Текст книги "Оборотный город. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Андрей Белянин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 54 страниц)

– Все утекли? – Он плюнул в сторону сгрудившейся нечисти, спрыгнул со зверя и дал дёру вместе со мной, закрывая двери снаружи брошенным лакейским жезлом. – Нехай те твари с этим птенчиком об эволюции потолкуют. Я хотел сперва большого заманить, да он в шкаф не помещался. Говорят же, не всякую моську засунешь в авоську! А этот молодой, глупый, этот прошёл…

– А кто за порядком в Оборотном городе следит?

– Да уж есть кому, не переживай, без надзора не бросил.

Прохор взял свечку из ближайшего канделябра и подмигнул мне. Я отломил себе такую же, и мы пошли на выход, не прислушиваясь к предсмертным визгам в запертой зале, неспешно поджигая портьеры, занавеси, ковры, гобелены и всё, что попадалось по дороге. От этого змеиного гнезда и пепла остаться не должно! Ну а пожарные службы в Санкт-Петербурге всегда были на высоте, надеюсь, не дадут выгореть целому кварталу.

Когда мы, плечом к плечу, забегали в парадное соседнего дома, из окон особняка уже виднелись густые клубы дыма. Где-то тревожно бил колокол, значит, городовые заметили опасность. Судьба запертого в зале звероящера, недобитой нечисти, рыжей ведьмы да шибко умного докладчика Жарковского мне лично была, как говорят моряки, ниже ватерлинии.

Перемещательный волшебный шкаф оказался незапертым, какую кнопку жать, мы уже знали. Так что в Катенькину хату попали легко и быстро. Сама Хозяйка встретила нас молча, с круглыми от пережитого глазами, обняла по очереди, расцеловала в щёки, усадила на табуреты и вытащила из холодильника ту самую бутыль с надписью «Мартини». Разлила на двоих в самые большие чайные кружки, храбро чокнулась с нами бутылкой, отхлебнула из горла, зажмурилась, откашлялась, подмигнула и так же, не говоря ни слова, ушла в душ. Ничего, вода успокаивает…

– Досталось девке? – понимающе хмыкнул Прохор. – А я-то, дурак старый, как вон на той книге личико её перепуганное увидел да как услыхал, что вам помощь нужна, чуть за сердце не схватился. Монька со Шлёмкой рядом были, говорят, беги в шкаф, дядя Прохор! Там Илюха ваш пропал небось, там его и назад сыщете. Ну я и пошёл, а им наказал, чтоб за городом бдили. Вернусь, дак по-генеральски за всё спрошу! А чёй-то мы пьём, пакость какую травную? От потных ног помогает, как считаешь?

– Должно бы помочь, – подумав, согласился я, внутренне ощущая, что он темнит, но не понимая чего ради. – Отчего не помочь-то, всё явно на травах. Полынью припахивает, анисом, мятой, только сладковато слишком, могут муравьи мелкие набежать.

– И то верно, лучше в отваре мятном попарить, да ещё, говорят, ромашка полевая хорошо ногти укрепляет.

– А нам, казакам, за какой красы ради крепкие ногти на ногах нужны? – удивился я.

Мой денщик пожал плечами, видимо, он тоже на эту тему не заморачивался. Мы дохлюпали мартини и в ожидании Катеньки вперились взглядом в волшебную книгу – ноутбук. Вроде и ничего такого, чтоб не оторваться, а всё ж таки какое-то развлечение…

Вон бабка Фрося, грозно постукивая клюкой, торгуется у мясной лавки с Павлушечкой. Голый маньяк-мясник-патологоанатом так и сяк вертит где-то украденное старое кожаное седло, видимо объясняя, что задорого не возьмёт. Кожа хоть и натуральная, вся конским потом просоленная, да уж настолько стара, что трескается, а ему из неё тефтельки любительские готовить да вампирам приезжим продавать. Они-то вроде теперь человечину не очень жалуют, то ли изжога, то ли переели уже, то ли диета такая для умственного просветления. Но бабка не сдавалась, рекламируя седло так, словно оно было её собственностью. В том смысле, что она сама под ним бегала и побеждала на всех скачках…

– Говорят, под Киевом все бабы такие, – лирично комментировал Прохор. – Заболтают мужика, обведут как дурака, заберут что надо, обхамят, и рады! А энто что вон в том углу творится?

