Текст книги "Трюкач"

Автор книги: Андрей Измайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

– А вы куда? – от неожиданного испуга почти крикнула церберша. Она как раз усовывала пятерочку: себе – тут вдруг на нее и наткнулись. – Там занято! A-а… Это вы?

– Это я, нейтрально отметился Ломакин, НЕ ЗАМЕЧАЯ краешек недосунутой пятерки. – Наши там?

– Там, там! радостно подтвердила церберша. – Послали… и виновато предъявляя остаточные купюры.

– Тогда и на нашу долю тоже!

– Ломакин всучил церберше десятку и, по-прежнему НЕ ЗАМЕЧАЯ, повлек даму мимо и дальше.

Не заметить взгляд церберши в адрес мулатки – только слепой не заметил бы. У-у, мол, блядь подколодная, черная, разодетая, еще и чем-то недовольная, к своим кобелям идешь, они на тебя денег не жалеют! А тут околачивайся при, так сказать, храме искусств, до пенсии – пять лет, и всегда держи себя в форме, а оклад все тот же, мизерный. Поди попробуй не превратиться в цербершу!

Ломакин НЕ ЗАМЕТИЛ, тем самым молча посоветовав даме НЕ ЗАМЕЧАТЬ. Каждому свое.

Он предвкушал: так или иначе, но в директорский зал войдет первым и – ПРИВЕДЕТ С СОБОИ даму. Кто бы там в кабинете ни был, в каких бы отношениях с дамой этот кто бы там ни был. Быстрота и натиск.

Зря предвкушал. За два-три шага до кабинета она мягко отстранила Ломакина и спросила глазами: это там?

Там.

Спасибо. Извините. Я сама.

Здра-а-асьте, пожалуйста!

До свида-а-анья, спасибо!

Он запнулся на месте. Не из послушания, а из самолюбия. Неровен час – нарвешься на: Чего увязался?!

Она открыла дверь, вглядываясь в полумрак. – Плясали зеленоватые телевизионные тени.

– Тоня… Пришла Тоня…

Итак, даму-мулатку зовут Тоня – Антонина.

Итак, «кто бы там» непроизвольно обозначил свое к ней отношение. Голос был такой. Не барственный, но хозяйский. И… как бы это… близкий, очень близкий.

Другой вопрос – на черта даме эта близость? Потому что она резко обратилась к кому-то еще:

– Так! Зачем, вы его привели?! Я же поставила условие!

– Антони-и-ина! – умиротворяюще протянул кто-то еще.

– Вы присаживайтесь, присаживайтесь! – елейно пригласил, некто третий.

– А ты здесь вовсе лишний, понятно?! – еще резче объявила она.

– Понятно, понятно. Но вы все-таки присаживайтесь… – елейно повторил третий лишний.

Ломакин готов был сделать шаг вперед и остудить пыл или накалить обстановку. Лишь бы не пребывать в эдакой пограничности – ни туда, ни сюда.

Дверь захлопнулась. Не туда тебе, Ломакин, не туда…

А куда?

Сюда. Бесцельно профланировал мимо бара в укромном уголке холла, отнаблюдал суету с барменшей.

Дернулся в банкетный зальчик – не отозвались, бряцали раскладываемыми вилками-ножами, звякали бокалами-рюмками-фужерами, готовились к постпремьерной пьянке. Большая обжорка (иначе: кафе) занавесилась желто-прокуренными «маркизами», притушила огни – в ожидании финальных кадров и наплыва творческих масс, не допущенных к банкетному узкому кругу.

Ожидание. Гулкий холл. Безлюдье. Чем бы заняться? Не в зал же возвращаться, будоража портьеру, обращая внимание досужих зрителей: за дамой ринулся, вернулся один, ге-ге, шел в комнату, попал в другую. Ломакин хмыкнул, ощутив отроческое, давно позабытое: выйдет она наконец-то из подъезда?! сколько ему еще мозолить глаза соседским окнам? Забавно…

Мозолить глаза здесь некому, но ощущение все равно дурацкое. Чем бы заняться? Он сосредоточенно принялся рассматривать временную картинную галерею под кодовым знаком «Причуды гения» (мол, наш замечательный режиссер-актер-оператор многогранен, он талантлив во всем, за что берется, вот взялся за кисть с маслом – любуйтесь!). Любовался от нечего делать. Будто читал медицинские методички-рекомендации в коридоре поликлиники – скучно, противно, идиотизм, но… чем-то надо заняться в ожидании…

Дождался. Дверной хлопок, цокот каблуков, говорок – ничего подобного, сколько бы ни дожидался. Просто над ухом деликатно прозвучало:

– Откуда здесь можно позвонить? – и пахнуло мятой.

