Текст книги "Новый Мир - Золото небесных королей (СИ)"

Автор книги: Андрей Демидов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Костёр, затушенный утром, был черен и мёртв. Изготовившись по приказу Стовова к сшибке, они, как обычно, с утра ничего не ели, даже сухарей. Однако обильное питьё на солнцепёке уничтожило появившуюся было лёгкость и бодрость, о чём сообщил Рагдаю седобородый Мечек. Он добавил ещё, морщась, словно от боли, что если до сумерек Стовов не решится ударить по франкам у леса, то всех его мечников сможет одолеть один стреблянин, потому как они просто попадают с лошадей при переходе с шага даже на лёгкую рысь. И сказал ещё, опуская глаза, что, наверное, если б вместо него пошёл вирник Кудин, если б тогда не подломилась его острога перед медведем, то Кудин смог бы увещевать Стовова Багрянородца.

Между бурундеями и дедичами, сидящими вокруг шатра Стовова, было шагов десять истоптанной земли. Дедичи выглядели бодрее, но только Ломонос и Тороп удовлетворённо переговаривались. Остальные сидели, молча щурясь. Стариков полтесков с расчёсанными надвое бородами перед пологом шатра теперь не было. Внутри стояла тишина. Когда через плотную ткань прорвался голос Ацура и односложные ответы князя, Рагдай отчего то, не пройдя последние пять шагов до шатра, повернул направо, миновал изнывающих от жары и безделья, голоспинных стреблян, похлопал по волчьей морде на голове дремлющего Ори и опустился на траву рядом с Вишеной и Эйнаром, в трёх шагах от варягов, только что закончивших тризну.

– Уговаривать меня пришёл, колдун? – по склавенски спросил конунг, прикрываясь от солнца ладонью. Он был по прежнему бледен.

Рагдай отрицательно покачал головой и жестом отказался от протянутой Эйнаром плошки с остатками дурно пахнущей белой жидкости.

– Скажи, Вишена, тогда, три лета назад, когда вы пошли, чтоб отправить вещи Матери Матерей на вершину Медведь горы... Что там было?

Вишена переглянулся с Эйнаром:

– Я думал, ты пришёл уговорить меня ударить вместе со Стововом по тем франкам у леса, – почти разочарованно ответил Вишена.

– Не знаю, как Стовов, а мы решили идти на Пражу, как велел Дагобер, но, не доходя до города, напасть на тех франков, что пойдут за нами, и уйти к перевалу, к ладьям, – пояснил Эйнар, многозначительно похлопав себя по животу: начищенная его кольчуга сияла и искрилась. – От костра Гельги мы взяли много углей. Намажемся. Ночи тут очень чёрные. Будем как Локи, превратившийся в тюленя, чтоб добыть золото Гулльвейг.

– Завёл ты нас, кудесник, – вздохнул Вишена. – Вон Икмар с Ейфаром говорили, что тебя надо убить. Что ты виноват. Ты завёл в западню. Обманул.

– В Константинополе, то есть в Миклгарде, есть в хлебных амбарах такие деревянные пластины, на них железные спирали с крюком. – Рагдай посуровел. – В середине мясо барана, что так нравится крысам. Крыса тронет приманку, крюк бьёт, и крыса умирает. Крысоловка называется.

– Ну и что? – вызывающе спросил Эйнар.

– Вы меня утомили. Варвары. Ты, конунг Вишена Стреблянин, привёл свою дружину в крысоловку. А в крысоловке нет даже мяса, – отчеканил так, чтобы всем было хорошо слышно. – Вы все тут умрёте, и Геннглан по норманнски не рассеет ваш прах по Ранрикии.

Некоторое время все ошарашенно молчали. Наконец Эйнар вскочил, растопырив руки, как птица, готовая взлететь, резко поднялись Ейфар, Свивельд, подскочил Ладри, и слепой Торн поднял руку, желая говорить.

– Чего вы разозлились, воины? – Слова Рагдая раскатывались, как железные шары метательных машин. – Ваше счастье войти в Валгаллу с обнажёнными мечами в руках и пировать у Одина. Идите, кто нибудь потом сложит сагу о последнем бое дружины из Страйборга.

Ейфар нагнулся и поднял из под ног копьё:

– Это не конунг, это кудесник завёл нас на погибель, клянусь Тором.

