Текст книги "Новый Мир - Золото небесных королей (СИ)"
Автор книги: Андрей Демидов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
– Послушай, Бирг, теперь попрошу тебя не молчать, а сыграть тихо нашему конунгу ту протяжную мелодию, что он любил слушать больше других твоих наигрышей. Ту, похожую на журчание ручья. Пусть он слышит, что мы рядом, и не отпускаем его в Вальгаллу... – сказал Эйнар грустному Биргу, и воскликнул, уже обращаясь к греку, – а тебя я лучше бы убил тогда, у Моонзунда! Клянусь Локи! Это из-за твоей хозяйки Ясельды начался тот проклятый бой, когда погиб Вишена! Уйди туда, за лошадей, и ближе не подходи!
Бирг вынул из-за пояса флейту и начал её придирчиво рассматривать. Эйнар опустился на колени рядом с носилками, скинул шкуры с тела конунга на траву. Вишена был в льняной рубахе с воротом и рукавами украшенными красной шёлковой вышивкой. На его шее была надета гривна, плетёная из тонкой проволоки с молоточками Тора на концах. Амулет в виде молота Тора на груди был сделан из куска зеленоватого янтаря. Кожа лица, ладоней и ног была белой и прозрачной, словно под ней не было совсем никакой плоти. Никаких серьёзных ран, царапин, ушибов не было на теле, только выделялись белыми рубцами старые раны. Ноги ниже колен его покрывали синие рисунки зверей, птиц, коней и драконов, скрученных вперемешку с листьями, деревьями и цветами в сложный орнамент. Руки конунга, сложенные на груди, прижимали к телу меч.
– Он совсем мёртвый, наш Вишена, а какой он был сильный и красивый конунг, клянусь Гулльвейг! – сказал мальчик Ладри, садясь рядом с ним.
– Мертвее не бывает, – печально согласился Ацур, – если б я не знал, что Рагдай кудесник, и ещё не время хоронить конунга, я бы с ним расправился за то, что доблестный воин до сих пор не взлетел в Вальхаллу на руках прекраснолицых валькирий.
– Разве это правильно? – радуясь, что с ним говорят как со взрослым, спросил Ладри.
Лицо его было распухшим, ранее багровый след на шее от аварского аркана теперь был сине-зелёным, вся правая щека была покрыта бурой коркой заживающей кожи, словно родимое пятно. Однако он смотрел вокруг себя бодро, с гордостью носил взятый у убитого авара кривой кинжал и островерхий шлем с восточной насечкой. Из-за кольчужной бармицы шлем был слишком тяжёлым, и её пришлось снять. А слишком большой размер его, мальчик преодолел с помощью своей войлочной шапки.
К ним подошедший Бирг, сел на траву скрестив ноги по-портновски, и начал играть. Еле слышная мелодия флейты возникла где-то далеко, казалось, что за Судетами, а потом быстро приблизилась и оказалась среди воинов, расположившихся на привале.
– Наконец-то после всей суматохи я смогу как следует им заняться, – сказал Рагдай, усаживаясь на траву у тела конунга и раскладывая на тряпице снадобья и инструменты, – а то суета вокруг, шум, гам...
Креп помог ему убрать с тела конунга меч, расшнуровать рубашку на груди и закатать рукава до локтя. Сидящие неподалёку викинги угрюмо смотрели за этими действиями, явно их не одобряя, но сдерживаясь по примеру старших товарищей и из уважения к Эйнару и Ацуру. Рагдай приложил ухо сначала к губам Вишенв, потом к груди, поднял его веки и долго рассматривал неподвижные зрачки. Затем он вынул из торбы глиняный горшочек размером с ладонь. С помощью щепки он разжал немного зубы Вишены, отвёл пальцем в сторону синий, распухший язык, и вылил в рот немного прозрачной, вязкой жидкостью. Затем он сомкнул челюсти конунга, с сожалением наблюдая, как несколько ценных капель скатываются вниз по заросшей щетиной щеке к уху. В воздухе резко запахло серой и дёгтем.
– Всё, кончился мой отвар по рецепту Галена. Если снадобье до ночи не подействует и он не поднимется на ноги, то больше не поднимется никогда, – сказал Рагдай, передавая кувшинчик Крепу, – три дня поить этим отваром, это и так больше чем можно.