Честно говоря, всмотревшись в указанном направлении, я побурел и едва не выключил книгу. Прямо перед нами на крыше старательно вытанцовывала молоденькая ведьмочка в полном неглиже, то бишь без оного. Видать, готовилась к сложному полёту на метле где-нибудь в краю сильных ветров да зон турбулентности. Поскольку всё крутилась у длинного шеста, наскакивая на него и так и эдак, и боком, и раздвинув ножки до шпагата, и с захлёстом одной левой, и соскальзывая вниз головой, и удерживаясь без рук, и…

– Да-а, уж насколько, треплются, гибкая баба была Екатерина Великая, а она б так вот не смогла. – У моего денщика на время пропал поэтический дар. У меня и вовсе речь перемкнуло, полон рот слюней, а губы пересохли. – Надоть с этой девкой поближе познакомиться да на Кавказскую линию её отрядить. Заплатим, скока попросит, только пущай она местных женщин вот так на саклях танцевать выучит. Небось тогда горцы и про войну забудут, безвылазно в аулах останутся на сии необычайные умения любоваться. Мы за то время хоть засечную линию от кабардинских набегов толком устроить поспеем. Как считаешь, ваше благородие?

Я кивал, поскольку смысл мне с ним спорить, да и всякая идея хороша, если доброму делу служит. Мы ведь покуда аппетиты горячих джигитов с предгорья в основном пиками сдерживаем, а ежели действительно под это дело хоть половину ведьм без одёжи подписать, так и результативность небось до небес подскочит. Причём по обе стороны: и у нас, и у них – у всех мужиков, кто на такое зрелище хоть издалека поналюбуется. Факт!

Из душевой вышла Катенька в розовом пушистом халате, словно облако сахарной ваты. Скептически хмыкнула в пустую бутылку и улыбнулась, присев, не стыдясь, поближе ко мне.

– Илья, ты мой герой! Мечта грёз моих девичьих! Буквально сон наяву, принц на белом коне, царевич из сказки, бизнесмен из-за границы, воплощённый сын арабского султана с собственной нефтяной скважиной и виллой в Шарман-Шейхе. Короче, когда надумаешь свататься, имей в виду – я вся за!

– Солнышко моё… – не поверил я.

– Солнышко, зорька, ласточка, рыбка, теперь как угодно называй, меня всё одно уволят! Из-за тебя, кстати. – Катя закинула ногу на ногу, так рискованно оголив колено, что мой денщик даже засмущался. – После всего, что ты на конференции учудил: докладчика опозорил, нечисть порубал, дом спалил… Мне только на ваш тихий Дон и дорога, начальство с потрохами нечищеную съест!

– Но я же…

– Кстати, не отвечай. Это я на вид такая спокойная, а внутри сплошной комок нервов, я этим комком убить могу по голове. А для твоего дяди Прохора ещё и отдельный вопрос на засыпку: вы где живого динозавра выкопали?!

– Дык… внизу же… нажал вона пальцем, оно в одно место меня и…

– Всё у вас пальцем и через одно место, – понимающе кивнула Хозяйка. – Нет, я в курсе, что там аж до динотопии падать можно, но как вы допетрили живого велоцираптора в Санкт-Петербург под уздцы притащить?! Вам в приличное общество выехать не на ком было? Да бабку Фросю попросили бы, эта старая кобыла, похоже, уже никому в верховой езде не отказывает.

Минуту назад мы с Прохором ощущали себя всё-таки героями, а сейчас эта кудрявая всезнайка мигом раздолбала все наши лучшие чувства, выставив полными дураками.

– Погоди, так что, не спасать, что ль, людей было?

– Спасать, любимый, конечно, спасать! – Она поймала меня за шею и крепко чмокнула в губы. – Но не так радикально. Желательно, чтоб и сами спасённые тоже при этом уцелели. В подавляющем большинстве, а лучше вообще без жертв.

– Понял, сердце моё. – Я не отпустил милую, и теперь уже она не отняла губ от моего поцелуя. – А про свадебку не шутила ведь? Когда сватов звать? Скажи только срок…

– Срок мне судья назначит. Уж как отсижу от звонка до звонка, тогда и приходи. А пока увы… тебе на службу, мне в камеру предварительного заключения!

