Текст книги "Революционная сага"
Автор книги: Андрей Марченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)
Клим только кивал в знак согласия: дескать, все именно так и было.
– Такие вот дела. – наконец закончил свой рассказ Евгений.
– Мда… – подытожил кто-то из местных.
– Меж тем я удивлен, что вы не раскрыли это дело самостоятельно. Кокаин-то у вас у самих имеется…
– Оно конечно да. – согласился с Евгением ревкомовец. И тут же поправился. – Но оно, конечно нет. Ведь у иных после иных анафем люди гибли, дома горели?
– А в тоже время иные дома не горели? – спросил Евгений. – Другие люди не погибали? Совершенно посторонние, попом не упомянутые? Да и говориться же: если пророчество повторять достаточно часто, оно сбудется. Может, люди сами были неаккуратны. Может, иные, устав ждать несчастий, обещанных соседям, брали на себя толику функций высших сил.
Ответом ему было задумчивое молчание. Поэтому Аристархов, выдержав паузу, продолжил:
– Так что здесь нам делать решительно нечего и будем мы возвращаться назад, во Мгеберовск.
– А возвращаться вам и некуда.
– В смысле?
– В городе победила контрреволюция. Советская власть свергнута – разумеется, временно.
Неужели, – подумал Евгений. – неужели пронесло.
Но нет, рано…
– Однако насчет вас сюда поступила телеграмма. – продолжало уполномоченное лицо. – Вам приказано сконцентрироваться на ликвидации сотни Костылева… Вы, вероятно, лихие ребята, если против сотни вдвоем идете…
– Да, мы такие… – задумчиво согласился Евгений. – Вроде былинных богатырей. Вдвоем выйдем хоть против орды.
Уполномоченный задумался. Ему стало неудобно.
– Вам, наверное, нужна помощь? Выделить людей? Э-э-э… Полторы дюжины?..
Ну да, кого ты нам выделишь. – подумал Евгений. – Необстрелянный молодняк, которому только за партами сидеть. Да за такими больше возни: чтоб накормить, устроить на ночлег. А случись заваруха – в лучшем разбегутся случае. В худшем – тебя же по ошибке и пристрелят.
– Нет уж, – сказал он. – Мы как-то сами управимся.
Уполномоченный посмотрел на Евгения с уважением и где-то с испугом.
-//-
Над часами, что имелись в фасаде городского муниципалитета города Мгеберовска, возвышался флагшток, на который всякая установившаяся власть норовила поднять свой стяг.
Масоны этого делать не стали. Может, таковой у них имелся, да вот только не положено остальным знать, как он выглядит.
Потому флагшток на фасаде торчал одиноко, словно какой-то молниеотвод.
Но однажды, проходя возле здания муниципалитета, обыватели увидели на флагштоке два шара синих шара. Ветер трепал их, они стучали, чем, собственно, и привлекали внимание.
По городу пошла молва: чтобы это значило? И около базара он наткнулся на другой слух: дескать, это штормовое предупреждение. На город обрушится ураган и произойдет это послезавтра, что обозначено количеством шаров.
Как бы то ни было, на следующий день, на муниципалитете шар остался в единственном числе.
В ураган поверили – от этих масонов всего можно было ожидать. Потом народонаселение города и окрестностей запасалось съестным, водой и вином да дровами. Закрывали окна,
Уж неизвестно по каким масонским каналам они узнали о будущей непогоде, но буря началась в назначенный срок.
Потемнело небо, похолодало. Со стороны полей в город влетел лихой ветер, разлетелся по улицам, словно кавалерийская лава.
Завыл в трубах – ярче, жарче загорелись камины и печи. Уютней стало в домах от тепла и наступившей непогоды.
Сразу с трех сторон ударил дождь, не заштриховал окна параллельными линиями, а взял сеткой.
У окон собирались домочадцы, пили глинтвейн и чай с плюшкам. Смотрели в окно, как ветер гнул деревья, как пузырилась вода в ручьях.