– Ты так говоришь, что можно подумать, что речь идёт о больном, а не о мёртвом, – сказал Ацур, – конечно, Вишена берсерк, но...
– Берсерки тоже умирают? – спросил в тон ему Эйнар, – а он и не был берсерком, он никого зубами не грыз и с ним можно было дружить как с нормальным мужчиной.
– Бывают больные, всё равно, что мёртвые, а бывают мёртвые, всё равно, что больные, – произнёс Креп глубокомысленно, – похоже, что что-то держит его среди нас, не знаю, и раньше, когда хозяин колдовал с соняшной и разрыв травой по голядским поверьям, такого человека иногда удавалось спасти.
– Да, природа смерти для нас загадочна, – сказал книжник, – ясно только то, что есть вид смерти, отпускающий человека, и боги, оберегающие его, могут решить, дать смерти сделать своё дело до конца, или остановить и повернуть обратно. Если он к ночи не поднимется, то всё, можно готовить костёр.
– А от чего зависит решение богов? – спросил благоговейно Ладри.
– Не знаю, – печально ответил Рагдай, – всякий раз, как вливаешь в рот мертвеца живительное зелье, думается, что ты ослаб умом, раз хочешь одолеть неодолимое, а больной мертвее мёртвых, и ни дыхания, ни сердца нет.
– Я слышал, как ты говорил, что в Константинополе есть один учёный еврей, знающий способ оживлять мёртвых с помощью заклинаний, но это очень дорого стоит, и только князьям по карману, – сказал Эйнар.
– Ничего я такого не рассказывал, ты путаешь, – ответил книжник, – вон, спросите у христианина, как при помощи молитвы можно мёртвых оживлять, у них так боги любят делать с собой.
– Вразуми, Господи, заблудшие души грешников! – услышав, что его упомянули в разговоре, вскричал Пётр по-норманнски, – позволь силой молитвы попрать смерть героя! Словно воскрешение принявшего муки человеческие на себя, Господа, искренняя животворящая молитва способна перевернуть мир мрака на светлую сторону жизни!
– Чего он там лопочет? – спросил Эйнар оборачиваясь, – он хочет оживить конунга молитвой как своего бога? – викинг махнул Петру рукой, – эй, иди сюда, не трону тебя!
Смело, как ему казалось, грек Пётр, захваченный воинами князя Стовова при разграблении Новогорода-на-Волхове вместе с княжнами, и чувствующим в себе мученичество в окружении язычников, подошёл к телу конунга.
– Бог Один не обидится из-за этого на Вишену, и на нас всех за то, что тут будут Христос упоминаться? – спросил у Эйнара с сомнением Бирг, прекращая играть, – всё ли правильно мы делаем?
– Во первых, Иисус Христос сам по себе сильный бог, раз в него вся Византия верит, франки, итальянцы, часть германцев и часть ирландских кельтов, – ответил Эйнар, – а потом, чем больше богов заступятся за Вишену, тем лучше. Смерти-то всё равно, в какого бога верит человек.
– Да?
Монах опустился на колени и стал читать по-гречески молитвы о символе веры, о Богородице и разные псалмы. Несмотря на то, что большинство присутствующих понимали греческий язык, служивший главным языком общения торговцев и византийских наёмников, смысл произносимых с жаром Петром слов стал быстро от них ускользать. Однако неподдельная страсть слов и уверенности, и доброта в глазах монаха, наполненных слезами, внушили викингам некоторое уважение к происходящему. Им начало казаться, что не может такой учёный человек, пишущий историю целой страны – Гардарики, быть пустословом и призывать в помощь не существующего ничтожного божка, если он так расчувствовался и говорит о нём как о реально живом.
– И кровь твоя, Боже, святая, живительная сила, что проливается благословенным дождём на всё сущее, защищает и напитывает, окормляет вместе с благодатью душевной, как овца ягнят своих и мать дитя своё! – с этими словами, с совершенно отрешённым лицом, Пётр выхватил из-за пояса Ладри кинжал, сбросил с него ножны.
– Э-э! – только и воскликнули все, бросившись к руке с кинжалом над телом конунга, – э-э!
