Текст книги "И грянул бой"

Автор книги: Андрей Серба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 38 страниц)

– Пан Анджей, не ошиблись ли вы, связав свою судьбу с саблей и мушкетом? Возможно, вам уготована слава Аристотеля или Платона? – пошутила Марыся, не воспринимавшая всерьез философские мудрствования собеседника.

– Нисколько, – серьезно ответил Войнаровский. – Труды Аристотеля мне понадобились лишь для того, чтобы понять, отчего мой дядя-гетман и, значит, король Карл проиграли войну с Россией. Теперь я это знаю – дядя и его сторонники-старшины не учли голос крови своих казаков и заплатили за это по самому крупному счету. Ведь не что иное, как голос крови, делает вас, пани княгиня, полькой, голос крови моей матери-казачки, взявший верх над более слабым голосом крови моего отца-поляка, сделал меня казаком. Он же зовет сегодняшних малороссийских казаков, потомков полян-русов, к родству и союзу со своими братьями-славянами нынешней Московии, входившими до Батыева нашествия в одну с полянами-русами Киевскую державу, заставляя их отвергать сближение с Речью Посполитой. Если голос крови побеждает доводы разума в душах казачьей старшины, которой Польша близка по воспитанию и образу жизни, что говорить о простом казачестве, воспринимающем все польское враждебно? Разум моего дяди оказался бессильным против зова крови казачества Гетманщины и селянства Украины – и его грядущее поражение закономерно. Мудрец Аристотель открыл мне глаза на происходящее и больше мне не нужен.

– Вы говорите о поражении вашего дяди и короля Карла как о неизбежном факте, – сказала Марыся, которую эта тема заинтересовала куда больше, чем философские изыски Войнаровского. – К этому заключению вас привели теории Аристотеля или собственные размышления о голосе крови в каждом из нас?

– К такому выводу я начал приходить сразу после ухода от Мазепы к Скоропадскому старшин Апостола и Сулимы, а сейчас, когда запорожскому кошевому Гордиенко король Карл по подсказке дяди приказал разбить свой лагерь между Полтавой и Переволочной, у меня в этом не осталось ни малейших сомнений.

Марыся с недоумением посмотрела на собеседника.

– Какая связь между теориями Аристотеля, обоими нынешними малороссийскими гетманами и кошевым Гордиенко?

– Самая прямая. Исход войны между царем Петром и королем Карлом на земле Украины будет зависеть не столько от их армий, сколько от способности того и другого привлечь на свою сторону украинское население, в первую очередь казачество. Схватку за Гетманщину благодаря Ивану Скоропадскому смог выиграть русский царь. Если Мазепа сделал ставку на разумное, рациональное начало в человеке, рассчитывая через соратников-старшин доказать казакам преимущества союза Украины именно с европейской Польшей, а не с полутатарской Московией, то Скоропадский обратился к оставшимся в человеке полудиким его инстинктам, иррациональному началу, которое я назвал голосом крови, и понятными простым казакам словами о союзе с единокровной и единоверной Украине Великороссией смог повести их за собой. Однако Гетманщина еще не вся Украина, и если бы Мазепе и королю Карлу удалось поставить под свои знамена Запорожье и правобережные казачьи полки, потеря Гетманщины была бы для них компенсирована. Однако они умудрились загубить и это дело.

– Загубить? Но кошевой Гордиенко официально объявил себя союзником короля и привел к нему несколько тысяч своих разбойников-запорожцев.

– У гетмана Скоропадского таких разбойников вчетверо больше только в реестровых казаках. А ежели царь Петр разрешит ему дополнительно верстать вольных казаков и селян в реестровики, его войско через неделю будет иметь хоть вдвое, хоть втрое больше сабель. Сила Запорожья не в том, сколько сечевиков приведет оттуда Костка Гордиенко к королю, а совсем в ином. Вы, конечно, знаете, что в составе Польши уже четыре столетия существует Русское воеводство, а Литва в пору своего величия именовалась Великим Литовско-Русским княжеством?