Вот кто-то под бронебойным дождем спешит по улицам, за ним бежит кошка, почти котенок. Ветер котенка постоянно сносит в сторону, а с головы путника пытается сорвать шляпу. Путник придерживает ее рукой, но ветер не сдавался, набивал в рукав дождевую воду, пробирался под плащ.
Обыватель смотрел на них и качал головой: экий глупец, самому дома не сидится, так он и котенка прихватил. И куда он спешит? Ведь по случаю бури закрыты все заведения, все любуются непогодой. Впрочем, может статься, у него действительно дело важное. Может быть, человек и кошка устали ждать порошок целебный и ноне идут прямиком к доктору?
По случаю бури потемнело раньше времени. И в тот день по-особому грели одеяла, спалось крепче, глубже. Порой кто-то просыпался, слушал шум дождя по крыше, удовлетворенно кивал: дождь и холод до него сегодня не доберется. Поворачивался на другой бок и засыпал.
А утром бури уже не было – от нее остались только лужи, сломанные деревья да слухи.
Народец выходил на улицы, дабы поделиться впечатлениями: ах, какая славная, увлекательная непогода была! Старожилов, как всегда в подобных случаях разбил склероз: утверждали, что подобной бури не они не могут припомнить.
Некоторые говорили, дескать, ветер был такой силы, что сносило даже радиоволны, и местная радиостанция в тот день не могла ничего не получить не отправить!
Говорили так же, что перво-наперво бурей оборвало телеграфную линию, а в городе сломало с дюжину деревьев. В городском саду треснул дуб такой древний и заповедный, как леса вокруг города. Говорили, словно рос он тут еще до основании Мгеберовска. И город так и строили – сначала вокруг дуба разбили городской сад, затем вокруг него стали возводить городские кварталы.
Дуб действительно треснул, но устоял и зеленел еще ровно двадцать лет.
Еще говорили, что на окраине сорвавшимся водостоком убило старушку, и уже не понять, отчего ее потянуло на улицу.
Вряд ли это было так, но, в самом деле, что это за буря, если никого не убило?
Наговорившись до усталости, люди расходились по домам.
Бесхозный шпион
Железная дорога и полустанок среди лесов плохо было видно и авиаторам и пролетающим над ним ведьмам. Лента железнодорожного полотна была одноколейной, узкой и огромные ели, растущие вдоль путей, где-то в вышине едва не смыкались кронами.
Гораздо лучшим ориентиром служила река, что текла на десять верст севернее. По этой причине летуны не сильно старались разглядеть железную дорогу, забывали о ее существовании.
Впрочем, и нужда в том полустанке была минимальной. Во-первых, поезда здесь ходили редко, потому решили, что одноколейной дороги вполне достаточно. В крайнем случае – составы разминутся на полустанке. Во-вторых, этим самым поездам где-то надо было останавливаться, чтоб набрать воду.
Здание станции построили без учета местной специфики, а именно с залом ожидания, буфетом и одной кассой. Может, полагали, что вокруг полустанка вырастет деревня, город. А может, просто выстроили здание по первому попавшемуся чертежу?
Но пассажиров здесь почти не было – никто в здравом уме не хотел ехать в этакую глушь. А если никто сюда не приезжал, то кому, спрашивается, уезжать?
Конечно, порой из лесов выходили охотники, раз на станции появились почти интеллегентные люди из Императорского географического общества. Порой грязные оборванцы, с виду каторжане делали вид, что ждут поезда в зале ожидания. Проверить у них документы станционный смотритель не мог, арестовать – тем паче. Потому протапливал комнату, угощал бородачей кипятком. И те, не дождавшись поезда снова уходили в леса.
А раз на полустанке как-то оказался человек в чесучовом костюме – вышел он из лесу, шел сам. И хотя до ближайшего жилья было верст семь, пришелец не имел ни следа усталости на лице, ни грязи на своих лакированных штиблетах. Казалось, что он выбрался не из леса, а только что вышел из своей квартиры на Невском проспекте.
У станционного смотрителя поинтересовался: а когда будет следующий поезд, хоть в какую-то сторону и отчего закрыта касса. Смотритель ответил, что касса закрыта, потому что следующего поезда не будет никогда. Пассажирские поезда пролетают полустанок без остановок. Впрочем, около полуночи здесь остановится товарный, набрать воды для локомотива, машинисты наверняка будут рады попутчику.