– Вот что, девка, – не сдержался старый казак. – Ты энти глупости брось, собирай-ка вещички да айда с нами наверх. Сама небось по чистому небушку истосковалась, по зелёной травке, по лазоревым цветам…

– О травке поподробнее, пожалуйста, – ещё раз обернулась к нему Катя. – Чтоб я такую же нашей экспертной комиссии подсунула покурить, пока они в центре Невского проспекта запечённого динозавра протоколировать будут.

Мой денщик надулся. Хозяйка не отступала. Я метался меж ними, как меж молотом и наковальней, общая напряжённость росла, и тут в ворота дворца кто-то гулко стукнул большущим кулаком, грозно проорав:

– Иловайский, мать твою, открывай!

– Ща, разбежались. – Не глядя даже в монитор, моя любовь привычным жестом опустила ручку огнемётов.

Ревущее пламя заволокло площадку…

– А кто там хоть нарывался-то? – запоздало уточнила она, и мы с Прохором тихо-тихо ответили:

– Дядя, казачий генерал Иловайский 12-й, Василий Дмитриевич.

– Типа в гости пришёл? – попыталась не поверить Катя, бледнея и краснея попеременно.

– Типа да.

– Зря он так… без предупреждения…

– Наверное. – Мы скорбно сняли головные уборы.

– Опять я дура… Да что ж за день такой, а? Одного свежего велоцираптора в собственном соку приготовили вы, одного пожилого казачьего генерала поджарила я – прямо какая-то кулинарная передача «Смак» с Андреем Макаревичем. Но с какого перепоя твой дядя вообще здесь взялся?!!

– Это я сдуру Моньку со Шлёмкой за их превосходительством отправил, – честно повинился Прохор, опускаясь на колени и широко крестясь. – Думал, как им город доверить, а уж атаман-то небось не подведёт. Сам-то вон Илюшеньке на подмогу побёг, а упырям вашим наказал: Василия Дмитриевича предупредить, чтоб за порядком тут последил. Вот он, как человек благородства и чести, своих не бросил, взял да и заявился. Дайте хоть глянуть одним глазком, может, там горстку пепла сгрести можно, похоронить чего…

– Хм… площадь чистая. Слишком чистая. – Мы все трое уставились в монитор. – Слышь, станичники, а этот ваш генерал, он… ну это… воспарить не мог? Типа как от большой святости…

– Не уверены, – поморщились мы, но перед воротами, где ещё только пять минут назад стоял мой дядя при полной форме и всех регалиях, действительно не было ни одной обгорелой пуговицы! Может, и впрямь воспарил?..

– Иловайский, глянь, это что, мне кажется? – изменившимся голосом спросила Катя, тыча пальчиком в монитор.

Я проследил за её взглядом и едва не поседел – на экране в маленьком оконце была чётко видна львиная голова с закопчённой пастью, а прямо у неё меж ушей стоял широкий генеральский сапог!

– Поверни камеру слежения… – попросил я.

Один миг – и нашим изумлённым взорам предстал великолепный именитый генерал Василий Дмитриевич, стоящий на одной ноге в позе китайского аиста, без единого ожога и даже пятнышка гари.

– Я такого казачьего кунг-фу даже в кино не видела, – едва дыша, ахнула Катенька. – Джеки Чан отдыхает, завистливо покуривая в сторонке… Снимай своего дядю, хорунжий, у тебя на всё про всё десять минут, я краситься убежала!

Ну, по совести говоря, в десять минут не уложились ни мы с Прохором, ни она. Зато примерно через полчаса мой драгоценный родственник, распахнув отеческие объятия, прижал к широкой груди скромненькую Катерину в неброском длинном платье с пуговичками под шею, смиренными ресницами и журчащей речью…

– А хороша-то как, хороша! Ох и оторвал ты себе девку, Иловайский… Хвалю! Стройна, очами прекрасна, росту годящегося, кудрями задушит не глядя, а грудь… грудь… ну, кхм… это… грудь-то!

– Вам чаю или кофе? – ангельски сдвинув брови, прервала его моя зазноба. – Мартини уж нет, ваш племянник с денщиком выжрали!

– Ах они охальники, – смешливо погрозил пальцем мой дядя. – Ну коли кофейком старика обрадуешь, так и оно добре будет. А ты, Илюшка, скарабей египетский, всю печень мне сгрыз! Давай-кась докладывай, что почём у вас тут происходит?

