Текст книги "Зов Оз-моры (СИ)"
Автор книги: Андрей Хворостов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
«Боюсь, не согласится Денис!» – засомневалась Варвара, подошла к мужу и стала говорить с ним о том, о сём. О жертве и о наделе – ни слова.
Оба беседовали, разумеется, по-русски. Офтай их не слушал: всё равно ничего не понял бы. Он поверил Варваре, когда та, вернувшись к нему, сказала:
– Я убедила мужа. Он согласен здесь остаться.
– Ну, вот и чудно! Ложись в кершпяле. Отогреваться на печке сегодня буду я. Промёрз под ливнем!
Варвара долго не могла уснуть. Жёстко и холодно было лежать на низких нарах. Она слышала, как в полночь начался сильный ветер, почти ураган, и боялась, что он вот-вот сдует соломенную крышу.
Когда ветер стих, Варвара встала и выглянула во двор. Подняла глаза. Небо было таким чистым, какое редко бывает даже зимой. На фоне его угольной черноты мерцали звёзды и Каргонь Ки. Почему назвали Дорогой журавлей эту туманную полосу, как очелье опоясывающую небо? Варвара в ясные ночи любила в неё всматриваться, стараясь различить птиц. Однако ей никогда не удавалось разглядеть там ни одного журавля. Не получилось и сейчас.
Тогда она нашла на небе ковш Карьхкя тяште, жилище Вышнего бога, воздела к нему руки и пропела: «Оцю Шкай, Вярде Шкай!» Варваре было за что его благодарить.
Как же ладно у неё всё сложилось! Теперь и ей будет хорошо, и Денису, и Ведь-аве, и всей деревне, и даже тому человеку, которого принесут в жертву. Он ведь не просто умрёт. Сама Дева воды примет его плоть в своё чрево. Не черви и не звери его съедят, а богиня!
«Интересно, как Ведь-ава будет им лакомиться? – задумалась Варвара. – В кого она превратится, чтоб сожрать этого Пулукша? В сома? В громадного водяного червя? Кто знает… Лучше не думать об этом… Какая же ночь ясная! Оцю Шкай, Вярде Шкай! Спасибо тебе!»
Она тихо, стараясь не разбудить мужа и Офтая, запела Оз-мору. Знала, что нельзя это делать не на керемети, но ей так хотелось!
Да, всем теперь будет хорошо, но особенно ей, Толге. Не взбрыкнул бы только Денис!
–
[1] Слово офта означает «медведь». Имя Инжаня переводится как «маленький жучок».
Глава 15. Жертвенный омут
Затемно ко двору Офтая подошла подвода, куда погрузили покрытые копотью котлы для варки жертвенных яств, треноги, потемневшие дубовые бочки со священным пивом. Взяли и корцы, которые инь-атя хранил у себя во дворе, в полуземлянке. На другую повозку посадили деда и невыспавшуюся Варвару, и лошадёнка потащила их по колдобистой дороге к Пишляю, притоку Челновой.
Телега быстро доехала до водяной мельницы, возле которой переминались с ноги на ногу жители деревни. Не все: кто-то ещё был в пути.
Утро было безветренным. Солнце поднималось за перистыми облаками, окрасив их в зловеще-алый цвет. Они отражались в воде мельничного омута, и Варваре показалось, что под её гладью горел адский огонь. Запах душицы и лесного мёда растекался от бочек со шкаень пуре. Котлы для жертвенной каши уже были подвешены к треногам. Три повара наполняли их речной водой и укладывали под них колотые дрова.
Вскоре на берегу собрались все взрослые жители деревни. Они встали лицом на запад, полукругом. В его центр вышли уважаемые старики, а затем из-за ветхой ивы показались инь-атя и оз-ава.
– Чую: чёрные времена настают, – громко и нарочито медленно произнёс Офтай. – В Пишляе течение ослабло. Судака мало стало и леща, а летом мельница забарахлила. Мало того, вчера дождь прогнал нас с керемети. Здесь капельки не упало, а там ливень хлестал. Инжаня простудилась. Не сможет сегодня петь гимны богам. Не случайно всё это!
Инжаня, подтверждая его слова, обхватила пальцами горло и издала глухое рычание.
– Почему же так всё получилось? – продолжил Офтай. – Злится на нас Ведь-ава! Жертву ждёт!
– Долго ли барашков сюда привести? – раздались возгласы. – Чёрного и белого, как обычно.
