Текст книги "Оборотный город. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Андрей Белянин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 54 страниц)

– Да зачем тебе это?

– Ради статистики, – пояснил я, и бабка ненадолго заткнулась, переваривая незнакомое слово.

В общем, до кладбища дошли без забот, разве что солнышко припекало чуток покрепче обычного. Моя кошмарная спутница всё еще беззвучно ворочала губами, пытаясь повторить: «Стат… статист… тисти… стикастати…» Иногда полезно дать женщине занять себе голову какой-нибудь непонятной фигнёй – она отвлечётся и забудет тебя съесть. Хороший способ, проверенный, говорят, даже в семейной жизни работает.

Спустились вниз через ту же могилу. По идее и других дорог полно, но лично мне вот эта комфортней всего. Может, потому что в самый первый раз именно по ней я попал в Оборотный город? Ностальгирую…

Нам же в поход скоро, и кто знает, увижу ли я вновь эти противные упырьи морды, голых ведьм на помеле, подтянутых мелких бесов, плечистых вурдалаков, душегубов, кровопийц, душителей, отравителей всех мастей, один другого злее…

И посреди всего этого адского семени, как бутон лазоревый, любовь моя Катенька с бюстом четвёртого размера…

Я не заметил, как ускорил шаг, прыгая через ступеньку. Сердце в груди так и пылает страстью, как о ней вспомню. Бегу, лечу, рвусь к тебе со всех ног, мечта моя кареглазая!..

Из-за спины доносилось далёкое кудахтанье бабки Фроси, она сцепилась с какой-то местной жительницей, спускавшейся за нею и, видать, наступившей на подол. Ну их, сами разберутся, мужчинам в женские тяжбы лезть не рекомендуется. А меня реальность встретила уверенным голоском из-под волшебной арки:

– А ну, стой! Стрелять буду!

Я невольно отступил: в меня грозно целился бес-новобранец с вполне приличным австрийским штуцером. Что за безобразие, они же должны из всякого барахла антикварного палить?! И так, чтоб по мне стреляли из современного дульнозарядного оружия, мы не договаривались! Так ведь и убить можно, а убитый я не то что Катеньке, самому себе на фиг не нужен. Не-не-не, эдак не пойдёт! Верните прежних старослужащих с дробовиками, мушкетами, самопалами и пушками времён Иоанна Грозного, иначе я больше не играю…

– Хлопец, ты в своём уме?! Я ж Иловайский!

– А меня предупреждали, вон и ружьё новое выдали! – радостно пояснил бес, почёсывая молодые рожки. – Ты, главное, не шевелись. Замри, а то промажу!

– Да ты хоть стрелять из штуцера обучен?

– Ну… где-то… как-то… вроде да. А чё?

– Так давай научу!

Я безбоязненно добежал до арки, осмотрел поданное бесом ружьё и облегчённо выдохнул – не заряжено.

– Смотри сюда. – Я быстро разобрал штуцер и сунул под нос бесу. – Протри тряпочкой. Масло-то хоть есть?

– Сливочное, на бутерброде. Мама на завтрак дала.

– Ох и добрая у тебя мама, – сочувственно покивал я. – Ты уж бутерброд сам съешь, а замок ружейный можно и чистой тряпочкой протереть. Оружие, оно хлебных крошек не любит…

Минуты три мы оба, в четыре руки, честно чистили его штуцер. Потом прошли короткое обучение правильной зарядке, забиванию заряда в ствол и общим правилам прицела. В последнем новобранец так и не преуспел, но хоть заряжать худо-бедно научился.

– Слышь, а ты точно Иловайский?

– Ну да. А что не так?

– Да наши вроде говорили, – бес виновато шмыгнул пятачком, – что ты, дескать, сволочь несусветная. Всех наших почём зря обижаешь, в рыло дать как здрасте, покалеченных тобой полна казарма, и разговаривать с тобой чистой воды самоубийствие, проще стразу застрелиться…

– Серьёзно?

– Факт, – печально подтвердил маленький бес, поднимая к плечу вычищенный, проверенный, но незаряженный штуцер. – А ты мне помог почём зря, пинка сзади не отвесил и пальцем в глаз не ткнул. Чё делать-то?

– Ты, главное, не спеши. Видишь цель, бери её на мушку, но учитывай скорость движения, направление ветра, высоту солнца, упреждение по движению на шаг или два, ну и, собственно, куда ты вообще палишь.

