Текст книги "И грянул бой"

Автор книги: Андрей Серба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 38 страниц)

– Красиво сказано, господин русский офицер и дворянин, – усмехнулся Галаган. – Представь, что у меня, полковника и родового казака, гонору не меньше, чем у тебя, и я тоже не люблю брехать без крайней нужды. Поэтому готов забыть о своем предложении и следовать твоему. Доставай свою шпагу, я – свою саблю, и вперед, грудью под картечь. Чего стоишь? Прыгаем за борт в воду и – левой-правой, левой-правой! – в атаку на батарею.

– Я еще ни разу не нарушал данного мной слова, – сказал Яковлев, не трогаясь, однако, с места.

– И не нарушай. Переговоры буду вести я, а от тебя требуется одно – молчать либо поддакивать мне в случае надобности.

– Соглашаюсь на обман единоверцев только из-за спасения жизней своих подчиненных и выполнения приказа. Пускай грех сей...

– Каяться будешь в храме, а не здесь, – оборвал его Галаган. – Отправляй офицера с белым флагом и барабанщиком к Богушу на предмет ведения переговоров...

Богуш от переговоров не отказался, однако выдвинул условие – вести их на ничейной земле у кромки воды между своей батареей и захваченными русскими солдатами куренями. Яковлев с Галаганом ничего не имели против, и вскоре стояли рядом с Богушем и его напарником куренным Барабашем, давним знакомым Галагана.

– Давненько не видел тебя, друже Гнат, – сказал Богуш, расправляя усы. – И лучше бы еще столько же не видел, нежели попасться на твою уловку и сунуться вначале в степь, а затем привести за собой москалей в Сечь. Знал бы, что ты с ними, – кивнул он на Яковлева, – не высунул бы носа из крепости ни при каких обстоятельствах. С какой новой хитростью-приманкой явился?

– На сей раз хитростей не может быть никаких, поскольку с тобой, друже Яким, будет говорить господин царский полковник. Он уполномочен передать тебе и всему сечевому товариществу, что их сиятельство князь Меншиков вновь предлагает покончить дело миром, впустив русские войска в Сечь. На сей раз не сдаться, не выдать зачинщиков мятежа, а просто сложить оружие и разойтись, куда чья душа пожелает. Исключая, само собой, отряды изменника Мазепы и бывшего кошевого Гордиенко, в чем вам надлежит дать клятву.

– Покончить дело миром? – прищурился Богуш. – Когда господин царский полковник получил новые предложения их сиятельства? Не сию же минуту и не час назад, а наверняка до боя в степи. Так почему, имея распоряжение начать переговоры на новых условиях, он затеял пролитие христианской крови? Славы покорителя Сечи возжелал? А о мире вспомнил, когда из этого ничего не получилось?

– В том, что произошло ночью, нет вины господина полковника, – ответил Галаган. – Новые предложения их сиятельства князя Меншикова доставил я, но... Помнишь утопленного вами сотника Сметану? Он был моим давнишним побратимом, и я, желая отомстить за него, уговорил господина полковника разыграть в степи потешный бой, чтобы ослабить гарнизон Сечи и захватить ее. Это была моя единственная надежда расквитаться за побратима. Знал – объяви господин полковник вам новые предложения их сиятельства, и вы тут же вцепитесь в них и впустите русские войска в крепость.

– Впустим? – насмешливо переспросил Богуш. – А ежели нет?

– Тогда свершите несусветную глупость. Сам был кошевым и знаю, что почти весь порох и огневые припасы взяли ушедшие в поход сечевики. В крепости оставлена самая малость на крайний случай, поэтому они у вас на исходе. Четверть Сечи уже в наших руках, подмоги вы не получите ни по воде, ни по сухопутью...

– А с чего бы ты обрядил своих реестровиков в татарскую одежду, если не знал, что мы ждем подмоги из Крыма? – ухмыльнулся Богуш. – Да и казаченьки Гордиенко не за дальними горами-долами – мигом пожалуют сюда хоть по Днепру, хоть верхом из степи.

