Текст книги "И грянул бой"

Автор книги: Андрей Серба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 38 страниц)

– Молодец, шляхтич, – хлопнул Яблонского по плечу Александр Данилович, – Обещаю, что государь по достоинству оценит твою службу.

Князь поманил к себе стоявшего у двери драгунского полковника.

– Ты докладывал, что разъезды имели стычки со шведами, под Оршей и Копысью. А переправ они не узрели?

– Нет, ваше сиятельство. Шведы пытались на лодках и плотах перебраться на наш берег, но драгуны из мушкетов отогнали их обратно. А вот насчет переправы никто из них мне даже не заикался.

– А что доносят твои казачки? – обратился Меншиков к Голоте.

– Видели неприятельскую кавалерию по всему берегу от Копыси до Орши. Но мостов або переправы не приметил никто.

– И немудрено, – заметил князь. – Генерал Левенгаупт бежал от нас к Орше не для того, чтобы позволить любоваться своей переправой. Но ничего, господа шведы, у нас ноги и прыть имеются.

Александр Данилович вытер вспотевший от волнения лоб платком, швырнул его на стол. Глянул попеременно на Голоту и Драгунского полковника.

– Сию же минуту выслать разведку в место, что указал нам господин шляхтич. Немедля поднять войска и трубить поход. Я хочу пожаловать в гости к генералу Левенгаупту раньше, чем он успеет перебросить весь корпус на наш берег.

Тревожа предрассветную тишину конским ржаньем и стуком копыт, разбрызгивая снег с нависших над дорогой ветвей, по лесу мчался десяток всадников. Почти все в казачьих кунтушах и шапках, с саблями на поясах, с заряженными мушкетами поперек седел. Лишь один был безоружен, одежда и блеск рыбьей чешуи на сапогах и полах селянской свиты выдавали в нем рыбака. От потных лошадиных боков валил пар, с морд падали на землю желтоватые хлопья пены, но всадники, безжалостно нахлестывая скакунов нагайками, не сбавляли скорости.

Вот дорога сделала поворот, полезла на косогор. И тотчас сбоку, из-за припорошенных снегом кустов, раздался резкий повелительный окрик.

– Стой. Пароль?

– Сердюки! – крикнул бунчужный, скакавший впереди маленького отряда. – Гони коней!

Заглушая его слова, из-за кустов грянул залп, и трое скакавших повалились из седел. Остальные продолжали мчаться вперед. На полном скаку они вынеслись на вершину косогора и натянули поводья: внизу, перекрывая дорогу, стояла группа конных с наведенными на них мушкетами.

– В лес, хлопцы, в лес! – скомандовал бунчужный, первым направляя коня в придорожные кусты.

Но выстрелы затрещали одновременно спереди и сзади, и его лошадь, громко заржав, поднялась на дыбы и стала медленно заваливаться на бок. Успев соскочить на землю до ее падения, бунчужный выхватил из-за пояса пистолеты, взвел курки и огляделся вокруг.

Двое его спутников неподвижно лежали на косогоре, все лошади отряда были ранены или убиты. Оставшиеся в живых казаки, спешившись, стояли за деревьями с мушкетами в руках. Сердюки, оставив лошадей коноводам, растянулись широкой цепью и окружали их с трех сторон, прижимая к глубокому, заросшему орешником оврагу, что начинался в нескольких шагах за спинами попавших в ловушку всадников. Среди сердюков виднелись и шведские солдаты. Пригнувшись, бунчужный метнулся к соседнему дереву, за которым укрылся рыбак.

– До Днепра далече? – спросил казак.

– Версты три.

– Отсюда по бездорожью к своему челну выйти сможешь?

– Хоть с завязанными очами.

– Коли так, катись в овраг и уноси быстрее ноги, а сердюков и шведов мы придержим. На том берегу ищи казаков, чтобы доставили тебя к сотнику Зловы-Витер или к самому батьке Голоте.

– Скажешь, что прислал бунчужный Марко, и передашь все, что знаешь о ворогах. Прощевай, друже, и гладкой тебе дорожки.