– В тебя!

– Дурында! Я ж рядом с тобой стою, учу тебя, репоголового! Вона, видишь, бабка Фрося из-за угла выруливает? Вот хоть на ней потренируйся, что ли…

– Её подстрелить? – неуверенно взял прицел неопытный бес. Был бы из старослужащих, знал бы, что мне верить нельзя по-любому! А тут новобранец, ей-богу, грех не попользоваться…

– Целься ей в юбку, – наущал я, пока молодой боец лихорадочно прикидывал скорость движения ветра и шаг на упреждение бабки. – Но только так, чтоб и ногу не задеть, и дыру в интересном месте оформить. И ей забава, и всем нам бесплатное развлечение, трудно, что ли…

– Да ни в одном глазу! Оформим в лучшем виде, как только французские модельеры могут. – Прямо на моих глазах он сыпанул вместо пули горсть крупных дробинок и, почти не целясь, шмальнул в сторону быстро приближающейся с улыбкой до ушей бабы Фроси. Улыбку смело первой. Или я путаю, и первой бабка лишилась основной части юбки? Эдак на пару ладоней выше колена. Как эта морда бесюганская такое умудрила – пальнуть в упор, срезать ткань, но не задеть живое тело, – лично мне непонятно, хоть убейте!

– Ты… чё творишь, а? – не своим голосом пропищала вконец обалдевшая старушка, демонстрируя обожжённую дырищу примерно на размер моих плеч. И причём легло-то как удачненько, прямо меж коленей, не зацепив бёдра! Я б на её месте только радовался да молитву Николе-угоднику сотворил, но это ж баба Фрося… – Ты на чью юбку своим штуцером нацелился? Ты куда мне свой зарез загнать порешил? А ну стой, маньяк, отвечай бабушке, я ж с тебя живого не слезу-у…

Сам бес только успел вытаращить круглые глаза, когда на него выбежала роскошная русская красавица, кровь с молоком, бюст капустою, бёдра подушками (сзади – спереди – в профиль), одно сплошное вожделение в мини, и с размаху заехала ему кулаком в ухо! Парнишка выпустил из лап тяжеленный штуцер, отлетев шагов на десять в сторону. Грозная баба Фрося, или девка Ефросинья, молча взяла ружьё, без матюков расколотила его об арку и выбросила к едрёной ёлкиной матери! Надеюсь, адрес был точным, потому что бедный бес вряд ли бы полез уточнять город, индекс и получателя. Он вообще за меня спрятался, чтоб под горячую руку не лезть. Хотя ему-то что? Это мне со столь оригинальной бабой Фросей предстояло войти в Оборотный город. А ведь на меня там кто только не облизывался. Образно выражаясь, прятаться под юбкой я уже не мог – ни рост, ни воспитание не позволяли.

Умненький новобранец вовремя сообразил дать дёру, не дослушав, бросив поломанное ружьё, арку, пост, меня – только копытца мелькали. Бабка, решив, что месть не окончена, рванула в погоню на полусогнутых, оторвав дуло от ложи, согнув его об колено и размахивая им над головой на манер бумеранга. Догонит – убьёт, а в том, что догонит, лично у меня сомнений не было. Даже жалко чертёнка, молодой ещё, мог бы жить и жить…

Они сцепились где-то в подворотне первого квартала – люто, намертво, с воем и стонами. Я на это бесстыдное безобразие даже глядеть не стал, прошёл мимо, отвернувшись, а стоны становились всё ярче, всё громче и всё сладострастнее?! Вот что значит опытная женщина! Свезло хлопцу не глядя, хоть и не позавидуешь…

А я, шагая широко и беспечно, бодрой припрыжкой направился в местную лавку Павлушечки. Если кто подзабыл, так это такой здоровущий вурдалачище, под две сажени ростом и полторы в обхвате. Слово «талия» считает незавуалированным оскорблением, сам ходит голым, в одном переднике, интеллигентен до безобразия, латынь знает, поскольку патологоанатом. Лавка у него небольшая, но популярная, человечину возит отовсюду, как свежую, так и кладбищенскую, с душком, на любителя. Не скажу, что мы с этим типусом друзья не разлей вода, однако же собеседовать приходилось. Как и драться, впрочем…

Однако если у кого и спросить о необычных пятнах на человеческом теле, так это только у него: он в вопросах пятен, гнили, разложения и прочей малоприятной гадости профессионал! У него от этого заработок зависит, сорт не сорт, качество продукции и так далее. Если б ещё и местные не мешали. Но как они могут не мешать…

– Гляньте-ка, мама, живой антрекот по улице шествует! А ить я третий день толком не жрамши, можно хоть…

– Ох, родила ж дебилоида, а?! Не, таки вы послушайте, он видит Иловайского и уже хочет кушать. Горе моё, иди погрызи доску от пола, оно безопаснее!

