Текст книги " Страшный рассказ"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

– Выпить хочешь? – не оборачиваясь, спросил Светлов.

– Нет, – автоматически отказался Юрий, но тут же поправился: – То есть да.

– Ну и правильно, – одобрил принятое им решение Димочка и выставил бутылку на стол. – Тем более что коньяк, по слухам, очень неплохой.

– Коньяк действительно хороший. Только я не пойму, откуда он взялся в твоем сейфе. Идешь по стопам предшественника?

Димочка невесело усмехнулся, порылся в ящике стола и вынул оттуда граненую стопку. Внутри стопки лежал какой-то канцелярский мусор – Юрию показалось, что это были скрепки. Светлов небрежно вытряхнул скрепки в ящик, продул стопку и поставил ее рядом с бутылкой.

– Ничего, что из одной? – спросил он.

Юрий пожал плечами и кивнул.

– По стопам предшественника… – задумчиво повторил Светлов, наполняя стопку и подвигая ее к Юрию. – Действительно, по стопам. Лучше и не скажешь. Ведь это его бутылка.

Юрий замер, не донеся рюмку до губ.

– Чья? – осторожно спросил он.

– Чья, чья… Мирона! Представляешь?

– Нет, – честно ответил Юрий.

– Вот и у меня в голове не укладывается. Это я в марте полез у себя в шкафу порядок наводить. – Светлов кивнул на стоявший в углу у дверей двухстворчатый платяной шкаф. – Натолкали хлама, подшивок каких-то, плакатов, пальто некуда повесить… Вот за подшивками она и стояла. Как привет. Самое интересное, что я туда сто раз лазил – то за тем, то за этим, – а на коньяк ни разу не наткнулся.

– А может, его там и не было? – предположил Юрий. – Мирон – он и есть Мирон, от него всего можно ожидать. Может, это и есть привет? Может, эту бутылочку он нам прямо оттуда послал?

Светлов задумчиво посмотрел на потолок, куда указывал поднятый палец Юрия, перевел взгляд на фотографию Мирона, а потом зябко передернул плечами.

– Фантазия у тебя, Юрик, – пробормотал он. – Мрачноватая у тебя фантазия, я бы так сказал.

– Фантазия, – задумчиво повторил Юрий, нюхая коньяк. – Да, наверное, фантазия. К сожалению. Иногда так обидно становится, что люди уходят навсегда… С одним недоговорил, у другого не успел попросить прощенья, а кое-кому и морду набить не мешало бы…

– Даже там? – уточнил Светлов, снова поднимая глаза к потолку.

– А что? – Юрий опять пожал плечами. – Какая разница, там или здесь? Главное, чтобы за дело.

– Звучит как тост, – заметил Светлов.

– Пусть будет тост, – покладисто согласился Юрий.

– Тогда давай чокнемся, – предложил Дмитрий, снова беря в руку бутылку.

Они чокнулись и выпили – Юрий из стопки, а господин главный редактор прямо из горлышка.

Приняв душ и выпив чашку крепкого кофе, Дымов оделся и по многолетней привычке завязал галстук, стоя перед большим зеркалом в спальне, хотя вполне мог бы этого не делать: его шеф славился в профессиональных кругах своей дурацкой, переходящей все и всяческие границы принципиальностью, и теперь, после двухдневного прогула Дымова, шефу надо полагать, было глубоко безразлично, явится Дымов к нему на ковер в галстуке, без галстука или без штанов.

На миг эта идея показалась Александру заманчивой. Это действительно было бы здорово – ввалиться в кабинет к жирному борову в галстуке, но без брюк и посмотреть, что он на это скажет. Или взять у Ольги из шкафа вечернее платье – то, серебристое, с глубоким декольте, – намазать губы самой яркой помадой и предстать в таком виде… А что, в самом деле? Пропадать, так с музыкой! И вообще, когда год за годом участвуешь в создании идиотских рекламных роликов, так и тянет хоть разок повести себя как герой одного из собственных бессмертных произведений…