В этот же миг Пётр сдвинул со своей левой руки рукав рясы вместе с рукавом рубахи, скуфья упала с его длинных волос, и он молниеносно провёл лезвием по руке между локтём и запястьем. Если бы кинжал имел хорошую заточку, Пётр прорезал бы себе мясо до кости, но и того разреза, что он себе нанёс, хватило, чтобы кровь хлынула струёй на лицо, шею и грудь конунга.
– Возьми всю мою кровь, кровь верующего христианина, сильную верой в Иисуса Христа, и вернись к нам, вернись к любящему тебя сердцу Ясельды! – воскликнул он страшно побледнев в одно мгновение, – воскресни через меня!
Кинжал выпал из его рук и монах без чувств повалился на бездыханное, залитое кровью тело конунга. Викинги все повскакивали со своих мест с нечленораздельными криками. Лошади от неожиданности попятились. Встревожился весь лагерь. Ацур с Эйнаром схватили монаха за одежду и оттащили от конунга. Рагдай склонился над Петром и несколько раз ударил его по лицу, чтобы привести в чувство, но этого не случилось. Заметив, что под рукавом кровь продолжает хлестать из раны, он согнул ему руку в локте, однако кровь не унималась.
– Он сейчас истечёт кровью, учитель! – воскликнул Креп, не зная, за что хвататься, – что делать?
– Похоже ничего не получиться, – закусив губу ответил книжник, – он так себя порезал, что кровь не останавливается!
– Что у вас такое? – спросил подошедший на крики Семик, – кто его так?
– Он сам себя, – ответил Эйнар, – молился за воскрешение конунга, а потом разрезал себе жилы на руке!
Монах приоткрыл глаза, Ладри встал рядом с ним на колени и приподнял его голову. Креп подал Рагдаю свой пояс, и тот попытался им стянуть руку выше локтя. Кровь пошла как будто тише, но Рагдай понимал, что просто её остаётся всё меньше в теле греке, от того и идёт она медленнее.
– Пётр! – вдруг раздался пронзительный женский крик, и среди лошадей окружавших стоянку варягов показалось взволнованное лицо Ясельды, – Пётр!
– Эй, Резеняк, не пускайте её сюда! – крикнул в ту сторону Семик, – не хватало ещё только, чтобы она устроила крик, а князь в сердцах её прикончил или изувечил, – добавил он уже себе под нос, – что мы потом Водополку на обратном пути скажем?
– Я вижу свет! – прошептал вдруг по-славянски Пётр, – мне тепло, словно летняя река приняла меня в свои вечерние воды, я вижу Богородицу, она идёт по воде аки по суху и белые горлицы летят над нею с золотыми ветвями благодати... – он умолк на мгновение и продолжил, слабее, – я всех вас прощаю, Стовова, Рагдая, Водополка, язычников всех, и всё зло и грехи беру на себя, мир вам...
– Пустите меня к нему! – с отчаянным криком княжна увернулась от кривичей и в развевающихся одеждах подбежала к умирающему греку, – за что вы его убили? Он вам ничего плохого не сделал!
– Пойдём, княжна – с этими словами Ацуру удалось схватить её за руку и потащить в сторону.
Ясельда попыталачь разжать его пальцы и даже укусить, но викинг опустил её руку к земле. Ясельда, сгибаясь из-за этого, вдруг упала и заскользила по земле, стеная и хватаясь за траву. Когда на помощь Ацуру пришли ещё двое викингов, княжну быстро оттащили за лошадей. Тем временем Рагдай перестал скручивать ремнём руку Петра, распрямился и плюнул в сторону от огорчения. Креп прижался ухом к груди грека, некоторое время вслушивался напряжённо, а потом тоже поднялся на ноги со словами:
– Сердце больше не бьётся, он умер!
Словно вторя смятению чувств многих людей на поляне, вокруг закружили птицы и налетел ветер. Он, конечно, возникал на горячих из-за солнца, склонах гор и холмов, но его появление именно в это мгновение было похоже на вмешательство свыше. Птицы тоже поднялись в небо из-за того, что их потревожили люди, но их мерное движение навевало вечные страхи перед неизвестностью, имеющую всегда мистическую окраску. Рыдания молодой княжны Ясельды и гневные крики её отважной сестры Орисы дополняли тревожную картину отчаянной природной скорби.
