Текст книги "Люди, дружившие со смертью (СИ)"

Автор книги: Андрей Марченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

В театре в и цирке

Утром я рассказал о нашем разговоре Ади. Он кивнул головой в знак одобрения моих слов, но спросил:

– Когда и как ты убил первого?

– В шестнадцать. Это был бой. Говорят, я там убил троих, но я даже не помню их лиц.

– А я… Самое смешное, что ситуация была чем-то похожая с Морицем… Мне было четырнадцать, меня обозвали выродком, я схватился за саблю… Противник был старше, тяжелей и умелей меня. В первую минуту драки я понял, что зря я ввязался, что у меня нет шансов кроме как достойно умереть. Он бы разделал меня под орех… Собственно уже началось – распанахал мне левую руку, что шрам видно до сих пор. Но затем случилась сущая нелепица – он поскользнулся на моей крови, и мне оставалось только подставить саблю на то место, куда он падает…

– Ну ты же дрался! Ты смотрел на противника… А он мало того, что глаза закрыл, когда на него бежали, еще и…

– Ты что, никогда не общался с новобранцами? Да ты же сам был кадетом!

Возразить было нечего. Бывало и хуже… Правда, гораздо реже. Такие часто гибли в первом же бою. Впрочем, бывали расклады, когда гибли все – и новобранцы и ветераны.

Мне пока везло…

Ну и что с того?

–

По широкой долине бежала река. По обоим берегам было проложено две дороги. С правой стороны шел имперский тракт – прямой как стрела, со станциями, со столбами, отмечающими мили, пикетами. Вторая дорога змеилась вдоль левого берега, почти точно копируя изгибы русла. Это было так, потому что последняя была придатком третьей, гораздо более важной дороги – а именно реки. Именно по ней шли упряжки и люди, тянущие баржи.

По имперскому тракту неслись гонцы, шли конвои под гербовой защитой, пылили войска с теми же самыми штандартами. Будь мы втроем, мы бы выбрали его, но медленный театральный обоз постоянно бы сгоняли на обочину. Полевой шлях петлял, шли мы, глотая пыль, но здесь было гораздо спокойней.

Но, пройдя очередной поворот, Кольдиган привстал на козлах и начал вглядываться за реку. На имперский тракт с проселочной дороги выезжала процессия, довольно схожая с нашей.

– Вот гадство-то какое! – выругался Кольдиган, – Только вот этого-то нам не хватало для полного счастья! Под куполом трапеция, на трапеции – гимнаст. Все бы было бы хорошо, если бы канат не порвался…

– Отчего вы их так боитесь? – спросил я, – Это что, разбойники, мытари?…

– Гораздо хуже – это конкуренты… – он стеганул лошадь.

– За что? Лошадь-то не виновата?

– Мы должны быть в Найвене первыми!.. А ну-ка, господин хороший, пересядьте-ка вы на свою лошадку, фургон легче пойдет…

Я покорился. Колонна пошла резвее, но для соперника наш маневр не остался незамеченным: там тоже начали стегать лошадей кнутами. Тогда я еще заметил, что такими кнутами обычные возницы не пользуются. У них рукоять короче, а плеть длинней. Но все же где-то я их видел. Но где?

И я вспомнил – в цирке у дрессировщиков.

Я присмотрелся к надписям на фургонах и прочел: по тому берегу реки двигался цирк.

Гонка продолжалась часа полтора, пока хозяин не крикнул:

– Хрен с ними, становимся на привал, не то кони падут…

Но соперники, проехав, может, с четверть мили тоже остановились лагерем.

Загорелись костры. Начали готовить обед, воду для похлебки оба лагеря брали из одной реки. Подойдя к кромке, наши спутники кричали:

– Мучители животных! Шарлатаны!

– Паяцы! Лицедеи хреновы!!! – отвечали им с того берега.

Весь театр относился к противоборству серьезно, сам Кольдиган ходил чернее тучи. Зато Ади, не слывший особым весельчаком хохотал от души:

– Ей-богу, что дети малые!