Он поморщился от этой мысли и слишком резко потянул кверху узел галстука, на мгновение ощутив себя висельником в кульминационный момент казни. Перевоплотиться в одного из своих героев… Да, ничего не скажешь, хороша идея! Даже слишком хороша, и именно поэтому у Александра Дымова сегодня не было настроения шутить. У него было смутное ощущение, что столь блестящая идея посещает его уже не в первый раз. Кроме того, он подозревал, что, находясь в беспамятстве у себя на даче, он воплотил эту идею в жизнь. Это подозрение напоминало поселившегося где-то внутри – не то в груди, не то в кишках – маленького, но очень энергичного и чрезвычайно зубастого зверька, который непрерывно ворочался, не находя себе места, и периодически принимался грызть внутренности Дымова своими острыми как бритвы зубками. Иногда Дымову даже казалось, что он слышит, как эта маленькая сволочь жует его кишки – быстро-быстро, с чавканьем и голодным урчанием.

Наклонившись к зеркалу, он запустил пальцы обеих рук в прическу, взлохматил свои длинные, темные, прекрасно отмытые волосы и внимательно осмотрел их в поисках седины, которая, как он чувствовал, могла в них появиться после всего, что с ним произошло. Нелепый разрыв с Никой, драка с этим двухметровым питекантропом из джипа, бешеная, на износ, работа над рассказом, переживания, скотская попойка, укравшая у него целых двое суток, и те необъяснимые вещи, которые он обнаружил, придя в себя, – все это, по твердому убеждению Александра Дымова, относилось к разряду явлений, вызывающих у людей с тонкой душевной организацией преждевременную седину.

Седины не было, зато пальцы, которыми Дымов любовно ерошил свою роскошную шевелюру, заметно дрожали. «С перепоя», – подумал Александр, точно зная, что это неправда. Пьянствовал он в среду, вышел из бессознательного состояния в пятницу, а сегодня, слава богу, был понедельник – день, будто нарочно отведенный для собирания камней, разбросанных в течение выходных. У Александра Дымова имелись веские основания предполагать, что сегодня, явившись на службу, он соберет рекордный урожай булыжников.

Он открыл шкаф, снял с плечиков пиджак, надел его и разложил по карманам мелкое движимое имущество, без которого не может обойтись ни один служащий на заре двадцать первого века: деньги, документы, мобильный телефон, носовой платок, сигареты, зажигалку и ключ от машины. Необходимость ездить на дряхлой рыжей «копейке», вызывая порой сочувственные, а порой и насмешливые взгляды окружающих, доводила Дымова до тихого бешенства, но пока обстоятельства были сильнее его. Если бы он только знал, что Ника поведет себя так, как она себя повела, он ни за что бы не потратил полученные за крупный «левый» заказ деньги на покупку автомобиля для этой неблагодарной сучки. Но он был влюблен и, как все влюбленные, непроходимо глуп – глуп настолько, что оформил трехлетний «Опель» на имя Ники. Впрочем, жалеть об этом поздно – даже если бы он записал машину на себя, толку от нее теперь не было бы: все равно эта дура ее разбила.

«Да уж, – подумал он, оправляя перед зеркалом лацканы, – вот она, трагедия современного мужчины. Жена и любовница разъезжают на иномарках, а сам скоро пересядешь на метро, потому что „копейка“ – она „копейка“ и есть. Больше стоит в ремонте, чем ездит, а скоро, чует мое сердце, и вовсе сдохнет. А у Ольги машину не допросишься – ей, видите ли, самой надо…»

Подумав об Ольге, он решил, что пора уносить ноги, – дежурство у жены закончилось полчаса назад, и она должна вот-вот явиться домой. В общем-то, в этом не было ничего страшного. Жили они мирно, как могут жить супруги, давно потерявшие друг к другу всяческий интерес и свято соблюдающие принцип невмешательства в личные дела друг друга. Правда, Дымов не знал, как отнеслась бы его супруга к известию о том, что он уже довольно долго спит с медсестрой, которая ассистирует ей во время операций; он предполагал, что такое известие вряд ли ее обрадует. Но ведь она же ничего не знала, так о чем волноваться?

