Текст книги "Смутные дни (СИ)"

Автор книги: Андрей Посняков

Соавторы: Тим Волков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Глава 4

Гробовского спрятали в больнице, в изоляторе. Аглая подсуетилась, повесила новые занавески и даже принесла из дому герань в кадке. Иван Палыч тоже не ударил лицом в грязь – усмехнулся, да написал крупными буквами на листке бумаги:

Infectio mortifera!!!

(Смертельная инфекция!)

Входить строго запрещено!

– ту самую надпись, которую приметил Рябинин в его папке. Признаться, углубляться в эти документы Иван Павлович не сильно то и хотел. А то, что там было написано «смертельная инфекция» – это наверняка из разряда «у страха глаза велики». Сейчас главнее с Гробовским решить – ведь он на нелегальном практически положении.

Доктор хотел еще и череп с костями изобразить для пущей наглядности на двери, но посчитал что это все же излишне.

Все бы хорошо, но и Аглая с доктором, и сам Алексей Николаевич прекрасно понимали, что мера эта – временная, и вечно в Зарном не отсидишься.

– Да вечно и не надо! – как-то вечерком Иван Палыч заглянул в «изолятор» на чай… Сам же и пришел с чайником и калитками – кружки в палате имелись. – Знаешь, Алексей Николаич, сейчас такое время – все прямо на глазах меняется! Сегодня так, завтра этак! Преступность растет – в городах из дому вечером не выйти! Вон и указа уже о временной общественной полиции вышел… И о народной милиции – тоже! Без таких профессионалов, как ты – думаю, не обойдутся! Погоди, дай только время…

– Милиция… полиция… какая-то общественная… – расставляя на тумбочке кружки, заворчал бывший агент. – Что это за звери? С чем их едят? Не знаю.

– Так ты газеты-то читай! Зря, что ли, привез? – насыпав в кружки заварку, доктор разлил кипяток.

– Да читаю!

Взяв в руки «Уездные ведомости», Гробовский отчего-то повеселел.

– Забавная тут вышла статейка! Даже не одна… Вот, послушай: «Кража в Зареченской типографии! Неизвестные преступники, ударив сторожа камнем по голове, похитили приводные ремни типографских машин. Дело ведет комиссар общественной полиции Василий Петраков». Хм… Петраков… не знаю такого… А ты?

Поручик (или уже – бывший поручик) вопросительно посмотрел на доктора. Тот пожал плечами:

– Ты ж, Алексей, знаешь – я без году неделя тут. Только что, так сказать, вступил в должность… Комиссар теперь! Не знаю, правда, хорошо это или плохо.

– Должность – это всегда хорошо, – вздохнув, ностальгически заметил Гробовский. – Плохо, когда без должности. Жалованье какое обещали?

Иван Палыч хмыкнул:

– Теперь, Алексей Николаич, по-новому говорят, по революционно-демократическому. Не жалование, а зарплата!

– Че-го⁈

– Заработная плата!

– А-а… И сколько?

– Триста рублей.

– Х-хо! Такие бы деньги да с год назад! – посмеявшись, поручик махнул рукой. – Шиковал бы. Ныне же… А, что там говорить! Вот еще статейка…

Подкрутив фитилек керосиновой лампы, Гробовский взял другую газетку – «Зареченский вестник»:

– «В ночь с двадцатого на двадцать первое марта неизвестная банда напала на завод товарищества „Анкоров и Ко“, похитив…» Внимание! «…похитив приводной ремень длиной в тридцать два аршина и весом около десяти пудов! Банда вооружена револьверами, передвигались на грузовом авто неизвестной марки. Комиссар общественной полиции Василий Петраков предполагает саботаж». О как! Саботаж он предполагает…

– Николаич… – отхлебнув из кружки жидкий чаек (уж какой был), доктор недоуменно глянул на собеседника. – А зачем они вообще эти ремни тырят? Куда они нужны-то? Нет, ну, правда же – саботаж. Прав этот Петраков…

– Так-то – да, – согласился Гробовский. – Без приводного ремня ни один заводской станок работать не будет… Однако, я тут на досуге подумал… Хорошо, что у меня статское пальто и костюм партикулярный имеется! Сейчас бы не купил…

– Ну да, – доктор повел плечом. – Хороший у вас костюм, не спорю. И пальто… Но…

– А вот, Иван Палыч, скажи, шуба сейчас сколько стоит?

– Ну-у… рублей триста, наверное, стоит… Как моя зарплата!