На балконе произошла короткая драка, в результате которой молодой круглолицый упырь был укатан бдительной мамашей под кровать, а мне погрозили пальцем, чтоб не искушал малолеток. Можно подумать, я это специально…

– А-а, держите меня семеро, к нам опять казак пришёл! Опять драться будем, шишки ставить, фонари ловить, традиция, чтоб её, всенародная! А можно я сам башкой об стенку хряпнусь, чтоб ему не досталось? Такая вот стерва-любовь…

Короче, приветствовали меня пока ещё вежливо. Раньше бы как? Раньше б сразу толпой набросились, и кто первый чего откусит, тот и прав. Теперь всё иначе…

После нововведённой традиции «где увидел Иловайского, там и соседу ногой по фаберже!» народец долгое время сам друг дружку метелил, невзирая на чины и половое неравенство. Потом попривыкли как-то, то есть драться-то продолжают, но не сказать чтоб с прежним пылом, и уж точно без удовольствия. Здесь же одна нечисть живёт, им любые законы в тягость, а однообразие традиций просто бесит. Вон уж насколько часто Катенькины львы у ворот лихих бунтарей огнём поливают, а энтузиазма у толпы не убавилось. Вот так и в моём случае: подраться они бы и не прочь, да вроде как никто ж не настаивает? Я не настаиваю, Хозяйка не настаивает, так какой ботвы морковной ради стараться-то…

«Илюшенька-а-а!» – призывно раздалось за моей спиной, и с ближайшего балкона вспорхнула зрелая ведьма на помеле. Знаете, из тех, у кого в одном месте вечно свербит, потому и лишней одеждой они себя не утруждают. Платочек разве повяжет на голову эдаким узлом с заячьими ушками на лбу и пикирует за приключениями на кормовую часть бригантины.

– Илюшенька, а вот позвольте вопрос, – интимно скользя на помеле чуть впереди меня, томно вздохнула пылкая красавица.

– Не участвую, – на ходу отбрил я.

– В чём?

– В вашей вечеринке с подругами в финской сауне, с вениками и самогонкой.

– Но… как… я же и спросить не успела?!

А вот так, проснулись таланты характерничьи, и могу враз с ответом угадать. Другое дело, что происходит оно всё у меня спонтанно и без всякого моего желания.

– Молодой человек, а мне не подскажете ли? – мигом вылез откуда-то из-под мостовой грязный убыр калмыцкой наружности. – Меня сегодня тоже дама в гости пригласила. Дескать, муж в командировке, а у неё аж зубы сводит, так чаю выпить не с кем. Так вот, посоветуйте: идти ли?

– Не посоветую, – подумав, решился я. – У неё этих мужей полон шкаф, шесть скелетов висит, седьмого для порядку не хватает. Я бы не ходил – позы нелепые, удовольствие скоротечное, а в шкафу и без вас тесно…

– Мужская солидарность – великая вещь, – от души поблагодарил он, и я счёл разумным поторопиться. Уж больно заинтересованно стала коситься в мою сторону прохожая нечисть. И ведь не с гастрономическим интересом, поверьте, а за советом…

– А вот у меня невеста неверна! Да я энто дело и сам знаю. Вот ты как посоветуешь, казачок, можно ей туда какой счётчик установить, чтоб я хоть количество контролировал?!

– Хочу курицу в ресторане. А она меня не хочет. И чё делать?

– Вчерась мужа душила. Сёдня он меня. Завтра опять я его буду, а опосля его очередь душить. Но вообще-то энто у нас любовь такая. Мы ж нормальные, правда?

