Текст книги "Время ненавидеть"

Автор книги: Андрей Измайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

… Когда он под прикрытием охраны выходил из «мерса», объезжая все «точки», которые почему-то счел нужным, даже необходимым объехать. И как только «мерс» парковался, Баскаков выползал из него улиткой, с опаской, выслав на разведку своих амбалов, бросая пугливые взгляды вокруг.

«Мерс» последовательно парковался:

у «Востока»;

у подъезда небезызвестного дома напротив Теремка;

у еще одного дома, где навстречу Баксу вышли джигиты-наджафовцы (тоже троица), препроводили внутрь, потом через солидную паузу препроводили обратно;

у характерно служебного здания («Он же – в наше управление!» – «Вижу». «Товарищ капитан, опять вас?» – «Не знаю. Знать не хочу»);

у внушительного офиса с тяжелой кованой вывеской «Товарищество «Оборот» («Сегодня же выходной! Чего это он – на работу?» – «Работай, работай и будешь с большим ты горбом. Ни сна ни отдыха измученной душе»). А нервничал Бакс все явственней и явственней. Давно, конечно, заметил следящую машину. Она и не скрывалась, не маскировалась – держала дистанцию в полста метров, и только. А нервничал Бакс именно потому, что между машинами сохранялась дистанция – он бы ее сократил до «глаза в глаза», до «надо побеседовать, Виктор Тарасыч». Но Гуртовой волен сам решать, надо ли побеседовать.

И когда мордовороты завозились с отпираниями запоров-замков-засовов «Товарищества «Оборот», Бакс оглянулся на милицейскую машину, еще раз оглянулся и… быстрым, размашистым шагом пошел к ней.

– Сдай… – скомандовал Гуртовой шоферу. Гуртовой волен сам решать, надо ли побеседовать.

Так они и передвигались: машина, пятясь задним ходом, и пытающийся ее нагнать Бакс, жестикулирующий: «Стойте же! Остановитесь! Надо побеседовать!».

Похоже на издевательство? Похоже. Долг платежом красен. Место Бакса там, где он есть? И знай свое место. А беседовать с тобой Гуртовой станет тогда, когда сам сочтет нужным. Доступно? Понятно?

Доступно. Понятно. Бакс сжал кулаки, скрипнул зубами и – пошел обратно, к собственному «Товариществу «Оборот», куда уже путь открыт – и мордовороты почетным караулом.

Обернулся на пороге, поиграл желваками. Л-ладно!

А Стасик Ли – на поводке. Отнюдь не в переносном смысле. «Браслетка»-цепочка, впившаяся в запястье, и другим концом защелкнутая за трубу. И другая рука – так же. Полураспятие.

«Товарищество «Оборот» – не только кабинеты с компьютерами, факсами, принтерами, ксероксами. Не только все для работы, но и все для отдыха. Сауна, к примеру. Вот в той самой сауне – Стасик Ли.

– Соскучился, Стас? Как самочувствие?

– У-у-у! – посунулся было мордоворот. Врезать бы!

– Ц-ц-ц! – остановил Бакс. – Что ж ты, Стас? Не ценишь хорошего отношения. У тебя в зале людей убивают, а ты убийце убежище предоставляешь. И молчишь. Нехорошо, Стас. Наказуемо. Юрий Аврумович бы тебе лучше объяснил, он специалист. Но видишь, как получилось – никому ничего Юрий Аврумович уже не объяснит. А все почему? Потому, Стасик, что ты убийцу у себя укрыл. Помнишь Пашу Климова? Помнишь. А теперь вот как все обернулось. Молчишь?.. А Член? А Бодя?

– Она… От нее все равно… никто… Я хотел… Я думал… Она ведь… – уронил голову, обессилел.

– Устал, Стасик? Отдохнешь. Все мы отдохнем… Ну-ну, не пугайся. Прими-ка стакашок. Прими, прими. Коньяк хороший, не самопальный. Подкрепись. Пей, сказал! Трезвенник хренов! Еще! Глотай!..