Вот что-что, а докладывать я умею. Мне не привыкать – ни врать, ни выкручиваться, ни приукрашивать, ни расписывать ляпис-лазурью по белому ломоносовскому фарфору! К окончанию моей героической повести не то что сам дядя-генерал, но даже и старина Прохор, как непосредственный свидетель, и то вытирал скупую слезу восхищения…

– И как ты только, отрок мой неразумный, удумал людей берёзовой рощей обернуть?

– Слышал, что такое запорожские казаки делали, когда их в степи татары или ляхи догоняли: характерники всех в круг ставили, пики в землю втыкали, и являлась взорам вражьим случайная рощица в чистом поле. Как опасность минует, казаки морок снимали…

– Стало быть, морок, аллегория, обман зрения, а не колдовство богопротивное, – удовлетворённо ухмылялся в усы мой дядя, принимая из Катиных рук чудный высокий бокал с коричнево-белым кофе, высокой шапкой взбитого молока, щепотью корицы сверху и чёрной трубочкой до дна.

– Кофе по-ирландски, – сквозь зубы пояснила она мне. – На донышке ложка вискаря, и согревает дольше, и прошибает нехило. Сахар добавить?

– Изволь, красавица, да немного, пять-шесть кусков довольно будет… И уж окажи честь, поведай старику, какого ты рода-племени и чем так моего олуха царя небесного пленила? Хотя чем, это я и так вижу, взор от кой-чего отвесть трудно… – начал было дядюшка, но осёкся. – Ох, ох ты царица небесная! Как гневно очи-то заблистали… Неужто сболтнул чего лишнее?! Ну да не гневись, прости седого человека. А чтой-то там в кофе твоём дивном на донышке плескалось? Вроде и дрянь какая, но ведь с крепостью…

– Виски, – без малейшего раздражения пояснила Катя, подумала и, принеся, свинтила крышку у чудной треугольной бутыли прозрачного коричневого напитка. – Сама не пью, близким не рекомендую, держу как растирание от простуды. Илье тоже не дам, мне от него ещё деток рожать, но вам, дядя Вася и дядя Прохор, набулькаю от всей души! Подставляйте кружки!

…Мы уходили из Оборотного города через тот же тоннель в могиле на кладбище. Я посередине, слева и справа на моих плечах два старых казака, пьяно орущие на всю степь:

– Не для меня-а звенят ручьи, текут алмазны-ыми струями. Там де-эва с пышными грудя-а-ами, она-а растёт не для меня-а!..

Вообще-то по тексту правильно «дева с чёрными бровями», но мой денщик на ходу подправил, генерал поддержал, и кто бы стал с ними спорить?! Когда выбирались к околице, из кустов выскочили шестеро чумчар с кривыми ножами наперевес, глянули на нас, вытаращили зенки и от греха подальше запрыгнули в кусты обратно. Умнеют на глазах, аж жуть…

Потом пролетала на подрагивающей метле перепачканная сажей ведьма Фифи в половине рыжего парика. Уцелела, надо же! Она что-то пыталась орать, плеваться сверху и даже гадить на лету, как ворона, но не вышло. Видать, практики маловато, всё на своё же помело или мимо…

В село вошли с песнями, чуток усталые, донельзя довольные и вовремя подхваченные бдительными казачьими дозорами. Как ночь прошла, и не помню даже, но спал хорошо, без снов.

Если какие вопросы у меня и оставались, то вполне могли подождать до завтра. Например, кто прислал ту Смерть с косой? Куда делся предатель-докладчик-демократ-толераст Жарковский? Уволят ли теперь Катеньку из Оборотного города или так обойдётся? А если обойдётся, то что она будет делать со всеми теми «обещаниями», которые я так охотно понараздавал нечисти, едва ли не подписав в приказном порядке одной левой ногой?

А-а, успею выяснить, жизнь-то ведь только начинается… Эх, любо!

P.S.

– Иловайски-ий!

– Что звали, дядюшка? – Я предстал перед ним бодр и свеж, щёлкая шпорами и сияя, словно царский пятак. – Кофею подать прикажете?! Так нет его, кончился, могу кору дубовую заварить. Ежели часок настоять, так цвет почти тот же и на вкус дрянь такая же!

