Текст книги "Зов Оз-моры (СИ)"
Автор книги: Андрей Хворостов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Палмань пряса стирь шабаня.
Эльсонза вер шаваня.
Сиянь салмокс кядьсонза.
Ся салмоксть мархта стасы,
Парьхцить мархта петфтасы.
Веронь шудемда лоткафтсы.
(На верхушке истукана девочка-малышка.
На её коленях блюдо с кровью.
Серебряная иголка в её руке.
Иголкой она рану зашьёт.
Шёлком рану забинтует.
Кровь остановит.)
– Что ты бормочешь? – вновь опасливо поинтересовался Денис.
– Заклинание. Чтоб кровь не текла.
Очистив и заговорив ещё три раны, на руке и на боку, Варвара полила их хлебным вином из липовой баклажки. Дениса передёрнуло от жгучей боли.
– Терпи! – радостно воскликнула она. – Раны лёгкие! Неопасные. Рука заживает. Пальцы живут. Ты устал, дрожал – вот и свело их. Я содай. Я знаю.
Затем она начала разминать кисть правой руки Дениса.
– Пальцы живут, живут! – повторила она и начала вновь петь мормацямы.
Напев и нашептав ещё десятка два заклинаний, Варвара с облегчением выдохнула:
– Ну, вот! Потихоньку расходятся. Шевели пальцы! Повезло тебе!
– Да, я в рубашке родился. Фёдор с Акимом уже в Раю, а я лишь ногу покалечил.
Варвара забеспокоилась и попыталась снять сапог с правой ноги Дениса, но тот закричал от резкой боли.
– Терпи, Денясь!
– Не могу. Распухла нога.
– Очень сильно, – согласилась Варвара и вновь начала напевать мормацямы.
– Неужто твои заклятья помогут? – недоверчиво спросил Денис.
– Не сразу.
Она ощупала зипун мужа и открыла липовую баклажку с хлебным вином.
– Весь мокрый! Вот, выпей!
– У меня рот пересох. Пить хочу. Воды хочу! А ты мне чёртово зелье суёшь.
– Он греет. Не даёт простыть. Выпей… а вода ещё встречается. Когда-нибудь. Ручей… или родник… Непременно встречается. Пей!
Денис оглядел Варвару. Она тоже промокла, дрожала от холода и жалко выглядела после ночных блужданий по лесу. К мокрому, мятому и грязному шушпану прилипли бурые листья и кусочки коры. Понёвы на ней не было. Платок она тоже потеряла. Распущенные волосы спутались, напитались водой и казались темнее, чем были на самом деле. Онучи сбились, сползли на короткие голенища сапожек. Голые ляжки посинели и покрылись мурашками. Ну, как её было не послушать?
Он сделал глоток. Рот обожгла вонючая крепкая жидкость, и Денис закашлялся. Нестерпимо захотелось пить, и он вновь припал губами к мокрому рукаву зипуна.
– Не надо! Не соси грязь, Денясь! Терпи! – затараторила Варвара. – Оцю Шкай, Вярде Шкай, какой же ты мокрый!
– У тебя одёжа тоже проволгла, – он потрогал её шушпан. – Да, до нитки! А почему ноги голые? Где твоя понька?
– Как в понёве влезть на дуб? Увидела вашу драку – и сразу в лес, сразу на дерево! Влезла. Не помню, как. Понёвы нету…
– А косматишься почему? Где платок?
– Там же. Сидела на суку. Сверху смотрела. Костёр ещё горел. Видела: ты полз в лес. А потом дождик опять пошёл. Огонь погас. Я мокла и радовалась. Пякпяк радовалась! Ты живой! Из всех ты один не в Тона ши.
– Остальные мертвы?
– Да.
– Почему сразу не пошла за мной?
– Как слезть с дуба? Ничего не видно, а он мокрый… Но потом небо прояснилось, луна взошла, светло стало. Вот я и слезла. Однако платок за ветку зацепился. Платка нету. На дубе остался… Не смерти я испугалась, Денясь! Позора! Я ж год у Быкова жила. Знаю: его люди насилие творят над жёнами тех, кто бежит из Козлова. Натешились бы они со мной, и ты б меня бросил.
– Не бросил бы, но правильно сделала, что убежала… А как же ты меня нашла?
– Кровь. Следы на листьях. Дождик не всё смыл. Под ветками ведь сухо. Почти.
– К повозке подходила?
– Как слезла с дуба – сразу к телеге. Смотрю Акима, смотрю Фёдора, смотрю людей Путилы… Никто не дышит. Никто не вздрогнет. Взяла их калиты. Шесть сняла! Там серебро. Много серебра. Мы богатые.