Словом, причин бояться встречи с женой не было, но Александр все равно боялся – то есть не то чтобы боялся, просто не хотелось ему сегодня с утра пораньше взваливать на себя еще и эту ношу. Ведь придется же, наверное, объяснять, почему застрял на даче, не вернулся вовремя, не вышел на работу… Из офиса, наверное, звонили, и не раз, интересовались, куда он запропастился, трепали Ольге нервы – шеф это умеет, как никто, даже когда действует через посредников. И вот за все это держать ответ, да еще прямо сейчас, после бессонной ночи, – слуга покорный! Ольга тоже не выспалась на своем дежурстве, оба они сейчас взвинчены – того и гляди, поссорятся, наговорят друг другу лишнего, а зачем это нужно?

Поймав в зеркале свой взгляд, Дымов с неловкостью отвел глаза. Врать самому себе было противно. Боялся он вовсе не предстоящего объяснения и возможной ссоры, боялся он совсем другого: того, что Ольга, отличавшаяся завидной проницательностью, прочтет по его глазам то, в чем он до сих пор не отважился признаться сам себе, и поймет, что там, на даче, ее муженек совершил что-то ужасное, неописуемое. Что именно он совершил, Александр и сам не знал, да это и не имело значения. Неважно, чего он боялся или не боялся; главное, что сегодня, сейчас, у него не было ни малейшего желания видеться с Ольгой и что-то с ней обсуждать. А проницательность свою она пускай засунет куда подальше. Где была ее хваленая проницательность, когда Дымов трахался с Никой, можно сказать, прямо у нее под носом? Ну, где? То-то же. Проницательность…

И все-таки что это было? Неужели он действительно до такой степени вжился в свой рассказ, что, утратив под влиянием алкоголя последние крохи самоконтроля, попробовал превратить свои мрачные фантазии в реальность?

Что, черт возьми, он натворил?

Стоя перед зеркалом, Александр вспомнил о неизвестно откуда появившемся на даче блоке сигарет. Одна пачка из того самого блока лежала сейчас в кармане его выходного пиджака. К вечеру она почти опустеет, а утром придется открывать новую. «Много курю, – привычно подумал он, – надо бы слегка поджаться, а то совсем распустился…» Сегодня эта мысль не вызвала в душе привычного отклика – раздражения пополам с легким испугом, испытываемым человеком, отлично осведомленным о том, что курение приводит к раковым заболеваниям, но продолжающего с маниакальным упорством выкуривать по двадцать сигарет в день. Нет, сегодня голова у Александра Дымова была занята другим, потому что свежий блок сигарет присутствовал не только в суровой реальности, но и в написанном им рассказе – рассказе, который теперь не давал ему покоя.

Окончательно сдавшись, он закрыл глаза, и сейчас же перед его мысленным взором поплыли, ровные черные строчки. Оказалось, что он помнит рассказ почти наизусть – каждый абзац, каждую фразу, едва ли не каждую запятую.

«… Он стоял облокотившись на открытую дверцу и смотрел, как она приближается, уверенно переступая стройными ногами. Каблучки ее изящных туфелек отчетливо постукивали о мостовую, и звук их далеко разносился в неподвижном вечернем воздухе, окрашенном в теплые закатные тона. Легкое платье колыхалось по ее гладким бедрам, при каждом шаге открывая округлые колени, которые он так любил целовать. Она шла, привычно глядя поверх голов, никого и ничего не замечая, и улыбалась собственным мыслям. Олег часто видел на ее лице эту улыбку, и сейчас она вонзилась ему прямо в сердце, как тупой нож, причиняя мучительную ноющую боль, потому что сегодня эта улыбка предназначалась не ему; потому что сейчас ОНА думала вовсе не о нем. Она наверняка уже успела вычеркнуть его имя из всех списков, вымарать из памяти его лицо и найти тысячу оправданий своему предательству.

Нет, не так. Она не искала никаких оправданий, она в них просто не нуждалась, потому что считала себя правой всегда и во всем – правой, непогрешимой и ни перед кем ни в чем не виноватой на том простом основании, что она – это она и мир вращается вокруг нее. До недавнего времени он с этим не спорил, но теперь в запасе у него появилась парочка веских, обоснованных возражений, и он собирался предъявить ей свои аргументы в течение ближайших минут».