– Да, примерно так, – покивал Алексей Николаевич. – А самое дешевое на зиму что?

Доктор задумался:

– Ну-у… тулуп, наверное. Ну, полушубок дубленый, что обычно крестьяне носят…

– Верно! – хлопнул в ладоши Гробовский. – И стоит он всего семнадцать рублей. Только в продажу такие полушубки не поступают – на фронт идут! Вообще, с кожей проблемы… Смекаешь?

– А-а-а! – до Ивана, наконец, дошло. – Так, думаешь, никакой это не саботаж?

Беглый сыщик весело рассмеялся:

– Конечно, не саботаж! Типичное корыстно преступление. Не знаю, что там их Вася Петраков думает, но я б это все раскрыл быстро. Барыг бы проверил, и так… пошуршал бы. Плевое дело-то! Эх…

Поручик снова загрустил, и Иван Палыч дал себе слово непременно встретиться с этим Петраковым и переговорить… На предмет привлечения старых опытных специалистов!

* * *

Доктор нынче ночевал на свое «квартире», у Аглаиной матушки. И утром был весь «в шоколаде». Картофельная запеканка с румяной корочкой, называемая местными «толченка», овсяная – на молочке – каша, такая, что ложка стоит, каравай вкусного заварного хлеба, испеченного только что, прямо с утра… Еще молочко, яйца, маслице… Семья Аглаи вовсе не бедствовала – две стельные телки, нетель, куры и гуси. Да и землица не пустовала – сдавалась в аренду, а плата принималась продуктами. К тому же недавно получили компенсацию за реквизированных для воинских нужд коней. Да и зарплата Аглаи тоже кое-что значила, по крайней мере – пока…

– Ох, закормите вы меня!

– Кушайте, кушайте, Иван Палыч! А то ведь вечно все на бегу.

А в это – верно! Бегать пришлось, нужно было всех проверять, составлять отчеты – новая должность обязывала. Вот и Аглаю надо будет проверить… Аглаю Федоровну…

– Аглая, журнал приема заполнен?

– Ага!

– А книга учета медикаментов?

– Ой…

Вот, то-то что – ой…

– Беги, заполняй, живо!

Ну вот ведь… Не пнешь, так и никакого порядка!

Честно сказать, и журнал приема был заполнен кое-как! Никакой наглядной картины эпидемиологической обстановки в Зареченском уезде у Ивана Палыча после прочтения не возникло. И что было делать? Гнобить Аглаю? Но, ведь старалась девчонка, делала, как могла, как умела… И ведь с целой больницей справлялась! Ничего, подучить немножко…

А отчет уж ты, Иван Палыч, сам делай! На то ты и комиссар. Господи, слово-то какое! Впрочем, обычное… ничего демонического. Означает просто – представитель органов власти, госслужащий…

* * *

Солнце сияло. Дороги кое-где – на пригорках – подсохли, в лесу же можно было еще проехать и по зимникам. Хорошо, пока слякоти не было – ночью заморозки, днем – теплынь. Вымораживало, подсушивало… Красота! Только вот, надолго ли? Скоро реки вскроются… да, если зарядят дожди – поплывет половина округи. Поэтому, надо пользоваться, пока хоть куда-то проехать можно. Да и бензин, слава Богу, есть – еще старые запасы остались, после призыва Ивана в армию никто на мотоциклете не ездил.

Выкатив из сарая «Дукс», Иван Палыч протер его от пыли, кое-где добавил смазки, долил бензина в бак.

Надев мотоциклетную сбрую – кожаная куртка, шлем, очки – уселся в седло да дернул кик-стартер…

А вот нате вам, утритесь!

Не завелся мотор! Даже не дернулся… И что это могло быть? Свечи? Вернее – свеча, цилиндр-то один.

Запасная свечка имелась.

Заменив старую, доктор снова дернул.

Вздрогнув, двигатель заржал, словно застоявшийся конь, дождавшийся, наконец, воли! Завелся, так сказать, с полтычка… Вот ведь! Тут с новой должностью нервы сплошные, еще и мотоциклет словно живой – подкидывает шуточки! Ну-ка, братец, давай без этого! Ты – верный помощник. Вот и будь любезен – помогай!

Что же! Пора в путь. Там, где дорога.

И снова, как прежде – ветер в лицо, а в глаза – яркое весеннее солнце! Мотор урчал довольно и ровно, «Дукс» глотал версты, не замечая, где-то пробираясь по обочинам, а где-то – лавируя между грязных коричневых луж. Мчал в тучах брызг, распугивая воробьев!