– Иловайский, не трындычи…

– Уловил! Тогда могу чего покрепче раздобыть. Вы вот вчерась с курьером секретный государев пакет аж до третьих петухов обмывали, понимаю, как теперь головушка трещит. Сострадательность – это ж моё второе имя, сейчас спасу. Вам рюмку водки или уж сразу стакан самогону?

– Иловайски-ий…

– А-а, так, стало быть, без деликатностей, по-взрослому, старым дедовским способом – в кружку спирту две ложки чёрного пороха, да табаку турецкого щепоть, да перцу, всё размешать, но не взбалтывать. Будет сделано! Вот только врача пьяного поймаю, на дыбу вздёрну, он и расколется, где медицинский спирт прячет…

– Иловайский! – сорвался дядя, уже окончательно потеряв возможность меня остановить. – Заткнись, балабол! Одно моё слово выслушать можешь?

– А то? Да я за вас, если хотите знать, жизни не пожалею, не то что какое-то слово…

– Война.

…Я умолк. Шутки кончились.

Война.

Всё. Всё?

3. Хватай Иловайского!

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ХВАТАЙ ИЛОВАЙСКОГО!

– Иловайский!

О-о-ум… Я спокоен, мне тепло, я растворён в мире и мир во мне…

– Иловайски-и-ий!

Моё сознание едино со Вселенной, мои мышцы расслаблены, моё дыхание ровное, мои мысли далеко… далеко…

– Ило-вай-ски-ий!!!

Всё, похерилась полезная медитация на корню дядюшкиными воплями. А ведь вроде только-только начало получаться, и ноги потеплели, и ритм сердца замедлился, ещё чуть-чуть, и воспарил бы…

– Звали, ваше сиятельство?

Я рванул дверь сельской баньки, где мой именитый родственник, титулованный генерал казачьих войск Российской империи Василий Дмитриевич Иловайский 12-й, красный, как восьмипудовая морковка, грелся на полке.

– Пошёл вон.

– Не понял?

– Пошёл вон отсель!

– Так вы ж меня сами звали?!

– Я тя, ирода, полчаса назад звал, водички холодной плескануть, – обидчиво отвернулся дядюшка. – А щас уже совсем упарился, лишний жар на сердце давит… Вот за что, за что тебя такого на мою голову?

Вопрос явно был риторический, ответа не требовавший, к тому же не новый, он мне его по два-три раза в неделю задаёт. Поэтому я лишь козырнул и бросился в предбанник, оттуда во двор, вернувшись назад с бадьёй ледяной колодезной воды. Вякнуть что-либо против мой дядя уже просто не успел…

– Столько хватит? – не менее риторически вопросил я, с головой окатывая его сиятельство.

В единое мгновение он превратился в огромный сгусток пара с одним матерным воплем, плотно заполнившим всю баньку. Я думаю, если б было чем, он бы меня убил. Нет, я б сам себя за такое убил бы, точно!

– А-а-а!.. Знаешь, полегчало вроде как… – неожиданно выдохнул наш полковой генерал, с наслаждением вскакивая на ноги. – Даже помолодел, что ли… Полотенце подай!

Так, теряю форму. Обидно. К ведьме-скандалистке бабе Фросе заглянуть, что ли, проконсультироваться насчёт свежих пакостей, а то эти уже приелись.

– И ординарца ко мне! Нехай одеться поможет.

– Слушаюсь, ваше сиятельство!

Вот такие простенькие приказы вполне по мне. Я в мгновение ока вымелся за дверь, где во дворе на завалинке курили гнутые турецкие трубки рыжий дядин ординарец и мой денщик Прохор.

– Василь Дмитревич зовёт, помощи требует! Он в одну штанину двумя ногами попал, теперь левый сапог лишний, чё делать-то, а?!

– Балабол! – буркнул рыжий сотник, но встал и пошёл, а на большую критику моей особы в присутствии Прохора не решился. Это разумно, верный денщик и дядюшке не всегда позволяет повышать на меня голос, не то что всяким там…

– А чего орал-то атаман, аж дверь чуть матом не вышибло? – подвинулся на завалинке старый казак.

– Не сразу оценил разницу температур, – наукоёмко объяснил я. – Но потом понравилось, вошёл во вкус, врачи говорят, умеренное закаливание полезно в любом возрасте.