– Друже Яким, не смеши меня на старости лет, – рассмеялся Галаган. – О какой подмоге из Орды ведешь речь, ежели султан ведет переговоры с царем Петром о сохранении мира, а без разрешения Стамбула хан и шагу не ступит? Не будет вам подмоги и от Кости Гордиенко – его хлопцы сейчас стерегут юг Полтавщины от возможного подхода с Киевщины русских войск к Полтаве, о которую уже полтора месяца ломает зубы король Карл. Не на кого вам больше надеяться, старый друже, как на самих себя.

– Значит, обороним неньку-Сечь с Божьей помощью сами, – невозмутимо ответил Богуш. – Один приступ уже отбили, через пару часов этот счет удвоим.

Смех Галагана перешел в громкий хохот.

– Собираешься покончить с нами через пару часов? Не получится! Если вы не примете предложение их сиятельства, господин полковник сразу после переговоров продолжит штурм Сечи. Но теперь не только с воды, но и из степи. Как ты понимаешь, в розыгрыш на берегу Чертомлыка я привлек не все прибывшие со мной силы, а лишь своих чигиринцев и один из драгунских полков. Ведь результат моей задумки зависел вовсе не от числа сабель, а от того, клюнешь ты на мою приманку или нет. Клюнуть ты клюнул, но... к сожалению, вовремя сумел выдернуть голову из мышеловки. Однако я предвидел и такой поворот событий, а потому вторая половина моего отряда этой ночью тоже не теряла напрасно времени. Угадай, чем она занималась?

– Куда уж мне разгадывать твои хитрости.

– На сей раз хитростью и не пахнет. Просто я знал, что ты велишь и затопить степь перед Сечью, и уничтожить в ее окрестностях все лодки и запасы леса, которые можно было бы использовать для переправы через залитое водой пространство. Поэтому я приказал своим казакам и драгунам брать с собой по пути следования все, что может держаться на плаву, начиная от пустых бочек и кончая выдранными из хат дверями. Покуда мы тешились на берегу Чертомлыка, из этого материала сколочено около семя десятков плотов, и сейчас мои чигиринцы и четыре драгунских полка ждут сигнала господина полковника, чтобы начать штурм крепости с наружной стороны вала. А изнутри им поможем мы – где огоньком, где штыком.

– Великий ты мастак на байки, – сказал Богуш. – Откуда при тебе четыре драгунских полка, если в Чигиринском полковничестве квартирует всего один царский полк под началом твоего дружка генерала Волконского?

– Разве на Украине одно Чигиринское полковничество, а в русской армии единственный генерал князь Волконский? А цену своим дозорцам, что не смогли ничего узнать о выступлении и цели моего отряда, определи сам. Однако я не собираюсь тебя в чем-то переубеждать. Считаешь, что я прибыл лишь с силами, что участвовали в степном бою у Чертомлыка, – ради Бога. Скажу тебе, старый друже, даже больше – твое мнение мне даже на руку. Это господин русский полковник явился сюда исполнять волю Государя, а я добровольно вызвался ему на подмогу, чтобы отомстить за смерть своего побратима сотника Сметаны. И мне будет крайне обидно, любый друже, если ты, сложив оружие, сделаешь подарок царскому полковнику, а не своему брату-казаку, продолжив сопротивление и позволив мне исполнить святой долг побратимства.

Богуш не успел ответить, потому что впервые за время встречи подал голос куренной Барабаш.

– Когда господин полковник собирается занять Сечь и выпустить из нее нас? – по-русски спросил он у Яковлева.

– Мои солдаты и я уже в Сечи, а сложивший оружие гарнизон может покинуть ее когда ему заблагорассудится. Хоть сегодня утром – лишние рты в крепости мне не нужны, – ответил тот.

– Господин полковник узнает наш ответ через час, – сказал Богуш. – Пусть не удивляется, если получит его уже не от меня, – криво усмехнулся он. – До новой встречи, друже Гнат, – махнул он рукой Галагану.

Едва фигуры запорожцев растаяли в темноте, Галаган схватил Яковлева за плечи, тряхнул так, что тот едва устоял на ногах.