– Мы жертвовали ей барашков этим летом, – сипло возразила волховка. – И что толку? Нет, не нужны они Ведь-аве! Дева воды по человечине стосковалась.
Инжаня замолчала. Её взгляд медленно скользил от одного односельчанина к другому. Люди остолбенели от страха. Каждый боялся, что выбор падёт на него. Тишину нарушали лишь шум воды, которая прорывалась через прогалину в плотине, и скрип мельничного колеса…
Оз-ава неразборчиво забормотала и начала медленно кружиться перед вытянувшимися по струнке людьми, временами останавливаясь. В конце концов, она указала пальцем на молодого мужчину. Он рванулся и хотел дать стрекача, но его тут же поймали стоящие рядом парни.
– Пулукш в этом году четырежды преступил наши обычаи, – прохрипела Инжаня. – Правда ведь?
– Инжаня никогда не ошибается, – подтвердил её слова Офтай. – Пулукш по весне бил острогой щук в верховьях Пишляя. Во время нереста! Знал, что Ведь-ава это запрещает, но всё равно бил. Мало того, сварив уху, он не бросил в реку рыбьи кости, как требует обычай. Мы тогда его простили. Надеялись, одумается. Однако летом он убил лосёнка, а вначале осени срубил рябину – наше священное дерево. Этим он сильно прогневал уже Вирь-аву, но ему опять всё сошло с рук. На днях же Пулукш бил уток у истока Пишляя. На этот раз Ведь-ава уже не выдержала. Рассвирепела, наслала ливень во время Велень озкса. Так умилостивим же Деву воды! Воспоём ей хвалу!
– Инжаня охрипла, – раздались голоса. – Кто сегодня будет петь гимн?
– Толга, иди сюда! – крикнул инь-атя.
Варвара робко вышла из людского полукольца и подбежала к Офтаю.
– Вот! – он указал на неё. – Хвалу Ведь-аве вознесёт Толга.
– С какой стати?! – закричали люди. – Она чужачка! Ты хочешь включить её в нашу общину? Но разве ей можно доверять? Не расскажет ли она рузам о нашей деревне?
– Знаю её с пелёнок, – возразил Офтай. – Она – дочь покойной оз-авы из Лайме. Я не раз гостил в доме её матери и наслаждался пением Толги. Потом она была замужем за не любимым ею и не любящим её мужчиной, однако ни разу ему не изменила. Она не из тех, кто может предать. Ручаюсь за неё.
– А как же её муж? – послышались возгласы. – Он православный. Мы должны принести его в жертву вместе с Пулукшем. Ведь-ава этому обрадуется.
– Не обрадуется! – прохрипела Инжаня. – Все мы знаем о дружбе богини леса и богини воды. Вирь-ава вчера перебила погоню за мужем Толги, а затем напоила его своим молоком. Она это сделала ради нас. Он кузнец. Наши керети[1] не раз натыкались на камень, а серпы гнулись или ломались. Так будет и впредь. Кто будет чинить наш инвентарь? Старого мастера с нами больше нет. Его унёс в Тона ши чёрный недуг, и он не успел передать навыки подмастерью. Мы молили богов, чтобы они послали нам умелого кузнеца, и Вирь-ава вняла нашим мольбам. Она спасла Дениса для нас, а вы хотите принести его в жертву. Разве это разумно?
– Денясь умеет не только чинить инвентарь, – поддержал Инжаню Офтай. – Он оружейник. Он воплотит нашу мечту.
Услышав эти слова, люди притихли, и та просипела:
– Муж Толги некрепок в своей вере. Истинному православному никогда не явится Вирь-ава и не спасёт его. Истинный православный никогда не поцелует Вирь-аву и не станет пить её молоко. Истинный православный никогда не поклонится Тума-шкаю, не погрузит голову в священное чрево Эчке тума. Денясь прошёл моё испытание. Со временем он снимет крест и примет наших богов.
– Разве только в вере дело? – послышался женский голос. – Он из рузов. Вдруг он завтра убежит к ним и расскажет о нашей деревне? Они придут сюда, обложат нас податями и крестят, запретят нам молиться на керемети… а то и вообще закрепостят, отдадут помещику или, того хуже, монастырю. Дениса нужно принести в жертву, а Толгу прогнать!
Инь-атя заорал: «Сёлк кургцень, Нуянза!» («Закрой рот, Нуянза!) – и тут же произнёс ровным голосом:
– Не сегодня-завтра нас всё равно найдут. Оружейник нам поможет к этому подготовиться. Он изготовит и топоры, и перья для рогатин, и сабли, и пищали. Мы сможем отбиваться от врагов, сами себя защищать. Никому не будем платить ни ясак, ни подати. Денис – это дар Вирь-авы.