– Ну ты там всяким врачам особо не доверяйся, с заду не подставляйся – запоют о пользе организму, а сами раз к тебе с клизмой!

– Прохор, у тебя такой проникновенный голос, словно ты сам через это прошёл.

– А то, – затянувшись и пуская дым через нос, гордо ответил он. – Я ить по молодости ещё самого графа Суворова застал, Александра Васильевича. Простой он был человек, незатейливый, солдат лечил палками да народной медициной. Вот и мне довелось разок попасть под раздачу… Сам-то я утёк, благо ноги резвые, а семерых наших войсковой фельдшер так наклизмил отваром ромашковым, что хлопцы два дня на службу не выходили! Прямо у сортира палатку себе и поставили, чтоб недалече бегать. И не поспоришь же, ить приказ самого Суворова!

– Так тебе небось досталось потом?

– Вестимо, досталось, – улыбнулся в седые усы мой денщик, с головой уходя в романтические воспоминания молодости. – Словил нагайкою вдоль хребта, оно, конечно, боль ещё та… Я ж, прежде чем убечь, высыпал картечь, затолкал лекаря в пушку по самую макушку, поднёс фитилёк, а потом и убёг. А при таком катаклизме никому не до клизмы!

…Между тем из баньки, подталкиваемый рыжим ординарцем, чинно выплыл мой свежевымытый дядюшка, сияющий, как самовар у попадьи.

– Иловайский, а ты чего здесь штаны просиживаешь?

– Виноват, не подумал, – подскочил я, вытягиваясь во фрунт. – Не мог знать, что тут ваше законное место! Где прикажете продолжать просиживание?

– Нарываешься, – с удовлетворением крякнул дядя, пожимая руку Прохору. – Ладно, сокол грешный, покуда курьер царский с приказом не прибыл, разрешаю тебе до зари в увольнение. Сгоняй к своей ненаглядной, отметься чем надо, как положено. А то ещё убьют тебя к бесу за царя да отечество, а ты и потомства не оставил…

– Умеете вы подбодрить, ваше сиятельство. Мне Катеньке так и передать: дескать, по начальственной воле направлен к вам на размножение?

– Ты уж на меня-то всех собак не вешай, – тут же открестился он, прекрасно зная характер моей суженой. – Ну её, прелесть твою кареокую с закидонами опасными. С неё станется и не уважить седин генеральских.

А вот это поклёп. Катя как раз таки и уважит, да так уважит, что с её возможностями мало никому не покажется! Ничего, на месте сам разберусь…

– Разрешите исполнять?

– Валяй. Да тока Прохора с собой возьмёшь.

– Как консультанта по размножению? – недопонял я.

– А что ж, мы и в этом деле не пролетели! Старый кот зря не мяучит, молодых учит. Где помять, где куснуть, каким местом развернуть, где лаской, где галопом, чтоб не попасть в… куда не надо! Прощенья просим, Василий Дмитревич, заигрался я чегой-то, – вовремя опомнился мой бородатый нянька, едва ли не волевым усилием смиряя вконец распоясавшуюся музу. – Пойдём-ка мы по ветерку до ветру…

– Идите-идите, не оборачивайтесь, – тепло напутствовал дядюшка, с натугой соображая, какое же многообразие рифм мог иметь в виду Прохор. Слава те господи, ни до чего, самого простого, не додумался, мозги генеральские на поэзию не особо заточены. Рыжий ординарец показал нам обоим кулак за его спиной, прыснул в усы и пошёл вслед за своим начальством со двора.

К нам же осторожно подсел сельский староста, баньку которого мой дядя, так сказать, и облагодетельствовал самим фактом помывки своего сиятельства. Теперь на неё можно вешать мемориальную табличку, объявлять музеем и за копеечку пускать посмотреть на веник, которым хлестал себя по бокам сам знаменитый генерал Иловайский 12-й! Местные, конечно, пожадничают, но случайно проезжие купцы или скучающие барыньки из соседних поместий вполне могут и соблазниться – для них копейка не деньги…

– А вечор-то нынче тихохонек, – задумчиво окая, протянул староста, отлично зная, с какого боку и на какой козе подъезжать к моему наставнику. – По ночи, поди, опять прохладственно будет. Так вот мыслю, козачки, не пригубить ли нам ядрёную по самому удобному случаю, здоровья ради?