– Выгорело наше дело, выгорело, – радостно прошептал он. – Барабаша я добре знаю, он всегда держал сторону Москвы, но приходится каким-то дальним родичем Мазепе по линии жены, отчего и решил пересидеть смутное время на отшибе в Сечи. Однако не удалось, и сегодня ему все равно пришлось сделать выбор между родичем Мазепой и своей давней привязанностью России. Если Богуш явился на переговоры с Барабашем, чьи взгляды для него не секрет, значит, среди сечевиков не все гладко.

– Уверен, что многие, не желая класть без толку головы, примут наше предложение, поэтому Богуш предупредил, что ответ, возможно, мы получим уже не от него.

– Но он, как наказной кошевой атаман, может подавить любое противодействие своей власти, тем более в боевой обстановке.

– Мог бы, если бы Запорожье поддерживало кого-нибудь одного – Мазепу или Скоропадского. Поскольку каждый сечевик в этом вопросе волен поступать по собственному разумению, Богуш не вправе никого принуждать. Сейчас для обсуждения нашего предложения он соберет старшинскую раду, затем старшины отправятся к своим куреням и сотням с той же целью. А через час мы узнаем, сколько сечевиков сложат оружие, а сколько с Богушем постараются вырваться из Сечи...

Галаган хорошо знал запорожцев и нисколько не ошибся в прогнозах. И на старшинской раде, и на «черных» радах в сотнях голоса казаков разделились: одни требовали сражаться за неньку-Сечь до конца, другие доказывали бессмысленность дальнейшего сопротивления и были за принятие услышанных от Галагана предложений русского командования. Результатом разноголосицы оказалось то, что предсказывал Галаган – большая часть сечевиков решила пробиваться на лодках вниз по Днепру в турецкие владения, остальные были намерены сложить оружие и остаться на Украине [96]96
  Покинувшие Сечь с кошевым Богушем запорожцы с согласия турецкого правительства обосновались в урочище Алешках и на берегах Кардашинского лимана


[Закрыть].

– Что, друже, хотел найти приют на Запорожье, а его и здесь нет – уж больно длинны царские руки, – пошутил Дмитро Не доля, помогая перебраться через борт лодки-дуба раненому атаману Сидорову. – Длинные такие, что даже меня, исконного сечевика, и то вытолкали из родного гнезда. Ничего, мы еще вернемся.

– Конечно, вернемся. И не только на Сечь, но и на Дон, – поддакнул Сидоров, со стоном усаживаясь на лавку.

– Что-то не везет нам – надеялись остаться в стороне от свары-междоусобицы и перебыть ее на Сечи, так нет, она сама явилась к нам, как прошлой осенью в Беларуси. Только тогда мы рубали шведов и мазепинских сердюков, а теперь пришлось стрелять и сносить головы царским солдатам и реестровикам Скоропадского. Будь проклята война, где вынужден лить родную кровь! Уйдем на турецкое понизовье, обоснуемся в Алешках, устроим новую Сечь – а Господь и времечко подскажут, когда и как возвратиться домой.

– Никогда не думал водить дружбу с басурманами, но судьба заставляет, – вздохнул Сидоров. – А от нее не уйдешь и не ускачешь. В путь, друже. С Богом!

Запорожские лодки-дубы, скрываемые темнотой и дымом от догоравших русских судов, вплотную прижимаясь к зарослям камыша у берега Чертомлыка, незаметно прошмыгнули мимо своей оставшейся без прислуги батареи у оконечности вала, вошли в Днепр. По-прежнему держась у затопленного берега, направились к месту, где во время половодья могучий Днепр образовывал несколько проток, в которых русским судам будет невозможно ни обнаружить их в камышах и верболазе, ни организовать на мелководье преследование.

И здесь беглецы встретились с одним из русских судов, получившим во время прорыва в Сечь серьезные повреждения и сейчас, расположившись подальше от запорожских орудий, производившим ремонт. Опасаясь, что может пойти на дно прежде, чем залатает дыры, судно стояло у самых камышей, едва не царапая днищем песок, как раз на пути плывших лодок. Будь оно одно, сечевикам не составило бы особого труда взять его на абордаж или заставить огнем из мушкетов разбежаться по безопасным углам занятых ремонтом матросов и солдат, не допустив их к пушке на носу. Однако невдалеке виднелись на якорях еще четыре или пять судов, и Богуш решил обогнуть преградившее путь поврежденное судно со стороны Днепра, где лодки оказывались на освещенной луной водной глади, зато на значительном удалении от вражеских орудий.