– Прекрасно знаю это. Русское воеводство – это прикарпатские земли, которые Киевская Русь именовала Червенскими городами или Червоной Русью, а Литва после нашествия Батыя и распада Киевской державы смогла защитить от татар и присоединить к себе вдвое больше русских территорий, чем имела своих литовских. Польша и Литва спасли западную и северо-западную части бывшей Киевской Руси от татарского порабощения и влияния азиатчины, чего не произошло с Московией.

– Спасли от татарщины, чтобы ополячить, олитвинить, окатоличить и обуниачить, – усмехнулся Войнаровский. – Но речь сейчас не об этом. Часть русских земель на западе и севере в союзе с Польшей и Литвой действительно смогла защититься от татар, однако часть населения южных районов, преимущественно в низовьях Днепра и Дона, смогла сохранить свою свободу самостоятельно, слившись с вольными людьми казаками и приняв их название. Однако они не забывали свое исконное русское начало и четко разграничивали себя и пришельцев из Польши и Литвы, начавших селиться и обживать освобожденные от татар земли по Днепру и его притокам, получившие в Польше, Литве и Московии название Украина...

– Пан Анджей, ваши познания в истории ничуть не хуже, чем в философии, – подзадорила собеседника Марыся, которой интересно было узнать, имеет ли его заключение о неминуемом проигрыше войны Швецией под собой веские основания или просто плод воображения начитавшегося невесть чего подвыпившего молодого человека.

– ...Считая себя исконными хозяевами этих земель и именуясь русскими, запорожские казаки вели с незваными пришельцами с запада и севера войны, и кошевой Сирко, к примеру, ставил победы над украинцами в один ряд с победами над турками, татарами, поляками, московитами. Но со временем ситуация в корне изменилась: потомков полян-русов на Сечи почти не осталось, на смену им пришли внуки и правнуки прижившихся и пустивших корни на новых для себя землях переселенцев, и настал момент, когда запорожцы стали считаться не потомками былых полян-русов, а сыновьями теперешних украинцев, оставив как память о полянах-русах на головах оселедцы. А теперь, пани княгиня, перейдем от истории к сегодняшнему времени.

Марыся затаила дыхание – неужто ей предстоит услышать нечто такое, что сможет вознаградить ее за потерянное время?

– Сейчас Запорожье и Украина не враги, напротив, Сечь является признанным оплотом свободолюбия Украины, а авторитет ее кошевого намного выше, чем гетмана реестровых казаков, который раньше считался ставленником Речи Посполитой, ныне – Москвы. Но чтобы призывы кошевого Гордиенко о поддержке шведского короля дошли до правобережного казачества и нашли в нем отклик, чтобы оно примкнуло к сечевикам – именно к ним, ибо к шведам не пойдет! – запорожцы должны не стоять табором на месте, а рассыпаться гулевыми загонами [78]78
  Гулевой загон – рейдовый отряд


[Закрыть]по всей Украине, вобрать в себя всех недовольных властью Москвы и устроить для русской армии такую жизнь, какую казаки и селяне Гетманщины приготовили для шведской. Когда русские станут платить за каждую горсть зерна и клочок сена кровью, когда половина их солдат будет вынуждена добывать продовольствие и охранять свои лагеря, когда отряды Гордиенко отрежут царскую армию от России и под ногами у нее украинская земля начнет гореть, как сейчас под ногами у шведской армии, вот тогда сечевики выполнят роль, которая должна быть отведена им в этой войне. Но ничего этого покуда нет и вряд ли будет.

– Почему? Неужто сказанного вами не понимают король со своими советниками и генералами или пан Мазепа?