– Вишена берсерк, воин, которого хранят боги! – отчаянно закричал Ладри. От его крика франки зашевелились, а из под полога шатра появилась голова Ацура. – Вишена убил Гуттбранна и Остара и вернул золото дочерям Гердрика Славного, он победил духов гор и леса в Тёмной Земле, сломил озёрных ётов, воскрес из мёртвых.

– И вы ему верите? – почти с издёвкой спросил Рагдай.

– Да, – прогудели варяги. – Верим.

– Ещё недавно отцы ваших отцов убивали друг друга, кто когда хотел, без всякого тинга и лагманов, а умерших просто кидали в море или лес, ели дохлую рыбу, выброшенную приливом, и коренья, а ещё убивали и ели глаза остроглавых, чтоб лучше видеть, и руки силачей, чтоб стать как они, – презрительно заговорил Рагдай. – Боги дали вам рейнские мечи, ромейские корабельные гвозди, доски для ладей, а иудеи научили вас выбирать путь по Путеводной звезде. Как могли ваши боги позволить безбожному кудеснику завести вас в ловушку?

– Боги были заняты войной с ванами, – нашёлся Эйнар, и многие облегчённо вздохнули.

– Ты смертельно оскорбил нас, Рагдай, – сквозь зубы сказал Вишена. На его щеках выступили красные пятна.

– Разреши, конунг, я проткну его! – выкрикнул Ейфар, потрясая копьём.

На ногах были уже и бурундеи и дедичи. Стребляне, разбудив Орю, придвинулись к варягам. Полтески перестали гонять по кругу своих коней. Быстро расталкивая дедичей, подошёл Ацур, за ним Стовов, громадный, в пурпурном плаще поверх брони, Полукорм, Семик, Струинь и старшие мечники. Рагдай и Вишена встали друг против друга, на расстоянии вытянутой руки. В нарастающем гомоне и ропоте они говорили обидные, жестокие слова о походе, о том, кто больше виноват, кто кого слушал и не слушал, почему перешли Исполиновы кручи, без того чтоб все сначала выведать. Не ясно как, но сначала Стовов, потом Оря, потом другие, поочерёдно, затем вразнобой и, наконец, одновременно заговорили все: стребляне говорили, что дедичи надсмехаются над их священными танцами в честь Матери Рыси, а бурундеев презирают за неумение ездить на лошадях, что уговаривались с князем идти на Одру и вернуться не позднее начала червеня, чтоб до сеногнойников собрать овёс, а теперь и к концу зарева не поспеть, и зверя или борть добыть некому. Бурундеи напоминали о предстоящем гневе из за гибели Водополка Тёмного и потере трёх ладей. Дедичи кричали, что полтески околдовали их князя и тот перестал верить даже старшим мечникам, а все остальные без должного почтения относятся к покорителям Тёмной Земли и победителям ругов при Игочеве. Варяги обзывали дедичей хвастунами и говорили, что, не замани Рагдай со Стововом их в этот поход, они взяли бы много золота и хороших рабов на островах бриттов. Вспоминали и понимали все. Только про полтесков никто ничего не говорил, и они молчали, изумлённые, выставляя свои плечи между самыми разгорячёнными крикунами, оттирая и удерживая их за пояса. Уже Свивельд, дыша мухоморным отваром, толкал в грудь Семика; Оря, оскалившись, тряс за ворот молодого бурундея, а Ацур, протиснувшись к Ладри, тащил его прочь из всё уплотняющейся и уплотняющейся толпы. Мальчик сопротивлялся, цепляясь за каждого. Когда солнечный жар, усталость, голод, тоска, страх перестали иметь власть над почти сотней людей между лесом, холмами и городом шатров, Рагдай, так и не ответивший на вопрос Крепа, зачем он всё это сделал, поднял вверх руки, и всем показалось, что пальцы его стали выше значков на бурундейских копьях, а сам кудесник стал на голову выше Ацура.

– Слушайте меня! – Голос Рагдая был густ, как звук рога.