– Он умер, всё, расходитесь, – сказал Эйнар, маша руками, как крыльями, на своих товарищей, – готовьтесь двигаться дальше, посмотрите на свою обувь, а грека оставьте нам.
– Что там у вас? – раздался над головой Эйнара голос Стовова Богрянородца, подьехвашего в общем шуме так тихо, что это казалось невозможным, – стребляне наткнулись на следы аваров, обнаруживших наше войско, и нам нужно их поскорее догнать и всех истребить!
– Грек Пётр во время молитвы о воскрешении Вишены, во имя счастья Ясельды, убил себя! – ответил Эйнар, оборачиваясь к нему, – это нас всех удивило, откуда в этой его вере столько силы?
– Туда ему и дорога, этому историку! – крикнул князь тронув коня, – мы выступаем, сейчас вперёд пойдут полтески и попробуёт напасть на авар. Как только они тронутся, вы постарайтесь не отстать со своими мёртвым вождями!
Сказав это, князь расхохотался, словно гибель сначала нелюбимого им конунга Вишены, а потом и презираемого монаха Петра, произошло по его воле, и её торжество только начиналось на этих новых, но постепенно становящихся своими пространствах Моравии. Блестящая победа в сражении у Одера над превосходящими силами врага благодаря чудесам, показанным полтесками и викингами, явно отозвалось в его сердце радостью от осознания благоволения к нему небесного покровителя. Жертвы в виде казнённых пленных, убитых у погребального костра жертвенных животных, брошенные в Одер горсти зерна, кусочки засахаренного мёда и жареного мяса, наверняка были приняты Ярилой на небе и Велесом на земле. Все язычники, составляющие войско Стовова, в каких бы богов они не верили, соединяли в своём сознании успех похода с самим князем, так-же как соединяли с ним урожай своих полей, охотничьих угодий, рыбных мест и торговых обменов. Подношения князю, осуществляющего связь с богами, и послушание ему, обеспечивающее процветание, прекращалось и оборачивалось изгнанием, и даже убийством вождя, если урожаи погибали, а торговля не ладилась. Стовов не очень был рад этой своей кгяжеской доле, делающей его заложником погоды, настроения дружины и удачи. Однако рождённый в княжеской семье, унаследовав владения отца к востоку от Гнезда, он ничего не мог уже изменить в своей судьбе, неуловимо зависящей от множества обстоятельств и событий, управляемых божественными силами Ярилы и других богов нвродов Тёмной земли.
– Вольга, живее, идите вперёд! – носился над источником голос князя, – и вы, Мечек, Оря! Полукорм, лошадей заставь всех осмотреть, упряжь особенно, слабых надо освободить от поклажи и вести как на убой, чтобы просто так сами не подохли без толка! Быстрее, кособрюхие, в погоню за аварами!
Закрытые кольцом своих лошадей, викинги оставались как бы вне этого действа. Эйнар огляделся и ладонью осторожно стёр с лица конунга кровь. Затем он накрыл тело шкурами. Рагдай принялся внимательно осматривал раненых варягов. Неподалёку о них кривичи продолжали с хохотом обливались водой, таскать друг друга за бороды, за рукава. Некоторые из них с благоговением чистили от потного и сора своих лошадей. Другие, с непривычки от верховой езды, всё ещё лежали в траве. Они махали на животных руками, рассказывали что-то, клялись, что никогда больше не сядут в седло. Одного молодого гридня князя рвало, из-за укачивания. Некоторые стребляне, через мгновение после того, как оказались на поляне и сонно свалились на землю, теперь спали мертвецким сном. Другие с наслаждением жевали холодное мясо, остатки жаркого из убитых в битве лошадей. Его нужно было быстро доедать, а то оно могло вот-вот испортится на жаре. Некоторые жевали сырые грибы и жёлуди. Многие, раздевшись по пояс, вытресали сор и насекомых из липких от жары рубах и портов. Только полтески уже сидели в сёдлах. В потрёпанных своих чёрных одеждах, молчаливые, словно немые, суровые, они безучастно взирали на окружающую их суету. Вольга тоже был в седле, неподвижный, с обмотанной рукой на груди.