Замечательно. – отметил пришелец. – Полуночный товарняк сгодится. А как насчет буфета?
Буфета не имелось по той же причине что и закрыта была касса. Но станционному смотрителю было скучно, и он предложил гостю разделить с ним скромную трапезу. Гость согласился.
Впрочем, «трапеза» для того позднего ужина – слишком громко сказано. Ели при свете "летучей мыши" в плохо протопленной комнате пищу, что донельзя пропиталась влажным осенним холодом.
К гречневой каше и черному хлебу смотрителя, гость добавил полбатона мягчайшего белого хлеба и бутылку недурственного рейнского.
По причине отсутствия бокалов, вино пили из жестяных кружек.
А между вторым и третьим тостом гость станционного смотрителя и завербовал. Предложил стать агентом одной организации. Какой именно – уточнять не стал.
Гость мог бы показаться шарлатаном, но тут же за столом он выдал задаток. Полтысячи рублей ассигнациями – сумму довольно значительную.
И что особо приятно – при их разговоре не присутствовали свидетели. Незнакомец не потребовал ни расписок, ни даже формальных клятв. Да что там – не поставил перед новоиспеченным агентом заданий. Ни тебе пускать под откос поезда, ни… Ничего. Лишь сообщил пароль и отзыв, добавив, что когда-то сюда попадет иной человек. Он-де назовет пароль, и тогда смотритель должен будет ему помочь и получить новые распоряжения.
И в полночь человек в чесучовом костюме от был на товарняке. Больше его станционный смотритель не видел.
Агент с паролем не прибыл ни на следующей неделе, ни в следующем месяце. После – счет пошел на года.
Что стало с тем незнакомцем? – рассуждал смотритель. – Может, он так и не вернулся в свою страну, не сообщил, что завербовал смотрителя. И этого шпиона убили во время какой-то глупейшей поножовщины, или он отравился в придорожной забегаловке и умер от дизентерии.
Да и кем он был, тот пришелец? Может быть, он был нечистой силой? Или пришельцем из иных миров, и хозяин полустанка на самом деле шпионил на Марс?
Часто, особенно в дни туманные казалось, что не было никакого посетителя, а все это смотрителю привиделось.
Но приходила полночь, на полустанке останавливался товарняк и его машинист подтверждал: да, было дело, кого-то с этого забытого всеми полустанка он забирал.
А было это, к слову сказать, еще во времена англо-бурской войны. Когда двадцатый век только рождался…
Пролетающие мимо поезда смотритель провожал с легкой ухмылкой. Все же никому, почти никому не было известно, что смотритель этой станции чей-то агент. А знание давало ощущение какой-то власти.
Он чувствовал себя могучим, достаточно сильным, чтобы разрушить если не все государство, то основательно его пошатнуть.
Смотритель не любил ни государство, ни правительство. Не любил он не конкретно царское правительство, а скорей правительства вообще. Отдельно ему не нравилось, что его заперли одного в этот медвежий угол.
Наверное, чтоб чувствовать себя настоящим агентом, он стал вести учет передвижения составов.
Записывать грузы он начал еще в русско-японскую. Делал это в толстой, словно амбарная книга тетради. Писал шифром простым, им же и выдуманным и выученным наизусть.
Отмечал: сколько платформ с лесом ушло в одну сторону, сколько повезли в другую сторону вагонов с переселенцами. Если проходил поезд литерный, не обозначенный в расписании, то бесхозный шпион доставал красные чернила и делал особую запись.
После того как книга подошла к концу, он завел следующую…
Когда началась русско-японская война, смотритель практически не сомневался – завербовала его японская разведка, и скоро здесь появится некто, несущий приказ вывести из строя эту железнодорожную ветку. А уж кому как ни смотрителю лучше знать, где у нее уязвимые места.
Но нет – мимо неслись поезда с казаками, солдатами, артиллерией, некоторые даже останавливались на полустанке. Для своих походных кухонь солдатушки вычерпывали колодец почти досуха… Но связного все не было.