Хотел ли синеглазый Ейфар действительно пробить грудь Рагдая копьём, желали ли действительно, как только что кричали, дедичи расчленять стреблян, как четыре года назад при взятии Дорогобужа, собирались ли варяги оставить поход и воинство Стовова или нет, но вдруг стихли оскорбления, разжались пальцы и воины отпрянули друг от друга. Креп и Ацур, от которого Ладри уполз между ногами стоящих, подняли на свои плечи Рагдая, и тот, оглядев свирепые, оскаленные лица соратников, раскрыл ладони вверх, словно ожидая, что в них упадёт с неба нечто, и сказал на склавенском:

– Слушайте меня, во имя всех богов, дети Каменной Ладоги, Ранрикии, Тёмной Земли и Бурундейского леса! Берзозоль, травень, изок – три месяца появились и исчезли, как мы вместе идём для того, чтоб добыть славу и богатство. Боги хранили нас в бурю в Данском проливе, оберегли от фризского яда, чёрной немочи, аварских ножей и франконских ангонов. Боги принесли золото Суй из долины Маницы сюда. Оно тут. Рядом. Нужно только протянуть руку и взять его.

Рагдай сжал кулаки: воины завертели головой, озираясь, будто можно было увидеть благородный блеск в пыльной траве, листве, дерюге шатров, лошадиных гривах.

– Настало время открыть всем причину похода. Золото. Много золота. Больше, чем было на всех ваших землях вместе от начала времён. – Рагдай сложил руки на груди. – Боги сделали так, что только мы, среди племён, кипящих в этом котле, знаем о нём. Вся франконская и аварская сила слепа и глуха. Они ищут своё, мы ищем и найдём своё. Каждая дружина: дедичи, стребляне, бурундеи, полтески, варяги – получит равную часть после того, как Стовов возьмёт десятую часть, и каждая дружина поделит её, как велят вожди! – Последние слова Рагдай уже прокричал.

Воинство на мгновение застыло и разразилось бешеным рёвом:

– А а а а! Стовов и Совня! Стовов и Совня! Рысь! Рысь! Водополк и Воля! Коршуг!

Только варяги не кричали свой клич, а яростно возмущались, напрягая жилы на шеях, что их часть пятая от всего и только потом Стовов должен брать десятину. Потом полтески стали бить древком о древко, рукоятями по щитам, Струинь, надсаживаясь, задул в рог, и, стараясь перебить его, поднял рог Свивельд, застучали стреблянские бубны. К этому грохоту и рёву добавилось ржание и топтание растревоженных коней, мычание волов, впряжённых в возы, присланные Дагобером, и эхо...

Над лесом, между чёрными дымами, – видимо, франки начали жечь своих мертвецов, – поднялись стаи воронов. Аквитанцы, побуждаемые всадником с перьями на ромейском шлеме, вяло поднимались, лезли на коней, строились вдоль леса. Город шатров онемел. Может, это только казалось оглушённым собственными криками воинам, а может, и впрямь стихли вопли пытаемых, удары по наковальням, хмельные песни, свирели, лютни, лай собак, утиное гоготанье, гул сотен копыт и лязг железных 'змей' – колонн воинов, вползающих и выползающих в город из окружающих холмов, перелесков, оврагов.

Рагдай улыбался. Колебался раскалённый воздух над головами воинства Стовова, словно под ними было пламя. Рядом на руках, посиневшие от натуги, старшие мечники подняли Стовова. Пропылённый, вылинявший пурпурный плащ князя то обнимал, то воспарял над его мощным телом. Когда Рагдая опускали на землю, он уже заметил двух всадников, неистово бьющих плетьми по бокам своих коней, несущихся вместе с клубами пыли и комьями вывороченного дёрна к шатру Стовова. Эти два всадника вылетели из за шатров франков, как камни из пращи, и было ясно, что они так разогнали коней ещё в середине города, сшибая зазевавшихся, давя клети с курами, разбрызгивая лужи нечистот. Отмахнувшись от Крепа, повторяющего вопрос, почему кудесник сделал всё это, Рагдай поглядел вверх: безжалостное солнце прошло две трети своей дуги от Карапат до Рудных гор, подставленная ему кожа щёк теперь не горела от жара, хотя воздух ещё был жгучим. Обесцвеченное, едва голубоватое небо покрывалось прозрачными обрывками облаков. Эти облака, похожие на лебединые перья, длинные и узкие, сходились клином на запад, к Рудным горам, к ослепительному солнцу. Поперёк них в небо упирались чёрные дымы франкских погребальных костров. Ломонос и Тороп измождённо сели на землю. Опередив князя, к Рагдаю протолкался Вишена. Отстранил удовлетворённо улыбающегося Ацура:

– Зачем ты сказал им всем про золото? – Глаза конунга светились крупными сапфирами, к лицу возвратилась кровь, борода и усы топорщились, как у тюленя. – Ты клялся богами не говорить никому, кроме конунгов!