– Вправду ли Вирь-ава его спасла? Не выдумка ли это Толги? – вновь прокричала Нуянза. Несколько мужчин встали её сторону.
– Толга не видела Вирь-аву. Она всё выдумала! – зашумели они. – Она лгунья. Её надо прогнать из деревни, а мужа утопить в жертвенном омуте.
Варвара в оторопи слушала этот спор. «Что меня ждёт, если Дениса вправду решат принести в жертву? – судорожно говорила она себе. – Унылая жизнь вдовы, которая к восемнадцати годам похоронила второго мужа? Ни один мужчина не подойдёт ко мне. Все решат, что я проклята. Да и оставят ли меня в деревне? Не выгонят ли в лес на съедение кабанам и волкам? Инжаня за меня, и её голос очень весом, но она не всесильна…»
Варвара растерянно скользила глазами по собравшимся на лугу людям – от одного к другому, от другого к третьему… Ей казалось, что все смотрят на неё с недоверием и неприязнью. Наконец, она остановила взгляд на Пулукше. Несчастного уже нарядили в свадебный панар, связали ему руки и приготовились отвести к омуту.
Варваре стало совсем не по себе! В деревне, где она родилась и прожила семнадцать лет, иногда тоже случались озказнет. Однако папа и мама не рассказывали дочери об этих жертвоприношениях. Лишь однажды, когда девочка замучила отца расспросами, он пробурчал о радости на лицах жертв: «Толга, их ведь не просто наряжают, как перед свадьбой. Их готовят к встрече с богами. Это счастье, неописуемое счастье!»
Варвара и тогда сомневалась в честности отца, а сейчас полностью убедилась в лживости его слов. Лицо Пулукша не было радостным. Оно одеревенело от ужаса, а в его зрачках зияла чёрная, бездонная пустота, как в дупле священного дуба.
«Никакая встреча с Ведь-авой не сделает его душу счастливой, – поняла Варвара. – Видно же, что он был бы рад остаться в нашем мире. Однако ничто уже не изменит его судьбу. Инжаня приговорила его к смерти, и скоро он окажется в Тона ши. Отсрочить этот миг может лишь гибель Дениса. Если пуромкс решит принести в жертву и его, то за ним отправят подводу. Пулукш тогда поживёт ещё немногоо – ровно столько, сколько будет ехать телега… Оцю Шкай, вярде Шкай! Спаси моего супруга!»
Тем временем слово взяла Инжаня.
– Толга не солгала, – сказала она. – Она очень точно описала мне Вирь-аву. Она упомянула такие подробности, о которых знают только оз-авы.
Тут же напористо зазвучали возражения:
– Но ведь Толга – дочь оз-авы.
– Нам запрещено рассказывать о богах даже сыновьям и дочерям, – парировала Инжаня. – За это Мастор-атя приговаривает наши души к тысячелетним мукам. Толга вправду видела Вирь-аву, не сомневаюсь в этом. Неужели богиня леса спасла Дениса для того, чтобы мы принесли его в жертву богине воды? Если мы упустим случай и откажемся от её дара, у нас не будет кузнеца-оружейника. Мало того, Вирь-ава обидится на нас, разгневается и лишит нас грибов, ягод, дичи… Она не станет выводить из леса заблудившихся. Она натравит волков на наш скот. Неужели вы этого хотите?
Люди ещё долго шептались, но, в конце концов, вняли доводам жрицы. Раздались крики:
– Не откажемся от дара Вирь-авы!
Тут же раздался зычный и властный голос Офтая:
– Ну, а теперь пора вознести хвалу богине воды! Толга, ты готова?
Варвара всё ещё не верила своему везению. Как же хорошо у неё всё сложилось! Пуромкс решил принять в общину и её, и Дениса. Она теперь станет жить среди людей своего народа и своей веры. В собственном доме, с желанным мужем. Ведь-ава услышит её пение и вознаградит здоровыми детьми. Однако у этого счастья всегда будет горький привкус. Привкус гибели Пулукша.
Она ещё раз посмотрела на него, и её охватил ужас. Ей захотелось убежать с луга, лишь бы не видеть этих людей, эту мельницу, этот омут…
«Если я сейчас откажусь петь, что это изменит? Парня всё равно уже не спасти. Его так или иначе принесут в жертву», – начала успокаивать себя Варвара… но гадкое чувство не уходило. Её знобило, мутило, поташнивало…
– Толга не просто чужачка! – вдруг раздался чей-то возглас. – Она жена христианина. Разве можно ей доверить пение шкай морот?
