Текст книги "Новый Мир - Золото небесных королей (СИ)"

Автор книги: Андрей Демидов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

– Чего он сказал? – спросил Стовов, хмуро оглядываясь. Отсюда уже был виден багряный прямоугольник на перекладине шеста, с изображением медвежьей головы, и бликующий на солнце шипастый шлем кого то из бурундеев, стоящих возле стяга.

– Он сказал, чтоб мы пришли к нему вечером на пир. – Рагдай отступил в сторону, давая дорогу двум моравам, катящим под присмотром тщедушного, но увешанного оружием франка толстенное колесо от огромной повозки. Следом шёл ещё один морав, с закопчённым лицом. Он нёс деревянное, долблённое из колоды ведро, оставляющее дымок, пахнущий свежим дёгтем.

– Посторонись, – больше для слова, чем для дела сказал морав с ведром, а тщедушный франк на всякий случай приветственно поднял ладонь, проводив их долгим взглядом.

Обернувшись, Рагдай увидел, как Стовов стоит перед Хитроком, положа ему руку на плечо, и смотрит в землю, едва заметно качая головой. Хитрок смотрел вверх, почти на солнце.

– Пошли, пошли. – Рагдай ощутил, как становится трудно глотать. – Обрадуем полтесков.

Они прошли мимо кучи пшеницы, сваленной прямо на траву, распугав пирующих трясогузок, мимо спящих на своих одеждах швабов. Среди спящих медленно бродил жеребёнок, тычась в лица и торбы, оглядываясь на рассёдланных лошадей, привязанных к воткнутым копьям или жердям. Затем они миновали кучу дров, сложенных будто для погребального костра, несколько навесов с глазеющими из под них франками, небольшую толпу играющих в кости, нескольких рабов и лютичей с клеймёными плечами. Клеймёные несли куда то воду в медных тазах и глиняных кувшинах, напоминающих греческие амфоры. Обойдя покосившийся столб, почерневший, мшистый, с ликами бородачей, и перебравшись по бревну через ещё один ров, заполненный воняющей жижей, мухами и червями, они вышли за последнюю линию шатров.

Прямо перед ними мотался ряд лошадиных хвостов, двое бурундеев выбирали из грив сор и насекомых. За лошадьми, с гиканьем, нагишом, размахивая шитыми льняными лентами, носились стребляне. Десятка полтора из них прыгали через чадящий костерок, другие, накинув шкуры на головы, что то пели громко и ладно. Тут же полукругом расположились бурундеи и несколько дедичей, а неподалеку за ними несколько франков с любопытством наблюдали за игрищем. Варягов и полтесков было не видно, они расположились по другую сторону от княжеского шатра. Иногда, сквозь стреблянские напевы, пробивался ледяной, серебряный звук флейты. Слева, шагах в ста, чего то ждали, сидя подле осёдланных лошадей, смуглокожие дранки Аквитании и воины рода Гуно.

Солнце отскакивало искрами от копейных жал, лоснилось в шерсти лошадиных крупов, огоньками носилось вместе с зелёными брюшками мух и панцирями жуков, выплавляло пряный нектар из клевера, сушило росу вместе со сладким соком трав. Сквозь облака, размётанные в белую пыль, жаркие солнечные крылья опускались на листву осин, берёз, клёнов, разлетались на несчётное множество бело жёлтых перьев, смешивались с чёрно зелёной громадой листвы, колыхались вместе, меняясь местами. Сухие листы, шелуха поздних почек, лишние сучки падали вниз, вместе с солнечным пухом, и оставались на мхе и трилистнике, а солнечные перья, почуяв колыхание ветвей, оставшихся наверху, тут же прыгали обратно, чтоб листва не отрезала их от солнца, чтоб ни одна кроха золотого света не пропала, чтоб завтра светило поднялось в прежней мощи.

Над лесом, за голубой дымкой и птичьей кутерьмой, неподвижно мёртво стояли Исполиновы кручи. Чёрно синие тела гор были обезглавлены облачной пеленой, словно великаны, насколько доставала их рука, за одну ночь стесали все вершины. Обойдя ряд лошадей, перебравшись через ноги, руки и головы бурундеев, Рагдай, Стовов и Хитрок прошли сквозь хороводящих стреблян, будто не заметив их. Те же, измазанные жиром, перевязанные шитыми лентами, разморённые жарой под шкурами, бегали друг за другом, прыгали через дым:

За землей, ту ту ту,

за водой, ту ту ту,

горят огни, ту ту ту,

глаз Рыси везде видит.

Шивзда ми! Гой! Гой!

Это 'Гой!' стребляне орали редко, но яростно, надсаживаясь до появления жил на шеях. От крика испуганно взлетали птицы, где то в шатрах отозвался петух, франки привстали из травы, кони недовольно мотали мордами.

– Оря то где? – Стовов, косясь на стреблянский танец, принял из рук появившегося из шатра Полукорма свой шлем с лосями и полумаской. – Разломись голова, это моя шапка, потерянная!

– Ломонос в рассвет ездил к дубу. Искал. Нашёл. – Полукорм выглядел сытым и вялым. – Руперт то, монах, развязался и убёг. Лесом. И солонину мою забрал. – Полукорм уставился в наборный пояс князя, вздохнул.

– Так иди и найди его. – Стовов потрогал пальцем вмятину на макушке шлема. – Без него не приходи. Голову пробью. Только Пытока сперва почисть. Напои.

– Угу...