Наверное, битый час я отвечал на всё возрастающий вал вопросов. Не задумываясь, не пытаясь угодить, не льстя и, самое обидное, никому не отказывая. Поскольку оправдания мне не было: чем чёрт хуже ведьмы, что я ей ответил, а ему нет? Да по большому счёту и ничем, кроме рогов и хвоста, стало быть, обязан отдуваться. Пока добежал до нечистого храма на площади, у меня практически язык не ворочался. Но зато никто не пытался скалить на меня зубы! Вот целовали в благодарность многие. Сначала дамы, а потом и мужики во вкус вошли…

– Отец Григорий, к вам можно? – Я почти кубарем влетел в двери нечистого храма, мокрый и обслюнявленный, как котёнок, которого выплюнул незлобный волкодав.

– Захады, сын мой, – не оборачиваясь, тихо откликнулся грузинский батюшка. – Ты помолиться или выпить?

– А если совместить? – попробовал отшутиться я, быстро задвигая стальной засов под разочарованный вой с той стороны.

Надеюсь, свою же церковь они штурмовать не будут, пробовали уже разок, да мы с Монькой и Шлёмкой лихо отстрелялись. Нас тогда даже пушкой взять не смогли, куда уж сегодняшним энтузиастам-кровопийцам рыпаться. Храм Люцифера – не гранит науки, его грызть бессмысленно, потом остаток жизни только и будешь что овсяную кашу беззубым ртом шамкать. Выдохнув и слегка подуспокоившись, я наконец-то обратил внимание на странное поведение отца настоятеля. Старый горбоносый кавказский вурдалак сидел, скрючившись, на алтарной плите, словно бы у него болел живот. Ко мне так и не оборачивался, отвечал невнятно, тусклым голосом, так что в моём большом сердце невольно аукнулась жалость…

– Ты захады, дарагой. Вино в углу, лаваш есть, кинзы немного. Мой дом – твой дом…

– Отец Григорий, вы в порядке?

– Чито-грито, чито-маргарито, гей, – попробовал бодренько пропеть он, но замешкался в конце.

О чём песня, я спрашивать не стал, потому как слово «гей» слышал от Катеньки и прекрасно знаю, что оно значит. Да и кто я такой, чтоб упрекать священника нечистого храма в таких пристрастиях, как геи под «Маргариту»? У них же здесь всё не как у людей, им, поди, и содомский грех как нам тульский пряник…

– Я тут мимо пробегал. Хотел к Хозяйке с деловым визитом напроситься, но по пути нарвался на каких-то извращенцев. Вы не в курсе, отчего у вас молодёжь на улицах шалит? А то я без нагайки как голый…

– Молодые, глупые… Я тебе кинжал дам, зарэжь одного, второго – отстанут, другую игру искать начнут, да, – покивал головой отец Григорий и неожиданно перевёл тему: – Ты её очэнь любишь?

– Очень, – не стал скрывать я.

– И я очэнь люблю…

– Катеньку?!

– Ефросинью… – со стоном сердечной боли поправил меня кровососущий грузин и вновь закрыл лицо руками, раскачиваясь из стороны в сторону. – Любовь нечаянно нагрянет… Кто такие умные слова сказал, а? Нагрянула так нагрянула – есть нэ могу, пить нэ могу, чача уже неделю без дела стоит, на меня вся родня обижается, а я люблю!..

– Ефросинья – это случайно не…

– Пачему случайно? – Из-под сросшихся бровей отца Григория кинжально блеснули две грозные молнии. – Это она тебе – баба Фрося, им – баба Фрося, всяким разным – баба Фрося, а мне…

Его понесло. С чисто кавказским пылом он вскочил на кивот, дважды лихо плюнул на каменные иконы и в ритме лезгинки завертелся вокруг меня, треща, как целых три еврейки на базаре.

– Глаза её сыние! Сыние такие, нэт таких больше, только у нас в горах небо такое, ну нэ такое чуточку, но это её нэ портит, и зубы все, все, какие остались, харошие они, острые, как осетинские кинжалы, бэлые, как снег на Казбэке, и ходит она харашо, ай, харашо, бедром сюда, бедром туда, а у меня сэрдце за ней в ритм её бёдер, как будто от аула к реке идёт, а я в кустах сижу, на неё любуюсь, жду – вдруг купатца будет, э?

– Отец Григорий, мне тут ваш совет нужен, – не выдержал я, начиная краснеть. – Вы уж простите, что останавливаю посредь столь интересной эротической фантазии. Но вот не подскажете ли, у нас в полку непонятная зараза объявилась – у хлопцев молодых жёлтые пятна на руках. Как быть и что сие?