– Это же Стас! Ли! – взбудоражился малой Степа. – Товарищ капитан! Ли! Который… которого мы… А он вот где был, вот где!

– Спокойно, Евсеев! – и распорядился: – Малый вперед! Потихоньку. Внимательно.

… А было, было основание для особой внимательности.

Вот хотя бы то, что сначала из офиса вышел Бакс и… сел за руль «мерса» – никогда сам не снисходил до вождения, а тут уселся за руль, завел мотор, но с места не тронул.

Вот хотя бы то, что вслед за Баксом вышел один мордоворот и пошел себе по тротуару, завернул за угол.

И только потом появился искомый Стасик Ли и… пошел себе по тротуару тем же маршрутом, завернул за угол.

И только тогда «мерс» мягко двинулся – в ту же сторону.

И уже следом за «мерсом» поспешили двое остальных мордоворотов.

Странноватый расклад.

– Гони! – спохватился Гуртовой.

Поздно. Там, за углом, – скрежет тормозов, глухой удар и крик боли.

Машина с Гуртовым и коллегами поспела через секунду-другую. Дверцы захлопали, оперативники повыскакивали. Что?!

А ничего. Ничего экстраординарного. ДТП. Прохожий под колеса попал. Живой, живой! Разве мертвый завывал бы так? Нога раздроблена. С треском, всмятку.

– Он сам выскочил! Прямо перед машиной!

– Здесь и перехода нет. Шальной какой-то!

– Ай-яй-яй! «Скорую» надо бы…

Вот они, свидетели. Трое. Мордовороты. И водитель «мерса», совершившего наезд. Бакс. Доволен. Очень доволен. Умиротворен.

Статья 211. Нарушение правил безопасности движения и эксплуатации транспорта… повлекшее причинение потерпевшему…

– Нарушил – готов отвечать. По всей строгости, Виктор Тарасыч. За то, в чем виноват.

Хм! Приступайте к служебным обязанностям, капитан Гуртовой – даже при всем при том, что вы не гаишник, а опер.

– Ох, как я его неловко. Придется ему навсегда забыть о каратэ. Ничего! Я отзвоню, поместят в отдельную палату, лучший уход… А меня вы куда поместите, Виктор Тарасыч?

– Хм. Лучший уход, Баскаков?

– Куда уж лучше!

Лучше некуда. В смысле: уход не за кем-то, а уход от кого-то. Лучший уход.

В Теремок. Пока то, пока се. Предварительное следствие. Можно ограничиться подпиской о невыезде, но: тяжкое телесное повреждение – срок до трех лет.

Однако по ходу следствия свидетели могут менять показания, да и потерпевший тоже. И – исправительные работы на срок до одного года.

А уж когда выяснится, что потерпевший не имеет претензий (сам, мол, прыгнул под колеса, вот и свидетели то же самое утверждают!), то – штраф до ста рублей с лишением права управлять транспортными средствами…

Но выяснится это не сразу, а в строгой зависимости от оперативных способностей капитана Гуртового со товарищи – не по части ДТП, а по части обнаружения и обезвреживания преступницы, на чьей совести побег, трупы и прочая-прочая-прочая.

ПРИ ЗАДЕРЖАНИИ СОБЛЮДАТЬ ОСОБУЮ ОСТОРОЖНОСТЬ.

Еще бы! Из колонии умудрилась сбежать! Ищи– свищи!

Но возможности человека не безграничны. Сбежать из женской колонии – да. А как насчет прибежать-прорваться в мужскую тюрьму-Теремок? В отдельную камеру, где обосновался Бакс? Слабо? Слабо-о! Да при том, что не только ты ищешь, но и тебя вся милиция ищет. Милиция, а, милиция, ты ведь ищешь беглую убийцу?

То-то и оно…

18

– От тюрьмы да от сумы!.. Я же говорил! Сгла-азил, сгла-азил! Располагайтесь! Будьте как дома! Надолго к нам? – балагурит не без подобострастия ряха-блин в петлицах. – У нас тут полный комфорт. И хлеб, и зрелище! О-о, тако-ое зрелище! Не желаете? Вечерком. Отсюда прекрасный вид. Во-он окошко!. Тут у нас был небольшой перерывчик, но теперь возобновляем… Ну, не буду вам мешать. Отдыхайте.