Антонина! Как ей удалось подкрасться? Ломакин– то неосознанно гордился способностью ловить-определять каждый шорох.

– В этом что-то есть… – позорно изрек он тоном знатока, оправдывая собственную расплошность, мол, весь был поглощен созерцанием прекрасного.

– Да? – блюдя правила хорошего тона, усомнилась Антонина.

Неудачный объект созерцания выбрал Ломакин: картинка-картиночка первобытно голый монстр со свинячей рожей, женским бюстом от «Плейбоя», вздыбленным фаллосом и когтистыми птичьими лапками, естественно, на фоне гипертрофированного зарева. Гибрид Босха, Вальехо и ученичества автора. Поясняющая табличка: «Эскиз к «Признанию познания. 1994, март». Эка мы расхрабрились, сбросили Путы условностей!

– Да, вы правы… – позорно открестился Ломакин. – В этом ничего нет! Э-э, что вы спросили?

– Откуда здесь можно позвонить? – и опять пахнуло мятой. «Стиморол»! Неповторимый, устойчивый вкус!

– Сейчас! – он тормознул цербершу, семенящую с подносом. Опять чуть было не наткнулись. Судьба… – Ключик, будьте добры. Нам позвонить. Конфиденциально.

Церберша готовно отослала его взглядом к доске ключами:

– Снимите от «Администратора». Только, пожалуйста, недолго. Кино кончится – мне попадет… и засеменила дальше, этажом выше – дорогие гости заждались, коньяк, орешки…

Они вошли к «Администратору». Замок защелкнулся.

Позвонить она так и не позвонила.

ЭТОГО можно не снимать. Внезапное замыкание. И очень короткое. Хоть отсылай любопытствующих к Бертолуччи, к «Последнему танго». Да уж, сплясали…

– Спасибо… – сказала она мельком, будто случайному кавалеру, оказавшемуся кстати и щелкнувшему зажигалкой перед рассеянной сигареткой…

И это – после всего. После, бурного, буйного, спонтанного, задыхающегося, обильного.

Привела себя в порядок. Присоветовала:

– Приведи себя в порядок.

Привел. Криво ухмыляясь. Понимая, сколь скотски выглядит кривая ухмылка, но – не согнать. Идиотизм! Эка мы расхрабрились, сбросили путы условностей!

А кривая ухмылка – защитная реакция. Если он и в самом деле сорвался с катушек, потерял контроль, то она будто – назло. Кому-то назло. Уж не тому ли близкому «кому бы там»?

– Ну что? Заморили червячка? интимно пошутила она. – Пошли, картинки посмотрим. Я еще толком не рассмотрела.

Получалось, по намеку, Ломакин вдохновился разглядывать голых монстров-причуд и набросился. Но получилось не обидно, свойски, домашне. Соглашайся с версией, Ломакин, иначе унизишь даму невысказанной догадкой: не от внезапного замыкания ей приспичило конфиденциально позвонить, а назло кому-то. И унижает подобная догадка не кавалера, но даму. Сколь бы ни пестовали миф о кошке, гуляющей самой по себе. Не по себе. Если – назло.

Если назло, то… как-то не по себе. Зависимость и подчиненность. Она независима. Договорились, Ломакин?

Договорились.

– Звонить-то будем? – сообщнически спросил он.

– Кому? – выразила она неподдельное изумление.

– Да, действительно… – согласился он.