– Кому здесь нужно серебро? – Денис с усмешкой посмотрел по сторонам. – Птицам? Зверью?
– Мы должны выбраться! Ещё я две сабли взяла. Ручницу взяла. Ларчик взяла. Твой подарок!
– Куда ж ты всё это дела?
– Нора. Там варьдува[1] жил. Навалила ветки, набросала листья. Хотела опять к телеге, ещё взять что-нибудь… но у неё уже стрельцы. Грузили тела…
– Тебя не заметили?
– Я родилась в лесу, Денясь! – обиженно ответила Варвара.
– Куда они поехали?
– Не в Козлов. В другую сторону.
– Они твой схрон не искали?
– Нет. Он цел. Потом берём.
– Ежели выживем.
Варвара испуганно посмотрела на него, потом собралась с силами и улыбнулась:
– Выживем, Денясь! Непременно выживем! Ты же здоровый мужик.
Варвара пощупала его лоб.
– Холодный! – обрадовалась она. – Зверь тебя обходит, жар не берёт… Крепкий ты, везучий! Я и раньше верила, а теперь пякпяк верю. В твою службу. В твой поместный оклад.
– Самое время мечтать о поместьях! – засмеялся Денис, поглядев на тёмные стволы осин.
– Надо мечтать. Всегда! О нас, о наших детях. Хочу детей. Люблю детей. И тебя люблю. Ты сильный, храбрый. Три татара убил и черкаса… но зачем меня устрашился?
– Перепутал… Мне ночесь такое привиделось! То ли сон, то ли явь… Громадная одноногая девица раскидала вторую погоню, а потом напоила меня молоком.
– Вирь-ава! Здесь ей молятся. Возле Эчке тума.
– Что за зверь?
– Эчке тума. Оцю тума. Инь-ару тума…
– Ничего не понял.
– Толстый… Высокий… ммм… Святой дуб!
– Священный дуб, наверное? – поправил её Денис.
– Ага! Эчке тума близко. Солнце высоко, и начинают. Руки… ммм… касфтыхть.
Она воздела руки к небу.
– Молятся? – понял Денис.
– Колмагемонь… это… колма… кемонь… три… десять…
– Тридцать раз молятся?
– Ага.
– Кому? Дубу или чертовке?
– Вирь-ава не чертовка, – вновь обиделась Варвара. – Вирь-ава – бог-ава! С ней не надо встречаться. Убьёт либо защекочет! Вирьге ётак – Вирь-авада потак.
– Как-как?
– По лесу иди, а от Вирь-авы пяться. Токмо так от неё уйдёшь.
– Ты тоже от неё пятилась?
– Нет. Она добрая была. Видела меня, но не убила, не защекотала. А тебя Дева леса спасла. Кормила грудью.
– Значит, это был не сон, – вздохнул Денис. – Я взапрок ласкал чудище.
– Эту измену я прощаю. Ты везучий! Ты пил молоко Вирь-авы. Ты целовал Вирь-аву, ласкал Вирь-аву!
– Такое страшилище!
– Она стала девица. Обычная девица. Две ноги. Глаза тёмные и печальные, лицо приятное, зубы ровные… Токмо сиськи такие же. Большие-пребольшие, аж страшно. И молока в них много-много. Она же кормит волчат-сирот.
– Не видел я её такую. Она грудью навалилась мне на лицо, обволокла его. Я чуть не задохнулся. Вправду страшно… но что мы теперь-то будем делать?
– Нам пора к Эчке тума.
– Нога болит адски. Даже когда лежу! Смогу ли ползти?
– Как я тебя потащу? Ты тяжёлый, неподъёмный… Ползи, Денясь! Ползи!
– И долго ползти?
– Сисем… Сяда… Семь… Сто… … Семь раз сто. Вот!
– Семьсот шагов?
– Ага.
– Неужто нет полян ближе?
– Есть, – ответила Варвара. – Но ты ползёшь к доброй поляне. Там нам рады. Я тут все деревни знаю. Поверь мне.
Это была пытка! Настоящая пытка! Сапог сжимал распухшую ногу, как тиски палача. При каждом движении боль становилась нестерпимой. Путь длиной в семьсот шагов дался Денису намного тяжелее, чем верста, которую он преодолел ночью.
Жена шла впереди, подбадривала Дениса и очищала ему дорогу от валежника и папоротника. Наконец, они услышали журчание ручья. Варвара свернула конус из бересты, побежала к родничку и зачерпнула воды, бормоча:
Оцю Ведь-азоравать
Пирьф кучкава кичкор лепе.