На санях уже не ездили, на телегах пока – тоже. Разве что – верхом или на волокушах – там, где лошадь пройдет. В этом смысле мотоцикл был – спасение.

Прокатив мимо рощицы, Иван Палыч резко повернул влево – к усадьбе.

Ростовцевы встретили его с восторгом!

– Ах, Иван Палыч, дорогой! Как же славно, что вы вновь с нами! C’est adorable! Это просто прелестно!

Вера Николаевна протянула для поцелуя ручку, Юра же безо всяких церемоний бросился на шею:

– Иван Палыч! Как же я рад! Про фронт расскажете?

– Разве что про санитарный поезд…

– Ну, пойдемте же пить чай!

Вроде б ничего не изменилось. Та же столовая, те же венские стулья… только вместо портрета Николя Второго – Председатель совета министров (глава Временного правительства) князь Львов, представительный мужчина с густой окладистой бородой. Он же – министр внутренних дел и председатель Всероссийского земского союза. Прекраснодушный интеллигент, либерал и демократ по зову сердца, как не преминула заметить Вера Николаевна. Все такая же подтянутая, суровая с виду, но с некой аристократической нервностью, она прицепил на платье красный бант, всецело одобряя демократическую революцию.

Ах, Николай, Николай, гражданин Романов… Никому-то ты оказался не нужен! Всем надоел…

– А вы знаете, мы недавно ездили в город, – взяв кусочек сахара, улыбнулась Ростовцева. – Навестили Ксению… Господи, всюду солдаты, митинги… Везде жгут костры, грязь. C’est affreux! Это ужасно! Такое впечатление, что дворники совсем не работают. Наверное, тоже митингуют. Да! Подругу Ксени недавно ограбили! Показали нож и… Сняли шубку, горжетку, даже шляпкой не побрезговали. Сумочку взяли… а деньги с хохотом выкинули прямо в лужу! Представляете – с хохотом!

– Вера Николаевна! Мужички к вам приходят? Ну, арендаторы? – Иван Палыч все же не так просто заехал – Ростовцевых повидать.

Помещица отмахнулась:

– Да были вчера… Часть долгов заплатили…

– А откуда приходили?

– Из Купянки, с Заречья, из Никанорова…

– А Ключ?

– Оттуда не было. Хотя, должны… Говорят, у них болезни какие-то! Прохор из Купянки сказал. Представительный такой мужчина, совсем на крестьянина непохож, – улыбнулась Ростовцева. – Представляете, спрашивал у меня, в какие акции сейчас лучше вложится? Я присоветовала Нобеля, железные дороги… Только не в «Международный дирижабль»!

– Куда-куда? – удивленно переспросил гость. – Что еще за дирижабль такой?

– Да во всех газетах реклама их! – Юра тоже вступил в разговор. – Акционерное общество. Пятьсот процентов прибыли обещают! Я так думаю – врут. Обыкновенная «панама».

– Так священник-то наш, отец Николай, тоже в них вложился! – пояснила Вера Николаевна. – Со страху, что деньги сгорят. Народ ведь на новую церковь жертвует, а цены растут, как на дрожжах! Вот он и вложил… Вы, Иван Павлович, как думаете, не обманут?

– Если вовремя заберет… – хмыкнув, доктор покачал головой. – Значит, говорите – Ключ… Послушайте, а вы вот так, на отшибе, не боитесь? Времена-то сейчас неспокойные! Сами говорите, в городе бандиты шалят.

– Ха! У нас прислуга же… верная! – рассмеялся Юра. – И револьверы найдутся. Даже маузер есть! Так что чего бояться-то? Я и сама стрелять умею. Мама, скажи?

Ростовцева рассеянно кивнула.

– Верная прислуга… – уже уходя, буркнул себе под нос Иван Палыч. – Ну-ну…

* * *

Все же, он решил заехать на станцию, купить свежих газет, да и так, узнать последние новости.

Разогнался под горочку у самой «железки» – красота! Да так, что едва не врезался в раскорячившуюся посередь дороги телегу!

Нет, ну надо же так поставить. Застрял, что ли? Да нет, не похоже.

– Эй, любезный! Вы что так встали-то? Э-эй…

Заглушив двигатель, молодой человек соскочил с сиденья… и озадаченно застыл.

В телеге, свесив босые (!) ноги, сидел какой-то человек в одной рубахе с жилеткою! Да не просто сидел, а, низко опустив голосу, плакал! Даже можно сказать – рыдал.