Варвара готова была расцеловать того, кто это прокричал. Может, теперь петь гимны поручат кому-то другому? Тогда она убежит с луга, забьётся под прибрежный куст, свернётся калачиком и пролежит там в покое до конца дня. Ей так этого хотелось!
Но нет! Зазвучал властный голос инь-ати:
– Решать вам, но учтите: Ведь-ава хочет, чтобы хвалу и ей, и другим богам вознесла Толга. Она не христианка. Она не верит в Святую Тройцю и не носит креста. И не забывайте, что никто из нас не вечен. Когда-нибудь Инжаня уплывёт в Тона ши по Чёрной реке. Кто тогда её сменит? Лучше Толги нам никого не найти.
– Инжаня, у тебя уже есть ученица, – опять загудела толпа. – Чем плоха Нуянза?
Офтай поднял руку, и заговорила Инжаня:
– Позавчера Толга уже пела на керемети. Слышали её не только вы, но и боги. Им понравилось её пение. Разве можно Нуянзу сравнить с нею? Пусть каждый из вас честно ответит себе на этот вопрос.
– Да, у Толги мощный голос. Она всех заглушила. Даже тебя, Инжаня! – закричали одни. – Но ты пела лучше.
– Нет, Толгу было слышно хуже,– возражали им другие. – Но наша оз-ава вправду поёт лучше.
– Я, но не Нуянза, – властно произнесла Инжаня. – С ней и сравнивайте Толгу.
– Нуянза родилась среди нас, а Толга – чужачка! – зашумели люди.
Инжаня дождалась, когда выкрики закончатся, и сурово просипела:
– Разве дело в этом? Толга – дочь оз-авы. Она поёт не бездумно. Она знает все наши гимны и понимает их смысл. Она рослая, стройная, миловидная… Во время озксов боги станут любоваться на неё. У неё тонкий слух, она чувствует красоту наших священных песен. Со временем она станет петь лучше, чем я. Кто не расслышал её позавчера, пусть убедится в этом сегодня. Петь ВСЕ шкай морот сегодня будет Толга!
– Даже Оз-мору? – послышались недоумённые голоса.
– Даже Оз-мору, – кивнула Инжаня.
Люди ещё долго решали, кто станет возносить хвалу богам. Когда шум затихал, Инжаня хрипло, но веско говорила о вышней воле:
– Так повелела Ведь-ава! Неужели пойдёте против неё?
В конце концов, все вняли словам оз-авы и в один голос закричали: «Толга, пой!»
Волынщики затянули вязкий, как смола, мотив, и Варвара запела Оз-мору, забыв о своих недавних муках совести. Шесть звонких девушек начали вторить ей согласным хором. Закрутилась в гипнотическом танце Инжаня, сверкая воспалёнными глазами.
Варвара пела взахлёб, как глухарь на току. Она не видела, не чувствовала и не слышала ничего, кроме звуков своего голоса. Он стелился по траве. Он взлетал к небесной тверди, к хрустальному обиталищу Вярде Шкая. Он проползал в дремучий мшистый бурелом, во владения Вирь-авы. Он зарывался в подземное царство живого мертвеца Мастор-ати, закованного в железные латы. Он, как повилика, обвивал Древо жизни и Древо смерти. Он нырял в бессолнечные глубины омута, где пряталась прекрасная и кровожадная владычица воды.
Когда певунья закончила петь Оз-мору, толпа восторженно загудела. Подождав немного, инь-атя поднял руку, и люди затихли. Варвара вновь зазвенела. Теперь она пела уже гимн Ведь-аве.
Она не вдумывалась в смысл слов. Каждым звуком голоса, каждым вдохом и выдохом она умоляла Деву воды дать Денису здоровье и доброе семя. И богиня услышала певунью Толгу.
Жители деревни были поражены пением молодой женщины, которая сменила охрипшую оз-аву. Они не отрывали глаз от Варвары. Никто не увидел, как за их спинами на бревенчатый жертвенник положили онемевшего от страха Пулукша, как Инжаня каменным ножом перерезала ему горло, как погрузили в лодку ещё трепещущее его тело, отвезли на середину омута и выбросили в воду.