Распорядившись немедленно выступать дальше вдоль тропы, не дав воинству как следуе напиться, Стовову, наконец, собрал разошедшихся в разные стороны бурундеев и кривичей. За полтесками должны были двигаться со своими припасами стребляне. За ними кривичи с бурундеями. Варяги должны были замыкать войско, ведя своих лошадей под уздцы.
Через некоторое время полтески с Вольгой впереди, выступили от источника на запад, туда, гже по предположению стреблянских разведчиков мог находится аварский отряд, видевший войско Стовова, расценивая его как противника. До того, как авары могли известить о них свои главние силы, и предпринять нападение, бурундеи предложили князю их уничтожить. То, что степняки никогда не действовали изолированными отрядами, а путём постоянного движения гонцов создавали из отрядов сеть под единым командованием, имеющую возможность быстро собраться в одном месте, они не знали. Долгие годы войны в лесах поочья и поволжья с лесными мокшанскими и эрзянскими племенами, отучили их иметь дело со слаженными действиями врага. В непролазных чащах Тёмной земли, особенно зимой, об этих вещах трудно было даже думать. Узкие ледяные дороги рек не давал возможности для широких действий конных воинов, сводя всё к лобовым столкновениям на перекрёстках путей – местах слияния рек и озёр. В Моравии же, где местность позволяла осуществлять дальние переходы, обходы, окружения и притворные отступления, попытка применить простые приёмы Тёмной земли была более, чем рискованной. Однако привычка человеческая сама по себе много раз обращала умения в проигрыш или выигрыш, не в силу своей правильности и применения к месту, а в силу везения или невезения.
– Нужно грека похоронить, – сказал Эйнар, глядя на опавшее и побелевшее лицо Петра, – как у христиан правильно хоронят?
– Зарывают в могилу и ставят крест, – отозвался Рагдай, – ещё нужно отпеть и прочитать молитву.
– Других христиан, кроме него у нас нет, чтобы помолиться, – сказал Ацур, вернувшись к источнику, – но могилу мы выкопаем... Эй, Ладри, рой ты ему могилу.
– Почему я? – угрюмо спросил мальчик.
– Он выхватил у тебя из-за пояса кинжал, – ответил викинг, – нужно было лучше следить за своим оружием! Хорошо, что будучи заложником, грек убил себя, а не тебя, или, к примеру, Рагдая.
Мальчик снял с головы свой шлем, и в месте указанном учителем, принялся шлемом копать прямоугольную яму, вычёрпывая каменистую землю им как миской. Когда могила была выкопана, короче и уже, чем было нужно, и не такая глубокая, как этого требовала сохранность мертвеца от лисиц и волков, мальчик объявил об окончании дела. Однако Ацур заставил его удлинить, расширить и углубить могилу по размерам тела Петра.
Когда вслед за полтесками в заросли ушли уже все стребляне а за ними и бурундеи, а кривичи, ведя с собой проводника, заложников и вьючных лошадей с добычей и припасами, тоже двинулись за ними, викинги собрались около могилы. Туда осторожно положили тело христианина.
– Я знаю, что вы все озадачены произошедшим, – обратился к ним Гелга, стоящий сейчас с помощью костылей из веток, – многие из нас без раздумий пожертвовали бы жизнью, спасая конунга в бою, но убить себя уже над мёртвым телом, во имя его воскрешения, не решится никто.
– Что мы, наложницы и жёны, чтобы за мужем идти на костёр? – угрюмо сказал Вольквин, пожимая огромными плечами, – как при этом попасть Вальгаллу?
– Это точно, самоубийц Один к себе не возьмёт, – согласился стоящий рядом с ним Бирг, – для викинга это не путь, это для грека путь.