Затем, без перерыва ударила первая революция. Ну конечно же, – думал железнодорожник, – то был революционер из какой-нибудь Женевы! Но снова – революция практические его не коснулась, если не считать касанием составы, набитые каторжанами.
Потом, позже загрохотала война империалистическая. До германского фронта было ничуть не ближе чем до Японии. Но забытый всеми шпион верил: придет время, и немцы выйдут из леса чистые и опрятные, словно тот незнакомец десять лет назад.
Их все не было…
Император низложен
– …Тебе водить!
Маленькая девчачья ладошка хлопнула Петьку по плечу.
Петька, бондарев сын перешел на шаг, а потом и вовсе остановился.
Осмотрелся, задумался…
– Че смотришь? Лови! – крикнул кто-то из ребят.
Петька снова пошел, но совсем не быстро. От водящего дети старались держаться на безопасном расстоянии.
А кого ловить-то?
Он коротконогий, бегает небыстро, зато с места срывается лихо. За Колькой Шепелявым? Этот наоборот: дылда, ноги длинные, если сразу не догонишь – считай пропало.
Можно было бы погнаться за Аленкой. Девчонка бегала хуже всех. К тому же только что водила, стало быть, устала.
Да вот беда: Аленка ему нравится. В игру ее взяли по Петькиному хлопотанию, и сейчас она осалила бондарева сына только потому, что тот поддался.
Конечно, можно было бы ее догнать, будто невзначай схватить, прижать к себе. Но осалить ее – значит расстроить…
…Вдруг водящий сорвался с места, и, сделав два шага к Ваське, развернулся и бросился к Шепелявому. В три прыжка преодолел расстояние, думал лишь осалить, но Колька не убегал, и Петька просто налетел на него.
– Ты чего не бежишь?
Оглядевшись, водящий увидел, что Васька тоже не сдвинулся с места. Промелькнуло: стоило бы погнаться за ним. Убежать от Васьки было бы все же проще.
– Гляди! – проговорил наконец Колька, показывая на что-то за спиной товарища.
– Надуть хочешь? – спросил тот. – Все равно тебе водить.
Ну да, как же… Он обернется, его осалят обратно и стрекача. Наверное, с Васькой столковались заранее… Нет, не выйдет…
Но…
– Да гляди же! – крикнула Аленка, которая тут была будто ни при чем.
Из-за рощи к селу двигалось войско: две тачанки, да с дюжину конных.
-//-
Банда не прошла село, как на то надеялись многие. Остановились посреди селения, солдаты согнали народ. Велели крестьянам разбирать раненых. Селяне делали это недоходно, пряча неторопливость за осторожностью, будто боялись причинить солдатам боль. На самом же деле держались надежды: а вдруг как раз им раненых и не хватит.
Раненые же старались вести себя тихо.
Остатки эскадрона, избавившись от обузы, уйдут дальше. А они останутся тут без оружия, на милость крестьянскую. И все говорило за то, что она окажется весьма краткой.
Вот прошлой зимой, говорят, было дело: где-то крестьяне изловили отряд краснопузых. Каждого по темечку обушком – тюк! Ну а затем на мороз, положили на снег, руку вытянули – дескать, верным путем идете, товарищи! Затем водой облили, и на перекрестках расставили словно указатели.
Раненым могло повезти меньше.
Тем, чье положение тяжко, помогут умереть. Да и не только им.
Кого-то превратят в рабов, в тягловую скотину, дабы они заменяли лошадей, угнанных другими бригадами.
Держать будут на цепях, кормить половой, спать определят в углу свинарника.
Был еще ничтожный шанс попасть к какой-то вдове, показаться ей кротким и милым…
…Меж взрослых крутился и Петька.
Всех его друзей родители загнали по домам. Петьке было несколько проще: мамка его померла в прошлом году, а батька ноне получил задаток за бочки и пропивал его уже третий день.
Для него визит отряда был настоящим праздником. Солдаты, да каждый с винтовкой, лошади, тачанки. Имелось даже два настоящих пулемета.
Вот она, взрослая жизнь…
Если б у него была винтовка, сабля – никто бы не посмел его выпороть. Да что там: даже никто бы не крикнул.