– Чешутся?

– Нет вроде…

– Болят?

– Нет покуда…

– Если я тебе памагу, ты мне паможешь?

– Помогу, отчего ж не помочь, – осторожно согласился я. – Если, конечно, убивать никого не надо.

– Убивать нэ нада, – широко улыбнулся он, щеря неровные зубы. – Красть нада. Невесту варавать будем!

– Упс… – едва не поперхнулся я, поняв, в чём суть дела, но мой горячий собеседник счёл это согласием и кинулся жать мне руку.

– Иловайский, ты мой кунак! Брат мой! Даже дядя! Я бы тебя и папой назвал, но у меня папа такой сволочь был…

– Тогда лучше не надо.

– Нэ буду. Дай обниму!

– Ага, как же. – Я успешно увернулся, когда этот экспрессивный тип кинулся мне на шею.

– Нэ доверяешь, да? – ничуть не обиделся он, качая носом, как клювом. – Это правильно, э… Теперь меня слушай. Пятна жёлтые, это когда тебя чумчара лизнул. Нэ укусил, нэ плюнул, а лизнул так нежно, тогда жёлтые. Если три дня не болят, эта плохо…

– Почему?

– Нэ болят, значит, организм яд за свой принял. Недэли не пройдёт, твои люди сами чумчарами станут…

От услышанного волосы у меня на голове встали дыбом так, что приподняли папаху. Наши донские казаки могут превратиться в молдавских чумчар! Да есть ли на свете что хуже?! А представить выражение лица моего дяди, когда я вернусь с докладом, – вообще страх божий и казни египетские…

– Что ж делать-то? Как лечить?

– Нэ знаю, э… Я тебе нэ доктор. Ты за лэчением к мяснику иди. Павлушечка, он хоть и атеист нэверующий, но дело своё мала-мала знает, – задумчиво поскрёбывая подбородок грязными когтями, признал отец Григорий. – Если какие праблэмы с кожей, к нему иди! Он мясо чумчар тоже на развэс продаёт, пагавари с ним, я тебе пистолэт дам или бальшой кинжал, да…

Свой резон в этом, пожалуй, был. Мясник-патологоанатом действительно мог да и был обязан по роду своей профессии разбираться в дефектах мяса и знать различные способы избавления своего продукта от пятен, запахов и прочих признаков нетоварного вида. Хотя, как по мне, так они тут в основном «нетоварный вид» и жрут. Трупоеды сплошь, вон моих упырей, Моню и Шлёму, проще три раза расстрелять, чем один раз умыться заставить. А в остальном милейшие ребятки, как помните…

– Сам-то Павлушечка сейчас в городе?

– Нэ знаю, – раздражённо фыркнул отец Григорий. – Разве я сторож брату маему? Да и какой он мине брат, падлец он, таких рэзать надо…

– Не могу не согласиться. – Я взялся за ручку двери и сдвинул засов. – Пойду склоню этого гиппопотамуса к сотрудничеству.

– Кинжал вазьми, да!

– Лучше шашку кавказскую, – после секундного размышления попросил я.

– Будет тебе шашка. – Грузинский батюшка сбегал за алтарь (у него там военный склад) и торжественно вручил мне боевой клинок, утопленный в ножнах.

Я вытаращил глаза. Чёрные ножны, покрытые кожей козла, с обычным железным прибором, удивительно лёгкая шашка, уходящая по рукоять, так что наружу торчала лишь головка из коричневого буйволиного рога. Я вытянул клинок – идеальный отвес, два дола, никаких украшений, гнётся, как лоза, и весом меньше сапога! Отродясь не предполагал, что оружие может быть таким лёгким, острым и певучим. Я взмахнул разок-другой и вдруг понял, что этой шашки отцу Григорию уже не видать как своих ушей! Даже более того, уши он ещё может отрезать и рассмотреть, а такое чудо я ему нипочём назад не верну.

– Черкесская, из дамасской стали, а ковалась у нас, в дагестанских горах, – подталкивая меня в спину, пояснял грузинский батюшка. – Лучшее оружие абрека! В темноте словно кривая палка, да… А как рубит, как рубит! Три галавы подряд снэсёт и не заметит! А ещё ей бритца можно, по дэреву вырезать, капусту рубить и вабще на кухне многое-разное. Но ты иди давай, с Павлушечкой пагавари, всё реши, а потом я тебя сам найду. Ты мне долг чести вэрнёшь, украдёшь девицу Ефросинью, да?!