– Я не буду, мне к Кате пора!

– А я и не позволю зазря хлопца спаивать, – поддержал Прохор, железной рукой удерживая меня за ремень. – Придётся мне, твоё благородие, за тебя твою стопочку выпить, ибо отказывать – грех: вечор-то нынче и впрямь тихохонек…

– Дак и мы про што да об чём. – Староста с благородной крестьянской неспешностью достал из-за пазухи плоский казённый штоф, заткнутый серой тряпочкой. – Прощенья просим, что стопок-то не прихватили. Однако лекарь-то ваш, энтот… Наумыч, баял, што по-учёному водка прям всех микробиев на корню травит! Так, может, ужо и из горла?

– Вампиры завсегда из горла пьют, и ничё, – подмигнул мне старый казак и напомнил: – Ты лыжи-то шибко не востри, али забыл, что генерал приказывал?

– «Прохора с собой возьмёшь», – уныло процитировал я. – Прохор, ну ты ж не маленький, сам понимаешь, что ты мне нужен там, как в гробу гармошка, а в бане – дрессированный ёжик на поводке?!

– Да, понимаю, как не понять, сам молодой был, ничего не забыл. Как выйду с запевками да облеплюсь девками, так жди меньше году, а быть приплоду!

И красней не красней, а урезонить этого станичного виршеплёта не было никакой возможности. В полку даже ходили слухи, что будто бы в своё время мой денщик самого Наполеона в стихах обсобачил! Вроде как во время знатной войны тысяча восемьсот двенадцатого года французы на берегу батарею поставили да по нашим солдатикам на переправе палили. Так взвод казаков под это дело, разоблачившись до нагиша и на конях, вплавь, с одними саблями в зубах, реку форсировали да на батарею и навалились. Французы до того обалдели от голых бородачей в одних папахах, что без пардону дёру дали! А покуда им мюратовское подкрепление пришло, наши донцы все пушки с обрыва в реку турнули. Ну и якобы сам Наполеон Буонапарте, проезжаючи, шибко грозился, ножками топал, обзывал хлопцев по-всякому, по-корсиканскому. Так вот и наш Прохор тоже не сдержался, вывел лошадь на мелководье, на спину ей встал и императора всея Франции с половиною Европы простым человеческим слогом, народной рифмой, указуя на исконно мужские части тела, так отметелил, что наши от гоготу едва не утопли.

А догадливый Наполеон, говорят, всё-всё-всё понял и впоследствии, уже в плену, с острова Святой Елены писал царю Александру жалобное письмо, требуя за неприличные стишки розгами драть нахального казака. Да вот только где ж его средь Всевеликого войска донского сыщешь? Государь наш усмехнулся эдак в кулачок и дипломатично решил этим делом не заморачиваться.

Но… вернёмся на завалинку.

– Дык у обчества, мил-человек, при всём том просьбишка ничтожноя будет до твого-то характерника, – важно, словно некую новость, прогудел калачинский староста. – У Фёклы-то, солдатки, муж почитай уж осьмой годок службу тянет, дак мы о ей и заботу, и уважение проявлям. Нам чужого не нать! Нам свого добра-то хватат! И чего ж?

– И чего ж? – явно подустав от долгих речей с одновременным удерживанием меня, сорвался Прохор. – Ты дело говори, а ваши сплетни деревенские мне как казаку ниже плетня, вдоль лампаса!

– Дык… вот оно, дело-то, как! – даже обиделся староста, демонстративно затыкая бутылку той же тряпочкой, а взамен вытаскивая из кармана новенькую шпору. – Я ж и говорю, што мальчонка ейный младшой, годков четырёх-от, сёдня утром во лесу нашёл! От обчество и спрашиват, могём ли мы тот предмет продать, коли он потерянный? Али, может, характерник твой сам-от купит? Да тока ежли оно как типа улика какая ни есть секретная, дак мы задёшево-то не дадим…

Мой денщик одним ленивым движением развернул моё благородие на сто восемьдесят градусов и сунул шпору под нос.

– Да ну вас всех! Я к Катеньке, цветочку лазоревому, на последнее свиданье опаздываю, а вы тут мне… – В голове что-то щёлкнуло, перемкнуло, по затылку разлилось тягучее тепло, а в левую пятку впились знакомые иголочки. – Так это же шпора царского курьера, что вёз Василию Дмитревичу срочный пакет из штаба! Где точно вы её нашли, шаромыжники, а?!