– Нет, если тебе надо позвонить – звони, – разрешила она. – А я бы причесалась. Где тут…

С точки зрения Ломакина, могла бы и не причесываться. Чудом, но прическа сохранила свой лоск и блеск. Отнюдь не по причине «афро», когда хоть так, хоть этак – густые мелкие колечки сохраняют бесформенную м-м… форму. Покойный дед Гасан нарекал подобное афро: «Черт в голове копейку искал!». Однако у Антонины волосы были прямые. Жесткие, отблескивающие и прямые – индейский вариант, дочь Монтесумы. Встряхнешь головой, – и они сами укладываются под собственной тяжестью. Слушайте, слушайте! А не парик ли у нее?! Мулатка как-никак, а волосы не вьются. Да нет, при недавней бурной неразберихе парик бы всяко съехал набок. Не гвоздиками же прибит! А, ладно! Дай бог, чтобы эта проблема стала последней в жизни. Причесаться, так причесаться. Тем более, что «причесаться» – эвфемизм сродни французскому «где тут выйти?», «сортир» то бишь, обрусевший до неприличия. Да, мужикам проще после всего такого, дамам – сложней. Причесаться, так причесаться. Где – тут…

– Тут – это там, – объяснил Ломакин. – По лестнице вниз, на этаж, где гардероб. Проводить?

– Еще скажи: помочь? – домашне съязвила она. И неслышно-бестелесно выскользнула из «Администратора».

Он вышел следом, но ее и след простыл.

Он запер дверь – и тут распахнулись остальные двери, хлынула толпа. Кино кончилось. Все смешалось. Он на секунду испугался, что и в самом деле след Антонины простыл. Поди найди! Потом он испугался не на секунду – на минуту, на пять, на десять минут, на полчаса. Бродил среди бомонда, отзывался на «привет старик!», жестом обещал примкнуть к могучей кучке, которая «что ж ты на сцену не поднялся?!» – «сейчас-сейчас, момент, мне тут… надо…» спускался вниз, в сортир (разумеется, в «М» – но кретином вслушиваясь в стенку, отделяющую от «Ж», чего, спрашивается, вслушивался? вот оно, вот оно, долгожданное попукивание, журчание, бульканье… чье?! Бог с ним! Сказано: вслушивался КРЕТИНОМ!).

Он поднялся на прежний уровень – уровень тусовки, коловращения, изысканого маскарада. Каждый волен радоваться маске, которую избрал.

– Милый-дорогой-любимый-единственный! – сладострастно завизжало сбоку и сбоку же налетело, обвило шею, зачеломкало. Чтоб все видели, а значит – не всерьез, шутка такая…

– Катя! – оторопел Ломакин. И проконстатировал – Катя…

– Не рад?! – нимфоманно щекотнула ухо давняя Катя периода массовки, периода «Кавказ подо мною!», периода комнаты на Съезжинской.

– Рад! – чурбан чурбаном ответствовал Ломакин.

– Ну и пошел ты тогда! – отринула его Катя, вернувшись к СВОИМ, откуда браво загоготали, мол, класс, как разыграли, оцените! Двадцать копеек!

А он задеревенел чурбан чурбаном, ибо как раз обнаружил в толпе Антонину. И она его обнаружила.

Вот, значит, как…

Антонина была не одна. Был какой-то низкорослый колобок в джинсе, рожа близорукого филина. Был какой-то вьюнош, больше всего похожий на лук-порей, проросший в полной темноте.

– Нина! – обрадовался он, приветственно помахав пальцами и одновременно стряхивая с себя эпизод с Катей (да пошла она!). Невольно, по тону, прозвучало так же, как получасом ранее у «кого бы там» в директорском зале – тепло-близко-виновато. Потому он никогда не назовет ее Тоней. Почувствуйте разницу. Нина.

– Знакомьтесь, – ритуально представила Антонина. – Солоненко, Евгений Павлович.

Колобок-филин потливо пожал руку и присовокупил:

– Генеральный директор «Ауры плюс».

Ломакин выразил лицом: неужто?! «Ауры плюс»?!

Ну, ваааще!… Что за «Аура плюс» такая, кстати? Развелось вас… Но по голосу определил – тот, который умиротворяющий «кто-то еще».

– А это… просто Ровинский… – презирающе бросила Антонина. Липнешь пиявкой, гадкий мальчик, – ничего не поделать, придется представить.

– Господин Ровинский! – с апломбом возомнившего о себе инфанта-подростка-престолонаследника провозгласил вьюнош, этикетно полупоклонившись. Свисающие концы узкого белого шарфа полоснули пол.