«Предъявить аргументы, – не открывая глаз, подумал Александр. – Черт, как это меня угораздило? Предъявляют не аргументы, а доказательства. Надо было написать: „Изложить аргументы“. Впрочем, очень может быть, я так и написал. Надо будет проверить и, если понадобится, поправить. Поправить набранный и сохраненный в памяти компьютера текст совсем несложно. Жаль, что невозможно с такой же легкостью отредактировать собственную жизнь. Ну почему, спрашивается, исправить можно только то, что не имеет никакого значения? А по-настоящему важные, значимые вещи редактированию не подлежат».

«… Потом она увидела его и неуверенно замедлила шаг. В ее лице что-то дрогнуло, улыбка сбежала с губ, и на какой-то миг Олегу почудилось, что она вот-вот повернется и бросится бежать, раз и навсегда лишая его возможности завершить то, что осталось незавершенным, – завершить так, как он считал нужным. Но она совладала с собой, расправила плечи и двинулась прежним путем – прямая, как древко знамени, с окаменевшим лицом и глядящими прямо перед собой глазами.

Когда их разделяло каких-нибудь три метра, Олег вдруг понял, что она задумала. Она собиралась просто пройти мимо него, как мимо пустого места, даже не повернув в его сторону головы. Он с трудом сдержал полную горького торжества улыбку: то, что она думала и чувствовала, отныне не имело значения. Значение теперь имели только простые, конкретные, основополагающие вещи: расстояние, время, скорость и масса. Вот оно, разрешение старого спора между физиками и лириками! Физика всегда права, потому что последнее слово неизменно остается за ней. Мертвый лирик уже не может писать плохие стихи и распевать их у костра под скверную музыку собственного сочинения, зато его тело продолжает? подчиняться непреложным физическим законам и подчиняется им вечно – уже не как вместилище мятежной души забытого всеми лирика, а как набор аминокислот и минералов, как часть почвы, воздуха и воды. Да здравствует физика! Да здравствуют время, расстояние, масса и скорость, потому что все остальное – мираж, выдумка и вообще дело техники…

– Здравствуй, – сказал он, когда девушка поравнялась с машиной.

Она сделала вид, что не услышала, – просто прошла мимо, не повернув головы, как он и предполагал. Тогда он обошел машину сзади, догнал ее и остановил, взяв за локоть левой рукой. Правая была в кармане, в сотый, наверное, раз ощупывая то, что лежало там, дожидаясь своего часа.

– Пусти! – не оборачиваясь, с ненавистью произнесла она.

– Нет, – сказал он, стараясь говорить мягко, без тени насмешки. Это оказалось трудно: неожиданный, незваный, совершенно неуместный смех клокотал в горле, грозя в любую секунду вырваться на волю. У этого смеха был горький привкус слез; возможно, это был вовсе не смех, а рыдания. – Нет, – повторил он еще мягче, – я не хочу, чтобы мы расстались вот так. Я должен, по крайней мере, извиниться. Мне не следовало быть таким резким и несдержанным…

Она послушно клюнула на эту удочку – глупая рыбешка, возомнившая себя центром Вселенной. Золотые волосы тяжелой волной взметнулись над напряженным плечом, когда она резко повернула к нему бледное от ярости лицо.

– Тебе не следовало рождаться на свет! – почти выкрикнула она. – Что ты называешь несдержанностью? Ты пытался меня ударить!

– Я просто замахнулся, – возразил он, даже не стараясь, чтобы это прозвучало убедительно. – Неужели ты могла подумать, что я действительно тебя ударю?! Господи, да я готов жизнь за тебя отдать, а ты… Как бы то ни было, я прошу прощения.

– Отпусти локоть, – повторила она. – Да пусти же, на нас смотрят! Если тебе от этого легче, можешь считать, что твои извинения приняты. Только имей в виду, что это ничего не меняет. Я больше не хочу тебя видеть. И перестань мне звонить, я все равно не подойду к телефону.