Матросы и солдаты на ремонтируемом судне, считая себя надежно защищенными от противника соседними судами и полностью поглощенные работой, мало обращали внимания на происходящее вокруг, и десятку передних дубов удалось незамеченными проскользнуть мимо него. Но вот на судне раздались частые удары в сигнальный колокол-рынду, и поблизости от лодочного отряда ядро взметнуло фонтан воды. Прозвучал второй выстрел, и новое ядро пронеслось всего в паре локтей над головами казаков в одном из дубов. А на грохот начавшейся стрельбы спешили снявшиеся с якорей другие русские суда, у их орудий суетились расчеты.

Ядро ударило в борт лодки с Недолей и Сидоровым, переломив ее пополам, и все находившиеся в ней очутились в воде. Сотник подставил плечо Сидорову, гребя одной рукой, поплыл к начавшей сбавлять ход следовавшей рядом лодке. Но та, утратив скорость, стала удобной мишенью для вражеских канониров, вода вокруг нее вспучилась от нескольких не попавших в цель ядер, а одно снесло у лодки носовую часть, заставив ее зарыться в воду, а уцелевших сечевиков выбросив за борт.

Если кошевой Богуш находился в головной тройке дубов, то Недоля, его правая рука в боях на воде, со своей тройкой лодок замыкал строй казачьего отряда. Последний оставшийся целым дуб его тройки направился к барахтавшимся в Днепре товарищам, казаки, отложив весла, принялись втаскивать товарищей в лодку. Однако приблизившиеся на расстояние ружейного выстрела русские суда засыпали лодку ядрами и пулями, и та пошла ко дну. Дмитро, вновь оказавшись с Сидоровым в воде и поддерживая его левой рукой, заработал изо всех сил правой и ногами, надеясь доплыть до камышей и скрыться там, но одна пуля ударила его в голову, а вторая вошла в приподнятое над водой плечо...

Лодка Богуша первой вошла в неприметную, скрытую от посторонних глаз стеной камыша протоку, остановилась. Войсковой есаул, поднявшись с лавки, принялся считать плывущие мимо дубы и находившихся в них казаков. Яким, встав на корме, повернулся в сторону покинутой Сечи, перекрестился, глянул на товарищей:

– Все мы хорошо, панове, сделали, все недурно зробили, но одно нехорошо учинили, что церковь свою покинули. Но что ж теперь делать? Пусть ее хранит Божья матерь...

[97]97
  Запорожские кошевые и чины войсковой старшины, в своем большинстве высокообразованные и с огромным жизненным опытом люди, прекрасно понимали значение православия в качестве сплачивавшей казачество духовно-нравственной силы. Например, после смерти Мазепы под Бендерами 5-го апреля 1710 года состоялась совместная «черная рада» малороссийских и запорожских казаков по выборам нового гетмана Украины. Избранный ею Ф. Орлик (другим претендентом был А. Войнаровский) представил королю Карлу, объявленному «высшим протектором запорожского и малороссийского казачества», договор о дружбе со Швецией из 16 пунктов. Первый из них касался именно православия: «Во-первых, старатися и крепко застоновлятися, абы жадное иноверие в Малую Россию, отчизну нашу, ни от кого не было вироважено, которое если бы где, чи то тайно, чи ли явне, могло показатися, теды, владгою своею, должен будет оное искореняти, проповедатися и разширятися оному не допускати, иноверцем сожития на Украине, а найбарзей зловерию жидовскому, не позволяти, и на тое все старанья ложити, жебы едина вера православная восточного исповедания, под послушенством святейшего апостольского фрону константинопольского, вечне утверждена была»


[Закрыть]

Тем временем оставшиеся с куренным Барабашем запорожцы сдавали оружие. Уцелевших после высадки и боя в Сечи шестьсот солдат полковник Яковлев выстроил в две плотные, лицом друг к другу шеренги, проходя между которыми сечевики должны были складывать оружие у ног стоявших рядом Яковлева и Галагана. Первым, поцеловав саблю, положил ее на землю куренной Барабаш, за ним это проделали другие старшины, после чего направились между русскими шеренгами к месту, назначенному для сбора сдающихся. Примеру старшин последовали остальные запорожцы, и когда безоружные казаки растянулись вдоль русских шеренг, солдаты по команде Яковлева принялись валить их ударами прикладов на землю и вязать руки.