(Каждая деталь одежды должна быть функциональной. Этот шарф в дальнейшем вызывал у Ломакина единственное желание: сделать его шарф функциональным, удавить на нем крошку Цахеса к собачьей матери! Или ненароком полюбопытствовать: Ровинский, а если ты поездом куда-нибудь едешь – тебе проводники не говорят на выходе: «Полотенце верните!»?).

Елей указал – вот он, третий лишний.

А где же «кто бы там»?

Антонина непроизвольно глянула поверх голов. Ломакин непроизвольно оглянулся. Спина-респект (если спина может быть респектабельной… может-может!) Мелькнула вдали, на лестнице, где курили. Вот завернула вниз – неясный профиль. Полупрофиль. Не бегство, но обусловленное протоколом, «я вас покину…». Но – мысленно вместе! «Кто бы там».

– А это… – почти неуловимо замялась Антонина. В самом-то деле! Кто бы это мог быть? Мало ли, что звонили вместе от «Администратора». Еще не повод для знакомства.

– Ломакин, Виктор… – заносчиво, от неловкости ситуации, объявил себя Ломакин. Эка! Здесь лежит Суворов. Простенько и со вкусом. Старик Державин благословил бы. Мол, всяк знать должен!

– Каскадер, – нежданно-негаданно пояснила Антонина. – В «Изверге» – это он.

(Откуда?! Как?! Он ведь ничего не говорил!… Узнала, отвечала потом Антонина, узнала и все! Спина-то твоя, не Ярского? Ну! Совсем меня за дурочку держишь?!).

– Да-а-а?! – восхитился филин-Солоненко. – И по крышам. – вы?! Без страховки?!

Слаб человек. Ломакин – человек.

Расслабился, поддался. Хоть кто-то оценил!

Распорядился насчет столика, распорядился насчет блюд, распорядился насчет «не мешайте нам!».

– Вы, как я погляжу, здесь частый гость?

– Некоторым образом. А вы?

– Да вот думаю: купить, что ли, эту развалину целиком и полностью. Можно было бы из нее сотворить нечто попристойней. – И Ленфильм в придачу. Отстроить, отреставрировать, сделать настоящую фабрику грез. Я, собственно, почему здесь? Здесь должен быть ваш… ваш начальник. Как его? Голытьба? – намеренно раздражал филин-Солоненко.

– Голутва? – уточнил Ломакин. И еще раз уточнил, – Он не мой начальник. Я – сам по себе.

– А как это? – дружески приник к нему крошка Цахес – Ровинский. – Как это – сам по себе?

Проти-и-ивный! Ломакин отпрянул, вроде бы демонстрируя: а вот так – сам по себе, на дистанции!

Но гадкий мальчик что-то унюхал. И шмыгающе втянул ноздрями, давая понять: унюхал.

– Стиморол! – ляпнул Ломакин. – Неповторимый, устойчивый вкус! – не отбрыкиваться же всерьез: отыди от меня, крошка! отыди, гадкий мальчик.

– Magie noire… – протянул вьюнош. – Ам-м-м… Черная магия! – и ниспослал взгляд-дуплет – филину и Антонине: ага?! попробуй возрази, что не ага!

Стиморол стиморолом – дыхание свежо, но растворимо. А вот стойкий аромат «Черной магии», передаваемый трением-соприкосновением… хранить вечно, да. Попробуй непринужденно заяви, выгораживая даму: люблю, знаете, ли, поутру, силой своей играючи, рубить дрова, а после – обливаться из ковша только и непременно «Magie noire»!

Все всё поняли. И все сделали вид, что никто ничего не понял. А чего?! Со свечкой в ногах стоял?! Ну ты, проницательный! Ты, ты, проросший в темноте! Ну?! То-то…

Лучше давайте к делу, к делу!

Дело. Как вам, «Изверг»?

Да никак, если честно.

И правильно! Любое кино сейчас – никак, если честно.

То есть?

А то и есть…

И Ломакина понесло. И не потому, что он жаждал самостоятельности или был таким искушенным. Просто молотил языком, отвлекая, отманивая от темы Антонина.

– Вы серьезно? В смысле, купить Дом кино и Ленфильм?