После обеда гонка возобновилась. Впрочем, назвать последующее гонкой у меня не поворачивается язык. Как только мы ускорялись, ускорялись и они, но стоило Кольдигану пустить лошадь медленней, они тоже тормозили, оглядываясь, ожидая подвоха.

Потихоньку накал страстей стал стихать. Сперва я заметил, что Мориц стал засматриваться на тот берег.

Будто нарочно… Да что там – наверняка нарочно, на пляже часто репетировала молоденькая жонглерша.

Затем сошлись хозяева противоборствующих лагерей – Кольдиган и владелец цирка, дяденька невысокий, плотный, не иначе клоун в отставке. Поругавшись для приличия, они принялись обсуждать, где были, кого видели, сколько получили за гастроль.

Я смотрел и думал, а действительно – стоило ли нервничать: кому-то ближе театр, кому-то – цирк. Зрители-то у них разные.

–

А на следующий день слева над горизонтом появились дымы.

– Что-то горит? – поинтересовался Эршаль.

– Угу… Причем постоянно… Это сталелитейные мануфактуры в Лоте – скоро трубы увидишь.

Но еще раньше, чем появились трубы лотских мануфактур, справа начались предместья Найвена. А затем, почти одновременно появились трубы крыши домов Лота, шпили зданий и храмов Найвена. Сначала казалось, что эти города рядом, но по мере того, как мы приближались, они удалялись друг от друга и от реки. Дороги разветвлялись, но Кольдиган держался центра.

Наконец, когда мне уже начало казаться, что еще немного и Найвен с Лотом останутся за нашими спинами, Кольдиган натянул вожжи.

Театр остановился как раз посредине между Найвеном и Лотом. Если говорить точней, то ровно между этими городами текла река, и с одного берега расположился театр, а с другого – цирк.

Уже года два как в провинции отменили закон, запрещающий бродячим театрам выступать в черте города. Ввели его в угоду муниципальным театрам, но закон оказался неудачным, и сначала на него все дружно начали плевать, а затем и вовсе отменили высочайшим рескриптом.

Но некоторые театры по привычке в город не заезжали. Кольдиган решил остановиться у реки по причине того, что вода и прилегающие земли считались экстерриториальными и никому не принадлежали. Таким образом, платить за место не приходилось, оставалось лишь уплатить в местную казну привычный налог с прибыли.

Цирк стал тут же через реку. Они начали вколачивать колья, натягивать шатер. Театр принялся за установку сцены.

Кольдиган, ругая дороговизну, достал из сундука чернила, кипу объявлений о представлении, и принялся их заполнять. Затем разделил их – половину отдал Морицу и отправил его с Эршалем в Найвен. Попросив меня и Ади сопровождать его, сам же отправился в Лот…

–

Насколько я знал, Найвен и Лот основали примерно одновременно, даже, по-моему, Лот чуть раньше. Но если Найвен изначально строился как имперский город – почти столица с прямыми как стрела рокадами проспектов, сперва прочерченными на бумаге, а потом перенесенными на местность, то Лот же строился сам по себе – вокруг мануфактур на крошечных кусочках земли, будто пчелиные ульи, лепились домишки. Улицы прокладывались на глаз. Они были узкими и жутко путанными. Из-за этого городишко часто сгорал дотла. А когда к Найвену и Лоту подкатывалась война, то последний отдавали врагу и защищали только Найвен. И если осада затягивалась, то от Лота оставалось немного. Но город опять отстраивали – до нового пожара или иной войны. И если Найвен рос, то Лот пульсировал: городишко – пепелище – городишко… Привыкнув к неизбежности бедствий и отстраивали его кое как – на скорую руку и из того, что было.

О Лоте вспомнили тогда, когда Найвен все же стал столицей и его спутник тоже поднялся в статусе. До столицы было всего пять верст, и здесь останавливались караваны торговцев, жили служивые люди, которые из бедности или жадности не могли квартировать в столице.