– Король не сомневается, что сможет победить царя собственными силами, и намерен продолжить поход в глубь Московии. Но если осенью он намеревался выйти к Москве с запада, то теперь намерен нанести по ней удар с юга, и сечевики нужны ему Для охраны кратчайшего пути с Гетманщины в Крым, откуда он ждет скорой помощи от турок и татар. Что касается подсказки Мазепы, как лучше использовать запорожцев, здесь опять придется вспомнить мудреца Аристотеля с его теорией двух истин. Конечно, дяде хотелось бы победы королю, поскольку он накрепко связал с ним свою судьбу, однако не просто победы, а чтобы в первом ряду победителей был он, Мазепа. Но случится ли это, если он вначале потерпел крах на Гетманщине, а затем правобережная Украина была поднята против царя Петра не им, а кошевым Гордиенко? В чем тогда заключалась его помощь королю и есть ли у того вообще нужда в таком гетмане-помощнике? Отсюда в душе дяди борются два начала: одно рациональное, присущее человеку чести и долга, – использовать все возможности для победы над Московией, и второе иррациональное, обусловленное низменными животными чувствами себялюбия и зависти, – зачем победа, если она не только не принесет мне ничего, но и послужит возвеличиванию моего давнишнего врага? По-видимому, второе начало одержало в душе дяди верх.

– Одержало сегодня, а завтра возьмет верх чувство долга и чести. Тогда король Карл и ваш дядя могут рассчитывать на победу?

– Уже нет, они упустили ее вместе со временем, когда Гордиенко громил полки бригадира Кэмпбела и занимался игрой в большую политику с Мазепой и королем Карлом. Костке нужно было сделать из Сечи прыжок не на Полтавщину, а сразу на Правобережье, и тогда он явился бы заключать договоры с Мазепой и Швецией не с восемью тысячами сечевиков, а во главе тридцати-сорокатысячной казачьей армии. Зато чего не сделал Гордиенко, сделал царь Петр. Сейчас на Правобережье вовсю действуют отряды батьки Палия, возвращенного царем из Сибири, который пользуется на Украине не меньшей популярностью, чем запорожцы. Конечно, начать войну с запорожским товариществом ему не по плечу, но отнять у Костки изрядное число вольных казаков он сможет. Король и Гордиенко упустили Правобережье из своих рук, в лучшем случае они могут поделить его казачество с Палием пополам, и оно по сути дела не окажет весомой поддержки ни королю, ни царю, а такое развитие событий выгодно Москве. Швеция и мой дядя проиграли войну, пани княгиня.

– Пан Анджей, если вы уверены, что дело вашего дяди бесповоротно проиграно и его ждет поражение, отчего вы до сих пор с ним? Я вовсе не призываю изменить ему и переметнуться, как многие другие старшины, к гетману Скоропадскому, но граф Понятовский не раз предлагал вам, как польскому шляхтичу, службу при своей особе, и это, на мой взгляд, был бы наилучший выход для вас при создавшемся положении: вы остаетесь на стороне короля Карла и дяди, однако не рискуете головой за заведомо бесперспективное дело.

– Сколько раз граф Понятовский предлагал мне службу Речи Посполитой, столько раз я ему отвечал, что я – малороссийский казак, а не польский шляхтич, поэтому мой долг служить Гетманщине и Украине, а не любой другой державе. Я давал клятву честно служить гетману Мазепе и буду верен ей до тех пор, покуда я жив [79]79
  Войнаровский сдержит свое слово и останется с Мазепой до его последних часов жизни. После кончины дяди отправится в Западную Европу, где зарекомендует себя ловеласом, дуэлянтом и любителем всевозможных рискованных предприятий


[Закрыть].

Войнаровский произнес последние слова спокойно, без пафоса и надрыва, и Марыся поверила ему. Впрочем, какое для нее имело значение, рисуется сейчас молодой казачий старшина перед любимой им женщиной или говорит правду? Главное, ее долготерпение вознаграждено сполна, и теперь она может смело приниматься за дело, с которым сюда прибыла.

Марыся встала из-за стола, подошла к кровати, села рядом с Войнаровским. Взяла его ладони в свои, заглянула в глаза.

– Пан Анджей, я решила сказать, почему сейчас здесь. Я хочу дать вам свой совет и получить по важному для меня делу ваш. Вы мне не безразличны, и я очень не хочу, чтобы с вами случилось какое-либо несчастье, столь частое на войне...