Лепеть алда лиси лихтипря.
Тя урмать
Денясонь мандаста штасы.
(У великой владычицы воды
Посреди двора кривая ольха.
Из-под ольхи бьёт ключ.
Он болезнь
Из щиколотки Дениса вымоет.)
Помолившись, Варвара сама попила и принесла напиться мужу, а потом начала поливать ледяной водой его сапог.
– Владычица воды облегчит твою боль, – шепнула она. – Там, у родника, я попросила её вылечить твою ногу. Ведь-ава должна помочь.
И правда, Денису стало чуть легче. Он стал ползти чуть быстрее. Варвара шла впереди, расчищая ему путь.
– Ведь-ава… Владычица воды… – вслух задумался Денис. – Это такое же страшилище, как Вирь-ава?
– Напротив, красавица, – засмеялась Варвара. – Всё в ней соразмерно. Волосы белокурые, густые. Кожа белей снега, аж светится…
– Как у тебя?
– Брось! Я обычная, а у неё и лицо прекрасное, и тело. Прекрасней не бывает. Глаза синие-синие, чистые и суровые. Нрав, однако, у неё свирепый…
– Помнится, я её видел. Или, может, привержилось?..
– Скорей, привиделось, – сказала Варвара.
Вскоре осинник сменился редколесьем. На ветвях берёз и молодых дубов висели шкуры коз, овец и коров, огромные пироги, корзины со снедью…
– Глядай, диво какое! – ахнул Денис.
– Наша роща, – ответила его жена. – Дары богам.
– И той чертовке?
– Вирь-ава не чертовка. Она бог-ава.
– Богиня, – поправил жену Денис.
– Да, богиня! Она тебя спасла, молоком напоила – вот ты и живой. Зачем её чертовкой зовёшь?
–
[1]Варьдува (мокш.) – барсук.
Часть 2. Деревня на Челновой
Глава 11. Чрево Священного дуба
Он прополз ещё немного – шагов двадцать, может быть – и увидел за стволами берёз плетень. Из-за него доносился шум: тревожно мычал жертвенный бычок, трещали горящие под котлами поленья, люди о чём-то галдели на непонятном языке…
– Это ваш храм? – усмехнулся Денис. – Городьба какая-то… А за ней идолы?
– Нет. Зачем нам храмы? Они рушатся. Зачем идолы? Они гниют, – надула губы Варвара. – Песнь живёт вечно.
Раздался гулкий, властный старческий возглас – и всё умолкли.
– Ой! – вырвалось у Варвары. – Дед Офтай верховодит на керемети.
– Кто это?
– Инь-атя.
– Волхв?
– Нет.
– Знахарь?
– Нет, – обиженно покачала головой Варвара. – Неужто забыл? Знахарь – это я. Содай – это я. А инь-атя – это велень пряфт. Голова деревни. Дюже старый и потому главный.
– Откуда знаешь этого старика?
– Их деревня на Жолняме, и моя Лайме[1] была на Жолняме [2]. Легко на лодке доплыть. Офтай плавал к нам. Любил слушать, как я пою…
Тут раздалось жалобное мычание.
– Конец бычку! – вздохнула Варвара. – Шкуру вешают на дуб. Кровь льют в яму. Возле дуба. Её пьют боги, когда солнце садится…
– Шкуру и кровь, выходит, отдаёте богам. А кому достаётся мясо? – язвительно спросил Денис.
– Люди едят. – засмеялась жена. – Варят мясо, потом едят… И поют Оз-мору. Это песнь всем богам.
– О чём вы им поёте?
– Никто не разумеет Оз-мору. Слова богов!
– Даже не знаете, о чем их просите?
– Просим уже после Оз-моры. Кого о чём. Вирь-аву – не нападать, не бить, не щекотать. Выводить из леса. Поить молоком. Даровать грибы, ягоды, дичь, лесной мёд…
Не успела она договорить, как дед Офтай воскликнул: «Вярде Шкай! Прими наши дары! Пусть пар из котлов и запах шкаень пуре поднимутся к тебе на небо!» Сразу же наступила тишина, которую нарушал только треск поленьев.
– Жертвенное мясо начали готовить, – мечтательно вздохнула Варвара.
– Вкусное, наверное?
– Ещё бы!
Обоим очень хотелось есть, особенно Варваре. Денис ночью хоть молоко пил, а она лишь подбирала при свете луны редкие яблочки, ягодки брусники и костяники.