Никто не услышал даже громоподобный всплеск огромного жереха, за которым последовало бормотание волховки: «О, Ведь-азорава! Ты приняла нашу жертву. Дай нам полные лавки детей и прости нас за нашу скупость! По древнему обычаю мы должны были зарезать двух девок, а принесли тебе в дар лишь одного парня».
Варвара допела гимн. Затихли волынки, и Офтай обратился к участникам моляна:
– Изумляюсь и восторгаюсь не меньше, чем вы. Даже я такого не ожидал, хотя давно знаю Толгу. Эта девушка рождена возносить хвалу богам. Мы должны её наградить, ведь она выручила нас, когда охрипла наша Инжаня.
Инь-атя повернулся к Варваре и спросил:
– О чём ты хочешь нас попросить, Толга?
– Наберите воды из этого омута, – скромно ответила она. – Привезите в деревню. Хочу омыть своё тело и ногу моего мужа. Жертвенная вода поможет Денису скорее выздороветь, а мне – зачать от него здорового ребёнка.
– Конечно, мы выполним твою просьбу, – сказал ей Офтай, а потом вновь повернулся к односельчанам:
– Пулукш был одиноким, у него нет родных. По нашему обычаю его имущество станет общим. Мы должны сейчас распорядиться им. Надо бы отдать дом и огород Толге, а пахотную землю разделить между нами. Ворожее и кузнецу пашня не нужна. Решайте!
– Нам пригодятся и Денис, и Толга, – поддержала его Инжаня. – Они от нас не уедут, если у них будут своя изба и свой огород. Пусть дом Пулукша станет их домом, пока они не построят новый.
– Да, отдадим Толге дом и огород Пулукша! – закричали жители Вирь-ати.
Все ещё были под впечатлением от пения Варвары, и все понимали, как трудно деревне без кузнеца.
Солнце уже поднялось выше сосновых крон. Празднично искрилась поверхность мельничного омута, недавно поглотившего человека. Потрескивали горящие дрова. Над котлами вздувался белёсый пар. Люди черпали шкаень пуре из бочек, весело болтали друг с другом и ели священную кашу с мясом, изредка бросая её горсточки в воду – в дар Ведь-аве.
Затем все опустились на колени перед мельничным омутом. Офтай зачерпнул оттуда воду ведёрным ковшом.
Когда жители деревни выпили по глотку жертвенной воды, они взялись за руки. Варвара пела, ведя хоровод в берёзовую рощу, и все вторили ей, и в такт песне звенели бубенчики, колокольчики и лунницы на поясе у Инжани.
Затем люди вернулись к омуту, и теперь уже Варвара с ковшом в руке начала расплёскивать жертвенную воду на головы людей, благоговейно ловящих священные капли.
Третий день Велень озкса подошёл к концу. Офтай проорал на весь луг, что пора расходиться по домам, а Инжаня, перепачканная кровью, мокрая от пота и брызг, шепнула Варваре:
– Садись в мою телегу, поедем вместе. Ты сегодня отлично пела. Ведь-ава полюбила тебя, да и я тоже.
Варвара смутилась.
– Ведь-ава? Меня? – недоверчиво спросила она.
– Я попусту ничего не говорю, Толганя[2]! – строго сказала Инжаня. – Скоро мы станем вдвоём петь шкай морот. Ты будешь шуване вайгяль, а я – эчке вайгяль[3].
Варвара оторопела. Чего-чего, а такого она не ожидала. Оз-ава предложила ей вместе петь на керемети!
– Разве это возможно? – робким голосом спросила она. – Разве обычаи это разрешают?
– Воля богов сильнее любых обычаев, – прохрипела в ответ Инжаня. – Я же сказала, что Ведь-ава полюбила твоё пение. Или ты мне не веришь?
Варвара всмотрелась в кровавые пятна на её панаре. «Если бы только петь меня позвала оз-ава… Мне ведь придётся и убивать людей!» – с ужасом подумала она. Однако, немного успокоившись, сказала:
– Конечно, верю. Петь с тобой – честь для меня. Но не все люди здесь меня приняли. Многие притворились, что ты их убедила, но всё ещё хотят разделаться со мной и с Денисом. Я это чувствовала. Они опасаются, что мы расскажем рузам о вашей деревне.
– Да, есть такие, – кивнула Инжаня. – Но ты можешь никого не страшиться, пока я жива. У меня на всех найдётся управа, никто ведь не хочет утонуть в жертвенном омуте. Когда же я умру, ты уже войдёшь в силу. Станешь прекрасной оз-авой.
Инжаня обняла её.