Бунчужный проследил, как рыбак исчез в овраге, бросил взгляд по сторонам. Сердюки и шведы были рядом. По-видимому, они имели приказ взять казаков живыми, потому что никто из них больше не стрелял. Еще немного – и среди деревьев разгорится рукопашная схватка. Тщательно прицеливаясь, бунчужный разрядил во врагов пистолеты, выхватил из ножен саблю, но умело брошенный аркан обвился вокруг шеи и повалил на землю.

– Крути им руки, хлопцы! – разнесся громкий голос полусотника Цыбули, командовавшего сердюками. – Да не сверните им впопыхах головы! Ставьте их рядком!

Полусотник швырнул в ножны саблю, сбил на затылок шапку, медленно прошелся мимо троих захваченных в плен казаков. Остановившись против бунчужного, окинул его с головы до ног взглядом и хмуро уставился на носки своих сапог.

– Ты старший? – спросил он, теребя темляк сабли.

– Я.

– Из сотни Зловы-Витра?

– А ты угадай...

– Нечего мне угадывать, казаче, и без того вижу. Да и кому еще по шведским тылам носиться и от нас и королевских кирасир отстреливаться? Спросил потому, что хочу знать, вправду ли с Царским войском идет сам батько Голота?

– Вправду. Сотни казаченек слетелись под его руку, а новые тысячи поспешают со всей Украины. Так что не минует вас, псы-запроданцы [22]22
  3апроданец – продажный человек


[Закрыть], кара Божья и гнев народный. Падут они на ваши головы...

Бунчужный говорил громко и отчетливо, смело глядя то в лицо Цыбули, то в толпу молча стоявших за его спиной сердюков. Под этим взглядом те опускали головы, отводили в сторону глаза. Внимая словам пленника, перестали стонать раненые, сложенные в ряд на дороге. Цыбуля оторвал взгляд от сапог, настороженно скосил глаза на дюжину шведских кирасир, высившихся на конях рядом с ним, шагнул вплотную к бунчужному.

– Не знаю тебя, казаче, но душа подсказывает, что молвишь правду. Коли можешь, прости нам невольный грех и кровь другов своих. Не по своему разумению и воле свершили мы это черное дело, а по приказу полковника Тетери и под началом и надзором собак-иноземцев, – кивнул он на шведов.

– А свои голова и сердце у тебя есть? – с презрением спросил бунчужный. – Или продал все без остатка недругам Украины?

– Есть, казаче, есть, – с непонятной усмешкой ответил полусотник. – А потому, друже, отправлю я сейчас тебя с хлопцами не к полковнику Розену, а на один хутор, который недалече от нас. Там, у жены моего побратима, переждете эти смутные дни, а когда шведы схлынут на тот берег, снова вернетесь к своим.

Изумленный бунчужный провел рукой по шее, на которой горел багровый рубец от аркана, скользнул глазами по внимательно прислушивавшимся к их разговору кирасирам. Полусотник перехватил его взгляд.

– Не страшись. Они по-нашему разумеют так же, как моя кобыла – по-турецки. Господи, прости...

Резким движением Цыбуля вырвал мушкет из рук ближе всех стоявшего к нему сердюка, повернувшись, выстрелил в шведского офицера. Руки кирасир рванулись к оружию, но загремевшие казачьи выстрелы заставили их разделить участь своего командира.

– Куренной, – обратился полусотник к одному из сердюков, – укладывай раненых и убитых на коней. Всех мертвых казаков, наших и Зловы-Витра, отвезешь к батюшке Степану и схоронишь по православному обычаю. Но вначале постарайся сделать так, чтобы их увидели в шведском штабе, где ты оставишь их мертвяков. Полковнику Розену объяснишь, что его кирасиры, желая отличиться, сами без нас напали из засады на шестерку чужих казаков, норовя захватить их в полон. Однако оказалось, что это лишь головной разъезд, а основной отряд в семь-восемь десятков сабель следовал невдалеке от него. За свою глупость кирасиры заплатили жизнями, а заодно погибли и несколько моих хлопцев, когда мы примчались на звуки боя и хотели помочь союзникам... Покуда ты будешь заниматься похоронами и дипломатией, мы с бунчужным тем часом махнем на хутор.