Марыся увидела вытянувшееся от изумления лицо Войнаровского, его ничего не понимающий взгляд и прервала начатую речь. Не нужно торопиться, собеседник еще во власти только что отзвучавших собственных рассуждений о греческой философии и прогнозах войны шведского короля с русским царем и явно не подготовлен к роли галантного кавалера, готового на все ради признавшейся ему в своей любви красивой женщины. Значит, к этой роли его необходимо подготовить, и желательно, скорее.

Она прижалась к плечу Войнаровского, жарко зашептала ему в ухо:

– Вы удивлены моим признанием? Выходит, я хорошо смогла скрывать свои чувства. Но с каким трудом мне это давалось! Вы мне понравились в первую нашу встречу, и уже тогда – к своему ужасу! – я поняла, что нам не суждено быть любов... быть вместе. Однако со временем моя страсть к вам только усилилась.

Марыся тихонько всхлипнула, застенчиво опустила глазки, не забывая исподволь наблюдать за Войнаровским. Тот, кажется, уже начисто забыл об Аристотеле и связанной с его философией словесной галиматье и, судя по заблестевшим глазам и участившемуся дыханию, быстро приходил в нужное Марысе состояние.

– Конечно, я понимаю, что мое чувство безответно, – продолжала всхлипывать Марыся, прикладывая к глазам платочек. – Да и может ли быть иначе, если обо мне ходит столько сплетен?

– Пани княгиня, о чем вы говорите? – подал наконец голос Войнаровский. – Неужели я могу верить слухам о вас, зная, что они распускаются вашими завистницами?

Левая рука Войнаровского уже обнимала талию Марыси, губы щекотали щеку, взгляд был прикован к наполовину открытой в глубоком вырезе платья груди. Марыся отняла от глаз платочек, слабо улыбнулась.

– Вы очень добры ко мне, пан Анджей. Даже если вы, как порядочный человек, не верите связанным с моим именем грязным слухам, мой возраст наверняка вам известен. Поэтому, даже стань мы любовниками, вы не долго хранили бы мне верность.

– Вы не правы... вы совсем не правы, – шептал Войнаровский. – Если бы это случилось... нет, когда это обязательно случится, у вас не будет более любящего и преданнейшего человека, чем я.

Его левая рука переместилась на бедро Марыси, правая шарила по низу лифа платья, голос был нежен, как у гомеровских сирен. Теперь можно начинать нужный разговор, но никоим образом не сидя на кровати. Войнаровский, по-видимому, рассчитывает прямо сейчас получить от Марыси весомые доказательства ее любви, а это вовсе не входит в ее планы. Поэтому лучше не доводить ситуацию до критической точки, когда, отказав Войнаровскому в притязаниях, можно утратить налаженное с ним взаимопонимание.

Громко всхлипнув, Марыся резко поднялась с кровати, быстро сделала два больших шага к столу, прислонилась к нему спиной.

– Пан Анджей, когда мои чувства к вам перестали быть секретом, мой совет не должен показаться странным. Недавно я услышала, что вы снова сдружились с этим страшным человеком... как его... Фок, Фокс или Фукс. Ну, тот офицер, что в прошлом году перебежал от русских к шведам и даже охотился за царем Петром, надеясь пленить его. Или скажете, что не знаете этого Фока-Фокса-Фукса?

– С какой стати я буду вам лгать? – ответил Войнаровский, с сожалением глядя на ускользнувшую из его рук Марысю. – Я действительно знаком с капитаном Фоком. Хотя вы называли еще две фамилии – Фокс и Фукс, полагаю, что речь идет именно о нем, поскольку Фок и нанялся в прошлом году на королевскую службу после ухода с русской, и однажды пытался взять царя Петра в плен.

– Значит, слышанное мной правда, – печально промолвила Марыся. – Мне известно, что капитан – отчаянный, безрассудный офицер, нисколько не заботящийся о своей жизни. Но если на его жизнь мне наплевать, то ваша для меня дорога как собственная, и я не желаю, чтобы вы отправлялись с Фоком в тылы царских войск. Слышите, я запрещаю вам это делать! – и Марыся якобы в приступе гнева стукнула каблучком сапожка по полу. – Мой вам совет – будьте подальше от этого сумасброда! Обещайте, что с сегодняшнего дня будете думать не только о совместных с Фоком подвигах и о своей славе, но и о женщине, которая вас любит и надеется вскоре стать близким вам человеком.