„К телефону, который подарил тебе я, – подумал он. – Телефон, машина, ну и так, по мелочам… Хорошо еще, что у нее есть собственная квартира! Впрочем, квартиру я бы все равно не потянул. Ей это известно, потому-то она и ушла. Высосала, как креветку, и сразу потеряла ко мне интерес“.

Он вдруг понял, что эта циничная мысль наиболее исчерпывающим образом описывает ситуацию. Его просто использовали, выдоили досуха и прогнали прочь нагуливать новый жирок, и сделала это молодая хладнокровная стерва с куриными мозгами и душой электронного калькулятора – маленькая, меркантильная, лживая сучка, для которой слово „любовь“ было пустым звуком, обыкновенным паролем, открывавшим ей доступ к его деньгам. Это открытие неожиданно сделало его спокойным и сосредоточенным. Противная нервная дрожь во всем теле прошла; он понял, что все получится, и вместе с этим пониманием в голову пришла неожиданно трезвая мысль: а стоит ли продолжать? Не так уж много он потерял, чтобы марать руки; кроме того, существование под одной крышей с этой кровососущей тварью послужило бы счастливому сопернику хорошим уроком.

В следующий миг он понял, что лжет себе. Он все еще любил, ее, и мысль о счастливом сопернике, об этом неандертальце с каменными мышцами и золотой цепью на бычьей шее полоснула по сердцу острой болью. Она обжигала, как отточенная бритва, и существовал только один способ избавиться от этой боли. Один-единственный.

– Ты вправе поступать, как тебе заблагорассудится, – сказал он. – Это твоя жизнь, и я не могу ни на чем настаивать. Мне придется привыкнуть к мысли, что бывают ошибки, которые невозможно исправить. Не беспокойся, я как-нибудь это переживу и даже не стану тебе докучать.

– Ты всегда очень красиво говоришь, – презрительно кривя губы, сказала она. – В тебе очень легко ошибиться. Я ошиблась, и это мне стоило двух лет жизни, потраченных напрасно.

„А ты знаешь, чего это стоило мне?!“ – хотел закричать он, но сдержался.

– Давай сядем в машину, – предложил он. – Здесь неудобно говорить, на нас действительно оглядываются.

– Я никуда с тобой не поеду.

– А я не собираюсь тебя куда-то везти. Просто хочу вернуть твои письма и еще всякие мелочи, вроде зубной щетки и халата. Знаешь, их набралась целая сумка – небольшая, но все-таки… Они напоминают мне… Словом, тебе лучше их забрать.

– Письма? – переспросила она таким тоном, словно не слышала всего остального. Олег мог бы поклясться, что в этот момент в ее изящную головку впервые пришла мысль о возможном шантаже с его стороны. Письма она писала весьма откровенные, и при желании Олег мог бы сильно обрадовать очередного ее кавалера или даже потенциального мужа. – Да, письма верни обязательно.

– Они в машине, – повторил он и сделал приглашающий жест в сторону своей малолитражки. – Прошу. Кстати, я хотел бы, чтобы ты вернула мои.

– Я подумаю, – идя к машине, сказала она. По ее губам проскользнула презрительная полуулыбка; она явно смаковала только что сделанное открытие, гласившее, что у каждой палки имеются два конца. – Вообще-то, с твоими письмами жаль расставаться. Ты так красиво пишешь! Это можно перечитывать, как роман. Можно даже издать.

– Шантаж не имеет смысла, – с хорошо рассчитанной прямотой сказал он. – Я ведь не женат.

– Какой еще шантаж, что ты несешь?! – возмутилась она и тут же улыбнулась, не скрывая превосходства. – И потом, не век же ты будешь холостяком.

– К тому времени все это уже утратит актуальность, – заметил он.

– Посмотрим, – небрежно бросила она и привычно скользнула на переднее сиденье, придерживая на коленях подол легкого платья.