– Тебя вправду слышат боги, Толганя. Ты чувствуешь красоту шкай морот. Однако знаешь и умеешь ты ещё не далеко всё. Будешь учиться у меня?
– Да! – ответила Варвара. – Но почему ты-то не боишься, что мы с Денисом приведём сюда рузов? Они ведь принесут мокше много горя, и ты это понимаешь.
– Нельзя предотвратить неизбежное, – ответила Инжаня. – Рузы всё равно когда-нибудь сюда придут и закрепостят нас. Найдут деревню не завтра, так послезавтра. И ты им обрадуешься. Это не будет предательством, Толганя. Просто ты выберешь наименьшее из зол.
– Да, рузы лучше, чем степняки, – согласилась Варвара. – Однако вы хотите защищаться и от них тоже.
– Офтай хочет, не я… – улыбнулась ей Инжаня. – Кстати, спроси у мужа, умеет ли он ковать ручницы и булатные сабли…
В деревню все вернулись затемно. Офтай, не поужинав, залез на печку и сразу же захрапел. Варвара во дворе окатила себя водой из омута, а дома омыла ей ногу Дениса, покормила его и изнеможении повалилась на настил в кершпяле. Минуты не прошло, а она уже спала. Снился ей гигантский водяной червь, неспешно пожирающий живого человека.
–
[1]Кереть (мокш.) – колёсный плуг, перенятый мокшей и эрзей у волжских булгар.
[2]Толганя (мокш.) – пёрышко. Уменьшительно-ласкательная форма имени «Толга».
[3]Эчке вайгяль и шуване вайгяль – «толстый» голос и тонкий голос. Иначе говоря, Инжаня будет альтом, а Варвара – сопрано.
Глава 16. Дым папоротника
Варвара долго приходила в себя после ночного кошмара. Ей было и совестно, и больно, и радостно одновременно. Она думала, что сказать мужу о вчерашнем мольбище. Он ведь пристанет с расспросами, и что-то ответить непременно придётся.
– У нас теперь есть дом, – улыбнулась она, накладывая ему в миску солёные грибы и варёную репу.
– В этой деревне? На кой он нам? – удивился Денис.
– Мы теперь в общине.
– Они нас приняли?
– Не нам это нужно. Им! Кузнец в деревне юн и неопытен, а старый умер.
– От чего?
– Лифкст. Это когда рябой делаешься.
– Оспа налетела? Жалко деревню. Тяжко ей… но мы-то здесь причём?
– Как причём? Ты ж кузнец.
– Ну, и что?
– Они ж тебя спасли. Нужно… как это?
– Взачесть поработать? Отблагодарить? Вот оно что!
– Именно! Ты ж мастер. Оружейник. Ножи, топоры, перья для рогатин, сабли для них куёшь… Будешь куёшь?
– «Будешь ковать», хотела сказать?
– Учу рузонь кяль. Непременно.
– Учи-учи! Пригодится.
– Учу, Денясь! Непременно учу… А булатную саблю можешь ковать?
– Ты когда-нибудь видела булат? – засмеялся Денис. – Настоящий, литой? Не красное железо?
– У Путилы Борисовича. Персидскую саблю.
– Ага, у него шамшир из Испагани[1], – вспомнил он. – Сабелька для конного боя. От мастера Асада. Она вчетверо дороже, чем бехтерец у Быкова! А ещё у кого-нибудь ты видела булат?
– Мммм… – задумалась Варвара.
– Не видела, – сказал ей муж. – Никто на Руси не знает, как лить булат. Я лишь перековывать его умею, но даже это редкий мастер может. Отец научил. Семейная тайна!
– Выходит, куёшь? – обрадовалась Варвара.
– Где его найти? Булатный слиток-то… – вновь прыснул Денис.
– А простую саблю куёшь?
– Из уклада[2], ежели помощника дадут.
– Он есть. Юный кузнец. Он – твой подмастерье. Ты учишь его. И ещё учишь меня. Гутарить как рузы и саблей махать. И Инжаня тоже учит меня. Петь хвалу богам.
– Хочешь надолго здесь остаться?
– До лета. Куёшь оружие для деревни?
– Впустую я буду работать. Деревня не сможет себя защитить. Ни от татар, ни, тем паче, от русских. Неужто не разумеешь?
– Разумею… лучше тебя разумею… я видела гибель моей деревни… моей Лайме…
– Так в чём же дело?
– Я мокшава, а здесь живут мокшет. Мы не должны их бросить.
– А как же наша мечта?