– Вяжи крепче бунтовщиков, ребятушки! – гремел голос Яковлева. – А кто строптивый, учи его уму-разуму прикладом и штыком!

– Господин полковник, вы обещали выпустить нас из крепости! – кричал Барабаш, ухватившись руками за два направленных ему в грудь штыка и стремясь оттолкнуть их от себя.

Яковлев расхохотался.

– Обещал? Милости их сиятельства князя Меншикова сулил вам полковник Галаган, а я лишь подтвердил его слова. Его, а не их сиятельства. Поскольку слова полковника Галагана для меня не указ, я сейчас поступаю согласно полученному от их сиятельства письменному приказу об уничтожении Сечи и наказания бунтовщиков-запорожцев со всей строгостью.

– Друже Гнат, ты дал от имени их сиятельства клятву, что мы после сдачи оружия разойдемся, куда пожелаем! – кричал Барабаш, не обращая внимания на уткнувшиеся ему в грудь штыки, уже Галагану. – Не будь Иудою-Христопродавцем!

Галаган, подражая Яковлеву, тоже расхохотался.

– Я дал клятву? Не бреши! Клятву дают, когда целуют святой крест и осеняют свое чело крестным знамением, а разве я свершил это? А слово, оно и есть слово – так, побрехенька, шутка, подначка. Разве не могу я пошутковать со своими стародавними другами-братами Богушем и Барабашем? Яким, к примеру, понял шутку и сейчас на воле, а ежели ты такой недотепа, не моя в том вина.

– О какой шутке ведешь речь, Гнат? Ты, как официальная персона, дал слово от имени их сиятельства князя Меншикова!

– Официальные персоны тоже любят пошутковать, сам Государь Петр Алексеевич уважает добрую подначку. Или тебе не нравится, что я пошутковал от имени их сиятельства? Думаю, их сиятельство на меня за это не осерчает, а ежели и пожурит, это уже наше с ним дело.

– Господин полковник... – снова обратился Барабаш к Яковлеву, но тот махнул рукой, и куренной, получив сзади удар прикладом по голове, рухнул без сознания на землю.

– Подсчитали пленников? – спросил Яковлев у подошедшего к нему офицера. – Сколько всего и кто такие?

– Сложили оружие 276 бунтовщиков, из них 26 старшин. Захвачены также два священнослужителя и 160 женщин и детей, сбежавших от нас из обоих Кодаков.

– Имеются ли среди старшин полковники либо чины войсковой старшины?

– Все старшины до единого – куренные атаманы, нет даже сотников или есаулов.

– Ну и ляд с ними, – махнул рукой Яковлев. – Отбери из старшин десяток самых заматерелых бунтовщиков – их с сотней сечевиков мы прихватим с собой в Киев – пускай расправу над ними свершит Государь или князь Меншиков. А остальные смутьяны примут кару здесь, в своем воровском гнезде... [98]98
  Приговор доставленным полковником Яковлевым из Сечи запорожцам вынесет лично царь Петр – каждого десятого казнить, остальных сослать в Сибирь на каторжные работы


[Закрыть]

Яковлев замолчал, всматриваясь в группу высадившихся с причалившей шлюпки русских солдат с мушкетами на изготовку. В их центре, поддерживая друг друга, шли четверо запорожцев, среди которых были Дмитро Недоля и атаман Сидоров.

– Откуда эти... мокренькие? – спросил полковник у приблизившегося прапорщика, командовавшего конвоирами. – Уж не из тех, что подались из Сечи в бега?

– Из них, – ответил офицер. – Наши суда потопили на Днепре три казачьи лодки и выловили эту четверку. Кто такие и в каких чинах – не сказывают, но поскольку этот, – указал он на Сидорова, – явно смахивает рожей на донца, к коим вы имеете интерес, я доставил всех к вам.