– Э-эй! Что случилось-то?

– У-у-у… Украли-и-и! Ограбли-и-и! Ироды окаянные… Душегубцы…

Поняв глаза, запричитал мужик… в коем доктор тут же признал местного мельника, человека довольно зажиточного и себе на уме.

– Господи! Кто ж тебя ограбил-то, Фома Егорыч?

– И-и-ироды…

– Э, да у тебя кровь! – присмотревшись, Иван Палыч бросился к привязанному к багажнику саквояжу. – Давай-ка, братец, перевяжу… Да поедем на станцию – обогреешься. А то, знаешь ли, воспаление легких…

– Ироды-ы… Ограбили… Украли-и-и…

* * *

Что именно произошло, доктор узнал уже на станции, после того, как мельника отпои горячим чаем и чем покрепче.

Еще поутру, по морозцу, Фома Егорыч решил отвести на станцию с десяток мешков муки – свезти на поезде в город да с большой выгодою продать, точнее сказать, обменять на сепаратор или что-нибудь подобное.

– А ить там нынче дорога-то – на телеге-то не проедешь.

Ну, ясно – распутица.

– Еду. Везу… Тут вдруг – парни! Откуда ни возьмись… Не наши, городские все. Молодые, верно – скубенты. Один, толстомордый такой, и говорит… Что, говорит, везешь, дядька? А ну-ка, тулупчик сымай! И револьвертом мне под нос тычет. У тех – тоже наганы… Я было за вожжи, как мне – по башке… Очнулся – ни сапог, ни одежки, ни мешков… Хорошо, лошадь не увели, оставили!

– Так они сами-то на конях были? – полюбопытствовал тощий телеграфист.

– Не, не видел…

– Как же они мешки-то?

– Так на закорках! На себе.

– На себе-е?

– Я краем глаза-то видел… К железке все потащили, к рельсам… А там эта… тележка такая на колесиках.

– Дрезина, что ль?

– Во-во! Резина. На этой-то резине мой хлебушек и уехал! Уу-у-у… Ироды-ы…

* * *

– Входит Призрак! Где у нас Призрак? Василий, спишь? – Степан Григорьевич грозно обернулся в зрительный знал.

– А? Я уже!

Вася, сын кузнеца, быстренько вбежал на импровизированную сцену, где уже стояли две девочки, надо сказать, весьма растерянные. Дело-то было непривычное!

– Марцелл! – громким шепотом подсказал Рябинин.

Одна из девчонок вздрогнула:

– Тсс! Замолчи! Смотри, вот он опять!

– Совсем такой, как был король покойный, – тут же продолжила другая. – Похож на короля? Взгляни, Горацио!

– За Горацио пока я побуду…

Новоявленный учитель улыбнулся, поправив на шее зеленый шарф, и с чувством продекламировал:

– Да! Я пронизан страхом и смущеньем… Ну, что, ребятишки? Объявляется антракт! Здравствуйте, Иван Палыч! Рад, что зашли! А мы вот… репетируем.

Рябинин с улыбкой протянул руку. Худое, обветренное лицо его, с трехдневной щетиной, выглядело необычайно одухотворенным.

– Вижу, решили замахнуться на Вильяма нашего, Шекспира? – с чувство пожал руку доктор. – Похвально, Степан Григорьевич, похвально. Как Василий? С ролью справляется?

– Толк будет… Я вот подумал – что там «Ревизор», когда и Шекспира можно! Чайку?

– Да нет, спасибо. Я чего зашел-то… Анна Львовна, учительница бывшая, за вещами не заглядывала?

– Только что забрала! Пластинки и книжки…

– Только что⁈

– Да-да. Ей новую квартиру предоставили, по мандату. В трактире, на втором этаже.

– А-а, где гостевые комнаты… Да, там получше будет. Однако, шум…

– Да бросьте вы – шум! – Степан Григорьевич расхохотался и поправил очки. – В газетах пишут – скоро все питейные заведения закроют до окончания войны! Есть в правительстве такая инициатива…

– Закроют? Ну-ну, поглядим… – недоверчиво усмехнулся Иван Палыч. – Говорите, в трактире… пластинки забрала уже… А давайте я – граммофон! Я как раз туда…

Не слушая никаких возражений, доктор схватил со стола граммофон и вышел на улицу.

Сельский трактир располагался рядом. Все так же. Та же стойка, тот же музыкальный аппарат, те же «Амурские волны»… Или – «На сопках Маньчжурии»?