Я дверку прикрою, чтоб никто не обеспокоил? Чудненько! – лязгнул замком и пошел по коридору, пританцовывая, мурлыча: – Мимо тещиного дома я без шуток не хожу! Либо бр-пм помахаю, либо бр-пм покажу!

Да, никто не обеспокоит Бакса, когда прикрыта такая дверка. Это – не какая-то там квартирная дверь, которую можно после осторожного прощупывания (только верно выбрать точку!) – вышибить ювелирным гияку-цки.

Гияку-цки. Чтобы дверь не с петель, чтобы без особого грохота, чтобы только замок крякнул.

И – ты в квартире. Одна. И никого. И хозяина нет. Нигде нет. Ни в комнатах, ни в кухне, ни в ванной. Сквозь землю провалился? Вернется!

Она сядет и будет ждать. Дождется. Азиаты – терпеливый народец…

Долго. Долго-долго нет хозяина.

Телефон!

Что-то само включилось:

«Это автоответчик. Ваше сообщение записывается. После короткого сигнала у вас в распоряжении тридцать секунд. Спасибо».

– Анатолий Маркович! Ложкин я, Ложкин! Тут такое! Черные опять приходили! Что же делается, Анатолий Маркович?! У них стволы! И ножом грозили! Сказали: мы теперь опять здесь будем! Я им про вас, а они говорят: турма твой Баскаков! Какая тюрьма, Анатолий Маркович?! Вы что, в тюрьме?! Я не поверил, но они себя так ведут, что… И слух идет. Мне что делать? Делать что? Это Ложкин, Ложкин я. Вы же гаранти…

Отбой. Тридцать секунд.

А окно Зои Лапиньш, блонды-зайчика, все зашторено и зашторено. А на телефонные звонки – нет ответа. И на звонки в дверь – тоже. Никому. Никогда. Не разрешает хозяйка квартиры. Нет ее!

Есть она. Спит? Отлеживается? Игнорирует внешний мир? Никого не желает видеть-слышать?

Придется. Сначала – слышать: щелк! Замок на входной, в прихожей. Потом – видеть…

– Опять?! Опять ты?! Что надо?! Ну что тебе от меня надо?! Что вам всем от меня?!

– За-а-аец! – слащавит ряха-блин. – Наконец– то! А мы все извелись, звоним-звоним! Уговор, ты знаешь, дороже денег. Но и денежки ныне в цене!.. Во-о-от. Во-о-от. Пра-а-ально! Чем болела-то? Не СПИДом? Шучу, шучу. А чем? Охо-хо… Теперь-то как, полегчало? За-а-аец ты наш! – явно отлегло на душе у ряхи в петлицах.

Свет. Свет в окне. Шторы раздернулись.

Вскинулись сидельцы Теремка.

Встрепенулся Бакс в своей одноместной.

Щелкнул пальцами джигит-недомерок, ходивший– бродивший вокруг да около, заскочил в телефонную будку.

Музыка. Жестко! Оглушающе!

Рэп! Стрип!

Обещал Бакс зайчику-блонде карьеру примы? Вот и наблюдай за новоявленной примой сквозь решетку.

Лишил Бакс наджафовцев прежней примы? А ведь долг платежом красен.

Сидишь? Сиди. Защитил себя? А блонду кто защитит, пока ты, Бакс, отсиживаешься в надежном… убежище?!

Стрип! Рэп! Жестко. Продолжительно. Не будь надрыва, так даже красиво. Есть на что посмотреть.

Смотрите, смотрите! Зрелище, зрелище!

Пистолет марки «Айвер Джонсон», калибр 22. США. Выпущено пять пуль. Значит, есть еще шестая.

В комнате светло. В комнате – Зоя Лапиньш, содрогающаяся в танце.