И вот сельский староста крикнул: «Уфама!» Раздались тягучие звуки мокшанских волынок-уфам и трёхструнных скрипок-гарьзе, дробь шавомы[3] – и по поляне разнёсся женский голос, раскатистый и тёмный. Он звучал то торжественно, то скорбно. Это оз-ава, деревенская жрица, затянула священный гимн. Небольшой хор звонких девушек подпевал ей.
Когда голос оз-авы замолк, вновь заиграли инструменты. Денис забыл о боли в ноге, настолько заворожила его музыка. Ему показалось, что её и вправду сочинили не люди, а боги…
Жрица прервала игру волынщиков возгласом: «Тума-шкай!» Сразу же низкие мужские голоса степенно вывели короткую мелодичную фразу. Волховка прокричала имя другого бога – и вновь зазвучал басовитый хор. «Боги и дни, – шепнула Денису Варвара. – Боги как дни. Оз-ава кличет богов, а мужики – дни».
Так тянулось ещё очень, очень долго…
«Сколько же богов и богинь у этих мокшан! – изумился Денис, когда оз-ава прогорланила пятнадцатое имя. – У нас же он всего один. Правда, в трёх лицах, а у них… Или, может, и у них он тоже один, но в разных ипостасях?»
Наконец, жрица пропела имя последнего бога, и тут же сурово и зычно что-то прокричал Офтай. Волынщики вновь начали играть, и оз-ава вновь запела гимн, только уже не Оз-мору. Теперь ей вторили все, кто был на керемети. Одни верно, другие невпопад – кто как умел.
Вместе с ними мотив гимна начал выводить ещё один голос, мощный и тонкий. Он звучал на октаву выше, чем у оз-авы. У Дениса чуть кровь не пошла из ушей, ведь певица стояла в шаге от него.
Он ущипнул жену за ногу, и та прервала пение.
– Варя, тише! – взмолился Денис.
Она склонилась над ним и строго сказала:
– Не называй меня «Варя»! Я ж говорила. «Варя» у нас – это дырка.
И сильнее прежнего зазвенел её голос. Денису показалось, что он заполнил собой всё урочище, заглушив все остальные звуки, даже могучее пение оз-авы…
И вот гимн закончился. Настало время раздачи ритуальных яств, и дед Офтай заорал:
– Толга, где ты? Тебя ни с кем не спутаешь. Иди сюда, выпей шкаень пуре из священного ковша. Отведай жертвенное мясо, священную кашу и яичницу.
Варвара шепнула Денису: «Уйду ненадолго», – и побежала вдоль плетня к входу на мольбище. Навстречу ей вышел сухопарый старик. Землистая кожа его лица, испещрённая глубокими морщинами, напоминала дубовую кору. Вышитую белую рубаху стягивал красный пояс, за которым был заткнут каменный ритуальный нож.
– Почему не идёшь к нам? – поинтересовался дед и протянул Варваре кубок со шкаень пуре – «пивом богов».
– Ты видишь, Пичаень Офтай[4]! Стыдно идти на кереметь с непокрытыми волосами и голыми ногами. Я ведь замужняя, – ответила Варвара, разумеется, на мокшанском.
– Да-да, совсем забыл, Вяжя-ава.
– Зови меня по-старому. Я больше не Вяжя. Снова Толга. Паксяй погиб той осенью. У меня новый муж – Дионисий. Он лежит за плетнём, раненый и простуженный. Его нужно вылечить. Отвези нас к себе в деревню.
– Дионисий? Христианин? – презрительно бросил Офтай.
– Да, христианин… но он угоден Вирь-аве, – нашлась Варвара. – Этой ночью она его спасла. Перебила погоню, а потом милостиво позволила ему пить своё молоко, целовать себя и ласкать. Я видела всё своими глазами.
– Ты лицезрела Вирь-аву? – поразился сельский староста.
– Я хорошо её разглядела при свете луны. Мне было очень страшно, но я не убежала. Наблюдала! Дева леса перебила головорезов, которые настигли в лесу моего мужа, – сказала Варвара и повторила: – Он угоден Вирь-аве!
– Кто он у тебя?
– Был кузнецом в Козлове, – хвастливо ответила она. – Лучшим в городе оружейником.
В голубых глазах Офтая загорелись огоньки.
– Хороший топор может выковать?
– Запросто!
– А перо для рогатины?
– Может.
– А саблю?
– И саблю.
– А завесную пищаль?
– Не знаю. Надо у него спросить.
Офтай задумался, а потом сказал скорее себе, чем собеседнице:
– Это и вправду дар Вирь-авы! Нам нужен такой кузнец. У нашего и ножи-то плохо выходят. Он же совсем малец, а старого мастера унёс чёрный недуг.
– Поможешь нам? – спросила Варвара.