Бунчужный тронул Цыбулю за локоть.

– Не гневись, друже, однако не по пути нам с тобой. С важной вестью скакали мы, а потому как можно скорее надобно быть у Батьки Голоты. Помоги добраться к нему.

Полусотник расправил роскошные усы, ковырнул носком сапога слой опавших листьев.

– Не дело молвишь, казаче. Весь берег до самого Шклова шведы стерегут как зеницу ока. Даже нас к реке не подпускают. Идти туда – верная гибель. Скачем быстрей на хутор, а по пути, может, что-нибудь и придумаем.

Полковник Розен не первый год воевал против русских и неплохо знал их язык, есаул Недоля владел им как родным, а потому шведский офицер и украинский казачий старшина прекрасно понимали друг друга без переводчика.

– Господин есаул, есть ли в вашем отряде казаки, видевшие когда-либо царя Петра и знающие его в лицо?

Недоля мог ожидать от Розена любого вопроса, кроме услышанного, но, тем не менее, ничем не выдал своего удивления.

– Думаю, что нет, пан полковник. Я и сам не видел царя, равно как и вашего короля.

Розен на мгновение задумался, потер чисто выбритый подбородок.

– Тогда другой вопрос. Трудно ли вашим сердюкам выдать себя за казаков царя Петра?

– Нисколько. Надобно лишь сменить кунтуши сердюков на жупаны полковых казаков.

– Прекрасно. В таком случае отберите мне сотню-полторы своих людей. Смелых, преданных нашему делу, готовых на все. Предупредите их сразу, что действовать придется бок о бок с русскими войсками под видом царских казаков. – Розен взглянул на бесстрастное лицо украинского старшины. – Вы знаете, господин есаул, что сегодня наши войска начали переправу через Днепр. Думаю, через трое суток они закончат ее полностью. К этому времени должен быть готов и ваш отряд.

Недоля слегка наклонил голову.

– Будет исполнено, пан полковник...

Выйдя из палатки Розена, есаул неторопливо двинулся к группе поджидавших его сердюков. Проходя мимо одной из Шведских телег, он услышал лязг цепей и слабый голос, окликнувший его.

– Друже Недоля...

Телега находилась среди штабного обоза генерала Левенгаупта, невдалеке от нее прохаживались шведские часовые с мушкетами на плечах. Но есаул Недоля был хорошо им известен и не вызывал никаких подозрений, поэтому ни один из солдат даже не насторожился, когда тот подошел к телеге.

На ее дне, скованный по рукам и ногам толстой цепью, лежал полуголый человек. Его тело представляло сплошную кровавую рану. На груди и ногах виднелись следы ожогов, плечи были вывернуты и распухли, на бесформенном от побоев иссиня-черном лице выделялись лишь горящие лихорадочным блеском глаза. Вид лежащего был насколько ужасен, что есаул невольно вздрогнул.

– Ты кликал? – спросил он, усилием воли заставляя себя остаться у телеги.

– Я, сотник.

– Откуда знаешь, кто я?

– А ты меня не узнаешь?

Недоля внимательно посмотрел на лежащего. Но лицо того было настолько обезображено, что он отрицательно покачал головой.

– Я не знаю тебя. И почему кличешь меня сотником, ежели я уже давно полковой есаул?

– Мне известно это. Но есаулом ты стал у гетмана Мазепы, а я помню тебя сотником у батьки Голоты.

– У батьки Голоты? – как эхо, повторил Недоля. – Кто же ты, добрый человек?

– Твой стародавний друг-товарищ куренной атаман Левада. Не позабыл такого?

– Левада? – лицо есаула побледнело, он отшатнулся от борта телеги. – Но как очутился ты здесь?

– Из-за нашей с тобой дружбы, сотник. Батько Голота снова на Украине и послал меня, дабы кликнуть тебя к себе.

Задрожавшей рукой есаул провел по лицу, его глаза не отрывались от лежавшего.