– А, господин доктор, здравствуйте!

Из-за стойки выглянул сам нынешний хозяин трактира, Игнат Устиныч Феклистов, двоюродный дядька Андрюшки. Степенный, с ухоженной рыжеватой бородою и «брегетом» на серебряной цепочке, Игнат Устиныч выглядел вполне преуспевающим господином… каковым, собственно говоря, и был.

– Анна Львовна… жиличка…

– Там! Наверху. Лучшую комнату ей выделил. Все – согласно мандата…

Наверху…

Несмотря на мешавший граммофон, доктор в три прыжка преодолел лестницу… Толкнул приоткрытую дверь…

– Можно?

Анна Львовна разбирала вещи… Обернулась…

– Да-да, входите…

Дивные глаза ее вдруг вспыхнули бирюзой:

– Иван!

Поспешно поставив граммофон на пол, Иван Палыч распахнул объятия…

– Как же я… а ты…

– Я тоже… но… дела… дела… Навалились, как проклятые! Ты знаешь, как тут большинство женщин живут? Это «Домострой» какой-то! Ничего, мы их в цивилизации вернем…

Кто-то осторожно постучал в дверь… Феклистов! С никелированным кофейником!

– У нас тут чаек готов… Сушки я велю принести. Сыщется и немного вина… Будете?

Ну, а что ж?

– А помнишь, как мы слушали граммофон? Танцевали… Давай?

– Я не против…

Поставив пластинку, Иван Палыч опустил иглу.

– Мы бы-ыли молоды с тобой… – низким голосом запела Варвара Панина.

Обнимая, Иван Палыч поцеловал Аннушку в губы, чувствуя, как затрепетало все ее тело.

Какие тугие застежки… Да, наконец…

Шурша, сползло на пол платье…

– Мы бы-ыли молоды с тобой… Бы-ыли… Бы-ыли… Бы-ыли… – пластинку заело, но, никто не замечал…

* * *

С утра Иван Палыч выехал в дальнюю деревню Ключ. По-морозцу, да и светало нынче не так уж и поздно – весна, апрель скоро.

Что там у них за «Infectio mortifera»? Обычная дизентерия? Или что похуже – холера, тиф? Во всем этом предстояло разобраться… Но, сначала – добраться, что тоже – тот еще квест! Сначала – лед, потом – грязь да лужи…

Свернув на лесную дорожку, доктор сбросил скорость… И вдруг услышал выстрелы!

Впереди, на растопленной весенним солнцем полянке, гарцевали незнакомые парни на сытых конях! С полдюжины человек в папахах и в куртках из «чертовой кожи».

Полдюжины… И все – вооружены. Выход тут – только один…

Резко развернув «Дукс», Иван Палыч газанул с проворотом колес и тут же помчался обратно. Над головой просвистели пули…

Глава 5

Оторваться от преследователей удалось довольно быстро – стало сразу понятно, что догнать мотоцикл не было целью этих лихих парней. Так, пугнули, чтобы не совался куда не следует.

«А куда я собственно сунулся?» – подумал доктор, выворачивая на дорогу. Место вполне обычное, дорога на Ключ. Может, какие-то уголовники прячутся?

Нужно с этим разобраться. И желательно быстрей. К Гробовскому заскочить? Нет. Потом, позже. Таких лихих сорвиголов с большой дороги сейчас много развелось. С каждым разбираться – жизни не хватит. Сейчас нужно в Ключ. Все-таки и основными своими делами необходимо заниматься. А судя по странной надписи на бумагах, которые передал Чарушин, дела там смертно опасны!

Иван Павлович улыбнулся. Он успел ознакомиться с отчетом, который составил какой-то фельдшер, осматривая пациентов в Ключе. Парень оказался молод и неопытен. Стандартную дизентерию принял за страшную эпидемию смертельной болезни. Впрочем, пренебрегать даже такими отчетами нельзя. Написано – значит нужно проверить.

До Ключа добраться удалось другой дорогой. Встретил староста – Прохор Семёнович, мужик лет пятидесяти, коренастый, с широкими плечами и густой бородой, тронутой сединой. Его лицо, обветренное и красное от мартовского ветра, покрывали глубокие морщины, а глаза, серые и цепкие, смотрели на доктора настороженно.

– Здравствуй, Иван Палыч, – прогудел он низким голосом. – Слыхал, ты нынче комиссар? Добро пожаловать в Ключ, хоть и не с радостями.

Иван Палыч спрыгнул с «Дукса».