– Он это сделал из-за любви к своему богу, научившему любить всех людей, – многозначительно произнёс Рагдай, – эта любовь распространилась в его представлении и на конунга Вишену Стреблянина и на Ясельду, княжну и хозяйку этого грека в Новгороде-на-Волхове. Напомню, что их всех силой увёз Стовов из города их отца, князя словен и кривичей, Водополка Тёмного, несмотря на договор о мире. В Новогороде грек учил грамоте княжён и писал рифмованную историю рода Водополка от основания Гнезда-на-Смолке до основания Руссы, Ладоги и Новогорода. Он был скальдом Водополка, не хуже, чем скальд Стромм для Инглингов. Он мог бы писать историю и для Стовова, или просто переписывать дорогие книги для продажи. Но его бог подвёл его к этому самоплжерствоварию, как явил и сам жертвенность, отдавшись в руки римским мучителям, распявшим его на кресте. В вашей божественной картине мира, лучше будет встречен богом Одином после смерти тот, кто был более храбр, богат и знаменит, с кем убили больше жён и наложниц, рабов и коней, у кого в погребальном костре было больше золота.А у христиан всё иначе. Большее благо ждёт наибольшего мученика, отдавшего себя ради помощи другим, принявшим как можно больше чужих грехов и очистивших как можно больше людей от скверны. Пётр жыл долгое время в Константинополе, сидел в той-же библиотеке, что и я, ходил по тем-же улицам что и я, и покупал вино у того-же торговца. Но вот я жив, а он мёртв, а его праведная кровь омыла вашего вождя во имя любви к нему. Пусть покоится с миром в этой тёплой моравской земле грек Пётр! К сожалению не знаю его настоящего имени, а только христианское...
– Пусть покоится! – непроизвольно вырвалось из уст нескольких воинов и все, последовав примеру Рагдая, стали брать горсти земли, и бросить их на тело Петра, завёрнутого в собственную окровавленнуё рясу.
Ладри, чуть помедлив, положил ему на грудь, рядом с его оловянным крестом, кинжал, ставший виновником его смерти. Эйнар бросил рядом с телом несколько медныхюмонет и своё кольцо. Креп по-славянски установил у изголовья кувшин с хлебом и яйцам. Ацур положил стрелы.
– Ему это не понадобится, – сказал Рагдай, – христианам в раю не нужна еда и одежда, а вот крест из веток ему скрутите, и воткните в холмик могилы.
Настало молчание. Каждый думал о своём. У кого-то на севере остались большие долги, и семье грозило продажа в рабство, у другого, наоборот, было накоплено множество золота для того, чтобы купить стадо коров, взять во временное пользование для его выпаса землю, завести собственные корабли и открыть торговлю. Многие желали после похода переселиться на земли Италии и Испании, где круглый год было тепло и не надо было тратить огромное количество сил на обогрев утеплённого жилища, добычу большого количества жирной пищи, тёплой одежды. Люди там меньше болеют, дольше живут, вырастают красивыми и сильными, женщины прекрасны а дети счастливы... Только несколько совсем юных воинов думали о славе, ожидающей их в цепи бесконечных виков под крылом какого-нибудь знаменитого конунга или ярла. Молчание над могилой было довольно быстро нарушено Полукормом. Подъехав к источнику, он сказал:
– Князь Стовов беспокоиться из-за того, что вы ещё не выступили, а с вашими обременениями это кончиться тем, что вы отстанете от нас.
– Да, правильно, чего стоять? Или кто-то хочет креститься по еврейскому и греческому обычаю? – хлопнул в ладоши Гелга, – вот я сейчас костылём крещу! Живее берите своих лошадей и идите по тропе за остальными! Эйнар! Ацур!
– А ведь он мне тоже сначала не понравился, – сказал Эйнар невпопад, глядя на свежую могилу, – сыграй, Бирг, ему на прощание пару нот.
Когда Бирг заиграл грустную мелодию, Эйнар взял их рук Торна простой крест из двух дубовых веток, связанных полоской лыка и воткнул в насыпь. Затем он запел, путая слова, но достаточно мелодично:
Верно ты запамятовал, друг,
Как был ты в Миклагарде великом,
И говорил, что хочешь жениться!
Выманивал всех воинов на это дело,
Чтобы красавица была тебе женой,
А затем она стала бы валькирией в Асгарде!
И там все передерутся из-за неё,
И породит девять волков на Лаганасе,
И всем им ты будешь строгим отцом.
Вот такая жена пусть ждёт тебя...
– Эйнар, – уже садясь на лошадь крикнул Ацур, – пойдём!
– Вишена жив, он должен быть жив... – сказал Эйнар, закончив петь у могилы, будто не слышал возгласа, – играй, играй, Бирг... Ацур, тело конунга не распухло, не почернело.
– Просто ночами всё ещё холодно!
– На нём нет ран...
– Он не дышит, Эйнар.
