с лотков и просто с рук. И да – видно было много городских, судя по одежке – мелких служащих. В основном – женщины, пожилые мужчины, подростки. Понятно, царя скинули, а война-то никуда не делась. Так и в газетах писали – война до победного конца!

Чувство щемящей ностальгии вдруг охватила Ивана при виде знакомых мест. Почти ничего не изменилось – те же дома, трактир, лавки… Разве что стало как-то… грязнее, что ли… Мусор везде, собаки кости таскают. Что ж, раз уж нынче демократия, так можно и улицы не мести?

А вот и школа. Длинное одноэтажное здание земского начального училища. Ни беготни, ни ребячьих криков. Пустой двор. А на дверях – большой амбарный замок!

– Н-да-а, – покачал головой Иван Палыч. – Все же хорошо, что я вас проводил. Однако, придется идти за сторожем… Хотя… Эй, парнишка!

Доктор подозвал пробегавшего мимо паренька в больших, не по размеру, валенках и подпоясанном армячке.

– Ась, барин? Ой… – мальчишка остановился, узнал. – Господин дохтур! Приехали!

– Ты… сторож школьный, знаешь, где живет?

– Мефодьич-то? Знаю.

– Сбегай, голубчик, позови… И ключи пусть с собой прихватит!

– Ага… Посейчас, быстро!

Паренек умчался, едва не теряя на бегу валенки.

– А хорошее здание! – между тем, заценил Рябинин. – Видно, что теплое. Интересно, с дровами как? Сами знаете, сколько сейчас стоят.

– Ну, какое-то количество, я думаю, есть… – Иван Палыч потер руки. – Не хватит, в управу пожалуетесь.

– Хм… в управу… – хмыкнув, Степан Григорьевич хитро прищурился. – Думаете, нынче в земствах денежки есть? Думается, легче с мужичками местными договориться. Кругом – леса! Напилят дров-то… Тем более, полиции-то нынче нет. Следить некому!

Да уж… Еще с неделю назад, в самом начале марта, Временное правительство, пришедшее к власти после отреченья царя, объявило о необходимости замены полиции народной милицией с выборным началом – о чем писали во всех газетах. Объявить-то – объявило, однако, сам процесс сильно затягивался. Зато лихо шла амнистия! Из тюрем выпускали вообще всех подряд – и революционеров, и уголовников, такие уж наступили времена! В городах громили полицейские участки, охотились на городовых и околоточных… Выпущенные уголовники подливали масла в огонь!

Эх… где ж нынче Гробовский, Лаврентьев, молодой урядник Прохор Деньков? Где-то скрываются? Да живы ли вообще?

– Хо! Иван Палыч! Наше вам! – у калитки показался, наконец, школьный сторож – небольшого росточка дед в армяке и треухе. – Вернулись-таки? Отпустили?

– Отпустили, Елизар Мефодьич, отпустили, – здороваясь, улыбнулся доктор. – Насовсем. А это вот – учитель новый. По объявлению.

– А-а! – поднявшись на крыльцо, сторож загремел ключами. – То-то я и смотрю.

– Рябинин, Степан Григорьевич… – поправив шарф, церемонно представился учитель.

Сторож заулыбался:

– Рад, очень рад! А то совсем учить некому. Один учитель у нас уволился, к детям подался, на Кубань – там, говорят, сытнее. А другая… Анна-то Львовна – в политику подалась!

– Что⁈ В политику? – удивился доктор.

– А то! Всеми женскими делами нынче заправляет! О как! В этом, как его… в Комитете… Не, вру – в Совете… Нынче две власти у нас! Ну-у… проходите же… Прошу! – показывая, сторож прошел вперед. – Вот классы… А вот и комната… Вещи вот еще Анны Львовны остались… Не все успела забрать! Машина за ней приехала – шикарная! Вся деревня сбежалась смотреть… Представитель такой важный вышел… Как его… Комиссар! Или не комиссар, по-другому как-то… Вас, говорит, Анна Львовна, в депутаты выбрали… Так что извольте народу послужить! Так и сказал. Именно такими словами… И завертелось тут все! Анна-то Львовна первым делом вам письмо написала… Лично на станцию относил! Получили, Иван Палыч?