– Почему вы лишь надеетесь на это, если я от вас без ума и готов доказать свою любовь как и чем угодно? Для меня не существуют ни распускаемые о вас слухи, ни ваш возраст. Я люблю вас, и ничто другое не имеет для меня значения.

– Ах, пан Анджей, если бы нашей любви препятствовало только это. Вы забыли еще одну причину – я замужем. Правда, всей Варшаве и половине Польши известно, что я не любила и не люблю мужа, тем не менее в кругу людей, к которым я принадлежу и с кем общаюсь, имеются свои правила и рамки приличия, и я не могу нарушать их. Что скажет обо мне тот же граф Понятовский, лично знакомый с моим мужем, если узнает о нашей с вами связи?

– Если я услышу о вас или себе хоть одно плохое... нет, даже непочтительное слово, я вгоню его в горло произнесшего пулей или саблей!

– Зная вашу смелость, не сомневаюсь. Но зачем это, если вскоре можно будет обойтись без излишних разговоров и крови.

– Я опять слышу слово «вскоре». Объясните же наконец, что оно значит.

– Две недели назад я получила из Варшавы письмо, что мой муж тяжело ранен. А вчера меня разыскал проезжий купец и сообщил, что в Киеве для меня есть очень важное письмо из дома. Доставивший его гайдук был в дороге ранен разбойниками – то ли вашими запорожцами, то ли царскими казаками-палиивцами! – и если я желаю письмо получить, мне необходимо прибыть за ним в Киев. Полагаю, что письмо содержит сведения о моем муже, а поскольку они очень важны... не думаю, что они приятны.

– Предполагаете, что ваш муж... что его, возможно, не стало?

– А какие еще важные вести можно получить в наше время из дома? Что в маетке сгорела копна сена или телега задавила петуха? Уверена, что письмо содержит известия о моем муже, и если бы речь шла о его выздоровлении, его назвали бы радостным, а не важным. Теперь понятно, что я имела в виду, говоря, что вскоре могу стать близким вам человеком?

– Теперь – да. Если вы вдова, требования к вашему поведению совершенно иные, нежели к поведению замужней женщины, – обрадованно проговорил Войнаровский.

– Это в случае, если я вдова, – заметила Марыся. – А чтобы это узнать, я должна прочитать находящееся в Киеве письмо, не дошедшее до меня. Но как его получить, если в городе русский гарнизон, а дорога к нему кишит разбойниками? У меня при себе нет слуг-мужчин, а служанке подобное путешествие явно не по силам.

– За письмом готов отправиться я. Дорога в Киев мне хорошо известна, а для разбойников у меня есть две пары пистолетов и сабля. К тому же я прихвачу в сопровождающие десяток добрых казаков, с которыми мне не будет страшен сам дьявол.

– Пан Анджей, племянника гетмана Мазепы знает в лицо каждый русский офицер киевского гарнизона и старшина-реестровик городского полка, – сказала Марыся. – Я очень признательна за желание мне помочь, но ваша жизнь для меня дороже любого письма. Кстати, если мы завели о нем речь, настало время уже мне обратиться к вам за советом.

– С удовольствием окажу эту услугу.

– Человек, который может доставить из Киева нужное нам письмо, должен быть не только не известен тамошним русским офицерам и казакам, но и быть отчаянным храбрецом. В нашем лагере я знаю только двух таких – вас и Фока. Если не подходите вы, остается...

– Но почему вас не устраивает моя кандидатура? – недовольным тоном перебил Марысю Войнаровский. – Согласен, меня многие знают в Киеве, но разве обязательно мне лично навещать держателя письма? Я могу обосноваться в окрестностях города, а за письмом отправить верного человека из знакомых селян или казаков.