У ближайшего солдата, со смелостью, присущей детям, спросил:
– А кто тут у вас атаман?
Помогая крестьянину стаскивать с тачанки своего товарища, солдат кивнул на человека невысокого, кривоногого, с лицом побитым оспинами. Проплешины не могла скрыть даже папаха.
Сей человек на атамана, Батьку он совершенно не походил.
Как так? Атаману положено быть молодым, высоким, красивым, с ногами длинными, ровными не взирая на месяцы, годы, проведенные в седле.
И чтоб грудь колесом – на ней бинокль германский, на поясе – шашка с темляком из Анненской ленты.
Всего этого не было.
Петька задумчиво начал пятится. Но оказалось поздно. Не то атаман почувствовал взгляд, не то услышал полуразговор мальчишки с солдатом. Но как бы то ни было, позвал к себе:
– Эй, малой, иди сюда! – позвал Костылев Петьку.
Тот мог бы тут же рвануть прочь. Что-то говорило: так правильней всего. Но нет, послушно подошел…
Пока мальчишка подходил, Афанасий осмотрелся: деревушка была маленькой, заурядной…
Из всех достопримечательностей – колодец посреди деревеньки. Из всех развлечений: дед Федор – который в этот колодец упал в прошлом году.
Еще в деревне почти не было мужиков. Куда они делись, было неизвестно: погибли на империалистической? Находились в армии у белых, красных, анархистов? Ушли в "зеленую армию", то бишь стали матерыми, убежденными дезертирами? И теперь из леска смотрели, как их бабы с детьми отдуваются перед заезжими?
Имелось лишь десятка два стариков, половина из которых, вероятно перемрет еще до ближайшего боя. Да еще наверное, юнцов, почти детей с полдюжины.
"Ну ничего, – думал Костылев. – прямо в войске и подрастут. Объявим их кадетами или там юнкерами. Где-то же людей брать надо?"
– Что, пацан, солдатского хлеба хочется отведать? – спросил Костылев у Петьки.
Вблизи атаман был еще хуже. Лишь немногим выше малорослого Петьки, и дух от командира отряда стоял ядреный. Конский пот, гарь костров, запах давно нестиранного белья… Жиденькая бородка, в которой застряли крошки хлеба. По всему выходило, что оный солдатский хлеб черств и черен.
Тогда Петьке первый раз подумалось, что военная карьера – не самая лучшая мысль.
Но тут как раз мимо командира проходил солдат, несущий винтовки, словно охапку хвороста.
– А ну, подожди! – распорядился Афанасий.
Убитых в сегодняшнем бою оставили там, на дороге. Однако винтовки собрали. Подняли даже никуда не годное оружие солдат-мертвецов.
Из охапки Костылев выдернул винтовку поплоше, пошатал штык. Да, действительно, болтик сгнил, разболтался и после небольшого нажима вылетел наземь.
Снятый со ствола штык, Костылев подал мальчишке:
– Держи…
Петька не стал уточнять, за что ему такой подарок, не стал отнекиваться. Не давая шансов Афанасию передумать, чуть не вырвал дар из рук.
…Четырехгранный, игольчатый штык был не в самом лучшем состоянии: побитый ржавчиной, почти неострый.
Но это было, безусловно, оружие. Это была верная смерть на расстоянии вытянутой руки. От старика, который тянул солдатскую лямку еще в русско-турецкую кампанию, Петька слышал: рана от такого штыка плохо заживает. Еще им хорошо колоть свиней, а вот в теле человеческом тонкое лезвие часто ломается…
Мальчишке тут же захотелось большего: чтоб к штыку была добавлена винтовка, в ней была полная обойма патронов… А еще – шашка, папаха…
В общем, ему снова хотелось быть военным, самому командовать солдатами, распоряжаться оружием, дарить пацанам штыки, стреляные гильзы, а то и целые патроны.
В свете своего презента атаман уже не выглядел таким уж и безнадежным.
Действительно, ведь этому, побитому паршой, не век же командовать. Пусть выучит его, Петьку, всему, чему положено, а там – героически погибнет.