Со временем они разбогатели захотели сделать из Лота отражение столицы – выложили улицы камнем, постарались выпрямить и распрямить то, что можно было назвать проспектами. Открывали театры, строили храмы. Льстиво называли свой город Второй Столицей. Только все было напрасно – труба все же оставалась пониже, да и дым – пожиже…

Дух этого города оставался сильней. Может, в этом были виноваты те же узкие и путаные улочки – полиция их не могла патрулировать их при всем своем желании, и вор на своих двоих легко уходит от конного патруля.

Да и люди здесь были мелочней, беспокойней и никакой снобизм не мог этого скрыть.

Наверное, гарь былых пожарищ въелась в кровь, стала сильней их и уже передавалась по наследству.

Казалось, такие города должны были бы рождать сверхлюдей – стремительных и безапелляционных. Но если это и происходило, то они быстро съезжали в Найвен, предпочитая быть столичными парвеню, нежели местечковыми аристократами.

Здесь великие мысли кипятятся заживо и развариваются на множество мелких.

Люди здесь были холодны – и грелись спиртным. Владельцы мануфактур жестко карали за пьянство в цехах, но за воротами сами же продавали дрянной самогон.

Этот город невозможно было любить, и нам надо было пройти мимо.

Но мы этого не сделали.

–

Кольдиган взял нас в Лот, вероятно, опасаясь дурной славы этого города. Несмотря на ученые речи Эршаля, он считал того детиной недалекой, оттого его и Морица послал в безопасный Найвен.

Конечно, это было преувеличением – на улицах Лота никто никому посреди дня все же горло не резал, кошелька не отнимал. Напротив, на наше оружие смотрели косо, и все больше со спины. В глаза не глядел никто, пьянчужки на летних верандах, стоило нам подойти, начинали сосредоточенно рассматривать содержимое своих кружек.

Но на нас все же обращали внимание, и достаточно было нам приклеить куда-то объявление о спектакле, тут же собирались люди, неграмотные искали знакомые буквы, грамотные читали:

– Спектакль… – разочаровано бурчали в задних рядах. – А мы думали имперский сыск кого-то шукает…

Афиши клеили в людных местах – возле базарчиков, шумных кабаков. В городе были доски и тумбы, специально предназначенные для таких целей.

Пока Кольдиган возился с клеем, Ади успевал прочесть чужие:

– Смотри, чего пишут, – толкнул он меня под локоть.

Мы прочли объявление, на которое указал Ади. В нем значилось: «Из дома по улице Садовой сбежала гадюка. Нашедшему просьба вернуть за вознаграждение. Страдают дети.»

– Ничего не понимаю, – признался я. – Какая на хрен гадюка, какие дети?..

– Вероятно, гадюкины, – Ади вырвал из-за уха Кольдигана карандаш. – Дай сюда!!!

Ади зачеркнул «убежала» и сверху написал «уползла», а снизу дописал: «Нашедшему – вечная память!!!»

Рядышком висел лист, с которого дожди смыли почти все написанное – остались лишь сиреневые разводы. Ади хохотнул и написал: «Объявление». Задумался и продолжил с новой строки: «Объявлю войну. Недорого. Торг уместен».

Израсходовав все афиши, вернулись к труппе.

Там уже во всю готовились к вечернему спектаклю. Фургоны развернули в коробочку, образовав вроде зала под открытым небом, на двух телегах ставили сцену.

За работой актеры, может быть в последний раз перед спектаклем, повторяли свои роли. Со стороны это выглядело как безумие.

В подготовке к спектаклю принял участие и Эршаль. Он помогал ставить сцену, один таскал огромные декорациями. Когда ставили помост, одна балка сошла с направляющей, пятеро мужчин отскочило, но тролль поймал ее, поднял и завел на место.

Видя это, к нему подошел владелец цирка.

– Скажите, молодой человек… – тролль был лет на восемьсот его старше, но выглядел на тридцать полновесных человеческих года. – А Вы никогда не думали работать в цирке?

– Не-а… А что там делать?

– Ну подымать пудовые гири, рвать цепи… Цепи мы, конечно, подпилим, но надо и зрителя испугать…

– Пугать, рвать, подымать, – пробормотал Эршаль, – Не-а, не хочу…

– А отчего?