– Не-ет…

– Да уж… с почтой нынче – швах! А вы, Степан Григорьевич, располагайтесь. Сейчас я вам печечку растоплю, чаек…

– Вот это было бы неплохо! – размотав шарф, Рябинин зябко потер руки.

Доктор рассеянно осматривал комнату. Чувство щемящей грусти вдруг охватило его, ощущение какой-то безвозвратной потери принялось терзать мозг. Вот, за этим столом они с Аннушкой частенько сидели, пили чай… Здесь же впервые поцеловались… Или не здесь? Не важно… теперь – не важно… Как-то грустно все… и немного забавно. Вещи… Милые сердцу вещи… Аккуратно сложенные в коробку пластинки: Юрий Морфесси, Шаляпин, Эмская… Перевязанные бечевкой книжки и брошюры… Чернов. Керенский… Прежде за такое можно было запросто – в участок! Нынче же эти люди – при власти. И Анна – с ними. А что? Правые эсеры – авторитетная демократическая партия, ничуть не хуже кадетов или там меньшевиков. Керенский вообще нынче – министр юстиции…

Что же она даже записки не оставила! Иван Палыч тряхнул головой… А с чего бы ей записки-то оставлять? Кому? Она что, знала, что возлюбленный вот так вот возьмет и вернется с фронта? Для самого-то доктора внезапно все произошло, не успел даже опомниться. А уж для остальных-то… Так что не нужно Аннушку корить ни за что! Надо ее просто найти и увидеться… Да! Именно так!

– Ну, что, господа? Я тогда – в больничку. Уж не терпится посмотреть, что там да как?

На станции, видать, недавно прибыл поезд. По дороге, мимо больницы, к центру деревни шли люди – местные и городские. Последних было заметно больше… видать, и впрямь, успели уже оголодать.

Завидев доктора, деревенские улыбались, останавливались, приветствовали – и это было приятно. А ведь не забыл, народ-то! Помнят.

– Глядите-ка, доктор!

– Иван Палыч! Здравия вам! Неужто, с фронта да к нам?

– И вам не хворать! К вам, к вам, в Зарное. Только не с фронта, а с санитарного поезда.

Вот и отворот на больничку. Дорожка почищена, как и двор… Ну, да – вон и Андрюшка с лопатой!

– Здоров, Андрей!

Мальчишка оглянулся… заулыбался, бросил лопату:

– Иван Палыч! Вы!

– Я, я… Ну, как вы тут? Как Аглая?

– Аглая на обходе сейчас… Глафира вечерами приходит – помогает.

– Ну и славненько… – тихонько засмеялся доктор. – Гляжу, не изменилось ничего. А с лекарствами как? Со шприцами?

– Ой, это, Иван Палыч – к Аглае… А я ваш мотоциклет в сарай укатил! Ну, в бывшую конюшню…

Бывшая больничная конюшня (ныне, судя по всему – гараж) располагалась на заднем дворе, сразу же за больницей.

– В сарай, говоришь…

– Ага!

Опередив доктора, Андрюшка распахнул двери… Верный мотоциклет – темно-серый «Мото-Рев – 'Дукс» бы заботливо укрыт сеном и никаких видимых повреждений не имел. Бензина – доктор не поленился, проверил – оказалось почти полбака. Садись, да поезжай!

В углу сарая стояли приставные мотоциклетные лыжи. Ну, сейчас от них толк небольшой – весна, март месяц, снег уже рыхловатый синий, скоро и вообще таять начнет.

Ах, весна… Неужели?

И снова нахлынула ностальгия… Только теперь, о той, прежней, московской жизни в начале двадцать первого века. Модная столичная клиника, продвинутый молодой хирург – Артем. И какая-то пустая жизнь. Как на автомате. Без любви, без детей, без… бывшая жена не считается…

А потом Артем вступился за девушку… получил смертельную рану… И оказался здесь, в теле молодого земского доктора Иван Палыча Петрова. И эта – чужая – жизнь вдруг стала для него своей. Потому что – люди, любимое дело… и, конечно же, Анна Львовна, милая Аннушка… Ах, скорей бы свидеться уже!