– Ну, насчёт девицы я бы не загадывал. Судя по возрасту, она уже раз пять как честная вдова и…

– Слушай, по мелочам нэ надо цеплятца, э?!

– Ладно, понял, не буду, сваливаю…

– И нэ вздумай там памереть, пока мне невесту нэ украл. Абижусь! – неслось мне вслед, когда я широким шагом уходил от нечистого храма.

– И в мыслях не было, отец Григорий!

Хотя, конечно, для упёртого самоубийцы Оборотный город – замечательнейшее место, всесторонне отвечающее любым чаяньям расставания с этим бренным миром. Тут же каждый встречный-поперечный так и норовит запустить вам клыки в горло, шило в бок или парализующее заклинание в спину. Мигу не пройдёт – съедят с потрохами и добавки попросят. Вот как сейчас…

Мне не дали спокойно прогуляться и пяти минут, как вслед увязались три быкообразных сельских людоеда с могучими ручищами по локоть в крови и нагловато-бесцеремонными небритыми мордами. Ну, это если смотреть волшебным зрением, а при обычном человеческом взгляде – так просто три ухоженных дородных рыбопромышленника в опрятной одёжке, идущие до дому с Нижегородской ярмарки. Такие бросаются кучей, ломают шею на раз и жрут на том же месте, где словили. Поэтому лучше начать первым.

– А что, братцы, мазохисты есть? – резко оборачиваясь, на всякий случай уточнил я.

– Ну, допустим, – осторожно переглянулись двое из трёх. – Только тебе зачем?

– К Павлушечке в мясную лавку спешу. Тот, кто меня туда на своём горбу быстрее всех дотащит, получит сапогом по ушам, кулаком в лоб и коленом в печень!

– И только-то…

– Могу ещё шашкой плашмя отшлёпать, – весомо добавил я.

– А в чём засада? – подозрительно переглянулись они.

– Ещё не придумал, – пришлось сознаться мне.

Купцы ещё с полминутки посовещались, кося в мою сторону недобрыми взглядами.

– Ты его знаешь?

– Нет.

– Я знаю, Иловайский энто.

– Чё, сам?

– Нет, блин, ксерокопия!

– Тады хреново…

– А то…

– И чё, может, сами тут его и того?

– Чего того?! Да он самой Хозяйки полюбовник!

– Да ну?!

– Вот те и ну…

– Тады я ещё жить хочу…

– Стопорись, братва, решаем, кто сёдня мазохистит. Может, хоть остальных не тронет?

– Определились уже? А то у меня время. – Я выразительно похлопал по рукояти шашки отца Григория.

Троица мигом выдвинула вперёд самого здорового. Похоже, несмотря на внешнюю уверенность и понт, парни на самом деле не очень-то представляли себе, что такое «мазохизм». А я знал, мне Катенька рассказывала…

– Так нам, стало быть, меж собой подраться?

– Не обязательно.

– Дык традиция же? Говорят, от дурного сглазу помогает.

– Ну, если только сами настаиваете, – великодушно разрешил я, влезая на плечи рослого людоеда. Вот вроде и не радость на вонючей да немытой шее ездить, а всё-таки быстрее и безопасней. С последним, впрочем, всё оказалось не так просто. Ибо нет мерила хмелю человеческому, а уж нечеловеческому…

Ей-богу, я и проехать-то успел не больше квартала, как из-за угла высыпала тёплая компания пьяных студентов. И не какая-нибудь вшивая интеллигенция в очочках с гуманитарного факультету, дудки мне! Улицу перекрыли примерно двадцать бесов военного училища! Будущие охранники арок, с молоком педагогов и наставников впитавшие незабвенный девиз «гаси Иловайского!». Мало того что это у них практически утренняя молитва, так они до кучи были ещё и нетрезвые…

– Гля, унтера, это что за гангрена в лампасах по нашей улице на честном купечестве разъезжает?

Вопрос был настолько риторический, что с правильным ответом не ошибся никто:

– Иловай-ски-ий!!!