– Он жив!
– Хорошо, если так думает Рагдай и вся дружина, пусть он жив, – Ацур махнул рукой, – Ладри, попей сам чистой воды, напои водой Гелгу и Хорна, и набери ещё в меха воды, дорога будет долгой.
Стовова с утра мучили различные подозрения, сомнения и страхи. Ночью он заставлял в который раз служанку Ясельды, бойкую рабыню-словенку, рассказывать ему одну и ту же сказку. Это отвлекало его от мыслей о доме, о врагах, обступающих там его столицу – Каменную Ладогу, где его старшая жена Бела хранила и воспитывала маленького сына Часлава. Конечно, оставленный на Нерли воевода и опытные дружинники могли до его возвращения постоять и за стольный город, и за его жён, детей и наложниц, но страшная мысль о возможности всего лишиться, даже не имея сил вмешаться и защитить своё, делало существование князя невыносимым. Девушка-словенка, не очень красивая, но смышлёная и забавная, отвлекала его, услаждала тело и слух которую ночь подряд. Больше всего Стовову нравилась бесконечная сказка про мальчика Чурдушу. По словам сказительницы, никогда не видевший своих родителей, этот словенский мальчик был отдан за долги в услужение богатому торговцу с Днестра. Изучив множество языков и наречий, грамоту греческую и латинскую, счёт, подсмотрев во время путешествий хозяина по свету разные традиции и обычаи, он убежал однажды в одной северной стране, вместе с сокровищами хозяина. Там он назвался князем одного южного племени в изгнании, и стал свататься к разным принцессам и княжнам по всем морям и горам. Когда Чернобог, сыном которого и был на самом деле Чердуша, узнал, что его дитя, вместо того, чтобы воспитываться красавицей-матерью в золотом дворце, потерян ею, и бродит теперь по белому свету, он послал за ним леших, чтобы они его привели к нему. В это время Чердуша успел влюбить в себя дочь византийского императора Грека. Прекраснее её не было нигде и никогда. Когда будущий принц отказал лешим и не пошёл с ними к отцу, тогда разозлился Чернобог и сказал, что пока он не вернётся, быть ему вечным странником, и больше одной ночи нигде он не сможет оставаться. Так и случилось. Сколько бы ни пытался остаться где-то несчастный Чердуша, везде его подстерегали несчастья. То дом сгорит, где он остановится на ночлег, то земля провалится под целым городом, то враг нападёт, то насекомые набросятся или злая болезнь одолеет. Где бы ни появлялся он, везде с ним приходили несчастья. И вот начали его узнавать люди, потому, что молва о страшном страннике в обоазе прекрасного юноше0и, сеющем смерть и разрушения, распространились по всему миру. И собрались тогда все князья, короли и императоры и стали думать, как убить злодея, чтобы он не вредил их царствам. Один предложил убивать всех красивых мужчин-словен, другой поредложил ригласить самых страшных колдуний...
Бесконечная сказка, где появлялись сказочные животные, нечистая сила и родственники богов, действовала на князя успокаивающе. Судьба, определённая Чернобогом, больше богом для словен, чем для кривичей, подсказывала, что его отношения с Ярилом, сложились с самого детства хорошо. Самым прекрасным было то, что он был старшим в семье сыном, и получил самые большие отцовские земли, в то время, как его младшие братья получили отцовские земли к западу от Гнезда, среди Карпатских предгорий и волынских болот. Всё, чего он достигал в жизни потом, хотя и с трудом великим иногда, оставалось при нём, в то время как младшие братья на западе, один за другим шли в подчинение к полянам, северянам или другой литве, или погибали в неравном бою. А в это время его благо даже росло само, вроде коровьих стад и ремесленных слобод у Каменной Ладоги и Стовграда. Не зря его кривичи любили, а другие семьи и роды хотели поселиться под его защитой. Он приносил им милость богов. А вот самого младшего брата, Ратислава, убили несколько лет назад семьи кривичей за несчастья, постоянно посещавшие их во время его княжения. Жён и наложниц его продали в рабство, а детей и челядь разобрали в качестве батраков, отрабатывать ранее принесённую князю дань и кормление. Несчастливый был он правитель, и не