– Пойдём к реке. Там переоденешься. Найдём тебе и праздничный панар, и пангу. Всегда возим запас. Вдруг кто поскользнётся или поранится, а молиться в грязной одежде негоже.
По пути Варвара забежала в кустики и присела якобы по малой нужде. Убедившись, что Офтай её не видит, она сняла крестик и спрятала его под шерстяную нашивку на шушпане.
Офтай повёл её к лодкам. Варвара бросила на траву мокрый шушпан и рубашку – и принялась рассматривать выбеленную, вышитую красной шерстью рубаху-панар. Она не торопилась его надевать. Понимала, что на такое тело, как у неё, засмотрится любой мужчина. Не удержится.
И правда, Офтай с восхищением поглядел на неё и прошептал: «Толга мазы стирь! Мазы стирь…»
Варвара обрадовалась, но вовсе не тому, что дед назвал её «красивой девчонкой». Цену себе она и так знала. Главное, Офтай погладил глазами её грудь и заметил, что на шее у неё нет крестика.
Да, она всё верно рассчитала! Теперь можно было одеваться.
Варвара застегнула вырез на панаре бронзовым сюльгамом, надела пангу-чепец и бросила озорной взгляд на Офтая, мол, как теперь я выгляжу. Однако дед глядел уже не на неё. Он рассматривал её мокрую и грязную одежду.
– Креста на тебе нет, а вот рубаха-то была русская… – задумчиво произнёс он.
– Как и на муже, – нашлась Варвара. – Мы же с ним в Козлове жили.
– Муж, поди, тоже промок?
Варвара кивнула.
– Отнеси и ему панар, – сказал дед. – И ещё возьми два мушказа, себе и мужу. День хоть и жаркий, но осень всё-таки. Вечером свежее станет, а мы по реке поплывём.
Варвара взяла мужской панар и две тёплые накидки, прихватила полотенце для ритуальных яств – и понеслась к плетню. Недалеко от входа на кереметь она увидела перепуганного Дениса, которого окружили парни с коровьей шкурой в руках. Они что-то долдонили на своём языке, но он ничего не мог понять.
Подбежав к мужу, Варвара склонилась над ним и прошептала: «Денясь, тебя несут к Эчке тума. Болит нога – терпи, не стони! Ты же мужчина».
Парни переодели Дениса, помогли ему заползти на шкуру и, ухватив её за края, потащили на кереметь. Это была прямоугольная поляна, с трёх сторон окружённая непроходимым лесом, а с четвёртой примыкающая к урезу реки Челновой.
Дениса положили рядом со священным дубом – ещё не облетевшим, необхватным, с зияющим дуплом, которое доходило до земли. На ветвях ветхого дерева висела шкура быка и десятка два пирогов. Вокруг него стояли бочки, из которых на всю поляну растекался запах медовой браги.
Мокшане окружили Дениса, стали рассматривать его и шушукаться. В их гомоне он различал только имя «Вирь-ава». Почти все они были худощавыми и смугловатыми, одетыми в красочные подпоясанные панары.
Они бы так простояли, наверное, до ночи, если б не Офтай. Он величаво приблизился к Денису и протянул ему ковш с шипучим напитком, пахнущим мёдом, вереском и душицей. Варвара наклонилась над мужем, прошептала: «Возьми инь-ару кече – наш священный корец. Отведай шкаень пуре!» Затем она и сама взяла из рук деда ковшик.
Участники молебна собрались у бочек, зачерпнули по корцу и потянулись к котлам с жертвенными яствами. Варвара пошла вместе с ними, но вскоре вернулась к мужу, расстелила перед ним расшитое полотенце, поставила миску на него с варёной говядиной и пшённой кашей: «Ешь!» Старик Офтай не возмутился. Он посмеивался, глядя, как христианин уплетает ритуальные яства язычников.
Когда Денис доел кашу, сельский староста крикнул:
– Инжаня, где ты? Поговори с Толгой, не медли!
Тут же к Варваре, сверкая монетами и бронзовыми лапками на ожерелье, звеня привязанными к поясу бубенчиками и лунницами, подошла грациозная женщина с чувственным остроскулым лицом. На ногах у неё были не поршни и не лапти, а вышитые сафьяновые сапожки. Она поправила высокую пангу, украшенную павлиньими перьями с нижегородского торга, и улыбнулась Варваре:
– Ну, и голос у тебя, Толга! Его слышат боги.
Та уже поняла, что перед ней оз-ава, и не решилась что-либо ответить.
– Что у него с ногой? – поинтересовалась волховка, посмотрев на Дениса.