– Здравствуйте, Прохор Семёныч. Что за беда у вас? Слыхал, хворь какая-то?

Староста сплюнул в сторону и вытер рукавом бороду.

– Хворь, Иван Палыч, да ещё какая! Трое лежат пластом. Говорить не могут – вроде в горле что-то у них, болячки какие-то. Жар, слабость, кашель, пятна по телу. Фельдшер из города приезжал, Егорка, вихрастый такой, в очках. Всех осмотрел, бумагу накарябал, а толку – ноль. Ни лекарств не дал, ни что за хворь, не сказал. Укатил в город, ищи его теперь. Я, грешным делом, книжку старую читал, – он понизил голос, – там про сифилис писано. Пятна, слабость, всё сходится, Иван Палыч. Я жене своей показал книгу, она тоже причитала – тоже, говорит, похоже на то. Неужто сифилис у нас, доктор?

Иван Палыч, услышав про сифилис, напрягся. Еще этого не хватало! Впрочем, надо самому посмотреть. Диагноз, который поставил староста, да еще и по какой-то книжке – это очень сомнительный диагноз.

– Без паники, Прохор Семёныч. Проводите к больным, я осмотрю.

– Конечно провожу! – оживился тот. – Только ты, Иван Палыч, не убегай как тот прошлый доктор.

– Не бойся, не убегу!

Прохор Семёнович, крякнув, кивнул и повёл доктора к избе, где устроили лазарет.

Доктор надел марлевую повязку, начал осмотр. Первым был мужичок лет сорока. С симптомами староста не обманул – жар, на шее и груди алеют красные пятна, язык обложен белым налётом, горло покрывает сыпь. Кашель сухой, надсадный, пульс частит – 110 ударов в минуту. Пациент жалуется на слабость и ломоту в теле.

– Ну? – в нетерпении спросил староста.

Доктор лишь отмахнулся – рано. Надо полную картину составить в голове.

Следующей была женщина, Марья, лет тридцати, с такими же алыми пятнами на руках и груди, жаром до 39 и болью в горле. Голос хрипел, кожа на ладонях слегка шелушилась.

– Жена его? – спросил доктор, уже понимая что к чему.

– Жена, – кивнул староста.

Последним был мальчик лет восьми, сын Марьи, Петя. У него сыпь покрывала всё тело, особенно лицо, температура держалась на 40, а из горла вырывался сиплый кашель. Глаза ребёнка слезились, он вяло отвечал на вопросы доктора.

– Неужели сифилис? – опять не удержался староста. И шепнул: – У ребенка то как? Ведь такая болезнь, взрослая…

Иван Палыч нахмурился, отложил стетоскоп.

– Не сифилис это, Прохор Семёныч. Обычная скарлатина. Опасно, особенно для детей, но лечить можно. А взрослые… так от ребенка заразились. Не паникуйте, разберёмся.

– Не опасна?

– Не так, как сифилис.

Староста вытер пот с лица, выдохнул.

– Слава Богу, Иван Палыч! А то я уж думал, пропадём. Что делать-то?

– Перво-наперво, изолировать больных, – строго сказал доктор, роясь в саквояже. – Скарлатина строго карантинная болезнь. Вход в палату ограничить. Одежду и бельё дезинфицировать.

– Это мы сможем!

– Больному обеспечить постельный режим минимум на неделю, но лучше дольше. Комнату проветривать, постель менять регулярно, полы мыть. Кормить бульонами, избегая грубой пищи – у них горло у всех воспалено. Кстати, насчет горла – полоскать теплой водой с солью или отваром ромашки. Найдете ромашку?

– Найдем, Иван Павлович! Есть у нас травница, сыщем!

– Хорошо. Имей ввиду, Прохор Семёнович, скарлатина может вызывать осложнения на сердце, поэтому следить за пульсом, давать настойку валерианы. Если будут какие-то изменения – сразу же телеграфировать мне. В запасах есть салициловая кислота и йод?

– Маловато, – понурился Прохор. – Ничего же не выделяется. И фельдшер, ирод, ничего не оставил. Но из запасов что-нибудь найдем. У людей поспрашиваем, люди добрые – помогут кто чем может.

Иван Палыч достал блокнот и нацарапал записку.

– Вот, Ефиму и Марье – салицилку, по ложке раствора каждые четыре часа, жар сбивать. Пете – то же, но половину дозы, и ромашковый настой для полоскания горла. В Зарное Аглае пошлите, она пришлёт, что есть. Я в город телеграфирую за лекарствами. И следите, чтоб никто к больным без нужды не лез. Заразная штука.