Впрочем, как сейчас здесь, в больнце? Верно, Аглая уже закончила обход.

Юная заведующая земским лечебным учреждением обход закончила и теперь заполняла журнал. Эта румяная деревенская красотка, казалось, ничем не напоминала бы докторицу, если бы не белый халат. Круглое, с высокими скулами, лицо с россыпью веснушек было сейчас необычайно серьезным, от усердия девушка даже высунула кончик языка.

Доктор стоял в дверях, любовался. Потом тихо позвал:

– Аглая…

Девушка подняла голову. В карих глазах ее вспыхнули-взорвались золотистые искорки. Дрогнула рука. Упала, сорвалась с пера большая жирная клякса!

– И-иван Палыч… В-вы?

– Да вот, прислали обратно… Ну, здравствуй, Аглая, милая! Как ты тут?

Зарыдав от радости, девчонка бросилась доктору на шею, словно к родному отцу или брату. Да, да – девчонка. Сколько ей был? Еще только двадцать? Или уже двадцать один? Маловато, конечно, для начальницы… Впрочем, в те времена взрослели быстро. Особенно – крестьянские девушки. Бывало, и в пятнадцать лет – замуж. Нынче, правда, не за кого почти было. Мужиков в окопы позабирали – война!

– Ой, Иван Палыч, всяко было, – успокоившись, Аглая начала, наконец, рассказ. – Бывало, и больные не слушались – сбегали, и лекарства заканчивались, и дрова… Но, ничего, в земстве помогали, не отказывали… Самое страшное, когда не знаешь, от чего лечить? Я тогда все симптомы записывала, как вы научили, и – на телеграф. В город, врачам… Те ответы присылали… А иногда и сами приедут. Вот, Николай Саввич, такой хороший доктор… Да, Иван Палыч! – осеклась девушка. – У нас опять, по-моему, тиф! Я одного в изолятор положила…

– Правильно! – взяв стетоскоп, доктор поднялся на ноги. – Вижу, и халат мой на месте… Ага!

Больной – худющий, лет семнадцати, подросток – скрючившись, лежал под серым казенным одеялом и тупо смотрел в стенку.

– Что давала? – обернулся Иван Палыч.

– Жаропонижающее, хинин…

– Хорошо. Сейчас симптомы посмотрим… Рвет?

– Рвет, – тихо простонал больной. – И в уборную все время тянет.

Что ж… Лихорадка, слабость, тошнота, диарея…

– Пить хочется постоянно?

– Не-е…

– Судороги бывают?

– Не…

– Аглая… давление как? Не пониженное?

– Нет. И температур тридцать семь и девять…

– Значит, не холера, – доктор взял больного за руку, посчитал пульс. – Кожные покровы нормальные, потери сознания нет… Нет, не холера… Говоришь, понос?

– Угу…

– Похоже на дизентерию. Руки не моют, антисанитария… Запросто… Что ж… Аглая, давайте пройдем в смотровую да прикинем, чем его полечить?

Ну, и чем было лечить? Антибиотиков еще не было… Диета, клизмы с шиповником, физиотерапия… Ну, и что-нибудь для восстановления нормальной микрофлоры кишечника…

– Однако, болезнь серьезная… хоть и в легкой форме. Надо семью проверить!

– Он с бабкой живет.

– И до полного излечения не выпускать!

* * *

Вечером сели пить чай. Аглая, Иван Палыч, Андрюшка… ну и еще подошла Глафира – красивая девушка из добровольных помощниц.

– Ох, калитки-то вчерашние, черствые! – искоса посматривая на доктора, сетовала Аглая. – Знала бы, седни бы испекла! Ох, Иван Палыч, расскажите-ка, как там, на войне?

– Плохо, ребята, – нахмурясь, доктор покачал головой. – Всем плохо, и нашим, и немцам. Всем, кто в окопах, в госпиталях. Или, как у нас, в санитарном поезде… Кстати, я там младшего Суботина повстречал и солдатика… бывшего своего пациента. На одной ноге уже… Как же его… Терентьев, Елисей. Тоже, вроде как, в Зарное собирался.