– Батько действительно на Украине? Неужто простил царю свои муки и бесчестье?

– Простил или нет – ведает лишь он да Господь Бог. А тебя, друже, как и иных верных соколов, кличет он под свой пернач для защиты родной земли от недруга-шведа.

– Я не верю тебе, – глухо произнес Недоля, нахмурив брови. – Не мог батько послать тебя ко мне без своего письма. Никогда не доверял он подобных дел одним чужим языкам.

– Верно молвишь, друже, а потому возьми батькину грамоту в шинке, где меня схватили. Отдал ее в руки хозяина. И коли ты еще не валяешься рядом со мной, значит, она до сего часу у него.

5

Драгунский полковник с трудом протиснулся сквозь узкий вход палатки, завертел головой, ища Меншикова.

– Здесь я, – проговорил князь, поднимаясь с кучи прикрытых плащом еловых веток. – Говори, с чем пожаловал.

– Худые вести, ваше сиятельство, – ответил полковник, сбрасывая с головы капюшон плаща и стряхивая с него снег. – Мы что есть мочи скачем к Орше, а, может, совсем напрасно.

– Что городишь? Говори толком и вразумительно.

– Только что к батьке Голоте казаки доставили какого-то рыбака с того берега. И он уверяет, что Левенгаупт замыслил форсировать Днепр у Шклова.

– Откуда знает?

– У Голоты среди изменников-сердюков имеются свои люди. От них, рыбак и явился с вестью.

– А не врет? – прищурился Меншиков. – Или, хуже того, не подослан ли шведами?

– Кто ведает? Потому и предложил батько Голота на всякий случай доставить его к вашему сиятельству.

– Правильно сделал. Тащи его сюда.

Князь грузно опустился на крепкий деревянный стул, поставил локти на крышку грубо сколоченного стола. Двое казаков с саблями наголо ввели в палатку рыбака, попавшего недавно с бунчужным Марко в шведско-сердюцкую засаду, остановились с ним у входа. Последним в палатку вошел батько Голота.

– Что скажешь, старче? – спросил Александр Данилович, задерживая взгляд на седой бороде рыбака.

– Неприятели начали переправу у Шклова. Все их войска и обозы стягиваются к Днепру в то место.

– Сам видел переправу? – недоверчиво спросил князь.

– Нет. Берег у Шклова неприятели крепко стерегут и никого к нему не подпускают. Весть сию передал мне лишнянский батюшка Ларион. А мне надлежало...

– Батюшка Ларион? Что он за птица? – перебил его Меншиков.

– Он давний мой друг-товарищ, – вступил в разговор Голота. – я уже не единожды получал от него важные вести. Знаю, что помогают ему и верные люди из его прихожан. Однако никого из них сам не видел.

– Та-ак, – нараспев произнес Меншиков, переводя взгляд с Голоты опять на рыбака. – Хочется тебе верить, старче, да не могу... А потому, невзирая на лета твои и седину, посажу под стражу до тех пор, покуда не проверю истинность слов твоих.

Когда рыбак в сопровождении конвоиров покинул палатку, князь встал из-за стола, сердито засопел.

– Что скажете теперь? – спросил он, уставив взгляд на драгунского офицера и Голоту.

– Я уже отправил три разъезда к Шклову, – спокойно ответил Голота. – А двум другим велел переправиться на тот берег Днепра и тоже искать переправу. Может, с вражьей стороны к ней подобраться будет легче.

– А ежели не сыщут, тогда что? А если шведы все-таки у Орши? Что говорят твои драгуны? – повернулся Александр Данилович к полковнику.

Тот переступил с ноги на ногу, опустил голову.

– Мои разведчики не смогли достичь места, что указал шляхтич. На всех путях к Орше полно шведской кавалерии. Крепко бережет генерал свою переправу.

– А ежели не переправу, а место, где ему выгодно нас видеть? – с иронией спросил князь. – Может, генерал специально заманивает нас к Орше, дабы мы не мешали ему под Шкловом или Копысью?