– Либо вывихнул щиколотку, либо сломал, – робко пролепетала Варвара.
– В деревне поговорю с костоправом, – пообещала Инжаня. – Пока же полечим твоего мужа заклятьем. Тума-шкай укрепит его здоровье, а я прогоню алганжеев.
– Я тоже умею отгонять духов болезни.
– Нет уж, девочка! Доверь это мне. У меня вернее получится, чем у молодой ворожеи.
– Снять с мужа крестик? – смущённо спросила Варвара.
– Зачем? Тума-шкай не чёрт, он креста не боится. Ему нет дела до того, что у твоего мужика болтается на шее.
Вновь раздались звуки волынок и скрипок. Инжаня закрутилась в медленном танце. В одной руке она держала каменный нож, а в другой – курильницу с побегами папоротника и тлеющими углями. Её движения были гипнотически-вязкими, она напевала непонятные слова, воздевала руки к кроне дуба и закатывала замутнённые глаза. Денис смотрел на её плавное кружение, и ему казалось, что в теле жрицы нет костей.
Варвара вслушивалась в древнюю мормацяму и пыталась её запомнить. Инжаня напевала:
Кшу! Кшу!
Алганжейхть панян, нолдафт панян.
Варьда сиянь киге, зирнянь седь ланга.
Арда оцю эрьхке потмаксу.
Тосо тинь учихть, учихть ярхцамаста.
Тосо эряфонц пара.
Тосо киштихть. Тосо морыхть.
Тосо ярхцыть. Тосо симихть.
Варьда сембе! Кона кадови, сянь сембе ваткасан.
(Кшу! Кшу!
Изгоняю алганжеев, напущенных изгоняю.
Уйдите по серебряной дороге, по золотому мосту.
Идите на дно большого озера, там ждут вас. Ждут с яствами.
Там хорошо.
Там пляшут. Там поют.
Там едят. Там пьют.
Уходите все! Кто останется, того исцарапаю.)
«Мама это заклинание не знала, а оно толковое. Так и буду потом лечить и Дениса, и себя», – прошептала себе под нос Варвара.
Когда Инжаня закончила петь мормацяму, Офтай вытащил из-за расшитого пояса и протянул ей инь-ару пеель – каменный ритуальный нож, на котором ещё оставались следы крови жертвенного быка.
Денис так перепугался, что был способен лишь нечленораздельно мычать. Инжаня наклонилась над ним, придавила к земле тяжёлым взглядом зелёных глаз и сделала на его лбу надрез. Указав пальцем на дуб, она что-то пробормотала. Варвара перевела: «Бог дуба Тума-шкай ждёт твою жертву. Погружай голову в священное чрево Эчке тума! Засовывай, не бойся – и не болеешь».
Денис со страхом подполз к необхватному ветхому дереву с чёрным дуплом, оскалившимся гроздями грибов, как зубами гигантского хищника. Изнутри тянуло сыростью, прелью и плесенью. Денис всмотрелся в громадную дыру, и ему показалось, что в ней исчезло пространство нашего мира, и вместо него образовалось бесконечное неведомое ничто.
Молящиеся сгрудились вокруг Дениса, стали приплясывать и подбадривать его восклицаниями. Он подполз ближе к дуплу и протянул в него руку. Из темноты выбежали испуганные сороконожки и спрятались в лесной подстилке. Страшно было засовывать туда голову, но ещё больше он боялся опозориться перед женой.
Наконец, он пересилил себя и погрузил голову в темноту. Тотчас же мокшане набросили на него коровью шкуру, чтобы ни один лучик света не проник во чрево дуба. Они обступили священное дерево, начали приплясывать и восхвалять Тума-шкая.
Кровь стекала по лбу Дениса в прелое нутро Эчке тума. Внутри дуба всё прогнило. На голову сыпалась труха с двухвостками, сороконожками и прочей малой живностью, но он терпел. Ближе к концу действа ему на спину упал с ветки увесистый чёрствый пирог, и он вздрогнул, не сразу поняв, что произошло.
Наконец, звуки вокруг утихли, и Варвара крикнула: «Всё! Отползай!»
Высунув голову из дупла, Денис увидел, что люди уже разошлись и с облегчением вздохнул: он решил, что сегодняшние моления закончились и его скоро повезут в деревню. Варвара подскочила к мужу и промыла ранку на его лбу хлебным вином из баклажки.
Празднества, однако, продолжились. Офтай рявкнул: «Цюкоронь ласьфтема!» – и в центр поляны выбежали два юноши. К одному из них подошла девушка и дала ему каравай. Он стремглав понёсся в лес. Другой бросился вдогонку.