– В дороге могут произойти непредвиденные события, когда десяток самых храбрых казаков не смогут сделать ничего. Да и дом моей дальней родственницы, которую часто навещают гости из Польши и где находится нужное нам письмо, может пребывать под наблюдением русских властей, что сулит отправленному за письмом человеку и, значит, его получателю, мало приятного.

Марыся сложила на груди руки, с мольбой посмотрела на Войнаровского.

– Обратили внимание, что я дважды употребила выражение «нужное нам письмо»? Я не оговорилась. Что значит для меня это письмо, какое известие оно ни содержало бы, если я лишусь вас? Ничего. Если вас не станет, я тут же прямиком отправлюсь в Варшаву, нимало не заботясь, жена я или вдова. Неужели нужно объяснять, что письмо необходимо мне лишь как возможность ускорить и упростить нашу будущую связь? Мне нужны вы, а не письмо! Поэтому я намерена попросить отправиться за ним капитана Фока. Советуете мне сделать это или нет?

– Если кто-либо способен выполнить подобное задание, то именно Фок, – ответил Войнаровский. – Однако сомневаюсь, что в ближайшее время у него будет возможность вам помочь.

– Почему?

– Капитан – военный человек и подчиняется приказам, а не выполняет личные просьбы красивых паненок.

– Я обращусь к графу Понятовскому, он – к королю Карлу, и капитан отправится в Киев выполнять приказ своего начальства, а не улаживать личные дела княгини Дольской.

– Возможно, вам и придется так поступить, однако через некоторый срок. У капитана уже есть приказ, отменить который у вас попросту нет времени.

– Нет времени? Я сегодня вечером навещу графа, а он завтра утром обратится с моей просьбой к королю. И капитан вместо прежнего приказа получит новый.

– Не получит, поскольку его уже не будет в лагере.

– Он что, собирается исчезнуть из него на ночь глядя? – встрепенулась Марыся. – Уж не с вами ли к русским позициям? Не для этого ли вы обрядились в одежду простого казака и приготовили оружие? – кивнула Марыся на кровать с пистолетами и саблей.

– Мы действительно собирались с Фоком прогуляться сегодня ночью по русским тылам. Однако часа за три до вашего прихода он навестил меня и сообщил, что получил срочное задание и вынужден утром отправиться в путь, поэтому ночное путешествие отменяется. Затем Фок пошел к себе, а я велел джуре принести бутылку вина и занялся Аристотелем.

Марыся покрылась холодным потом. Фок покидал лагерь завтра утром, и за оставшиеся до его отъезда считанные часы она обязательно должна с ним повидаться. Иначе как дозорцы Скоропадского или люди князя Меншикова, не имея описания лица и особенностей фигуры Фока, смогут напасть на его след? Одного сообщения о его настоящей фамилии мало – капитан может взять любую другую.

Устроить же Марысину встречу с Фоком может только Войнаровский. Не будет же она шляться в сумерках по шведскому лагерю в поисках капитана с весьма распространенной немецкой фамилией?

– Вы сообщили неприятную для меня весть, пан Анджей. Но, возможно, я напрасно расстраиваюсь? Не знаете, как долго капитана не будет в лагере?

Войнаровский пожал плечами.

– Нет. О таких вещах не принято спрашивать.

– Но для меня крайне важно, когда Фок снова окажется в лагере. Если он будет отсутствовать недолго – мы подождем его, а если возвратится через неделю-две, вы должны подыскать другого посланца в Киев. Поэтому вы должны проводить меня к Фоку.

– Зачем? Подождите меня здесь, а я выясню у капитана все, что вас интересует.

– Не лучше ли сделать это вместе? Мне не хотелось бы оставаться одной в вашей комнате, к тому же, расспрашивая Фока вдвоем, мы имеем больше возможностей выведать необходимые нам сведения.

– Пожалуй, вы правы. Особенно если вместе со своим неотразимым обаянием пустите в ход и женскую хитрость, – улыбнулся Войнаровский...