А уж он, Петька, будет атаманом по всем правилам. Его будут бояться солдаты и любить враги… В смысле – наоборот. Он будет брать города, лично стрелять из пулемета, рубить противника в капусту. И за дамочками будет ухаживать – куда там той Аленке.
– Пойдешь ко мне в армию? – спросил атаман.
Петька улыбнулся, чувствуя сам, что улыбка у него получилась глуповатой.
Костылев поднялся в тачанку, освобожденную от раненых, едва не поскользнувшись на крови. Но устоял, отперевшись на пулемет.
Его речь была столь же скромна, как и возвышение, с которого он вещал.
– А что, селяне, пойдете в войско? – крикнул Афанасий.
– А пойдем! – неожиданно раздалось из толпы. – Отчего не пойти?
Крестьяне нахмурились. Голос сей был им знаком: говорил это местный юродивый Демьян по прозвищу Горбатый.
Афанасий поискал говорящего и нашел того совершенно легко. Стало ясно, что такого рекрута не призовет ни одна армия мира.
Какая-то болезнь согнула тело крестьянина в дугу: сразу после поясницы тело шло совершенно параллельно земле. Существовала идиома о целебных свойствах могилы в отношении людей с неправильной осанкой. Однако, было ясно: сказано это не про Демьяна. Случись ему помереть, лежал бы он в гробу на боку. И вероятно бы гроб пришлось ему делать горбатый.
По деревне Демьян передвигался, опираясь на два подобие двух костылей – в одной руке швабра, в другой – тяпка.
Раненых он к себе на постой, разумеется, не брал, ибо еще неясно было, кто за кем должен был бы ухаживать.
– Я, Афанасий Первый, Царь Всея Руси… – начал Костылев. И замолчал…
Дальше вроде бы должны следовать многочисленные титулы, кажется среди них имелся "князь польский", но полной уверенности в том не имелось. Поэтому Костылев решил немного подсократить:
– …и прочая, и прочая и прочая… Я призываю вас, крестьяне, становиться под святые знамена нашей отчизны. – последовала пауза покороче. Знамен тоже не имелось. Ну да ладно… – И бороться с гидрой большевизма, чуждыми российскому духу либерализмом и демократией, дабы восстановить единственно правильный и природный русский строй – монархию!
Вспышки энтузиазма не последовало. Крестьяне делали вид, что их очень занимают раненые. На говорящего Костылева поглядывали будто тайком, смотрели все больше на пулеметы, на тачанки. Через щели в полу шарабанов на землю капала кровь.
Солдаты не реагировали на речь вовсе. В любом случае это их не касалось.
Даже Лехто, по мнению Афанасия, правая рука командира эскадрона, оставался безучастным к речи.
Около изгороди он о чем-то разговаривал с крестьянином, и речь селюка явно интересовала колдуна больше. Лехто серьезно кивал, смотрел в глаза собеседнику, а тот, ободренный вниманием, рассказывал азартно, недостаток слов, компенсируя жестикуляцией.
Ну да ладно, – обозлился про себя Костылев. – сам управлюсь.
– Рекруты вашей деревни станут костяком нового полка. Мы назовем его лейб-гвардии… Как именуется ваша деревня?
– Шушеры… – неохотно признался какой-то селянин.
– Вот-вот… Это будет лейб-гвардии Шушерский… Великошушерский конный полк… – звучало, конечно, отвратительно, но отступать было некуда. Оттого Афанасий сделал добавку. – А деревня ваша после победы милостью государя, то бишь меня, будет навсегда освобождена от податей!.. Ну так что, селяне, торопитесь, записывайтесь в войско!
Костылев покрутил головой, выискивая взглядом паренька. Затем продолжил.
– В войско принимаются рекруты всех возрастов. Запись, разумеется, добровольная…
Крестьяне тревожно заворчали. Запись, возможно, будет и добровольная, но тех, кто в армию не пойдет, пришибут.
В эту минуту Лехто закончил свой разговор, отпустил крестьянина и быстро вернулся к тачанкам. Тоном твердым и спокойным сообщил:
– Выступаем немедля. Коней напоить, и будем выдвигаться…
– Но нам надо принять пополнение…
– К чертям пополнение. Мы не можем терять ни минуты!