– Это слишком просто.

Тролль сходил на представление в цирк, но остался в смутных чувствах. Ввиду присутствия Эршаля в зрителях, штатного силача на сцену не выпустили. Фокусники его тоже не особо удивили – насколько я понял, Эршаль владел магией, но предпочитал держать свое умение про запас. Но были вещи, которые его просто возмутили:

– Ты представляешь, – шипел он. – Гномы сбрили бороды и пошли работать в цирк уродцами!

– Да не гномы то, – успокаивал я. – Среди людей тоже есть люди маленького роста.

Солнце начало последнюю треть своего пути…

–

«…

Подлец, чей вид внушает страх

падет пред вашими глазами,

но так ли был он виноват –

чтоб умирать?..

Не знаем мы – решайте сами.

Любовь и жизнь, рожденье, смерть –

Вот персонажи этой пьесы

Покажем судьбы мы людей

И их земные интересы

Актеры проживут сполна

Чужие жизни или роли

Сюжет непрост мораль – вольна…

Уж не пора начать ли что ли?..

Актеры на местах давно

Завеса лишь скрывает тень их

От зрителя не надо ничего

Вниманье, тишь, немного денег…

«

Спектакль играли вечером, когда солнце еще не зашло, но уже скрылось за навесом и декорациями и не било в глаза зрителей. Дело шло к осени, солнце пробегало свой путь все быстрей, и доигрывать пришлось при свечах.

Театр был бедным. Скажем, когда играли сцену в аптеке, вместо полок с лекарствами висело два куска картона, на которых были нарисованы пробирки, мешочки и неизменный человеческий череп.

В аптеку вошел лирический герой Морица, он несчастен в любви, и по древней традиции собирается наложить на себя руки:

– «…

В петеле не обретешь покой:

С петлей и смерть придет петляя

Ты всех в округе рассмешишь

Как шут ногами мотыля

Ты от удушья изойдешь

Или умрешь ветры пуская…

Ножами резать кожу – блажь…

Я не люблю, коль смерть кровава

Я для себя давно решил –

Мое спасение – отрава…

Я слышал, будто тут дают

Смерть, настояв ее на травах…

Смерть вкуса яблонь, что цвели…

Иль персика…. Должно – занятно…

«

Аптекаря, равно как и дюжину мелких ролей играл Кольдиган. Он входил на сцену и обращался к посетителю:

«…

Ну надо же! Ко мне зашли!

Хоть пустячок – а все ж приятно!

Мне с этим городом беда

Здесь спроса нет, здесь все здоровы!

Я даром провожу года

Ну а ко мне зашли чего вы?

Больны?..

«

Самоубийца отвечал: Здоров!..

Но я хочу исправить это

Вы не могли б продать болезнь

Чтоб умер я, чтоб стало мне

Последним это лето…

Аптекарь: Вам яду?..

Самоубийца: Да…

Аптекарь: Хороший есть…

Отмерить Вам какого?

Самоубийца: Мне б сильно только не страдать

А так – на вкус ваш, ваше слово…

Но старик-аптекарь мухлюет, выдав юноше вместо яда слабительное, и половину пьесы Мориц отвечал из-за сцены – якобы из нужника.

На спектакле Эршаль сидел, разинув рот до неприличия широко. Пожалуй, он был самым благодарным зрителем этого представления, смеялся он громче, чем допускали приличия, и, оттого – от души.

Пьеска была не то чтобы отвратительной, а вполне заурядной, подходящей для бродячего театра. Добро традиционно победило зло, злодей был умерщвлен, влюбленные сердца воссоединились.

Зрители, как водится, аплодировали стоя, но все больше из вежливости. Только тролль хлопал в ладоши в неподдельном восторге.

– Понравилось?.. – спросил я, когда все разошлись.

– Очень! И слова такие красивые, и игра… Знаю, что это те же люди, с кем мы вчера пыль глотали, а все же не они…

– Бывают спектакли и лучше, – заметил я.

Эршаль надолго задумался.