Лежавший на сиденье нераспечатанный блок сигарет мешал ей, и она перебросила его назад, не потрудившись даже обернуться. Ударившись о спинку заднего сиденья, картонная коробка отскочила и свалилась на пол. У Олега снова родилось желание ударить ее – ударить сильно, по-настоящему, чтобы из сломанного носа ручьем хлынула кровь, смывая это ненавистное выражение глупого самодовольства. Впрочем, здесь она была права: бить женщин по лицу – последнее дело. „Это называется „портить товарный вид““, – подумал он, садясь за руль и снова опуская правую руку в карман.

Пальцы коснулись скользкого, шелковистого на ощупь полиэтилена, осторожно развернули его. Тряпка, которая была внутри, еще не высохла – он обильно смочил ее, как только увидел в отдалении вышедшую из подъезда Ингу.

– Где сумка? – спросила она.

– Там, – ответил он, – на полу, за сиденьем.

Сумка действительно стояла на полу за сиденьем, и в ней действительно лежали ее вещи. Он вовсе не рассчитывал, что она сама полезет доставать свое барахло, по человек устроен так, что в девяноста процентах случаев реагирует рефлекторно, как заучившая десяток простейших команд; дворняга. В полном соответствии с этой теорией Инга повернула голову и попыталась через плечо заглянуть назад, в узкое пространство между передним и задним сиденьями. Высокий подголовник мешал ей, и она, слегка привстав, перекрутилась винтом, норовя просунуть голову в щель между спинками сидений.

Момент настал. Он…»

Дымов все еще стоял с закрытыми глазами, когда из прихожей донеслось царапанье вставляемого в замочную скважину ключа. Александр вздрогнул, открыл глаза и сделал, быстрое незаконченное движение, живо напомнив самому себе воришку, застигнутого на месте преступления и не знающего, в какую сторону бежать. Взяв себя в руки, с сильно бьющимся сердцем он двинулся в прихожую – встречать вернувшуюся с ночного дежурства жену. По дороге он мельком посмотрел на себя в зеркало. Бесстрастное стекло отразило высокого, одетого с иголочки шатена в расцвете сил, с артистической прической и красивым бледным лицом, обрамленным аккуратно подстриженной шкиперской бородкой.

Когда входная дверь распахнулась, впуская в прихожую Ольгу, Дымов уже совладал со своим лицом и встретил жену открытой, радостной улыбкой.

– О, – сказала она, – кого я вижу! Из дальних странствий возвратясь… Ты где пропадал? Машина сломалась?

Дымов, как обычно в таких ситуациях, задумался, будучи не в силах понять, на самом ли деле Ольга так глупа или подсказка, содержавшаяся в ее вопросе, была сделана нарочно, чтобы облегчить ему жизнь и сгладить конфликт раньше, чем тот возникнет. Так бывало и раньше: пока он придумывал какую-нибудь ложь, чтобы оправдать свое отсутствие у семейного очага, Ольга сама давала объяснение этому отсутствию, облеченное, вот как сейчас, в форму вопроса: «Где ты был? В пробке стоял? Почему задержался – опять к шефу на ковер ходил?» Ему в таких случаях оставалось только кивнуть и сказать: «Да». В общем-то, он догадывался, что такое поведение жены, скорее всего, продиктовано чем угодно, но только не глупостью. Наверное, она просто ощущала возникшую между ними трещину и пыталась таким вот образом если не зарастить ее, то хотя бы не дать ей расшириться. Ольга просто берегла свой покой, а заодно и покой мужа, и Александр, хоть и считал ее с некоторых пор абсолютно чужим человеком, был ей за это благодарен.

– Да, – сказал он с благодарным кивком. – Машина. Ни в какую не хотела заводиться. Похоже, стартер все-таки придется менять.

– Поменяй лучше машину, – сказала Ольга, расстегивая плащ.

Он помог ей раздеться, повесил плащ в стенной шкаф и некоторое время бездумно наблюдал за тем, как она причесывает волосы перед зеркалом в прихожей. Волосы у нее были короткие, выкрашенные в пепельно-золотистый цвет, а глаза имели редкостный сине-зеленый оттенок. Дымов знал людей, которые отказывались верить, что этот цвет натуральный, – они считали, что Ольга носит цветные контактные линзы. Но это был ее собственный, природный цвет – цвет, который когда-то поразил Александра в самое сердце. Но та, давнишняя, рана уже успела затянуться, и на ее месте остался лишь жесткий, лишенный чувствительности рубец. Теперь уникальный цвет глаз жены вызывал у него только желание отвернуться, как будто это было какое-то уродство или, как утверждали злопыхатели, искусственный эффект, достигнутый при помощи контактных линз.