В кухне темно. И окно тоже открыто. И ствол пистолета, выискивающий знакомое лицо – там, через дорогу. Знакомое, то самое, которое хранило печаль, но отстраненность на похоронах Боди.

Бакс. Где ты, Бакс?

Вот он. Лицо. То самое. Высунулся, проявился. На мушке. Гляди, как пляшет твой зайчик. Гляди!

Палец уже напрягся. Палец уже надавил-надавил на спуск.

Выстрел.

Свист и уханье в Теремке – как отсекло.

Прянул Бакс от окошка, плашмя на пол.

Ошарашилась ряха в петлицах.

Прыгнула Анна Ким из кухни в прихожую, поймала миг хлопка – хлопка входной двери. Была щель, в которую пальнули – и вот сразу захлопнули.

И дробный, ссыпающийся стук каблуков на лестнице.

А в прихожей – гарь и облачко пороховое.

А в комнате – Зоя Лапиньш. Замерла в последнем па.

Кончился стриптиз. Кончился танец. Все кончилось. Жизнь кончилась. Замерла – и куклой упала. Кровь.

А в машину у подъезда впрыгнул джигит. И второй джигит, шофер, рванул с места в карьер.

Долг платежом красен.

Ты, дорогой, лишил нас украшения «Востока»?

Мы, дорогой, лишим тебя украшения «Запада». Или как ты переназвал наш «Восток»? Как бы ни переназвал – он был и останется «Востоком».

На какую-то долю секунды раньше прозвучал выстрел в Зою Лапиньш. И выстрел был и остался один.

«Айвер Джонсон» так и не сказал своего слова. Блеснул блесной в воздухе – высоко, очень высоко. Прямое попадание – стекло вдребезги. И успокоился на полу, на ковре, среди мягкой мебели. Обрел прежнего хозяина – Юрия Аврумовича Чилингарова. Только хозяина и нету, и не будет…

Казалось бы, буквально вчера (позавчера? позапозавчера?) бесился в пьяном горе, в пьяной ненависти Юрия Чилингаров – здесь же, в своем гнездышке. Опустело гнездышко. Опечатано.

19

Гуртовой внимателен и сосредоточен: это не просто бумага, это документ, заявление.

Если по уму, если скрупулезно следовать установленному порядку, то подобные заявления надобно заявителю подавать на имя прокурора или – первая инстанция – участковому, по месту жительства, Сердюкову тому же.

Но вот… сидит перед Гуртовым заявитель… заявительница. Она в тонкостях субординации и прочих тонкостях не разбирается. Пришла сама в управление и положила на стол капитану Гуртовому исписанный листок. Почему-то выбрала именно его, Гуртового. И сидит истуканом, изящной нецке – и в глазах у нее полнейшая безучастность, сколь бы ни пронизывал ее Гуртовой взглядами исподлобья, бросая их поверх листка-документа.

– Хорошо, гражданка Ким. Рассмотрим. У меня к вам несколько вопросов. Вы готовы на них ответить?

Гражданка Ким готова на них ответить.

– Когда вы последний раз видели сестру?

Гуртовой – зам. А тот, чей он зам, стоит навытяжку перед селекторным телефоном и пришибленно оправдывается-докладывается:

– Товарищ генерал-майор! Мы принимаем все меры! Мы прилагаем все силы!

– Гроша выеденного не стоят все твои меры, подполковник, гроша выеденного! Мне и в Москву звонят, а вы все там у себя… херней занимаетесь! Что там за Гуртовой у тебя?! Он хоть чем-нибудь у тебя занимается?!

– Точно так, товарищ генерал-майор!

– Херней он у тебя занимается! Ну-ка, дай его к телефону! Непосредственно! Где он у тебя?!

Он, Гуртовой, в своем кабинете. С гражданкой Ким.

– Гуртовой! Срочно! Ко мне! – гавкает селектор.

– Я занят.

– Что-о-о? Капитан-н!!!

– Е-есть! – и малому Степе, объявившемуся на пороге – Евсеев, побудь. Вот, прочти пока.