Прохор Семёнович просиял, сжал руку доктора.

– Благодарствую, Иван Палыч! Спаситель наш. Ежели б не вы, сгинули бы. Вот что значит опыт! А то это молодой прибежал, глаза – как блюдца, написал что-то в бумажках и исчез. А ты хоть успокоил. Подожди-ка…

Староста метнулся в угол избы, вытащив из-под лавки свёрток, завёрнутый в холстину. Развернул – пара новеньких кожаных ботинок, чёрных, с крепкой строчкой и блестящими носами.

– Вот, бери, в подарок. Денег у нас нет, но вот хоть так отблагодарю. Иван Палыч, тебе дарю. Кстати, в вашем Зарном купил. Взял – да малы оказались, жмут. А тебе в самый раз будет, за твою доброту.

Иван Палыч, опешив, глянул на ботинки. Кожа была добротная, юфтевая, швы ровные – такие в городе рублей под сорок уйдут. Он вспомнил свои стоптанные сапоги. А тут… И в самом деле в селе сейчас не бедствовали, особенно те, у кого было хозяйство, раз могли такие подарки раздавать.

– Это что, Прохор Семёныч? Ботинки?

– Ага, – кивнул староста, сияя. – Берите, Иван Палыч, благодарность от Ключа. Вам по деревням мотаться, а в этих по грязи сподручнее.

– Спасибо, – улыбнулся доктор, – но не возьму. Ботинки добрые, кожаные, вижу. Но не могу. Сам понимаешь – должность у меня сейчас не такая, чтобы просто так подарки от всех брать.

Прохор, крякнув, убрал свёрток.

– Понимаю, Иван Павлович. Понимаю. Ну яичек хоть возьмёшь в дорогу? Да гуся. Запечешь дома.

– Прохор Семенович…

– Эх, – вздохнул староста. – Ну как же? Бесплатно что ли ездил сюда?

– Не бесплатно, – ответил доктор. – Мне зарплату земство платит. Так что не переживай.

– Ну, как знаешь, доктор. Но мы не забудем. Зови, ежели что, а я за больными присмотрю. Все как велено сделаем.

Иван Палыч попрощался со старостой и направился обратное в Зарное – предстояла долгая нудная бумажная работа.

* * *

Уже в самом Зарном, подъезжая к больнице, Иван Павлович встретил Игната Устиныча, дядюшку Андрюши. Тот шел с большой сумкой, еще и за спиной нес неподъемный рюкзак.

– В городе был, – пояснил Игнат, останавливаясь, чтобы перевести дыхание и кивая на свою ношу. – Прикупил кое-чего. А у вас как дела, Иван Павлович?

– По разному, – ответил доктор.

– А новости какие в городе, не знаете? Говорят, питейные скоро закроют. Вот переживаю как будем. Даже решил другим делом попутно заняться – а то мало ли. А вы никак с Ключа? Говорят, там хворь какая-то приключилась.

«Интересно, откуда он знает что я с Ключа?» – подумал доктор. И отмахнулся:

– Да так, пустяк, – и спросил, чтобы перевести разговор: – А как Андрюша ваш? Учится у Рябинина?

Игнат расправил плечи, гордо кивнул.

– Учится, Иван Палыч, и неплохо! Степан Григорьич хвалит – говорит, арифметику схватывает, да и в театре его кружка пробуется. Парень растёт. Только шустрый больно, за ним глаз да глаз.

– Хорошее дело, – улыбнулся доктор. – Тоже заходил в школу. Рябинин Шекспира ставит.

– Куда ставит? – не понял Игнат. – Шекспир – это же конюх с Ключа который?

– Это… впрочем, не важно. Игнат Устиныч, мне пора – еще бумажной работы полно.

– Да, конечно, не смею отвлекать, – кивнул тот. И прищурился, глянув на ноги доктора. – Иван Палыч, а ботинки-то ваши… Вижу, крепкие, да стоптались совсем. По грязи на «Дуксе» гоняете, поди, кожа износилась?

Иван Палыч опустил взгляд на свои ботинки – кожа и правда потрескалась, швы разошлись от вечных луж.

– Есть такое, – пожал он плечами. – Но пока держатся.

– Иван Палыч, вы непременно ко мне загляните! Сам шью, наладил производство ботинок. Мастерскую открыл. Как и говорил – на всякий случай, вдруг трактир того самого, закроют. Кожа юфтевая, хорошая, крепче не найдёте. Для вас, как доктору, отдам недорого – за тридцать рублей. В городе такие под пятьдесят уйдут, а то и дороже, кожа нынче в цене!