нужный людям. А у Стовова Богрянородца только несколько раз за всё княжение случился голод из-за немилости Ярилы. Один раз всё лето шли дожди и зерновые все сгнили у корня до того, как зёрна набрали хоть какой-то вес. Кривичам в Тёмной земле пришлось убивать весь домашний скот, чтобы пропитаться зимой, а к весне пришлось идти войной на бурундеев, чтобы выгрести у них зерновые ямы и погреба. На войну пошди все, включая десятилетних детей. Из того похода вернулась только половина. Второй раз какая-то белая морока напала на все растения, огороды, лесные и полевые. Урожай пропал, исчезли даже ягоды и грибы. Поумирала скотина, звери ушли за Оку в мокшанские дебри. Тогда даже после походов на стреблян и бурундеев не удалось получить достаточно еды. Опасаясь нападений людоедов, купцы с Ладоги стали плавать через Ловать в Волгу, лишив голодный край последней надежды на помощь. Собрав всё серебро и медь, что было в княжестве, удалось купить немного зерна у полтесков, но этого не хватило до весны. Стовов принёс к жертвеннику свою младшую дочь и убил её на глазах у всей Каменной Ладоги. Но люди, уже евшие рабов и друг друга, убивающие своих стариков, чтобы выжить самим, не поверили. Кровавое побоище, состоявшееся затем вокруг капища Ярилы, только и спасло всех, как общее жертвоприношение. Залитый кровью снег и грязь, перемешавшись с человеческими телами, смягчили строгого Ярилу, и ранняя весна до срока вернула птиц и зверьё в окружающие леса. Рыба, словно наевшись белой моровой болезни с полей, заполнила собой реки, ручьи и озёра. То, как может бог обойтись с людьми, князь хорошо знал, и поэтому история мальчика Чердуша была ему понятна и близка. Он был явно удачливей красавца, и это его немного успокаивало.
Теперь, обозревая свою бодрую рать, он с удовольствием подставлял лицо яркому солнцу, вдыхал пьянящий аромат распускающихся почек, цветов и оживающей земли, вперемешку с запахом вездесущего дыма от очагов и костров. За князем постоянно следовал Семик, Ломонос и Тороп.
От источника у капища тропа шла с небольшим уклоном на северо-запад среди густых зарослей кустарника и высокой прошлогодней сухой травы. То и дело кустарник сменялись лесом, таким густым, что тропинка терялась среди стволов. Отрядам приходилось идти врассыпную до следующей прогалины. Было непонятно, как среди этого буйства растительности находили дорьгу встречные селяне и торговцы.
И тех и других было здесь много. Сербы, хорваты и моравы шли поодиночке и целыми семьям работать на свои поля и лесные вырубки, расположенные по всей округе. Многие шили на заработки в сёла и деревни. Среди них были плотники с пилами и топорами, кузнецы со своими инструментами, ткачихи с веретёнами и колками, сапожники с кусками выделанной кожи. Для Стовова это было непривычно, наблюдать, чток0 ремесленники не привязаны к одному хозяину-князю, а сами могут выбирать, где им работать. Только многолюдием и безвластием военной поры можно было это обьяснить. Приветливо улыбаясь всем встречным, ремесленники и крестьяне кланялись до земли незнакомым воинам, едва не роняя соломенные и войлочные шапки. Они на забавном славянском наречии шутили с проводником Тихомиром о жадных добытчиках соли, кошках и легкомысленных девицах. Торговцев тоже было много. Это были и местные, имеющие дела среди окружающих городов и селений и пришлые, идущие издалека и далёко, разные франки, бавары, поляне и поморы. Одни везли в основном сыр, колбасы и сало, а другие оружие, янтарь и меха с севера. На восток шли волы и лошади навьюченные сундуками с шёлком и драгоценной посудой. Волы, лошади и повозки создавали на тропе и вокруг неё постоянные заторы и путанницу. Об аварах, отрядах короля Само и франках, от селян и торговцев были получены противоречивые вести. Одни говорили, что Оломоуц занят аварами, другие говорили, что Само выбил их оттуда, а третьи говорили, что Само отступил за Судеты и в Оломоуце теперь никаких сил нет. Князь из-за этого всего злился. Он то требовал разогнать всех с помощью оружия, то приказывал обходить стороной, что занимало не меньше времени и усилий.