– Но, ваше сиятельство, шляхтич Яблонский собственными глазами... – обиженно начал полковник, но Меншиков раздраженно перебил его.

– В том и беда наша, что мы покуда вынуждены верить чужим глазам и языкам. Потому и ломаем голову, кто говорит правду: шляхтич-униат или рыбак. А я хочу не гадать, а доподлинно знать, где сейчас корпус Левенгаупта и что неприятель замышляет. Слышите, доподлинно и как можно скорее.

Александр Данилович опустился на стул, зябко повел плечами.

– Посылайте кого и куда хотите, скачите хоть сами, но шведов и их переправу надобно обнаружить. А покуда велю остановить все войска и сделать большой привал.

Дверь шинка распахнулась, в ее проеме появился есаул Недоля, за ним четверо сердюков. Сразу позабыв о шведских обозниках, которым до этого прислуживал, хозяин поспешил навстречу новым гостям. Есаул уже стоял посреди избы, его хмурый взгляд был направлен в сторону шинкаря, но смотрел сквозь него. Все сердюки с мушкетами в руках остались у порога.

– Пан есаул, какая честь... Что угодно вашей ясновельможности? – низко кланяясь, заговорил хозяин.

Не удостоив его взглядом, есаул протянул руку.

– Грамоту... Мигом, – тихим, бесцветным голосом произнес он.

У шинкаря от страха отвисла челюсть и перехватило дыхание, на затылке зашевелились последние волосы. Откуда есаул знает о грамоте? Неужто схваченный казак все рассказал? Но он оказался в руках у шведов и должен был сделать признание о грамоте им. Откуда тогда о ней известно есаулу сердюков, ежели о подобного рода тайных делах стараются ставить в известность лишь самых необходимых людей, а казачий есаул для шведского полковника вряд ли является таковым. А может, есаул узнал о грамоте помимо плененного казака и полковника Розена? Недаром сердюцкие разъезды днем и ночью шныряют по всей округе, а местные жители относятся к ним куда с большим доверием и благожелательностью, чем к шведам, а недругов у Москвы на этой уже несколько столетий оспариваемой Россией и Речью Посполитой территории всегда было предостаточно.

Ответов на эти вопросы хозяин не знал, а изворотливый ум уже нашел выход из положения.

– Сейчас, ваша ясновельможность, сейчас... – плохо повинующимся языком зашептал он, пятясь от Недоли. – Для вашей милости хранил ее, только для вас.

Выбивая зубами дробь, шинкарь метнулся к печке, достал грамоту. С заискивающей улыбкой отдал Недоле.

– Давно ждал вашу ясновельможность. Знал, что изволите прийти. Очень и очень рад вашему визиту...

Все так же глядя мимо хозяина, есаул взял грамоту, сорвал с нее печати, развернул. Его глаза быстро заскользили по пергаменту, брови нахмурились, на щеках вспыхнул румянец. Прочитав, он опустил руку со свитком, прикрыл глаза.

«... А потому, друже любый, позабудем в сию суровую и смутную годину личные счеты и обиды. Приглушим в душах праведный гнев, станем думать лишь о неньке-Украйне и свято служить ей. Вспомним великое дело славного гетмана Хмеля и не позволим повернуть его вспять...» – стояли в глазах врезавшиеся в память строки.

Есаул свернул грамоту, сунул ее за свой широкий пояс. Присел на ближайшую скамью.

– Может, горилки желаете, ваша ясновельможность? – прозвучал голос шинкаря.

– Сгинь с глаз...

Сидя в жарко натопленной избе в окружении запорожцев младшего Недоли, священник сдавал карты. Вошедший с улицы сердюк наклонился к его уху:

– Отче, тебя кличет молодая паненка.

– Кто? – спросил поп, едва не поперхнувшись от удивления.

Родичка полковника Тетери. Без малого лошадь не загнала, покуда скакала до вас. Кабы не наказ пана полковника беречь ее и ни в чем не отказывать, ни за что не пустился бы с такой не терпеливой в путь.

Священник бросил карты на стол.

– Панове, вынужден оставить вас. Неотложные дела, – проговорил он, вставая с лавки.