– Ждёт немножко…
Денис не сразу ответил. «Зов крови и исконной веры! Никуда ей от этого не деться», – думал он, глядя на свою Варвару-Толгу.
– Что ты вчера делала на керемети? Опять молилась чертям? – поинтересовался он, когда доел завтрак.
– Оз-мору пела!
Денис вспомнил, что это такое.
– Оз-мору? – переспросил он. – Ты разве волховка? А как же Инжаня?
– Хрипит.
– Ты служила богам вместо неё?
– Угу.
Денис опешил. Могло ли такое случиться в христианской церкви? Ну, допустим, охрип поп – и вдруг литургию доверили даже не дьякону, а девице, которую никто из прихожан раньше и в глаза не видел. Чушь какая-то!
– Ах, ты же у меня ворожея! – улыбнулся он жене. – Неужто всю деревню околдовала?
– Я не хотела. Они сами.
– Всё понятно, – грустно сказал Денис. – Быть тебе волховкой, когда Инжани не станет. Значит, ты решила навсегда здесь остаться, а не до лета. Чем же ты их всех приворожила? Неужели голосом?
– Брось! Я не гожусь. Оз-авы – это ёнц-авы. Мудрые женщины! Так их иначе зовут. Мудрые они… а я молодая. Совсем молодая. Мне… кемгафксува… ммм… десять и восемь…
– Тебе восемнадцать?
– Ага. Ну, какая же я ёнц-ава?!
– У тебя личико юное, а глаза мудрые. Смерть родных видела и гибель односельчан. В браке с Паксяем была несчастной. На семью ненавистного мужа упаривалась в поле. У Путилы прислуживала, унижалась. Столько всего пережила! Взрослая ты уже. А говоришь «какая я ёнц-ава»? Вдруг подойдёшь? Иначе с чего бы Инжаня вздумала тебя учить?
– Брось! – отмахнулась Варвара и пошла к столу, чтобы испечь пачат – толстые блины из пшённой муки…
Ближе к полудню в дом Офтая нагрянула нежданная гостья. Стройная и рослая, со смугловатым остроскулым лицом и локонами цвета морёного дуба, которые выбивались из-под мягкого красного чепца, украшенного речным жемчугом. Прорезь на её панаре скрепляла застёжка-сюльгам с бронзовыми утиными лапками. К поясу были привязаны со сверкающие, тонко звенящие бубенчики. В руке она держала кожаный мешок.
Инжаня обвела горенку колким взглядом, остановила его на Варваре и громко произнесла чистым низким голосом:
– Толганя! Вчера вся деревня слушала тебя, открыв рот. Даже боги отвлеклись от своих дел, когда услышали твоё пение. А сегодня ты, значит, скромненько печёшь пачат?
«Так быстро не выздоравливают. Она вчера притворялась больной, чтобы поручить мне Оз-мору, – поняла Варвара. – Но почему Инжаня так спешит?»
Она взглянула в глаза ёнц-аве, пытаясь найти там ответ, но они были какими-то ускользающими, у них даже не было определённого цвета: вблизи зрачка радужная оболочка была светло-карей, у края серо-голубой, а посреди – зелёной.
Странные глаза, неуловимые…
Инжаня отвела взгляд от Варвары, улыбнулась лежащему Денису и ткнула пальцем в своё солнечное сплетение.
– Здравствуй. Я Инжаня, – сказала она по-русски.
Тому стало не по себе. От гостьи исходила давящая нездешняя сила. «Ведьма! Истинная ведьма! – со страхом подумал он. – И не хрипит вовсе…»
– Оз-ава хочет с тобой познакомиться, – шепнула ему на ухо жена.
– Денис, – борясь с дрожью в голосе, ответил он.
– Толганя, как ты его лечишь? – поинтересовалась Инжаня, перейдя на мокшанский.
– Как мама учила, – ответила Варвара. – Смешиваю мочу с соком полыни и дёгтем, пропитываю тряпки и прикладываю к его щиколотке. Пить даю настой зверобоя и душицы. Меняю войлок каждый день…
– Этого мало, – хмыкнула Инжаня. – Учить тебя да учить! Сначала нужно изгнать из дома алганжеев, а потом уже лечить ногу. Вот, смотри!
Инжаня развязала горло мешка, вынула полотенце, варёное яйцо, свежее мясо, курильницу и закрученные спиралью побеги вирь-авань руця («платка Вирь-авы» – разновидности папоротника, дымом которого мокшане окуривали больных).