– Не было этого, Вишена, – ледяным голосом ответил кудесник. – Все и так ведали, что идут за хорошей добычей. Воеводы знали за какой. Теперь знают всё. Угомонись. Так нужно.

Вишена хотел возразить, но его перебил Стовов, с лязгом ударив грудью в подставленное плечо Крепа:

– Ты чего делишь добычу за князя? Рагдай!

– Всё потом, князь. Всё потом, – отмахнулся Рагдай, поворачиваясь туда, куда уже повернулись все, навстречу топоту приближающихся всадников. – Они летят, как если бы умер Дагобер, или сразу все авары или чума охватили всё воинство Само, или...

– Или что? – Князь упёр руки в бока. – Одурачил вконец всех, чёрная душа. Запутал в словесах своих царьградских.

– Где Стовов? Стовов! – послышались крики двух франков. Воины перед князем расступились, франки, увидев поднятую руку в кольчужной рукавице, пурпурный плащ и золото, осадили поводьями коней, отчего они, роняя хлопья пены, запрокинули головы и, содрогаясь блестящими телами, заходили из стороны в сторону, упираясь копытами в ставшую вдруг скользкой, сухую почву.

– Чего они говорят? – Князь опустил руку.

– Пока ничего, – ответил Рагдай, разглядывая франков: он уже видел у шатра Дагобера утром и заросшего чёрными волосами великана, что порывался сцепиться со Стововом, и другого, бывшего с Миробадом во время вчерашней сшибки у дуба за холмом.

– Великий король Дагобер велит тебе бросить возы и идти через леса на перекрестье дорог с каменным столбом. Миробад уже там, – залаял черноволосый, продолжая укрощать коня. – Ты должен настигнуть и убить предателя вместе с Миробадом. Кеже останется, чтоб показать путь к каменному столбу. – И, уже тронув коня в направлении готовых к сшибке аквитанцев, франк негодующе проревел: – Арбогаст предал короля! Арбогаст бросил австразийцев и малым числом бежит обратно к Ждяру. Король сказал... – Последние слова рассеялись в пыли.

– Что он сказал, что это значит? – топнул ногой Стовов.

– Это значит, что король больше не хочет, чтоб мы шли на Пражу и бесславно сгинули.

Рагдай, вытянув шею, через головы смотрел, как черноволосый достигает аквитанцев, размахивая рукой.

– Он хочет, чтоб мы шли с его Миробадом за воеводой Арбогастом, который сегодня ночью убил Ирбис хана. Хитрок выведал, что золото Суй было у Ирбис хана при себе. В возах. Теперь Ирбис хан убит. Воевода короля только что пришёл из Франконии, нашёл себе славу в сече, не дошёл до Дагобера, чтоб получить должное победителю, бросил своё воинство и двинулся спешно обратно, в сторону Франконии. Вот что это значит.

– Смотрите, смотрите! – закричал Оря. – Они отходят!

Аквитанцы развернулись и понуро начали сдвигаться вправо, открывая дорогу воинству Стовова через лес.

– Значит это, что золото у Арбогаста? – осторожно спросил Вишена, опуская вниз сапфировые глаза.

– Клянусь сокровищами Гулльвейг, да, – ответил за кудесника Ацур.

– Теперь нет нужды пробиваться к Моравским Воротам, – сам себе сказал Стовов, и в его голосе почувствовалось некоторое недоумение. – Он сам открыл путь туда, куда нам нужно, клянусь Перуном.

– Чудо. – Рагдай кивнул, зашатался, Креп обхватил его за пояс.

Утомление проступило на лице кудесника, как выступает вдруг вешняя вода из под истончённого льда.

Глава двадцать третья

КОНЕЦ ПУТИ – НАЧАЛО ПУТИ

Среди истоптанных копытами кочек, клочков приболотной травы, цветов, розовых пятен земляники, под замшелым, сучковатым обломком дерева, в солнечном пятне тускло блестел свёрнутый в кольцо спящий полоз. Он спал утром, когда тысячи копыт мяли вокруг сырую землю, спал, когда медленный ручей вышел из берегов, охлаждая потные тела, вливаясь в глотки, фляги, меха, уши, конские животы. Он спал, когда трещал валежник, когда разгорался первый огонь с шипением, щелчками и густым белым дымом, когда с кусков мяса упали капли янтарного жира, а смех и быстрый говор сменился бранью и ссорами и потом наоборот. Коряга была похожа на голову оленя с ноздрями из большого дупла, глазом древесного гриба, ушами отслоившейся коры и сучьями рогами.