– Хм… В принципе, не исключено, Хотя… Сами подумайте, надо?…

– Надо! – впопыхах вякнул Ломакин и – увел: – Только зачем? Сами подумайте.

– Я и думаю, – поощряюще согласился Солоненко. – А ваши позитивные предложения?

Не кинофильм, а видеофильм! Отпадает громоздкая аппаратура. Отпадает проблема проката. Умеючи даже сегодня нашим деятелям кино можно подсказать неплохой бизнес на видео. Как вариант: купил кассет в Гонконге по десять центов, записал на них свой фильм, продал здесь за пятьдесят. Для затравки на ту же кассету вторым номером, записать нечто эммануэльное – точно возьмут. А сколько копий есть возможность записать? Сколько угодно. А сколько по России пунктов проката? Сколько угодно. Вот и считайте… А Ленфильм – что ж, Ленфильм хиреет. «Изверг» закончил – о, праздник! Разок прокатали в Доме кино – о, праздник! Фильм, вы правы, средненький, но сам факт – отсняли, уложились, денег спонсор подкинул! О, праздник! Так несло Ломакина – он играл увлеченность, дабы не замечать продирающуюся сквозь фуршетников цербершу, жестикулирующую, беззвучно артикулирующую, губы дудочкой. Чего надо-то?!

Знал он, чего ей надо, но пусть погодит, не видит, что ли, занят Ломакин, увлечен, не до пустяков.

Для кого пустяк, а для кого важняк.

– Ключик! – продралась церберша. Пожалуйста. Меня же съедят, меня уже съели!

– Разумно! – сказал Солоненко. – Между прочим, наша фирма тоже была одним из спонсоров «Изверга». Внесли, так сказать, лепту.

– Выгадали? – отвлекал Ломакин деловаров, выискивая по карманам проклятущий ключ. – Много наварили?

– Разве дело в наваре! – неприкрытая ирония, однако не совсем ясно, к кому обращена: к нищим киношникам – что с них сжулить, к бизнесмену, то бишь к себе – поигрался в мецената, к Ломакину, роющемуся в карманных глубинах… – Если не в минусе, если хотя бы по нулям, то – выгадали.

Где же чертов ключик?!

А на Западе кино по-прежнему рентабельно! – не кто-нибудь, но сам господин Ровинский заявляет, не как-нибудь, но авторитетно заявляет.

Где! Ключ!

Запад есть Запад, Восток есть Восток… – дежурно посетовал Ломакин, для поддержки разговора.

Ключ, блин! Ты где?!

Ключ – вот. Выпал на пол звуком блин-н-н!

И кто-то мимоходом задел его носком модельной туфельки, скользяще зафутболив куда подальше, в толчею, даже не заметив, даже не запнувшись.

Ломакин тупо уставился в пол – только-только тут был!

Церберша сориентировалась мгновенно, расталкивая тусовку, устремилась за блесной.

Ломакин тупо смотрел в пол, не торопясь поднять глаза. Стало жарко.

– Упало? – преувеличенно обеспокоился Солоненко.

– Да так… Неважно… – преувеличенно успокоил Ломакин и, вроде бы смиряясь с очередной, неразгаданной тайной природы, пожал плечами: – Упало и пропало, х-ха!

– Черная магия! – гадко сказал гадкий мальчик.

Антонина (да, она – подлинная черная магия… черная – и магия) надменно раздавила гадкого мальчика взглядом и повертела в пальцах тонкую длинномерную сигарету: догадается, хоть кто огня поднести?

Солоненко догадался, клацнул бензиновой допотопщиной с откидной крышкой (последний крик дуры-моды).

Огонек завораживает. Дама, прикуривающая от огонька, завораживает. Такая дама, как Антонина, завораживает, даже не прикуривая, просто сама по себе. Особенно если выдается повод жадно и пристально глазеть на нее без риска быть обвиненным в нескромности. Повод выдался. Замечено: когда прикуривает дама, джентльмены замирают, следя за процессом. Забывают, о чем, собственно, они до того говорили.

– Да! – очнулся Солоненко. – О чем, собственно, мы говорили?…

– У него упало! – напомнил гадкий мальчик.