Если бы здесь водились голуби, то они бы вспорхнули с крыш. А так только черепица кое-где посыпалась от дружного вопля души. Я, не раздумывая, дал шпоры вурдалаку под бока. Здоровяк аж всхлипнул от наслаждения и грудью рванул вперёд. Похоже, этот всё-таки знает, что такое мазохизм…

– Уря-а-а! – Разношёрстная волна ярких морских, пехотных, кавалерийских и артиллерийских мундирчиков кинулась на нас в единодушном порыве.

Рубить я никого не хотел, они ж безоружные, да и дурные, жалко… Так, дал на скаку по мордам двум-трём самым активным, а потом они завалили моего потного «скакуна». Мелкие, шустрые, храбрые до дури – чего им терять, верно? Я-то ещё вовремя спрыгнул с шеи рыбопромышленника и под шумок двинул себе за угол, пока выпускники строевых училищ старательно выбивали пыль из вурдалака. Причём он тоже спуску не давал, а от боли так просто млел. Короче, наслаждались все, я, как понимаете, был просто лишним. Поэтому до мясной лавки главного людоеда-патологоанатома добрался размеренным шагом, не срываясь на бег, а так, с расстановочкой, чтоб никого не провоцировать на погоню.

– Павлушечка? – Я осторожно толкнул дверь мясной лавки и прижал её ближайшим булыжником – иначе там, внутри, не продохнуть.

– Чего надо, человече? – Над прилавком нависла потная туша лысого, голого интеллигента весом в пятнадцать пудов. Маленькие глазки цепко ощупали мою новую шашку. Значит, сразу не бросится, забоится…

– Дело есть, – без обиняков начал я. – Хочу знать, как у живых людей жёлтые пятна на руках появляются.

– Мементо мори, – буркнул он, повернувшись ко мне спиной.

– Это понятно. Казак и без того никогда о смерти не забывает, она у нас с рождения за плечами стоит. А всё-таки пятна-то отчего?

– Такие? – Вместо ответа он кинул через прилавок отрубленную кисть человеческой руки.

– Нет, – мужественно преодолев тошноту, пригляделся я. – У этой пятна какие-то зеленоватые, а мне насчёт жёлтых консультация нужна…

– Консультация, говоришь? Сиречь по-простому в совете да поучении нуждаешься. А чем платить будешь, казаче?

– Не получу ответа – зарублю!

– Иловайский, – укоризненно погрозил мне сосискообразным пальцем голый мясник, – таковой противозаконный поступок более приличествовал бы вашему дяде, Василь Дмитревич крут на расправу и дважды вопросов не задаёт, но вы, молодой человек, дитя иной эпохи и иных формаций! Вам сие должно быть стыдно…

– Ах так… – Я в один миг выхватил взвизгнувший клинок, приложив острие шашки к средней из трёх жировых складок его горла.

Павлушечка даже не моргнул, лишь по-детски удивлённо вскинул белёсые брови.

– И что же дальше, казаче? Убьёшь меня и уйдёшь, не получив ответа?

– Жить захочешь – ответишь!

– O tempora! O mores! – печально вздохнул людоед и, уставившись на меня, просто стал ждать. Да-да, ничего не делая, даже не потянувшись к торчащему за поясом мясницкому ножу или лежащему на плахе топору. Он чуть прикрыл глаза, сложил грязные руки на груди и лишь, может, самую чуточку отодвинул кадык от моей шашки. Не более.

– Ёшкин дрын тебе в материнскую плату! – с чувством выругался я, бросая клинок обратно в ножны. – Ладно, твоя взяла. Чего хочешь?

– Любви, сочувствия, понимания…

– Что?!! – Я вновь схватился за рукоять, и на этот раз у Павлушечки сдали нервы.

– Да на! Бей! Убивай, руби, режь меня, аки Навуходоносор детей фараоновых! А только сердцу не прикажешь…

– Какому сердцу? Окстись, дядя!

– Моему сердцу! Или ты, казаче, думаешь, раз я мясом людским промышляю, так у меня и сердца нет?! – продолжал орать этот голый боров, пытаясь перелезть через прилавок.

О, лучше б он его просто обошёл, потому как замызганный кожаный передник от поднятия могучего бедра бесстыже задрался, демонстрируя…

– Ты куда уставился, Иловайский?

– Забыл, как это называется по-латыни, а без латыни пальцем тыкать неудобно, – отступая, признал я, и Павлушечка покраснел так густо, что это было видно даже сквозь толстый слой грязи и жира на его, с позволения сказать, лице.