– Скажи им, князь, – издалека проникло слово.

Стовов Багрянородец поднял бровь, полоз вскинул маленькую голову, черные бисерные глаза смотрели сразу повсюду. Проснулся.

– Что сказать? – Князь покачал головой.

Камыши набухли влагой, после того как спала жара. Красноствольные сосны, достающие верхушками до облаков, стояли величественные и недосягаемые. А всесильный и упрямый ручей, мелко петляя, кое где обнажал их исполинские корни.

– Скажи им, князь, – повторил Ломонос.

Стовов стряхнул с шёлковой груди две сухие иголки. Перед ним, в десяти шагах неподвижно стояли стребляне. Плотно. Плечо к плечу, спина к груди, все. Лица морщинистые и налитые, со шрамами от когтей и в ещё нежном юношеском пушку. Волосы цвета половы, сбитой в скирды. Глаза цвета неба, леса и земли. Шкуры, клыки, обереги, берестяные лапотки, дерюга, связки неоперённых стрел, ослабленные, чтобы не теряли силы, тетивы, и везде аварское: застёжки, пояса, ножны, рукоятки, ожерелья, браслеты, кольца и ремни через грудь.

За спинами стреблян трясли головой и мели хвостом низкие, но крепкие и свежие лошади, полученные в Ждяре взамен калеченых аварских, взятых много дней назад после сшибки у Оппы, по ту сторону Моравских Ворот. Миробад приказал франку Элуа, поставленному в Ждяре, на дорогу от Конницы до Пражи заменить всех коней. Именем Дагобера. За лошадьми горбился в дрёме черноглазый, кучерявый проводник, в крохотной тканой шапочке на макушке. Второй проводник иудей был отправлен Миробадом с пятью франками к Витаве искать брод или узину. Как и у Соратки, Сазавы и Лучны. Вброд, вплавь. Без мостков и плотов, спрямляя дугу из борозд от тяжёлых колёс возов Арбогаста. В ногах, перед стреблянами лежал с переломанной грудиной Хилок и гологрудый Кряк. Он подпирал кулаком бороду и держался за колено распухшей, синюшной ноги. Впереди них стоял Оря Стреблянин. Волчья голова шапка, шкура, перевязанная узлом на шее, были очищены от пыли, сора, грязи и искрились, промазанные жиром. Иногда поблёскивали и янтарные глаза шапки. Булава стреблянина тоже была натёрта и покоилась на плече.

Справа, слева от стреблян, уже отстранённо, в большинстве своём без кольчуг, брони, шлемов, без щитов и копий, стояли вперемешку бурундеи, дедичи, полтески, среди них Ладри с ладонью Ацура на плече, хмурый Вишена, варяги из числа ругов: Фарлаф, Икмар, Ейфар и другие. Прочие варяги старались казаться независимыми к происходящему, однако говорить не говорили. Молчала флейта, молчал Эйнар. Только стонал во сне незрячий Хорн.

На другом берегу ручья, среди смешных, маленьких костерков взлаивали, лопотали франконы. Речь их мешалась с журчанием ручья и птичьим щебетом. Отсвечивая золотом и синим шёлком, иногда проходил Миробад, искоса поглядывая на солнечное пятно, быстро переходящее от одного облака к другому, на просеку в бузине, оставленную ушедшими к Иглаве.

– Давайте щит, – сказал Тороп. Перед Стововом появились четверо старших мечников, как котёл держащие иссечённый пурпурный щит с чёрной медвежьей головой.

– Ставь ногу, князь, – прогнусавил Полукорм.