Варвара сходила к бочке за священным напитком – для себя и для мужа. «Пей! Они долго носятся по лес. Второй парень отнимает хлеб. Если не отнимает, быть беде», – шепнула она на ухо Денису.
Когда они допили шкаень пуре, из-за берёз выбежал второй юноша с караваем в руках. «Уф!» – посмотрев на него, хором выдохнула поляна. Судя по исходу игры, печальные события не предвиделись.
Участники моляна собрали остывшую золу из-под казанов, завернули её в лопухи и отнесли в дупло священного дуба. Остатки жертвенного мяса они положили в берестяное ведро и повесили на ветку прибрежной ольхи: пусть Ведь-ава угостится.
Окончив ритуальные действия, жители деревни начали грузить в челны остывшие котлы и пустые ковши. В одну из лодок они посадили Дениса с женой.
– Опусти ногу в речку! – сказала Варвара. – Больную ногу, не здоровую.
– Зачем?
– Поверь мне. Я знаю. Я содай, а мама была оз-ава. Лечили мы всю деревню.
Она помогла Денису свесить ногу за борт лодки. Тот через кожу сапога почувствовал холод реки, полной донных родников.
– Вода какая студёная!
– Вот и хорошо! Терпи, Денясь!
Инжаня подошла к ним, одобрительно кивнула: «Соображаешь, Толга!» – и села в другую лодку. Тут же гребцы налегли на вёсла, и челны тихо поплыли на восток, вниз по течению.
Варвара открыла липовую баклажку с хлебным вином.
– Выпей ещё, Денясь! Побольше. Нам теперь нечего бояться. Запьёшь водой из реки.
Вскоре он слегка захмелел, боль в ноге ослабла, и его потянуло на размышления.
– Ты такая ядрёная и снеговая, – шепнул он на ухо жене. – Они же сухонькие, каржастенькие, смуглые. А ведь тоже мокшане!
Варвара засмеялась.
– Вярде Шкай вырубил меня из благородной липы. Их – из других дерев.
– У, какая кичливая! – засмеялся Денис. – Ты в это веришь?
– Так у нас говорили… в Лайме, в моей деревне… – Варвара вспомнила дом и заплакала: – Моей Лайме больше нет. Моей Лайме больше нет!
– Успокойся, Варя!
– Не Варя. Толга!
– Прости, Толга!
– Прощаю. Ты ж не нарочно.
– Чем твоя Лайме отличалась от этой деревни?
– Нас лес спасал. О нас никто не знал, токмо другие мокшет. Когда-то был свой азор[5]. Давно он жил, при Тюште. Даже имя забыли. Потом никто нами не правил. Сами всё решали. Эти же под татарами ходили – и ясак отдавали, и мурзу Булая кормили. Сейчас не кормят.
– Почему?
– Мурза давно мёртвый. На царскую службу пошёл, крестился. Родичи убили.
– За что?
– Измена вере. Сначала молился Аллаху, потом Святой Тройце. За то и убили. Земли его забрал себе белый оцязор, царь Михаил.
– А Тюштя – это кто такой?
– Тоже оцязор. Князь, но наш. Мокшень князь. Отец у него был Атям-шкай, бог грома. Мама – Лихтава, простая девка. Могучим воином был Тюштя. Труба у него была медная, громкая-громкая. Все мокшет её слышали. И ещё у него семь братьев были. Все звались Кудеяры. Злые они были, алчные и тупые. В лесу жили, всех путников грабили. Ни одна душа рядом не селилась. Оттого урочище и зовётся Бездушный куст. Братья надоели Тюште. Так надоели, что он обернулся сорокой и улетел. Так и перевелись у мокшет оцязоры, а разбойники остались.
– А кто хозяин земли, куда мы плывём?
– Был мурза Булай, а ныне нет там азора. Ничейная деревня, забытая. Она в дебрях лесных. Рузы не нашли её. Пока…
– В этой деревне Аллаху раньше молились? Как и Булай, их хозяин?
– Нет, – ответила Варвара. – Они почитали наших богов. Однако Булай запрещал люди в жертву убивать. Не стало его – опять взялись. Уж много лет как. Засуха была, потом полая вода. Бохаряпт залило… ну, погреба… Это Ведь-ава злилась, человека в жертву хотела. Так Инжаня сказала.
– Страсть какая! – невольно вскрикнул Денис.
– Совсем нет. Стать жертвой не страшно. Стать жертвой – это встретиться с богиней. С прекрасной богиней!
– Такая молодая, а столько знаешь! – улыбнулся жене Денис.