– Ну и пусть. Я-то, знаешь под мостом сидел, еще когда людей не было и гномы свою руду переправляли в порты… Пока на телегах везли – еще не так скучно было, да у меня барышня была… Троллина по-вашему… красивая, но вредная. И волосы у нее цвет сами меняли как хотели, под настроение. Не как у ваших дам – после покраски, а вот захотела она себе зеленые волосы и они в другой цвет переходят. Потом ушла она… Затем гномы обленились, нашли чародея, который из руды делал големов. Таких великанов в пять саженей высотой. Никого месяцами нет, только эти синие болваны маршируют.

– Синие? Так, значит басни про голубую руду – правда?..

– Неа, руда была синяя, а вот сталь из нее варили действительно голубую…

Сталь варили гномы, но оружием из него пользовались эльфы. И из-за этого она стала называться эльфийской. Я много слышал о такой, но не видел ни разу. Когда пришли люди, они выбрали оружие попроще, не такое благородное – эльфийская сталь светилась в темноте и для убийц или воров просто не подходила.

Хоты тоже варили «голубую сталь», но она была не голубой, а скорей серой с синим отливом. И что самое паскудное – оружие из такой стали было хрупкое до безобразия. Эльфийская сталь, как гласили слухи, щербилась с трудом.

–

После представления труппа закатила маленький праздник.

В воздухе висело очарование осени, которая еще не вступила в свои права, но тайком смотрит из-за угла, дышит холодом, прикидывает какой лист сорвать с дерева первым.

Наши спутники пели песни, декламировали разученные диалоги. Именно пели, а не орали благими голосами, стараясь побыстрей упиться мутным самогоном. Здесь вино, хотя и не лучшего качества. Но что пьянило больше – вино или воздух, понять было нельзя.

Сидели до поздней ночи, затем разошлись, спали чуть не до полудня…

–

А когда проснулись, пришла пора прощаться.

На базаре Ади купил две лошади – одну себе под седло, другую кобылу – в упряжь театру. Когда мы расставались, он отсыпал старику горсть серебра. Старик зарделся, и отводил руку, в глазах стояли слезы. Но его препирания были скорей из вежливости, и монеты он принял. Тогда я тоже дал ему одну монетку – просто положил в карман его куртки.

Всего лишь одну, но золотую…

Я думал, что Эршаль тоже раскошелится, но все оказалось не так просто.

Он отвел меня в сторону и сказал, что остается с театром. Не скажу, что его решение расстроило меня, что оно было неожиданным. Но я привык к этому громиле.

Эршаль пояснил свои мотивы.

– Говорится же – добро должно быть с кулаками. Они добрые, хорошие… Представления такие интересные. Ну а я вроде как с кулаками… В театре не против…

– А как же мост?

– Да ну его, – улыбнулся Эршаль. Улыбка у него была открытая как у ребенка, – Пока есть дороги, будут и мосты. Под каждый мост тролля не посадишь, так что уж как-нибудь… А вообще мне больше нравятся дороги, чем мосты…

– Ну, в добрый час, тролль…

– В добрый час… Человек…

Я вернулся к Ади. Молча запрыгнули в седло и тронулись. Лишь за поворотом я спросил:

– Видал?

Ади кивнул:

– Ну а что в том такого? Твой тролль неглупый малый. Скоро он сам будет играть, а лет через пять мы запросто сможем сходить на представление «Театра Эршаля»

–

От Найвена до Тиира – сто восемьдесят миль имперским трактом. Ну или же двести семьдесят верст, если кому так удобней.

Сколько же ехать петляющей грунтовой дорогой рядом – никто не мерил, но я полагаю, миль на десять-двадцать больше.

Из чего этот десяток складывается? Проезжий шлях петляет, смещается то к одной, то другой деревушке. Затем взять те же мосты – на шляху их возводят поперек течения, а имперские инженера, когда надо и холм сроют, и переправу наискосок наведут. Лишь бы гонцу быстрей было скакать…

Даже лучший почтовый голубь не пролетит это расстояние быстрей, чем часа за три-четыре. Конному на сей путь понадобиться три дня. Ну или два с половиной, если лошадь особо не жалеть.