– Нет. А! Так вот, кино! Виктор…

– Виктор, – этого достаточно, – промодулировал Ломакин. Ну их к бесу, непременные вопросы типа Алескерович? Это кто же вы? Татарин? Мать? Отец? Для первого знакомства достаточно Виктора. (Да-да, чем знакомство тесней, тем со временем ясней: Ломакин – правая рука азербайджанской мафии! Кем же ему еще быть!). Он же не спрашивает: «А ваша дама… дама, которая с вами… она – не эфиопка? Или отдаленная пушкинская ветвь? Или папашка в брачную ночь чернил хлебнул, перепутав?» Так что, – Виктор.

– Вы очень интересно рассуждали, Виктор… – поставил отметку Солоненко…

Нич-чего интересного! Не ври, филин-колобок!

… а если бы вам вдруг предоставилась возможность воплотить? Вот все, о чем вы рассуждали?

– Х-ха! Деньги! – будто о Луне с неба сказал Ломакин, и внутри – екнуло. Так не бывает!

– Деньги будут. Деньги есть. И деньги, и аппаратура, и… что там еще нужно?

– Много чего нужно, – закруглил беседу Ломакин безысходной ноткой, мол, почесали языком и ладно. Кто даст?

– Я – немигающе, испытующе сказал филин.

– За «так»?

– Почему же за «так»? Отдельный разговор.

– У вас есть лишние и такие деньги?

– Не лишние, но такие. Есть.

Солоненко изучающе не сводил глаз. А гадкий мальчик Ровинский цокнул языком: кто-то сомневается?!

Ломакин боковым зрением усек движение век Антонины, – веки опустились, секундной паузой подтверждая: есть.

– Непосредственно у вас? – длил диалог Ломакин, чтобы соблюсти реноме. Подпрыгнешь, заорешь «Да!!!» – и нету реноме. Несолидно.

– У фирмы «Аура плюс».

. – Аура… м-м… нечто эфемерное. Зыбкое. И наукой не доказанное… – он не оскорбить хотел, он вроде бы вслух думал. Что тут думать?! Трясти надо.

– Аурум… м-м… – сознавая превосходство, поддразнил, генеральный директор Ауры, плюс… это золото. По таблице Менделеева.

– Заманчиво, конечно… – ни к чему себя не обязывая, сказал Ломакин.

– Но работать придется очень и очень… И сроки…

Ломакин усмехнулся в том смысле, что уж работать-то… что уж сроки-то…

– Это – не по крышам прыгать! – назидательно унизил гадкий мальчик, давая понять: МЫ с Евгением Павловичем пуд соли вместе схавали, НАМ ли не знать!

Ломакин даже ухом, не повел: без сопливых обойдемся, нет тебя за столом, вьюнош, команды «голос!» не было!

– И по крышам – придется, – краем губ извинился Солоненко за молодежь. Эх, молодежь, молодежь! – Кстати, по крышам – здорово у вас! – то есть у каждого свой талант. – Н-н-ну?

– Пока плохо себе представляю как это… м-м… на практике.

– На практике и посмотрим. М-м? Н-н-ну? Вас что-то смущает, Виктор?

– Предположим… м-м – да? – разродился Ломакин после тягостных н-н-нуканий и м-м-мыканий.

– Вот моя визитка. Звоните с утра. Завтра. У вас есть визитка?

Ломакин смущенно (чего смущаться-то, Алескерыч!) покачал головой: зачем?

– Визитку сделаем! – оказал высокое покровительство гадкий мальчик. – Не проблема.

На первых порах вы, Виктор, будете в очень тесном контакте с Антониной Николаевной…

(Вас что-то смущает, Виктор?).

– … это наш бухгалтер. Высочайшего, класса. Немного освоитесь – подберем вам собственного.

Ломакину снова стало жарко, а значит поползла краска стыда (чего стыдиться-то, Алескерыч!). И он вильнул в сторону, однако по теме:

– А что производит ваша фирма?

– Наша фирма – производит хорошее впечатление! – дожидаясь-дожидаясь и дождавшись, рекламно отрекомендовался генеральный директор «Ауры плюс» Евгений Павлович Солоненко.

… впечатление! – запоздав, но подхватив, совпал в коде господин Ровинский.

А бухгалтер Антонина Николаевна снова секундно опустила веки: да.