Малой Степа остолбенел было, обнаружив гражданку Ким. Готовый соблюсти при задержании особую осторожность.

Однако сказал бы товарищ капитан столь буднично «побудь», если бы это была она, та самая?

Однако – вдруг та самая?!

Юность всегда готова на подвиг. Подвиг – остаться один на один с опасным правонарушителем. Но… не осрамиться бы, не сесть бы в лужу – вдруг… не та самая?!

Малой Степа и зарефлексировал: выражал всем видом, что – начеку, но и… просто выполняет распоряжение старшего по званию – он пока побудет, прочтет пока, стараясь при этом не выпускать из поля зрения эту… ту самую? не ту самую? И Степа Евсеев весь – то ли опасливый восторг, то ли плохо изображаемая суровость, то ли растерянность младшенького, которому на голову нежданно-негаданно свалилось…

Он будет за старшего. Он деловито, как за свой, усядется за стол капитана Гуртового. Бестолково попереставляет канцелярские принадлежности, хмуро изучит бумагу (сказано: «Прочти пока!»), взросло шевеля бровями, проницательно посматривая на заявительницу – хоть бы шевельнулась! Он побарабанит пальцами, повертит авторучку, схватится за трубку телефона. Служба, служба! И опасна и трудна! Он пощелкает тумблерами селекторной связи… За старшего оставлен, работы невпроворот-невпрогреб. И – селекторная связь после щелчка нежданно– негаданно донесет обрывок начальственного нагоняя:

– Гроша выеденного не стоит твоя работа, Гуртовой, ты меня понял?! Ни твоя работа, ни ты сам! Гроша выеденного, понял?! Повтори!

– Так точно, товарищ генерал-майор! Яйца ломаного!

– А-а-а?!!

– Повторяю, товарищ генерал-майор. Ваши слова стоят ломаного яйца. Вашего, товарищ генерал-майор! Или я не так понял?..

Обрывок. Потому как малой Степа, лихорадочно дергая тумблеры, не сразу попав, оборвал селекторное вещание, не предназначенное для чужих ушей.

А чужие уши расслышали. И реакция какая-то… При всей прежней истуканности и безучастности. Какая-то… реакция.

«Гроша выеденного!». Голос. Фигура речи. Интонация.

Мыло. Кафель. Ванна. Лицо под водой. Пар. И никаких пузыриков. Гостиница.

… И уровень воды в ванне – понижающийся, уходящий в слив – скворчание, фырканье. Вода дырочку найдет. И «восстание из мертвых» папы-динамы с похожим скворчанием, фырканьем.

Ч-черт! Затылок! Бодун! Полный был отруб! Бр-р! Пивка бы.

А близняшки? Где? Сбежали.

Оно и к лучшему. Подкидыши. Бродяжки по крови. Большая драма для тренера: он из них сотворил экстракласс, а они… позарились на медальки и сбежали. Воришки мелкие! Ищи их теперь, не ищи… Сколько ни корми – в лес смотрят! «Гроша выеденного!».

– Товарищ капитан! – подскочил малой Степа, Гуртовой влетел обратно в кабинет злющий, взвинченный, цедящий сквозь зубы;

– Генерал липовый! Волос-сатая рука! С– спортивная гордость! – и Степе, таращащему глаза: – Одна твоя лычка всех его звезд стоит! Деш– шевка! Баскаков, видите ли! Ну-ну! Хрен ему в сумку, а не Баскаков!

Капитан Гуртовой по роду службы должен уметь владеть собой и владеть ситуацией. А он так и делает. Умеет. Не без каких-то своих соображений цедит сквозь зубы, вроде бы утеряв контроль над собой и над ситуацией. А не утерял. Он все видит. Даже спиной. И гражданку Ким видит. Спиной. И малому Степе – экзаменующе:

– Прочел? И заявление, и показания?

– Да-а… Товарищ капитан! Гражданка Ким должна здесь на показаниях написать «С моих слов записано верно». И дату. – Насмотрелся детективов малой, многозначительно подсказал Гуртовому.