– Чтобы поменять машину, – шутливо заявил он, – мне придется развестись с тобой и отбить у Филиппа Аллу Борисовну.

– Бедненький ты мой, – сказала Ольга. – Зачем же идти на такие жертвы?

– Вот я и говорю, – вздохнул Дымов, – лучше уж я в очередной раз отдам стартер в ремонт.

Ольга бросила на него быстрый испытующий взгляд, в последний раз провела щеткой по волосам и с негромким стуком положила ее на подзеркальную полку.

– Уже убегаешь? – спросила она, будто только сейчас заметив, что муж одет в выходной костюм. – Жалко. А я думала, мы с тобой кофейку выпьем.

– Можно и кофейку, – согласился он.

– А не опоздаешь?

– Во-первых, я уже, можно сказать, опоздал. А во-вторых, я прогулял целых два дня, так что семь бед – один ответ. Полагаю, что с сегодняшнего дня я – безработный.

– Чепуха, – откликнулась Ольга уже из кухни. Александр услышал, как она бренчит джезвой, затем зашумела льющаяся из крана вода, щелкнул регулятор электрической плиты. – Ты ведь давно хотел оттуда уволиться. И вообще, ты же не виноват, что у тебя машина сломалась. А если бы тебя задержало наводнение?

– Наводнение – вещь доказуемая, – возразил он, присаживаясь на кухонный табурет, с которого совсем недавно встал. – В отличие от неисправностей в двигателе моей тележки. Тоже мне, уважительная причина – поломка двигателя! Ты что, нашего Борова не знаешь?

– А хочешь, я тебе справку нарисую? – предложила Ольга. – Острый приступ аппендицита или еще что-нибудь… Хочешь?

– Удобно иметь жену-медика, – подумав, сказал Дымов. – Спасибо, конечно, но я уж как-нибудь сам. Ты права, мне давно надо было оттуда уйти. Не подумай, что хвастаюсь, но мне кажется, я давно перерос эту работу. Конечно, не хочется уходить с нелестной формулировкой в трудовой книжке, но этого я как-нибудь постараюсь избежать. В конце концов, припугну Борова судом. Не пешком же мне было идти, в самом-то деле!

В кухне восхитительно запахло кофе. Дымов не знал, в чем тут секрет, но, когда кофе варила Ольга, это был напиток богов, а когда он делал это сам, у него получалась какая-то бурда, напоминавшая отвар торфа. И это при том, что кофе они брали из одной и той же банки и в одинаковых количествах… Мистика!

Ольга разлила кофе по чашкам. Пока она споласкивала джезву, Дымов по давно установившейся традиции насыпал в кофе сахар – и себе, и жене. Изящно изогнувшись, Ольга боком присела на табурет, пригубила кофе и подняла на мужа свои удивительные сине-зеленые глаза, когда-то напоминавшие ему звезды ранней осени – большие, лучистые, как астры. В окно кухни било утреннее солнце, и в этом беспощадном свете Дымов заметил, что Ольга тоже бледна и что под глазами у нее набрякли темные мешки – след проведенной без сна ночи. Видимо, дежурство у нее выдалось тяжелым и кофе она пила не зря – знала, наверное, что одна чашка никак не повлияет на ее желание упасть в постель и проспать до самого вечера.

– У тебя усталый вид, – будто прочитав его мысли, сказала она.

– У тебя тоже, – откликнулся Дымов. – Стареем мы, что ли?

– Только не я, – сказала Ольга. – Да и тебе, судя по некоторым признакам, до старости еще далеко.

– Это по каким же таким признакам ты судишь?

Дымов задал этот вопрос шутливым тоном, но внутри у него все сжалось, как будто его уже уличили в чем-то, о чем он сам только начинал догадываться.