Капитан обитал на самом краю селения в крохотной, осевшей набок халупе, напоминавшей скорее не человеческое жилище, а избушку Бабы-Яги. Сходство с ведьминым пристанищем усиливало то, что халупа была расположена рядом с подступившим к селению лесом, и если кому-то нужно было незаметно покинуть шведский лагерь, лучшего места, чем эта халупа, трудно было придумать.

Когда Войнаровский с Марысей подошли к двери халупы, из-под навеса, где виднелись несколько лошадей, появились два казака с мушкетами в руках. Узнав Войнаровского, один распахнул дверь, указал куда-то в кромешную тьму сеней.

– Дверь в горницу в том углу. Пан капитан у себя.

Хотя от казаков разило горилкой и луком, Марыся постаралась оказаться как можно ближе к ним, чтобы лучше рассмотреть. Казаки как казаки, ничего особенного ни во внешности, ни в одежде, ни в вооружении. Но такие и опасны: им легко затеряться в толпе среди множества себе подобных и, не привлекая внимания и не вызывая подозрений, произвести в упор выстрел или нанести смертельный удар в сердце или горло кинжалом.

Казак, наверное, пошутил, называя помещение, где находился капитан, горницей. Оно больше походило на чулан и отличалось от него лишь тем, что к одной стене была придвинута широкая лавка для сна, напротив которой стоял грубо сколоченный стол и два заменявших стулья гладко отесанных дубовых чурбана.

На одном из них с кружкой в руке сидел мужчина в русском офицерском мундире, уставившись на чадившую посреди стола сальную свечу. Скрип открывшейся двери заставил его повернуть голову.

– Андрей, ты? – узнал он Войнаровского, скользнув по нему мутным взглядом. – И,.. – его глаза остановились на Марысе, округлились от изумления. – И, если не ошибаюсь, пани княгиня Дольская?

– Вы не ошиблись, господин офицер, – приветливо улыбнулась Марыся, проходя к столу. – Извините за неожиданное вторжение, но пан Анджей решил выпить с вами на прощанье и пригласил с собой меня. Надеюсь, вы за это на него не в обиде?

– В обиде? Наоборот, очень признателен ему за это. Если и могу за что-то обижаться, лишь за то, что он не познакомил нас раньше. – Фок поставил кружку на стол рядом с откупоренной бутылкой анжуйского, поднялся, шагнул из-за чурбана на середину комнатушки. Приложил правую руку к сердцу. – Пани княгиня, вас, самую обворожительную женщину в лагере, знают все истинные поклонники женской красоты. Увы, я не могу похвастаться такой известностью, поэтому, не дожидаясь, когда нас познакомит пан Войнаровский, представлюсь сам. – Фок низко поклонился Марысе. – Саксонский дворянин, капитан шведской армии и ваш покорный слуга Генрих дер Фок.

– Рада знакомству с благородным дворянином, о котором столько слыхала от пана Войнаровского, – ответила Марыся, протягивая капитану руку для поцелуя. – Господин дер Фок, вы сказали, что являетесь капитаном шведской армии? Но, насколько я понимаю, на вас мундир русского офицера. Неужели король Карл или граф Понятовский дают сегодня костюмированный бал-маскарад и не пригласили на него меня? Если это так, я не прощу обидчику такого невнимания к себе.

– Успокою вас, пани княгиня, русский мундир надет мной совершенно по другой причине. До службы в королевской армии я был русским офицером и сегодня решил проветрить сохранившийся с той поры мундир.

– Он вам очень к лицу, – заметила Марыся. – Впрочем, такому статному и мужественному мужчине, как вы, к лицу будет любой мундир, – добавила она.

Фок громко рассмеялся, еще раз поцеловал ручку Марысе.

– Пани княгиня, вы – сама прелесть. Но не нужно больше комплиментов, которых я не заслуживаю. Я и так очарован вами и таю от счастья, поэтому еще одна похвала в мой адрес – и мое сердце разорвется от переполнивших его чувств. Но зачем вам бездыханный поклонник?

– Вы правы, бездыханный мне ни к чему, – согласилась Марыся. – А вот иметь живым такого не только храброго, но и галантного кавалера не отказалась бы ни одна женщина. Из их числа я не исключаю и себя.