Он натужно убрал ногу, смущённо оправил передник и, откашлявшись в кулак, поманил меня пальцем. Я осторожно подошёл.

– Дверь прикрой.

– Ни за что.

– Разговор есть, прикрой, человече.

В голосе мясника-патологоанатома засквозили неведомые доселе просительные нотки. Отказать в повторной просьбе я уже не смог.

– Садись. – Он кивком головы указал мне на плаху.

– Стоя информация лучше усваивается, – твёрдо отказался я. – Поэтому и приказы зачитываются перед строем, а не перед казаками на завалинках…

– Логика имеет место быть, – грызя ноготь на мизинце, согласился мой собеседник. – Однако же у меня на миг создалось стойкое впечатление, что мы не поняли друг друга.

– Возможно.

– Тебе тоже показалось, что наш диалог лишён изящной конструктивности с лёгким налётом декаданса, присущего высокообразованным людям?

– В определённой мере.

Павлушечка смахнул слезу умиления. Во всём Оборотном городе он не находил никого для поддержания скромной интеллектуальной беседы в английском стиле. Не хватало разве что цейлонского чая в тонких чашечках, свежих сливок, крекеров и тостов с огурцом. По крайней мере, этим кормили в Лондоне нашего атамана Платова, и он завещал, чтобы впредь донцы подобную хрень в рот не брали…

– Тогда позволю себе вернуться к сути. У меня действительно имеет место быть некое любовное томление, но…

– Полагаю, не ко мне? – уже разок обжегшись на молоке, уточнил я.

– Нет, казаче, – потупил взор слонообразный работник ножа и топора. – Сердце моё бьётся в ритме латинской страсти лишь при виде одной знаменательной особы…

– Катеньки?!

– Оставь уже в покое свою ненаглядную чародейницу Медею, – впервые раздражённо поморщился мясник. – Вот уж воистину свет клином не сошёлся на восхваляемой тобой Немезиде! Это тебе данная Минерва благоволит, а меня пару раз так огнём облагодетельствовала, что едва яичницу не поджарила! А народец у нас сам знаешь какой… Им, пиплосам доверчивым, только дай жареное мясо почуять, вмиг сбегутся на запашок! Да и, по совести, какая им разница, кого жрать – товар из мясной лавки или самого продавца, ежели он самой Хозяйкою вкусно приготовлен…

– Тогда кто же та неприступная барышня, нанёсшая вам столь глубокую душевную рану?

– Кто же, как не красавица и шалунья Ефросинья-а-а…

– Кто?!! – обомлел я, поочерёдно прочищая указательным пальцем оба уха. – Это которая бабка Фрося, что ли?

– Кому бабка, а кому и… потенциальная невеста, соучредитель будущего семейного бизнеса, – обиженно надул пухлые губки голый людоед.

Я почувствовал, что теряю нить разговора в связи с его полной бесперспективностью. Чего с меня попросят за совет относительно жёлтых пятен, было уже понятно без разжёвывания. Но как я ему помогу, если уже обещался украсть вышеозначенную горбатую кровососку для пылкого грузина отца Григория? Он же мне нипочём не простит, если я сторону Павлушечки приму, да и слово казачье дадено. Может, его перед нечистью беззаконной держать и не столь обязательно, однако перед совестью своей же как оправдаешься?

Мне пришлось серьёзно помотать головой, вытрясая из неё все глупые мысли, вспоминая, зачем я здесь вообще и ради чего меня наш полковой лекарь отправил в Оборотный город. Здоровье наших казаков – первее всего! Поэтому… можно ведь и не врать, можно просто недоговаривать и не лезть со своей правдой-маткой куда не просят.

– Так что вы от меня хотите?

– Соучастия.

– Конкретнее, – осторожно уточнил я, не желая вовсе быть связанным и вторым словом.

– Казаче, – серьёзно повёл речь мясник-патологоанатом, – тебе нужен совет, а мне устройство личной жизни. Я ведь от тебя не ногу твою в сапоге на бульонный набор требую, согласись?

– Ещё конкретнее.

– Поговори с ней обо мне, уточни с присущей тебе деликатностью – как я ей? Не противен ли? Нравлюсь ли хоть на йоту? Готова ли связать со мной жизнь, делить взлёты и поражения, постель и стол, работу и удовольствия?