– Рот закрой, – буркнул Стовов. – Насмотрелись франконских обычаев. Тоже выдумали – целоваться в губы со всеми, кто по знати подходит, распорись живот... – Он взгромоздился на щит, ухватившись за гриву Ломоноса, и был поднят и поставлен на плечи. Оказавшись неожиданно высоко, Стовов некоторое время балансировал, скрипя зубами, с трудом удерживаясь от желания раскинуть руки для равновесия. Наконец он застыл изваянием. Белый шёлк светился, как натёртая кость. Блистал пояс, перстни, гривна на шее, раскачивался меч, как кормило за ладьёй. Он смотрел на стреблян. Те же, почти те же, что и в месяц берзозоль, на высоком берегу Вожны, у Моста Русалок, где Вожна впадает в Стоход, где до срока вскрылся лёд, где Часлав, где смуглолицая Рагна, где в семи днях пути Каменная Ладога, где его стол, где жена его Бела, дочь умершего народа, жившего в Тёмной Земле ещё до того, как туда пришли стребляне, прогнавшие ругов, а потом дедичей. Стовов вдруг отчётливо её увидел, словно наяву, там, над стреблянами: Бела вышла из ямы, которую велела, на диво всем, устроить в полу терема. Выложена та яма была плоскими камнями и заполнена подогретой водой. Выше других на голову, широкая в плечах, груди как поросячьи крестцы; её голова казалась небольшой из за крупного тела и оттого, что золотые волосы были мокрыми и плотно прижимались к лицу и плечам. А на лице огромные глаза, меняющие цвет, как небо: голубые, синие, серые, стальные. Кожа её нежна на ощупь, как лебединое перо. Бела... Она прошла сквозь него, с ямочками в уголках губ.

Когда отгуляла в груди волна сладкой боли, тоски, тепла и дрожи, Стовов изрёк:

– Слушайте меня, стребляне! Я обещал всем вернуться в Тёмную Землю к концу месяца. Теперь уже червень. Идти назад, через моравов к ладьям, потом вниз по Одре в Янтарное море, потом вверх по рекам в Стоход долго. Там за горами, у ладей остались наши други, идите к ним. Идите с ними в Тёмную Землю. В Стовград. Скажите им, что мы живы и вернёмся позже просинца!

Стовов умолк.

– Просинца? – За его спиной воины заколыхались, стали загибать пальцы. Где то за болотом, за ручьём очнулась кукушка. Гулко отсчитала месяцы. Ошиблась. Начала вновь.

– Там... – Вскинув руки, Стовов Багрянородец постучал по воздуху указательным пальцем: – Там... Так хотят боги.

Все некоторое время смотрели в дымку между красными стволами, сквозь дым франкских костров и свет солнца. Было слышно, как сыпется кора из под беличьих лап, как свистит дыхание в груди спящего Хилка и вздыхает в кронах ветер.

– Опускайте меня. – Князь упёр кулаки в пояс.

Его опустили на землю.

– Скажи им про уговор, – угрюмо сказал Тороп.

– Пусть Семик говорит, – с трудом вымолвил Стовов. – Рагдай где? Ещё не вернулся? Не убит ли он? Ну давай, говори...

Семик, стряхнув с бороды несуществующие крошки, сделал шаг вперёд:

– Князь говорит, чтоб в Стовграде, Просуни и Буйце была тишь. Чтоб умыслов не было. Ловите зверьё, колите рыбу, режьте колосья, снимайте борти. Чтоб вира за год к просинцу была, как прежде. Виру за проход по Стоходу берите отныне себе. Половину. Так хочет Багрянородец. Всегда. Если будет весть, что руги подошли к Каменной Ладоге, идите как один на помощь Беле и Чаславу. Да хранит вас Велес! – Мечник развёл ладони.

– Стовов и Совня! Рысь! Рысь! – сдержанно отозвались стребляне.

– Вы уйдёте без Ори, – сказал Семик так, как если бы объявил ругам с Лисьего брода, что они, руги, теперь не смеют собирать дань с черемиси, что дедичи теперь берут эту дань. – Оря останется с нами. Если вы встанете против Белы, Оря умрёт.

– Понятно, клянусь Одином, – сказал Вишена, выступая из толпы. – Волк без головы что бревно.

– Если только этот волк не окажется Локки, – отозвался Фарлаф.

– А всё же, где Рагдай? – Вишена огляделся, стребляне, сдвинувшись с места, окружили Орю. Только шапка его торчала над ними.

Кумаха ходит, дежень пьют,

у Алатыря сети ткут.

Земняк, Шелоник, Северняк.

Да дуют, дуют да!

Да дуют, дуют да!

Они почти ревели. Вверх поднялись руки, копья, топоры, ножи, обереги. Присвист, шелест, топот. Внутри толпы, как большое сердце, колотил бубен:

Да дуют, дуют да!

Да дуют, дуют да!

– Это что? – за спиной Вишены оказался Эйнар.

– Прощаются с Орей. – Конунг потёр глаза. – А Рагдая не видел?