– Верно! – как о неважном буркнул капитан. – Напишите, пожалуйста: «С моих слов записано верно». И дату.

Взяла авторучку. Бесстрастно.

– Значит, завтра с утра я вас жду. Вам есть где ночевать? Можем устроить.

Не ответила. Сказала молча. Спасибо.

– Товарищ капитан! Она ведь, может быть, не Яна, а та… – и напоказ, кончиками пальцев сняв со стола авторучку: отпечатки! запросто проверяется! запросто ловится!

– А, спасибо! – принял Гуртовой у Степы авторучку. Небрежно, всей ладонью. Небрежно вытер, прокатав между ладонями, пихнул в нагрудный карман.

– Т-товарищ кап… А если она завтра не придет?!

– Придет.

Нет, недоступны малому Степе соображения старшего по званию, капитана Гуртового.

20

Баскаков, а почему вдруг так в тюрьму захотелось?

– Я же говорю, Виктор Тарасыч, мое место там, где я есть. Да и не так здесь неуютно.

– Конечно. На воле гораздо неуютней.

– Да. Честному человеку шагу не ступить: убийства, погромы, стрельба.

– Конечно. Честному человеку гораздо лучше в тюрьме.

– Да. Виктор Тарасыч, что вы в самом-то деле от меня-то хотите?! Ну искалечил человека, так ведь случайно. Свидетели опять же… Вы бы делом занялись: убийства, погромы, стрельба. Вас сроки не поджимают?

– Еще нет. На ваш срок хватит. Вы же хотите по двести одиннадцатой пойти?

– Я н-не знаю Кодекса, Виктор Тарасыч. Нужды как-то не возникало до сих пор. Был бы жив мой юрист… Вы убийцу задержали, кстати?

– Двести одиннадцатая. Нарушение правил безопасности движения… и так далее. До трех лет… Я понимаю, понимаю, Баскаков, показания свидетелей, потерпевший претензий не имеет… Да! Глеб Леонидович некий привет просил передать. Лично вам. Знаете такого?

– О-о! Само собой, само собой! И ему от меня, Виктор Тарасыч.

– Передам. Непременно… А скажите, Баскаков, вы здесь себя в безопасности ощущаете?

– В относительной, Виктор Тарасыч. Но в большей, чем… чем не здесь. Вы бы подсуетились с этой… Анной Ким.

– С Анной? Хм! То есть с Яной, что ли? Ким?

– Хм! Не которая… – и Баскаков показал рукой «лебединое озеро», – а которая… – и обозначил «ниндзю».

– Да? А что вы можете сказать, Баскаков, о… – и Гуртовой передразнил «лебединое озеро».

– Нич-че-го. Мы же говорили как-то на эту тему, помните? С ней что, случилось что? Не могу ли я чем-нибудь помочь?

– Помню. Значит, гражданин Баскаков, вы себя здесь в безопасности ощущаете? – повторил. – Двести одиннадцатая, да? А то – по двести второй?

– Я же говорю: Кодекс для меня – темный лес.

– Это – незаконное пользование знаками Красного Креста и Красного Полумесяца.

– Ха. Ха. Ха. – раздельно произнес Бакс. Мол, понял шутку, но и оскорбиться могу.

– Ха. Ха. Ха. – раздельно ответил Гуртовой. – А то – по сто семнадцатой, по сто девятнадцатой? Нравится?.. Баскаков, вы знаете, что на зоне делают с теми, кто попадает туда по сто семнадцатой? По сто девятнадцатой? За изнасилование несовершеннолетней?

– Что-о-о?!! – вот уж искреннее возмущение прорвалось! Впору брякнуть нечто типа: не лепи горбатого, начальник!

– Видите ли, Баскаков, к нам с заявлением обратилась гражданка Ким. Яна Ким. В заявлении сказано, что вы, Баскаков, ее…

– Я-а-а?!

– Ага. А кто?

– Я-то при чем?! Ф-фу… уф! – облегчение пришло. – Сама заявилась, сама заявила? Ф-фу… уф!