– От ить догада, – восхитился бородатый великан-калачинец, цапнул шпору обратно и встал. – Сколько целковых отвалишь вдове-то да и обчеству за сию полезность? Ить, поди, вещица-то ох какая нужная-а…

Мы с Прохором на миг переглянулись и в четыре руки так скрутили делового старосту, что он и пикнуть не смел, а лишь молился свистящим шёпотом:

– Спаси-сохрани, Царица Небесная! Пошто бьёте-то, козачки? Я ж не за-ради какой корысти-то, я тока вдове с пятью дитятами подмогнуть…

– Мы тебя, изменника государева, ещё не бьём, – тепло пояснил мой денщик, едва не рыча от ярости. – А ну говори, собачий сын, где точно шпору нашли?! Говори, когда тебя сам Иловайский спрашивает!

– На живот-то коленом не давитя-а…

– Щас я ему, Илюшенька, на другое место коленом надавлю. Враз голосок тонкий станет и петь будет дюже жалостливо.

– Да скажу я, скажу, ироды! – взмолился бородач. – От кладбишша што дорога-то вдоль леса идёт, вродь на опушке, у поворота, и валялась хренотень энта проклятушшая… Ну слезьте ж со меня, Христа ради! Ить грех же содомский, коли кто со стороны поглядит-от…

– Это он на что нам намёкивает? – зачем-то уточнил у меня Прохор, выхватывая из-за голенища нагайку. – Посторонись-ка, характерник, я тут кое-кого уму-разуму да библейским аллегориям учить буду!

Никогда не видел, чтоб здоровый степенный мужик, полторы сажени ростом, косая сажень в плечах, борода до пупа, так резво прыгал через забор. Нет, знал, конечно, что нагайка и ума прибавляет, и резвости, и юности даже, но чтоб вот так, всё сразу и настолько действенно – любовался впервые…

– А ты что ж стал столбом, пень с чугунным лбом? Раз с курьером беда, значит, нам туда, и уж ночь не в ночь – надо парню помочь!

– Поздно ему помогать, – не знаю откуда, но почему-то сразу понял я. – Но и спорить не буду, ты прав, седлаем коней и до лесу, пока ещё хоть как-то светло…

– Дядюшку вашего предупреждать не надо ли?

– А толку-то? – пожал плечами я, подбрасывая шпору на ладони. – Он по-любому меня на расследование направит, а тебе сопровождать велит. Скачем уж сразу, потом доложимся.

Старый казак что-то хмыкнул в усы, но молча пошёл за мной на другой конец села, где, собственно, мы и квартировались. Именитый генерал, ясное дело, забрал лучшую хату в Калаче, а я, хоть и его племянник, но человек скромный, чина небольшого (пусть и офицерского), обещанного «Георгия» по сей день не получил, да и кому теперь до наград? Так что мы с моим денщиком-поэтом-балагуром-вдовцом Прохором живём на конюшне, спим на сеновале, он ближе к стойлам, а я на самой верхотуре, под протекающей крышей. Зато и приказы генеральские мне исполнить – только их сиятельству бровью повести! Я уже в седле, усы закрутил, саблю в руку – и полетел характерник служить царю, Отечеству, вере православной да батюшке-Дону…

Ну если уж совсем честно говоря, служака из меня никакой, тут дядя прав. Карьерный рост, золотое оружие за храбрость, ордена да кресты на грудь – как-то всё это не цепляет. Мне бы к разлюбезной сердцу моему Катерине заглянуть успеть, с губ её бутонных поцелуйчик отхватить, а там уж пусть даже и на войну. Куда она, война, от меня денется…

– Илюшка, чтоб тя?! Чего столбом застыл, на какие мысли разлакомился? Иди вона, сам своего чертяку арабского седлай, эта нехристь меня ни в грош не ставит! – обиженно взвыл потирающий плечо Прохор. – И скажи ему, что, если он, крокодил лошадиного племени, меня ещё хоть раз тяпнет, я его оглоблей поперёк хребта при всех кобылах не помилую!

Белый арабский жеребец (подарок благодарных парижан моему героическому дядюшке) прыгал по двору козлом, ржал, махал хвостом и вообще вёл себя как последняя скотина.