– С Кропом он ходил между деревьями, – тряхнул кудрями Эйнар. – Чует он нас, кудесник этот проклятый. Сразу дичится. Отходит. Наверное, чтоб смрад наш не мешал ветер нюхать. Клянусь золотыми головами Сив. Хорн говорит, нам тоже нужно идти к своей ладье. Вернуться.

В разговор вмешался Фарлаф:

– В Швабии чума. Пропадем все. Да и ладью жаль.

– С ладьей остался Гельд, – успокоил его Вишена. – С ним пятеро. Если мы не вернемся до листопада, они спустят нашу Реггинлейв к Швангану. Соберут сброд на вёсла и уйдут в Ранрикию. Место мы знаем все. Там и найдём свою драконью башку.

– Страйборг? – спросил Фарлаф.

– Страйборг, – кивнул Вишена.

– Конечно, Страйборг. – Эйнар ухмыльнулся, закатывая глаза в небо. – Там ведь Хельга.

– Я тебе бороду выдеру, – сощурился Вишена. – Я женюсь на Маргит из By.

– Конечно, как Орёл на богине Идун, – не удержался Эйнар и заранее стал пятиться. – Не буду, не буду, клянусь ожерельем Одина.

– Иди, иди, скальд, расскажи конскому навозу свою сагу про то, как в By на пиру у Гатеуса кудесник превращался в медведя, а Стовов бился с драконом, – прошипел, щурясь, конунг, затем раздражённо топнул ногой: – Ветер дует... Рагдай где?

Стребляне кончили хороводить. Умолкли. Оря негромко прощался с ними. Стовов в окружении старших мечников пошёл к ручью. Хитрок отозвал полтесков в сторону. Остальные расселись между кочками. Ацур что то настойчиво внушал Ладри. Мальчик понуро кивал, чихая и утирая пальцами распухший нос. Двое гологрудых франков, с синими квадратами на плечах и руках, били по воде палками, окатывая друг друга с ног до головы. Третий, увёртываясь от брызг, тыкал в дно. Замешкавшись среди ног, плеч, рук расходящихся берендеев и дедичей, Эйнар всё таки получил от Вишены лёгкий толчок в спину.

– Скальд, ветер дует.

– Сначала расплатись за выбитый глаз Акары, – мстительно заметил Эйнар. – Верно, Ацур?

– ... завтра уже не будет больно Ладри. Только не растирай. – Ацур снял руки с плеч мальчика и поднял глаза на Эйнара: – Что? Глаза щиплет?

– Твои мысли далеко, Ацур. Вернись к нам. – Эйнар, проходя, потрепал Ладри по макушке, тот недовольно отстранился и прошипел:

– Держи руки за поясом!

– Смотрите, цыплёнок заговорил. – Эйнар резко остановился, Вишена уткнулся в его затылок, буркнул что то и встал рядом.

– Не трогай его, Эйнар. Он не собака, чтоб чесать ему ухо. – Ацур выпятил подбородок, отчего рыжая борода встала торчком.

– А кто же он, скажи, во имя Торира? – Эйнар изобразил удивление.

– Я викинг. – Ладри гордо задрал исцарапанный нос.

– Утри сопли. Ты пока сын Бертила, сбежавший от порки, – сказал Вишена, утягивая за рукав Эйнара, уже готового, судя по отставленной ноге и скрещённым на груди рукам, к длительной перепалке. – Оставь их.

Эйнар, уходя, несколько раз обернулся, ехидно улыбаясь.

– Когда твой отец откажется от тебя, ты станешь настоящим викингом, – успокаивающе пробасил Ацур. – Даже если он потребует выкуп, я заплачу.

– Я не вернусь в By. – Голос мальчика дрогнул. – Не вернусь...

– Клянусь Одином, когда нибудь ты вернёшься, – торжественно сказал Ацур.

– У тебя будет золото и слава. Вернёшься конунгом. Ладри из By. Разящий молот.

Обойдя томящихся ожиданием и упряжью стреблянских лошадей, стараясь не наступать в навоз, Вишена и Эйнар миновали угасающий костёр, окружённый обглоданными костями, горку из сизых кишок и конской головы, кишащую мухами, красное пятно земляничной россыпи и оказались на берегу ручья. Здесь не было слышно франкского говора, стреблянских бормотаний и конского притопывания. Над головой стучал дятел. Изредка откликалась кукушка. Ручей здесь огибал замшелый валун – чёрную громаду среди бурой гальки, тонущей в песке.