Панночка поджидала священника у его телеги. Рядом храпел ее взмыленный конь.

– Зачем пожаловала, дочь моя? – спросил поп.

– Хочу помолиться о душах убиенных родителей своих.

Панночка была среднего роста, с небольшой, гордо посаженной головкой. Тяжелая русая коса спадала до пояса, под длинными черными бровями тревожным блеском сверкали глаза. В облике девушки и во всей ее стройной, легкой фигурке было столько свежести, что священник почти физически ощутил лежавшее на его плечах бремя прожитых лет.

– Зачем явилась сама? Разве не могла прислать Остапа? – зашептал он, не выпуская из виду прискакавших с панночкой сердюков, расположившихся невдалеке от поповской телеги.

– Не могла, его курень уже на том берегу. А дело спешное, не ждет ни часу.

– Говори.

– Шведы второй день как переправляются через Днепр у Шклова. А к россиянам подослали здешнего шляхтича Яблонского, дабы направить их в другую сторону.

– Знаю о том. Сам предупредил о месте настоящей переправы отца Лариона, при мне он отправил верного человека к казакам Зловы-Витра. А на следующее утро привез ко мне полусотник Цыбуля отпевать царских казаков и своих сердюков. Мыслю, что сгинуло с теми покойниками и наше послание.

– Сгинуло одно – надобно слать другое. Переправе у Шклова мы уже не помешаем, а как можно скорее остановить россиян на пути к Орше и возвратить их обратно – в наших силах. Но поспешать им теперь следует уже не к Шклову, а к Пропойску [23]23
  Ныне город Славгород Могилевской области Белоруссии


[Закрыть], поскольку именно туда замыслил двинуться от Днепра Левенгаупт.

– К Пропойску? – встрепенулся священник. – А не ошибаешься?

– Сама слышала разговор об этом полковника Розена с Тетерей. Курень Остапа как раз и поскакал на разведку дорог в сторону Пропойска. Теперь понимаешь, отче, что нам нельзя терять ни минуты?

– Понимаю, добре понимаю. И уже прикидываю, как снова повидаться с отцом Ларионом.

– Будь осторожен, отче. Кирасиры Розена недавно схватили в шинке чужого казака, как думают, прибывшего с того берега от батьки Голоты. Казак на допросах молчит, а Розен лютует. Велел сжигать по дороге все деревни и хутора, а также удвоить посты и секреты, дабы никто не смог пробраться ни к россиянам, ни от них. Даже не знаю, как тебе удастся попасть в лишнянскую церковь.

– Господь не оставит без помощи верного слугу своего...

Приказав вознице поставить телегу на ночь поближе к придорожным кустам и едва дождавшись темноты, священник скользнул в лес. В наброшенном поверх рясы белом полушубке он почти сливался с мутновато-белесыми цветами ночного осеннего леса, а два пистолета и сабля должны были оградить его от неприятностей при возможной встрече с сопровождавшими шведский обоз многочисленными волчьими стаями.

Стараясь держаться как можно ближе к деревьям и кустарникам, обходя стороной встречавшиеся на пути прогалины и освещенные луной поляны, он осторожно шел вдоль узкой лесной тропы, что вела от большака к маленькой деревушке. Вот и высокий пригорок, с которого должно быть видно расположенное в речной низине селение. Священник остановился, перевел дыхание, глянул с возвышенности вниз.

Перед ним, как и в прошлый раз, вдоль спокойной лесной речушки расстилалась широкая поляна, за ней вздымалась в небо колокольня. Не было лишь самой деревушки: черными безобразными оспинами виднелись на снегу остатки изб и хозяйственных построек. Над некоторыми из них еще вился дым, ни одна тропа не вела к сожженному селению. Только не тронутая шведами Церковь и стоявший рядом с ней добротный дом священника сиротливо выделялись среди этой тоскливой картины.

Перекрестившись, поп собрался было спуститься с пригорка, как вдруг из-за ближайших к нему кустов появились несколько темных фигур.

– Стой! Ни с места!