– Угли в печи ещё тлеют? – спросила она Варвару.
Та кивнула, и Инжаня кочергой подгребла в курильницу немного углей, бросила туда папоротник… Когда из чаши пошёл густой пахучий дым, она громко сказала:
– Повторяй за мной, Толганя! Только выше бери, как мы условились, и постарайся не соврать. Впрочем, у тебя верный слух…
Возле чашки она постелила полотенце, положила на него яйцо, кусочек мяса, испечённый Варварой блин – и запела:
Кшу! Кшу!
Аде ярхцама, алганжейхть нолдафт.
Вага тинь ярхцам бяльне.
В ага тинь кшине-салне .
В ага тинь вайне-алне.
Ярхцада, симода, анелятядязь .
Коста састь, ся кигеть ильхне тядя зь.
Ильхнетядязь тов, косо тинь учихть, учихть ярхцамаста.
Тосо эряфонц пара, тосо киштихть, тосо морыхть.
Варьда орта алга, сиянь киге, зирнянь седь ланга!
Арда оцю эрьхке потмаксу… »
(Кшу! Кшу!
Айда кушать, напущенные алганжеи!
Вот вам ваша еда.
Вот вам ваши хлеб-соль
Вот вам ваши масло и яйца.
Ешьте, пейте, угощаем вас!
По какой дороге пришли, по той и проводим.
Проводим туда, где вас ждут, ждут с яствами.
Там жизнь хороша, там пляшут, там поют.
Уйдите под воротами, по серебряной дороге, по золотому мосту!
Идите на дно большого озера…)
Пропев заклятье, Инжаня похвалила Варвару:
– Складно у нас вышло. Мы созданы Шкаем, чтобы петь вместе. Уяснила суть заклятья?
– Ты обманываешь алганжеев. Зовёшь их на дно огромного озера. Мол, идите по серебряной дороге и золотому мосту туда, где вас угостят…
– Вот именно! – довольно улыбнулась Инжаня. – Они уйдут под воду, в хрустальный дворец Ведь-авы. Великая лекарша знает, как с ними поступить…
Инжаня завернула яйцо и блин в полотенце, вышла из дома, добежала Челновой и выбросила в неё свёрток.
Вернулась она быстро. Не отдохнув, сняла войлок с ноги Дениса, покачала головой и с раздражением произнесла несколько мокшанских слов, из которых ему знакомым показалось лишь одно, да и то срамное.
– Что вы лечить собрались? – он вопросительно посмотрел на жену. – У меня её нет и быть не может.
– «Манда» – это щиколотка по-нашему, – немного смутившись, объяснила Варвара. – Я плохо лечила твою ногу. Так сказала оз-ава.
Инжаня тем временем вытащила из кожаного мешка небольшую склянку, открыла его и налила себе на ладонь вязкую чёрную жидкость с незнакомым запахом. Не резким, не противным, просто чуждым. Так не пахло ни одно растение, ни одно животное, ни одно известное Варваре вещество.
– Это средство привозят издалека. Оттуда, где всегда жарко, где пески и солёные озёра. Когда начнёшь учиться у меня, передам тебе все свои секреты. Заниматься будем подолгу, каждый день, – ёнц-ава вздохнула. – Мне, Толга, надо успеть тебя подготовить.
Варвара удивилась: «Ещё не старуха, а будто умирать собралась. Чем же она больна?» – но говорить об этом не стала.
– Кто же меня изберёт ёнц-авой в мои годы? – спросила она. – Разве обычай это позволяет?
– Обычай можно нарушить.
– Только вчера за это казнили Пулукша… – возразила Варвара.
– Что нельзя ему, то можно нам с тобой, – улыбнулась ей Инжаня. – Боги в силах менять наши обычаи, а воля богов – это моя воля. Ты ведь поняла: я вчера хрипела нарочно.Нужно было показать людям, что ты станешь достойной мне заменой. Раньше я обучала другую женщину, Нуянзу, но её с тобой не сравнить. От тебя глаз не оторвёшь, и твой голос слышат боги. Я научу тебя им владеть.
Варвара в полной растерянности плюхнулась на скамью рядом со столом и долго сидела, обдумывая сказанное ёнц-авой. Инжаня направилась к эзему и начала выверенными движениями пальцев массировать ногу Дениса, втирая в неё чёрную мазь и напевая неизвестное Варваре заклинание.
– Хватит прохлаждаться! – сказала она, закончив петь мормацяму. – Пой вслед за мной, Толганя!