– Это как Журчащий Крап, клянусь Фригг, – сказал Вишена, вдохнул и выдохнул смолистый воздух. – Как три лета назад.

– В Тёмной Земле? – Эйнар всё ещё поглядывал через плечо на то, как Ацур и Ладри оживлённо общаются и смеются. – Ацур – настоящий берсерк. Как он свалил этого здоровенного франка под дубом, как Один, поражающий Трюма великана... Да...

Эйнар ещё раз посмотрел на мальчика и воина.

– У Ацура, верно, два десятка детей от Гетланда до Миклгарда. Отчего он так привязался к этому радрику?

– Не знаю... – Вишена загадочно улыбнулся, тоже кинул взгляд на Ацура и Ладри и предался воспоминаниям. – Да... Помнишь, Эйнар, славные времена? Когда у нас на плечах лежало золото Гердрика. Помнишь игру в отгадки, когда шли вниз по Стоходу, в Урочище Стуга, к Матери Матерей? Тогда ещё вирник сказал загадку: мать толста, дочь красна, сын храбёр, под небеса ушёл. Костёр, огонь и дым. Красиво. – Вишена вскинул руки над головой. – Верно?

– Верно что? – Эйнар удивлённо уставился на конунга, затем, уловив движение справа, повернул голову туда: – Рагдай с Крепом. Нашёлся.

– Где? – Вишена замотал головой. – Рагдай?

– Вон. – Эйнар ткнул пальцем в пространство между стволами. – С Крепом. Бредёт, словно грибы ищет. Ходил, верно, в медведя обращённый. Драл лесных чешей и лося. Кудесник.

Рагдай медленно вышагивал среди сосен. Он внимательно глядел под ноги. В руках, сложенных за спиной, дёргался пучок из нескольких трав с небольшими цветочками. На ходу Рагдай запахивал истрёпанный аварский халат, одетый поверх кольчуги. Ноги его были облачены в штаны тонкой кожи и аварские, ниже голени, сапоги. На бедре позвякивали ярко синие ножны меча, подарок Миробада, на лице лежали глубокие тени, словно нарисованные углём. Креп, завёрнутый в полтескский чёрный, вернее, серый от солнца и дождей плащ, следовал позади в трёх шагах. В одной руке он держал короткое копьё, в другой затёртую пергаментную книгу трав, с закладками шнурами. Когда до варягов оставалось шагов десять, Рагдай остановился и носком пошевелил что то среди земляничных крапин:

– Червённый морок.

– С цветом? – спросил Креп, косясь на книгу: не раскрыть ли?

– Без. И стебель на четыре, – озадаченно покачал головой Рагдай. – Люпусус.

– Странно. Смотри – варяги. – Креп поднял глаза на Вишену с Эйнаром.

– Вижу, – не поднимая головы, отозвался кудесник, травяным веником отмахнув ото лба мошек.

– Где всё утро пропадал? – Вишена двинулся к Рагдаю, ступни заскользили вниз по песку и гальке. – Стовов искал тебя. Всё спрашивал.

– Пытал я Миробада. Что, как, отчего. Отчего франки сами не покарают своего предателя. – Рагдай оглядел конунга от макушки до пят. – Грудь саднит?

– Нет. Прошло всё. Хвала Одину.

Вишена двинулся вслед за Рагдаем. Когда тот оказался у замшелого валуна и опёрся на него локтем, конунг сел на кочку, по степному скрестив ноги. Креп застыл рядом, Эйнар чуть в отдалении вышагивал взад вперёд.

– Тёплый, хороший камень. – Рагдай похлопал по каменной глади. – Стовов уже напутствовал стреблян?

– Ещё как! – отозвался Эйнар. – Сам к просинцу решил вернуться. Потом бараноголовый его Семик говорил: будете злые дела против Стовова творить, вернёмся – всех перережем. Доброе такое напутствие.

– У Стовова ночью жар был, – задумчиво сказал Рагдай. – Теперь видения. Хуже, что у него теперь ни золота, ни серебра нет. Из гордости отдал Миробаду за пищу последнее. Теперь только кольца с мечников снимать. Про просинец он зря говорил. Недолго уже.

– Хорошо, если твоё золото – правда.

Вишена оглянулся в ту сторону, куда Стовов указывал пальцем, стоя на щите.

– Правда, правда, – покачал головой Рагдай. – Только оно как Драупнир на пальце Одина. Видеть его мало, нужно ещё взять и живым при этом остаться.