«Шведы!» – обожгла сознание мысль, и руки тотчас потянулись к пистолетам. Выстрел, второй – две ближайшие фигуры, словно споткнувшись о невидимую преграду, вначале остановились, а затем повалились на землю. Отшвырнув в сторону ненужные пистолеты, священник кубарем скатился с пригорка, собираясь юркнуть в густой ельник.

Но ударили вслед чужие выстрелы, и острая боль обожгла ногу. Священник остановился, сбросил с плеч полушубок. Выхватил из ножен саблю, прислонился спиной к дереву. Подбежавшие к нему шведские солдаты загалдели, увидев перед собой священнослужителя, но командовавший ими офицер быстро покончил с возникшим замешательством:

– Вперед! Брать живым!

Не принимая всерьез способность раненого старика сопротивляться, шведы смело ринулись на него, но жестоко просчитались. Да и откуда им знать, что еще несколько лет назад на широких плечах их противника была не потрепанная поповская ряса, а роскошный жупан запорожского сотника, участника многих славных битв и схваток, и что лишь старые раны да шестилетняя каторга на турецких галерах заставили отважного казака сменить острую саблю на кадило и крест.

Два молниеносных взмаха клинка – и ближайший к священнику швед молча рухнул в снег, другой, взвыв от боли и схватившись за перебитое казачьей саблей плечо, отпрянул назад. Но не переоценил своих сил старый рубака, знал, что не совладать ему с десятком молодых здоровых врагов, а пуще всего он понимал одно – ни в коем случае нельзя попасть шведам в руки живым. И бывший сотник врезался в самую гущу смешавшихся врагов...

Полковник Розен долго смотрел на доставленный к нему труп священника. Зачем-то дважды обошел вокруг него и лишь после этого задал свой первый вопрос начальнику охраны штаба корпуса и генеральского обоза.

– Майор, что обнаружено при убитом? Грамота с тайнописью, иные уличающие его бумаги?

– Ничего, господин полковник. Возможно, он шел с устным сообщением или за получением очередного задания.

– К кому?

– К священнику деревни, возле которой его пытались задержать. Еще утром она была сожжена, а все жители направлены в распоряжение начальника обоза. Исключение, согласно приказа генерала, было сделано для церкви и ее служителей. К ним и лежал путь убитого.

– А если он просто шел мимо?

– День назад он уже был у этого священника. Когда его задержал наш патруль, он объяснил свое посещение какими-то неотложными церковными делами. Тогда было светло, деревня жила своей обычной жизнью, поэтому ему поверили и отпустили... Но какие дела могут быть ночью? Зачем ему потребовалось брать с собой целый арсенал? А сопротивление нашему секрету?

– Что говорит его деревенский сообщник?

– Я решил не трогать его, а оставить как приманку. Может, к нему пожалует еще кто-либо из русских лазутчиков? Деревня, вернее, то, что от нее осталось, обложена двойным кольцом наших тайных постов. Солдатам строго-настрого приказано не трогать никого, кто бы туда ни направлялся.

– Разумно, майор. Жаль только, что мы не знаем причины, потребовавшей встречи этих слуг Божьих. Как думаешь, что это может быть?

– Об этом нетрудно догадаться. В настоящий момент русских больше всего интересует место нашей настоящей переправы и дальнейший маршрут корпуса на левобережье Днепра.

– Вот именно. Но откуда об этом могли знать убитый или его местный сообщник? Значит, за их спиной стоит некто, имеющий доступ к нашим секретам. Может, это к нему и прибыл неизвестный казак, захваченный нами в трактире? Вот кто нам нужен в первую очередь, майор.

– На этот счет у меня есть одно соображение. Я приказал выставить труп священника на всеобщее обозрение. Смысл? Главарю царских лазутчиков станет ясно, что его сообщение не попало по назначению, и он будет вынужден послать нового человека... Кто знает, возможно, и он не минует лишнянской церкви.

– Ваше соображение мне нравится. И пустите вдобавок слух, что священник погиб не у деревни, а сразу при входе с большака в лес. Его сообщники не должны даже догадываться, что тайна лишнянской церкви в наших руках.