– Правильно поступили, господин прапорщик. Благодарю за службу. Впрочем, с благодарностью я несколько поторопился, и чтобы заслужить ее, вашим солдатам придется выполнить один мой приказ. Пускай надерут бревен и досок из сидящих на мели негодных судов и сколотят из них крепкий плот, а посредине поставят высокую виселицу на четыре персоны. И сделают это быстро, не ленясь.

– Слушаюсь, господин полковник.

Яковлев подошел к пленным, остановился против Недоли и Сидорова, некоторое время внимательно рассматривал их. Затем скривил губы в недоброй усмешке.

– Не сказываете, кто такие? Ваньку валять вздумали? Валяйте и дальше – недолго осталось. Кто ты такой, – посмотрел полковник на Сидорова, – мне не важно: по бороде и одежке вижу, что донец, а потому не миновать тебе кары, кем бы ты ни был. Ну а ты, милок, – перевел взгляд Яковлев на Дмитро, – зря в молчанку играешь – я тебя запомнил с поры, когда ты в сражении на Днепре полковника Урна жизни лишил. Или скажешь, что не было такого?

– Нет, не скажу – с детства не приучен брехать, – спокойно ответил Дмитро. – Было такое – срубал в том бою собаку-папежника в полковничьем мундире.

– Царского офицера, слугу Государя, именуешь собакой? – нахмурился Яковлев.

– Собака всегда есть собака, какому хозяину ни служила бы, – по-прежнему спокойно сказал Дмитро.

– Выходит, не раскаиваешься в содеянном, бунтовщик? – угрожающе спросил Яковлев. – Покинув Сечь, думал заслуженной кары избежать? Небось жалеешь, что не удалось уплыть с дружками? Не жалей – догонишь их – вон для вашей четверки плот уже сколочен. А чтобы вы мокренькие не простыли, вас за шеи подтянут на перекладине повыше – на ветерке да на солнышке высохнете быстренько. Прапорщик, – обратился Яковлев к офицеру, – всем четверым бунтовщикам петли на шею, а плот на середину Днепра. И тут же возвращайся с солдатами обратно – на реке делать больше нечего. А раз твои ребятушки приноровились суда разбирать да плоты с виселицами сколачивать, пускай смастерят их еще с десяток и вытешут с пяток плах, чтобы было на чем разбойничьи головы рубить. Сейчас я именем Государя примусь суд и расправу над бунтовщиками чинить...

[99]99
  «Учинилось у нас в Сечи то, что по Галагановой и московской присяге, товариству нашему голову лупили, шею на плахах рубили, вешали и иные тиранские смерти задавали, и делали то, что и в поганстве, за древних мучителей не водилось: мертвых из гробов многих не только из товариства, но и чернецов откапывали, головы им отсекали, шкуры лупили (сдирали) и вешали», – из свидетельства казака-очевидца расправы над Сечью экспедиции полковника П. Яковлева. «Многих из них Россияне порубили и многих, в полон взяв, за их к себе измену, вешали и на плотах пущали в них реки Днепра», – пишет о тех же событиях ген.-майор русской службы немец Ригельман


[Закрыть]

Утром, сидя в палатке за штофом водки, Яковлев и Галаган подводили итоги минувшей ночи.

– Потери среди своих казаков и драгун князя Волконского ты знаешь, а я потерял 288 солдат и офицеров убитыми и 142 ранеными, – говорил Яковлев, заглядывая в лежавший перед ним лист бумаги. – Захвачены следующие трофеи: 36 медных и чугунных пушек, 4 мортиры, 10 запасных орудийных станков, 12 больших и малых гаковниц, 13 знамен, 4 бочки пороха, 450 пушечных ядер, 600 ручных гранат. К перечисленному следует добавить 30 мешков муки, одну бочку пшена, 304 бочки соли, 696 пустых бочек, а также якори, куски железа, топоры, цепи, бурава, круги проволоки, клещи, молотки, паруса, корабельные канаты.