– В таком случае моя жизнь и шпага к вашим услугам, прекрасная пани, – отвесил Фок Марысе поклон. – С этой минуты можете всецело распоряжаться мной.

– Запомню эти слова и при случае напомню их вам, господин дер Фок.

– Буду счастлив услышать их как можно быстрее.

– Панове, вам не кажется, что вы слишком увлеклись любезностями и позабыли о причине, собравшей сегодня нас вместе, – прозвучал голос Войнаровского, – Приглашаю всех к столу, а пана капитана прошу позаботиться еще о двух сосудах для питья. Причем для дамы желательно нечто иное, нежели солдатская кружка.

Войнаровский поставил рядом со свечой принесенные с собой две бутылки мадеры. Фок достал из походного чемодана три резных серебряных кубка, наполнил их анжуйским. Снял со стены висевший на деревянном колышке офицерский плащ, разослал на лавке, ласково тронул за локоток Марысю.

– Пани княгиня, прошу простить меня за нищету этого походного жилища и предлагаю вам лучшее в нем место, – указал он на лавку. – А тебе, друже Андрей, – посмотрел он на Войнаровского, – придется довольствоваться, как и мне, пеньком.

– За вас, господин дер Фок, – произнесла Марыся, поднимая свой кубок. – И да сопутствуют вам удача в службе и победы в любви.

Она лишь пригубила вино и поставила кубок перед собой. Войнаровский, усевшийся на чурбане против Фока, перегнулся к нему через стол.

– Генрих, пани княгиня интересовалась, когда ты снова будешь в лагере, а я не знал, что ответить. Переадресовываю ее вопрос тебе.

– Да-да, господин дер Фок, мне хотелось бы знать, когда я смогу снова увидеть вас в лагере, – защебетала Марыся. – Завтра вечером у графа Понятовского будет дружеская вечеринка, на которую должны были получить приглашение и вы. Но... Как говорит пан Анджей, служба есть служба. Однако это не последняя вечеринка, которую граф устраивает для своих друзей, и я надеюсь встретиться с вами на следующей.

Фок, допивавший из кубка вино, едва не поперхнулся от удивления.

– Меня собирались пригласить на вечеринку к графу Понятовскому, послу польского короля Лещинского? Явное недоразумение! Граф – знатный вельможа, генерал, друг короля Карла, а я – обычный дворянин, о существовании которого он вряд ли подозревает.

– Не подозревает он, зато хорошо знают другие, – многозначительно проговорила Марыся. – Ведь не всех участников своих вечеринок граф приглашает лично, иногда с его согласия это делают и его близкие друзья, которым для знакомства или встречи с тем или иным человеком удобно прикрыться именем графа.

– Я не знаком ни с кем из друзей графа.

– А со мной? – кокетливо спросила Марыся. – Разве не могу я, много слышавшая о вашей храбрости от пана Анджея, захотеть с вами встретиться и поговорить? А поскольку я замужем и дорожу своей репутацией, то наилучшим способом для нашего знакомства избрать якобы случайную встречу на вечеринке?

– Пани княгиня, вы говорите вещи, которые я могу воспринимать только как шутку, – и Фок опять приложился к кубку.

– Как шутку? А если для доказательства, что вы ошибаетесь, я приглашу вас на ближайшую вечеринку или званый ужин у графа? Но для этого мне необходимо знать, когда вы будете в лагере. Пан Анджей сказал, что завтра вы отправляетесь куда-то по делам, и если вы скажете, когда возвратитесь, приглашение будет лежать на этом столе. Итак, когда вас ждать?

– Ах, пани княгиня, если бы я знал это! Военная служба штука такая, что ты не принадлежишь сам себе и никогда не ведаешь, где и сколько времени пробудешь.

– Но разве может быть так, чтобы офицер не знал или не догадывался, на какой срок его куда-то посылают? – притворно удивилась Марыся. – Вы не желаете говорить мне правду и увиливаете от ответа. Вы тоже так считаете, пан Анджей?