Так, чтоб было слышно крестьянам, Афанасий четко, с расстановкой произнес:
– Мы примем пополнение! Двинемся на запад, к столицам.
– Нет, – у колдуна было свое мнение. – Мы должны идти на север, к Гнилой гати.
Гать – это место на ленивой речке или вовсе болоте, где дорогу путнику преграждает не сколько вода, столько грязь. И чтоб мост не городить, прямо на грязь валят ветки, бревна, так чтоб по ним можно было проехать. Затем, ветки в болоте начинают гнить, превращаются в труху, гать оседает. И в грязь летят новые ветки. И название Гнилая для гати самое то, что надо – она другой не бывает.
– А что там, на Гнилой Гати?
– Ничего, но через нее мы выйдем на шлях к Таракановке. Там, говорят, какой-то старик загнал плотоядный туман в бутылку.
Афанасий с улыбкой осмотрел присутствующих: дескать, что лучше: Петербург или Гнилая Гать вместе с Таракановкой. Все-таки надо было давно поставить на место этого колдуна.
Потому, специально для непонятливых повторил.
– Мы двинемся на Саратов, затем, мобилизуя войско – на Москву. Там я коронуюсь, мы пойдем на Петербург, где я воссяду на трон!
Отчего был упомянут именно Саратов, никто не знал. Вероятно, император назвал город, первый пришедший на ум.
Да и объяснить свою логику он просто не успел.
Лехто пожал плечами: дескать, я хотел как лучше. Затем поднял свой саквояжик, открыл его…
Выстрел прозвучал резко, так что никто сразу ничего не понял. Словно ударил гром – вздрогнули люди, с деревьев спорхнули птицы.
Долго ничего не происходило.
Костылев задумчиво смотрел на револьвер в руке Лехто. Затем из Афанасия словно вынули стержень, скелет. Он рухнул с тачанки, словно куль с тряпьем. По ступеньке шарабана потекла кровь.
Казалось невероятным не то, что Лехто убил Костылева прилюдно. Такое нынче происходило везде и всюду. Удивляло, что несостоявшегося Царя Всея Руси положили из обыкновенного солдатского, даже не офицерского «Нагана».
Швырни Лехто в Афанасия молнией, обрати последнего в соляной столп – солдаты удивились бы менее.
А так казалось: у волшебника все заклятия остались при себе, в рукаве – для какого-то непокорного. И вдобавок к заклятиям еще шесть патронов в барабане револьвера.
– Император низложен. – наконец сообщил Арво ошалевшим солдатам. – До особого распоряжения власть переходит к военному совету. То есть ко мне…
Возражений не последовало.
Затем Лехто обратился с речью к крестьянам.
Был краток:
– Всем спасибо за внимание! Все свободны. Набор в лейб-гвардию отменяется.
Крестьяне не стали ждать дальнейшего развития событий и тихо стали расходиться.
Чуть не первым с площади, сжимая в руках штык, рванул Петька.
Еще через полчаса две тачанки и с дюжину конных упылили по дороге к Гнилой Пади.
Деревня отделалась легким испугом. По причине отсутствия грабежей, реквизиций и мобилизации в банду, к раненым отнеслись по-людски. Дюжина раненых по выздоровлению, собрала скудные котомки и убралась восвояси. Пятеро остались жить в деревушке, обросли семьями да детьми. Еще трое обрели свое место в селе навеки – то бишь ушли под могильные холмики на здешнем жальнике.
Несостоявшегося царя Всея Руси Афанасия зарыли в безымянной могилке под крестом скромным, скрученным из трех палок. И когда основание креста сгнило, никто не поставил нового, не сделал гробницу, не срубил куст осоки, выросший на могильном холмике. Да и тот потихоньку расползался, стремясь сравняться с землей. Под осокой в плохоньком гробу стремительно гнили кости.
Казалось, и люди и природа, стремились быстрее забыть этого человека-недорозумение. О мертвых или хорошо или ничего. Афанасий Костылев мертв – это было хорошо.