А если конь падет в дороге или изначально его не было, то на своих двоих топать дней шесть или более. И то если повезет, если волки не задерут, люди лихие не встретят.

В те времена тракт являл собой не просто дорогу, а сложный организм

Через каждые пятнадцать-двадцать миль стояли блокгаузы с вооруженной охраной, сменой лошадей для гонцов и экипажами для казенных людей.

На этих постах с проезжих брали пошлину за право ехать трактом. За отдельную плату предлагали присоединиться к конвоям, которые ходили раз в несколько часов.

Дежурный офицер, увешанный бляхами словно иная ель шишками, поглядел на наше оружие и настоятельно советовал дождаться следующего конвоя. Обещал нам серьезную скидку, грозил бандитами, которые обнаглели до такой степени, что нападают на конвои и даже на станции.

– Ну а тогда на кой вы тогда вовсе нужны? – спросил его Ади.

– А что вы хотите, – всплеснул руками лейтенант. – Времена пошли ныне лихие. Эвон и в городе посреди дня на банки налетают.

– И не говорите, – поддакнул ему сержант, – Недавно в соседней губернии кто-то банк ограбил. Правда без налета и ночью… Прорыли ход, то ли магией, то ли машинами….

– Да какими машинами, – оборвал лейтенант. – Нету таких машин. Не придумали еще. И не магией – в банках все алярмами на магию увешано. Как есть вам говорю – там была банда дрессированных кротов.

По тракту Ади гнал как безумный или гонец, что, в общемто, одно и то же. Мне тоже приходилось погонять коня за ним, и иногда становилось страшно – а не загоним ли мы коней, а не падут ли они.

Когда я что-то заметил? Может и сразу. А может, и до конца я ни о чем не догадался. В Ади многое было странно – его странность была притчей во языцех. Скажем, вы видели человека, который жмет руку прокаженному, а затем откусывает заусенцы с пальцев той же руки, кою держал больной лепрой?

Как правильно назвать болезнь Ади?

Да никак!

Теперь я знаю, что не болезнь была у него. Не хвороба в нашем, обычном понимании. Не тот недуг, при которой пользительно глотать микстуры, прикладывать пиявки…

Никто из врачей нашего мира не смог бы прописать Ади стоящего рецепта, равно как и не смог бы предложить лекарства от болезни по имени любовь. Ну кроме яда, конечно…

Меж тем, я действительно думал, что Ади влюбился – уж слишком были похожи симптомы. Он вел себя, будто ударенный пустым мешком – отвечал невпопад, бил наугад…

Но в кого он мог влюбиться – не в меня же? А всех остальных он наблюдал ну не более четверти часа.

С Ади действительно творилось что-то непонятное. Он часто вздрагивал, его бросало то в жар, то в холод, он произвольно менял темы разговоров.

Иной раз, проснувшись ночью, я не находил его на месте – его то ли не было вовсе, то ли он сидел и скармливал костру щепки. Я пытался с ним заговорить, но он просто отмахивался.

Иной раз из его сумок появлялась колбочка с каким-то эликсиром. Цвета лекарств были совершенно разные, фантазийные – то будто кипящая сталь, то словно пьяная, свихнувшаяся радуга. Ади выпивал, морщился, срывал злость на пустом сосуде – разбивал его о ближайшее дерево.

Я раз попытался выяснить, что он пьет, но Ади не счел нужным даже открывать рот в ответ.

А знал ли он сам, что вливает в себя? Часть его, вероятно, это знала, но скрывала ответ. Вероятно, кто-то ему объяснил, что если почувствует одно – пить из такой-то пробирки, другое – из совершенно иной…

Однажды, проснувшись, я увидел, как он, в лунном свете упражняется с мечом. Это был единственный случай, когда я видел Ади тренирующимся, и впечатление получилось тягостным – мельницу он крутил медленно, кружил тяжело, будто держал оружие впервые.

Но я не придал этому значения – какая разница, какие мы на тренировках. Все решает бой.

Я повернулся на другой бок и заснул.