Ольга проигнорировала вопрос. Была у нее такая манера, проявлявшаяся в самые неожиданные моменты, – просто делать вид, что не услышала собеседника, и как ни в чем не бывало продолжать разговор. Обычно Дымов не обращал на это внимания, но сейчас в молчании Ольги ему почудился какой-то зловещий смысл, какой-то умысел.

– Написал свой рассказ? – спросила Ольга, резко меняя тему разговора.

Дымов вскинул на нее глаза, но жена смотрела с обычным выражением доброжелательного любопытства. Она относилась к увлечению Александра чуть ли не серьезнее, чем он сам, и за это тоже он был ей благодарен. Правда, Нике он не раз жаловался на насмешки жены, полуосознанно пытаясь вызвать у нее сочувствие и жалость. Впрочем, в этом он не был оригинален: большинство мужчин, рассказывая любовницам о своей семейной жизни, сильно сгущают краски. Нет, уходить от Ольги Дымов не собирался – с ней было спокойно, уютно, она никогда не ела его поедом и в случае необходимости была готова оказать любую поддержку. Не жена, а проверенный боевой товарищ, вот кем она для него была.

– Да, – сказал он. – Надеюсь, на этот раз у меня получилось что-то толковое.

– Дашь почитать?

Дымов приподнял брови. Это было что-то новое. Обычно Ольга не обращалась к нему с такими просьбами, зная, что он все равно откажет.

– Дам, – сказал он. – Обязательно. Как только напечатают, так сразу и дам.

Ольга состроила веселую гримасу и пожала одним плечом, показывая, что иного ответа и не ждала.

– Знаешь, – сказала она, пригубив кофе, – мне почему-то кажется, что ты прав. Ты действительно написал что-то настоящее. Правдивое.

Последнее слово воткнулось в мозг Александра, как раскаленный гвоздь, и ему стоило огромных усилий не дрогнуть ни единым мускулом лица. Правдивое… Видит бог, ему и самому казалось, что на этот раз он написал что-то правдивое. Пожалуй, даже чересчур правдивое.

– Это почему же тебе так кажется? – спросил он с наигранной веселостью. – Откуда вдруг такая вера в мои силы?

– В твои силы я всегда верила, – глядя в чашку с кофе, ответила Ольга. – А что кажется… Ну, кажется, и все тут! Называй это как хочешь: интуицией, женским чутьем, предчувствием…

– Попыткой выдать желаемое за действительное, – в тон ей подсказал Дымов.

– Не знаю, – задумчиво проговорила она. – Мне так не кажется.

Дымов залпом выпил свой кофе. Кофе, как всегда, был восхитителен, но сейчас Александр этого не почувствовал. Настроение у него испортилось окончательно, желание сидеть с Ольгой с глазу на глаз, как в былые времена, и потягивать кофеек бесследно исчезло. Он встал и резким, уверенным движением поправил узел галстука.

– Уже убегаешь? – спокойно спросила Ольга, будто не замечая его взвинченного состояния.

– Да, – сказал он. – Побегу за неприятностями. Моритури те салютант…

– Идущие на смерть приветствуют тебя, – задумчиво перевела Ольга, хотя в переводе ни один из них не нуждался. – Что ж, удачи. Или, как говорили греки, со щитом или на щите.

– Даже не знаю, что лучше, – уже из прихожей откликнулся Дымов, натягивая туфли. Обувной рожок опять куда-то запропастился, и он прищемил себе палец, используя его вместо затерявшегося рожка.

– Если не знаешь, что делать, не делай ничего, – ответила Ольга еще одной пословицей. – Доверься своему ангелу-хранителю. Мне это всегда помогает.

– Да? – переспросил Дымов. – Попробовать, что ли, для разнообразия?

Он завязал шнурки, еще раз поправил галстук перед зеркалом, проверил, на месте ли ключ от машины, и вышел, плотно прикрыв за собой дверь. Когда замок щелкнул, Ольга Дымова допила кофе, встала и начала неторопливо убирать со стола. Движения ее были плавными и, несмотря на усталость, исполненными природной грации, как у большой кошки, а на губах играла непонятная, задумчивая улыбка.