Яковлев отложил лист в сторону, взял в руки другой:

– А вот перечень добра, взятого из разбойничьей церкви: резной с царскими вратами иконостас, писанные на досках и полотне иконы, восемь больших и малых колоколов, три железных креста с купола, одно евангелие, свечи, воск, ладан...

– Что храм ограбили – плохо, – недовольно заметил Галаган. – Не разбойничье это добро, а божье, и негоже грешным человецам на него покушаться.

– Типун тебе на язык, Гнат Иванович, – испуганно замахал руками Яковлев. – Что городишь? Какой грабеж божьего храма? Выглянь из палатки – Сечь до сей поры полыхает так, что дымом половину Днепра заволокло. Хотел бы, чтобы и церковное добро заодно с разбойничьим вертепом в ничто обратилось? Взятое из храма имущество я лично передам киевскому владыке, а желаешь, забирай его сегодня же для Чигиринских храмов. Берешь?

– Беру. Но только не сегодня – не пристало православному вершить богоугодное дело с пьяной харей. А вот когда вернусь из похода в степь, заберу добро для нужд церквей Чигиринского полковничества обязательно, и по возвращении домой велю отслужить там за твое здравие молебен.

– Благодарствую, друже, – полез целоваться Яковлев. – Но послушай, о каком походе в степь ты упомянул? – насторожился он.

– Какой приказ ты получил? Изничтожить до основания изменническое гнездо, не так ли? Думаешь, перебил-перевешал полторы сотни запорожцев, разогнал остальных, сжег Сечь – и дело сделано? А знаешь, сколько казаков сидит сейчас по хуторам и зимовникам, не желая воевать ни за Мазепу, ни за Скоропадского, но всегда готовых взяться за оружие, если Москва начнет покушаться на их вольности? Тьма-тьмущая – в несколько раз больше, чем было на Сечи. Чтобы избавиться от них, надобно уничтожить хутора и зимовники, сжечь мельницы и крупорушки, разрушить плотины и запруды на речках и степных ручьях, выпустить воду из ставков [100]100
  Ставок – пруд


[Закрыть]. Только тогда можно искоренить бунтовщичье племя под корень.

– Ну и голова у тебя, Гнат Иванович, – восхитился Яковлев. – Верно говоришь – искоренять бунтарское племя под корень, так искоренять. Вот тебе в том моя рука!

– Коли говорю верно, допиваем штоф, отсыпаемся, а вечером отправляемся в поход. Тебе или Шарфу на судах следует навести должный порядок на притоках Днепра и Чертомлыка, а я со своими казаченьками и драгунами и донцами Кандыбы заберусь поглубже в степь и похозяйничаю там.

– Быть по-твоему, Гнат Иванович...

[101]101
  Полковник Галаган Г. И. «за верныя службы свои» был по достоинству отмечен русским правительством. После Полтавы Петр пожаловал ему в Чигиринском полковничестве село Боровица с несколькими хуторами, а киевский губернатор князь Дмитрий Голицын получил царский указ: «Иметь к Галагану призрение, держать его в охранении и в требовании, и в чем будет просить, чинить ему вспоможение». 24 декабря 1713 г. Голицын велел гетману Скоропадскому выдать Галагану проездные документы до Санкт-Петербурга, где тот в знак «особой царской милости» получил в собственность село Веремеевку и «несколько сот рублев денег»


[Закрыть]

О разгроме Сечи царь Петр узнал из сообщения Меншикова 23 мая, и в ответном письме ему написал: «Сегодня получили мы от вас письмо, в котором объявляете о разорении проклятого места, которое корень злу и надежда неприятелю была, что мы, с превеликою радостию услышав, господу, отомстителю злым, благодарили с стрелбою». Радость была столь велика, что Петр не преминул тут же поделиться ею с сыном Алексеем, отправив ему вечером того же дня письмо: «Сего моменту получили мы ведомость изрядную от господина генерала князя Меншикова, что полковник Яковлев с помощью божиею изменничье гнездо, Запорожскую Сечь, штурмом взял и оных проклятых воров всех посек и тако весь корень отца их, Мазепы, искоренен».

Вот теперь Петр мог со спокойной душой отправиться к Полтаве и заняться главным своим врагом – армией короля Карла.