– Собственной персоной.

Значит, жива. Слава Богу! Нет, не потому, что Баскаков сильно болеет душой за любого и каждого – милосердие из ушей капает, только Креста и Полумесяца во лбу не хватает! А болеет Баскаков душой прежде всего за себя. И если сия балеринка обнаружилась – значит, жива! Значит, все те, кто уже не жив, не врали ему последовательно. А значит, он и вообще ни при чем! «Позаботьтесь о ней!». Только и всего!

– Знаете, Виктор Тарасыч. Я вам как на духу! О мертвых – или плохо, или ничего… Так вот! Если что и было, то – Гуреев. Бодя. Борис Ильич. Вы на похоронах были… Я-то молчал потому… Все же у меня на службе состоял… Но не поэтому даже… Знаете, взаимоотношения полов – сложная материя. Изнасилование, принуждение. Синдром Майка Тайсона… Знаете, наверное. Боксерам что-то вообще на девиц не везет…

Бакс говорил и говорил. С явным облегчением.

Гуртовой выждал и вклинился:

– В заявлении Яны Ким сказано, что виновник – вы, Баскаков. От восьми до пятнадцати.

– Д-Д… П-п… Да что же такое, а?! Да я ж! Я ж тебя! Я вас всех!.. Ты бы лучше ее сестричку взбесившуюся искал, а не меня закапывал! Что ты ко мне привязался, ну скажи, скажи! Ты ее ищи! Ты ее нашел?

– Нашел… – ровно вставил в баскаковскую истерику Гуртовой.

– Ты бы лучше в городе за поряд… А? ЧТО?!

– Нашел.

– Эту? – и жестом: «ниндзя».

– Да.

– И?.. – и не дожидаясь ответа (ясно, нашел – значит, повязали… не унижаться же перед ментом, выспрашивая подробности – мент назло молчать будет: мол, кто ты есть, Баскаков, чтобы перед тобой отчитываться?!), руководяще-требовательно шагнул к дверям камеры, стукнул начальственно.

Ряха-блин в петлицах тут как тут…

– Ну-ка, дружок, дай-ка я от тебя позвоню!

– Не положено! – выказал полное служебное соответствие ряха-блин. – Не положено! – В присутствии-то капитана!

– Баскаков! Вы же не дома… – укорил Гуртовой. – И не у себя в офисе. И не в кабинете «Востока». К слову, там опять хозяин сменился, насколько мне известно. Обошлось без погромов на сей раз… Сядьте, сядьте! Напоминаю. В заявлении от имени Яны Ким содержится обвинение Баскакова Анатолия Марковича в изнасиловании с применением физического насилия и с использованием беспомощного состояния. Так что не торопитесь отсюда…

– Где?! Когда?! Да пусть она не… Ставку! Очную! Сейчас! Немедленно! Я ее!..

– Ставку так ставку. Завтра.

– Сегодня!

– Ночь, Баскаков. Смотрите, ни одно окошко не светится.

Ни одно не светится. И то, где корчилась в танце, а потом в предсмертной судороге Зоя Лапиньш, зайчик-блонда, – оно тоже не светится.

– Завтра.

И – гулкая запирающаяся дверь. И – тишина.

А он не солгал, капитан Гуртовой Виктор Тарасыч. Он ведь так и сказал: заявление от имени Яны Ким…

21

Долгая дорога в Теремок. Окраина почти. И в машине – Гуртовой, малой Степа Евсеев, коллеги– оперативники. И – Ким.

Долгая дорога пешком – через разъезжающиеся ворота Теремка, по коридорам, минуя локальные сектора, отпирание-запирание, металлическое эхо.

И навстречу – на встречу – долгий путь Бакса.

– Давай-давай, иди-иди! – ряха-блин мгновенно– лакейски чует перемену ветра.

Ну-ну, ряха! Бакс тебе припомнит! Сейчас все прояснится, сейчас он, Бакс, развяжется со всей этой шушерой – и всем все припомнит!