– Как не знать? В Лайме на пуромксе разное обсуждали. Я слушала. Стрельцы у Путилы всякое гутарили. Я впитывала…
– Пуромкс – это ещё что такое?
– Вся деревня идёт на поляну. Не молиться. Про дела гутарить. Что купить, что строить, когда сеять, как дальше жить… Инь-атю или оз-аву выбирать…
–
[1]Лайме (мокш.) – заливной луг. Название деревни, в которой родилась Варвара-Толга.
[2]Жолняма (мокш.) – плеск, журчание воды. Предполагаемое мокшанское название реки Челновой.
[3]Шавома (мокш.) – деревянный ударный инструмент.
[4]Пичаень Офтай – по-русски будет «Офтай Пичаевич» (Медведь Соснович).
[5]Азор (мокш.) – князь, владыка. Слово индоиранского происхождения.
Глава 12. Плач Девы воды
Лодка валко плыла на восток. Сомовьи омуты сменялись голавлиными перекатами, лесистые берега степными. Местами приходилось продираться через водную траву, и тогда гребец шуровал веслом, как шестом.
У Варвары была цепкая память, и она ничего не перепутала, рассказывая Денису о судьбе селений в нижнем течении Челновой. Их бывший владелец, татарский князь Булай, погиб пятнадцать лет назад. Наследники отказались переходить в православие. Земли у них были отняты и отошли великой инокине Марфе, матери царя Михаила Фёдоровича. Однако в глуши Челнавского леса оставались мордовские деревни, которые убереглись от взора Московской державы и воскрешали свои древние обычаи. В одну из них и плыли сейчас Денис с женой.
Чёлн вышел на ровное русло, в конце которого изгибалась излучина. На её крутом берегу высились корабельные сосны, а на пологом виднелись низенькие домишки без печных труб. Возле каждого сгрудились нешкопари – долблёные колодные ульи, крытые соломой и похожие на грибы высотой с человека. Хозяева привезли их на зимовку.
Варвара шепнула мужу:
– Это Вирь-атя.
– Почти Вирь-ава, – скривил лицо Денис, вспомнив спасшее его чудовище.
– Нет. Вирь-атя – это лесной старик.
– Леший? Они будут ему молиться?
– Нет! – засмеялась Варвара. – Так зовут эту деревню.
Не доплыв до излучины, лодка причалила к берегу. Варвара выбралась на твёрдую землю, чуть не оставив сапожки в вязком иле, и зашагала к дому сельского старосты.
Офтаю не повезло в жизни. Не дал ему Вярде Шкай сыновей. Обе его супруги давно умерли, а дочери вышли замуж и разошлись по новым домам. Старик же остался один в избе с тесовыми сенями, стоящей недалеко от Челновой.
Дочери с зятьями, конечно, навещали когда-то строгого главу семейства, приносили мясо, крупу, брагу и молоко, помогали по хозяйству. Впрочем, хозяйства у деда почти не было: с десяток кур, старый петух, не всегда поющий по утрам, и коза Шуня – вот и всё.
Заглядывали к нему и другие односельчане, но редко, перед праздниками. Все знали, что сельским старостой он был лишь в силу обычая и возраста.
Нет, Офтай кое-что ещё мог. Например, звучно гаркнуть на керемети или подставить ветру свою длинную бороду, чтобы та эффектно развевалась. Он выглядел внушительно, мог произвести впечатление на гостей из других весей. Однако заправлял в деревне не он, а Инжаня. По любому серьёзному вопросу надо было идти к ней.
Между праздниками и сходами старик чувствовал себя одиноко, потому обрадовался Денису и его жене.
Подойдя к дому сельского старосты, Варвара покачала головой: «Пичаень Офтай, сколько же хлама в твоём пирьфе!» И правда, неогороженный двор инь-ати был завален старыми котлами и деревянными бочками для шкаень пуре…
С каждой минутой ритуальной утвари становилось всё больше: односельчане волокли её из лодок. Притащили они и Дениса на коровьей шкуре. Инжаня распорядилась внести его в дом Офтая и уложить на эзем – прибитую к полу скамью. Сама она к инь-ате не зашла – убежала по своим делам.
В избе Варвара сняла с мужа мокрую одежду, однако стянуть с распухшей ноги сапог не сумела – он не поддавался, а Денис кричал и брыкался от боли.
– Толга! – наблюдая за её стараниями, сказал Офтай. – Не мучай мужа. Накрой его одеялом, поставь рядом со скамьёй старое ведро. Оно в сенях. И ещё влей в Дионисия побольше хлебного вина: пусть забудется. Костоправ скоро придёт.