Доктор, хмыкнув, покачал головой. Опять ботинки? Сегодня явно ботиночный день! Все так и норовят новую обувку всучить!

«Может и вправду взять? Ведь не в подарок, за деньги, да и позволить могу».

– Спасибо, Игнат Устиныч, за заботу. Как-нибудь на минуте загляну.

На том и распрощались.

Родная больница… Иван Павлович остановился у входа, откатил «Дукс» во двор. И с удовольствием размялся после поездки в Ключ.

Весна набирала силу: воздух пах сырой землёй и дымом от печей. Чирикали воробьи, прыгая по голым веткам. Зарное… как же он по нему соскучился!

Мысли доктора кружились вокруг отчета по Ключу – думалось, как все составить, попутно размышляя, как под это дело выбить лекарств и перевязочного материала для Ключа. В селе был дефицит с этим.

Сняв очки и шлем, он поправил саквояж и вдруг заметил вдалеке знакомую фигуру, ковыляющую вдоль забора у сарая. Человек, ссутулившийся, в потрёпанном тулупе и низко надвинутой шапке, показался знакомым, но доктор не мог вспомнить, кто именно это такой.

Иван Палыч прищурился, вгляделся. Вроде бы какая разница кто идет? Знакомые у доктора в Зарном были практически все. Но что-то в душе не давало отвести взгляд. Какое-то тревожное чувство. Казалось, что это знакомство тянется уже давно. И не самые хорошие воспоминания несет.

Фигура двигалась медленно, опираясь на палку, и явно не замечала его. Доктор, нахмурившись, шагнул ближе, и тут его осенило.

Субботин! Старший Субботин!

Тот самый, который воровал морфий и едва не отправил Ивана Павловича в тюрьму. Однако же сам угодил туда.

«Выпустили, значит, по амнистии», – подумал доктор, невольно сжав кулаки. Только этого еще не хватало!

Но как?.. как его могли выпустить? Впрочем, чему он удивляется? Гробовский ведь рассказывал, как 27 марта в Петрограде было выпущено на свободу около четырех тысяч уголовников. Новая власть посчитала их вполне порядочными людьми. Видимо Субботин тоже попал под эту категорию.

М-да уж, добропорядочный…

Иван Павлович присмотрелся, и кровь застыла в жилах: лицо Субботина, мелькнувшее, когда тот поправил шапку, было изуродовано. Глубокие шрамы, словно от ножа, рассекали щёки – один тянулся от виска к подбородку, другой пересекал лоб, оставляя рваный рубец. Левый глаз заплыл, почти закрытый воспалённой коркой, а губа кривилась от старого пореза, обнажая зубы в жутковатой гримасе. Кожа вокруг шрамов была синюшной, местами шелушилась, будто раны плохо заживали. Настоящий Джокер.

«Господи, кто ж его так?» – мелькнуло в голове.

И вдруг понял. Ведь Субботин, чтобы скосить себе срок, сдал своего подельника Сильвестра с потрохами. Еще когда в том поле Иван Павлович и Гробовский крутили бандитов, Субботин заверещал, что все расскажет. Доктор не знал, зачлось ли Субботину чистосердечное признание, но в тюрьме видимо такое стукачество сокамерники не одобрили. Спрос был.

Значит, Егор Матвеич вернулся? Интересно, куда это он идет… Домой? Нет, дом в другой стороне. Тогда куда же?

Не сдержав любопытства, доктор решил тайно проследить за ним, оставив «Дукс» у забора. Не верилось ему, что отсидка в тюрьме, тем более такая короткая, исправила закоренелого преступника. Не такой он, Субботин. Вот и сейчас что-то замышляет.

Иван Палыч, пригнувшись, двинулся за Егором Матвеичем, держась в тени амбаров и заборов.

Субботин свернул к трактиру. Ну конечно, куда же еще? Решил отпраздновать освобождение.

Иван Палыч, укрывшись за углом сарая, наблюдал, как тот вошёл внутрь.

Из трактира донеслись громкие голоса. Доктор, подобравшись ближе, заглянул в щель между ставнями. Субботин стоял напротив Игната Устиныча Феклистова, нового хозяина трактира и тыкал в того пальцем. Хриплый голос гостя слышался даже на улице.

– А ты ничего не путаешь, Устиныч?

– Ничего не путаю. Теперь это уже не твой…