Полукорм поплёлся следом за князем, бубня, что у варягов двое ходили по городу, только что вернулись, битые все. Нож чужой принесли. А Тороп всё спит. Ноет только, а спит. Всё, что франки дали ночью, – полкоровы, лепёшек и грибов, поели. Тут приходил один чернобородый в круглой маленькой шапке, говорил про золото, что за мечи принесёт сколько надо...

– На. – Стовов не глядя протянул Полукорму шлем. – Прежде розыска монаха пойди к кузнецу, пусть вмятину выправит...

Давай в шатёр, Хитрок, там скажешь, как ходил в Маницу. Про золото не спрашиваю. Лицо вижу. – Он покосился через плечо на бурундеев.

Они бросили пустое созерцание стреблянского игрища, поднялись и с криками шли следом за князем и его соратниками:

– Хитрок вернулся! Хитрок! Полтеск! А псарь где? Отчего один ты тут?

Обойдя шатер, Стовов едва не столкнулся с Мечеком и Орей, спешащим навстречу этим крикам. Серебряная бляха Водополка на груди бурундея была ослепительно начищена, на кожаной рубахе появились оборванные пластины, и она, как и прежде, при каждом движении издавала стальной шелест. Шипастый шлем Мечек держал на согнутом локте. Оря был голый по пояс.

– Хвала Рыси, жив Хитрок!

– Шкура то где, Оря? – улыбнулся Рагдай, поднятой рукой останавливая напор любопытствующих бурундеев и стреблян.

– Волка Резняку отдал, аваров отгонять!

Теперь и варяги увидели князя с кудесником и Хитрока с ними. Все они стали подниматься, гудя. Поднялись и полтески, кто как был, и быстро придвинулись к шатру. Вольга, в чёрном линялом плаще на голое тело, поднял руки:

– Небо и Земля вернули тебя, Хитрок!

Каменный Хитрок, сделав шаг, обхватил Вольгу, тот стал хлопать его по спине. Полтески и варяги почтительно затихли.

– Мы все живы. Все, кого сохранил и уберег Один... – сказал Вольга, не показывая глаз и отпуская Хитрока.

Из за расступившихся Эйнара и Вольквина вышел Вишена. Красные пятна скул резко выделялись на его бледном лице. В глазах сияла пронзительная синь, движения были мягкие, словно он двигался в сумерках в зарослях, так чтоб не делать шума.

– Привет тебе, Хитрок. Ты принёс отблеск? – спросил он глухим глубоким голосом.

– Птица, несущая добычу, не кинет её, заслышав ветер, – ответил полтеск, выпуская из объятий Вольгу.

– Да? – Стовов покосился сначала на Вишену, затем обвёл взглядом толпу любопытствующих.

– Бросьте это, – сказал Рагдай, примечая, как несколько франков подходят совсем близко и тянут шеи, стараясь разгадать причину оживления. – Ступайте в шатер. Говорите там.

Мышец уже держал поднятый полог. Ломонос, щурясь от солнца, крикнул:

– Расходитесь! Князь выйдет к вам и скажет всё потом. Расходитесь!

– Я вижу, что пропавшие вернулись, а немощные поднялись, – сказал Мечек. – Хвала Роду.

– А где те десять полтесков, что ушли с тобой, и этот псарь из Вука, что пылал местью к Ирбис хану? – Оглядевшись по сторонам, Вишена вдруг увидел изодранный плащ Хитрока, тусклые глаза, потемневшие пальцы с изломанными ногтями, отсутствие золота и даже меча. – Умерли?

– Травы мягки им, солнце жарко, воды прохладны, – ответил Хитрок.

– Как это? – Лицо Вишены помрачнело. – То есть Один забрал их всех?

Он сделал шаг к полтеску, перейдя дорогу Мечеку. Тот ткнулся грудью в плечо конунга, о пятку Мечека споткнулся Оря и схватился за плечо Рагдая, чтоб не упасть. Несколько мгновений все шатались, стараясь устоять, не рухнуть в проём открытого полога. Наконец равновесие было достигнуто. Рагдай мотнул головой:

– Вишена, ты ещё слаб. Ноги твои ещё не оправились. Иди ляг. В полдень я дам тебе отвара.

– Хватит. Тошнит от трав этих, выворачивает. – Вишена упёр кулаки в бока. Стоящие за его спиной Эйнар и Вольквин сделали то же самое. – Что мне теперь, до конца похода на копьях лежать? А потом скажут, что доля моя уменьшилась. Клянусь золотом Гулльвейг, я этот поход начал, я его закончу!

– Правильно, – закивал Эйнар. – Кто первый поддержал чародея, кто стоял как великан на тропе?

– Если б Вишена тогда глаз Акаре не выбил, в Эйсельвене, то сейчас бы у эстов сушёную рыбу отбивал или иудейские ладьи от Шванганга в Страйборг провожал как пастух – за два десятка безанов за ход, – ухмыльнулся Ацур.

– Да? – Из за его спины появилась голова Ладри.

– Ты что говоришь, Ацур? – вперёд Вишены встрял Эйнар. – Вишена Стреблянин – Великий конунг, рушащий холмы берсерк. Это золото вообще всё его. Рагдая только шар.

– Да? – Из шатра обратно, на слепящее солнце, шагнул Стовов, уставился на Вишену, потом перевёл бычий взгляд на Рагдая. – Это что, такой у вас уговор?

– Кудеснику только шар нужен, для ворожбы и разметания туч, – пожал плечами Вишена, рассматривая перстень на своём пальце, а затем, скрещивая руки на груди и выставляя вперёд одну ногу, продолжил: – Он сам сказал.

– А золото кому? – поднял брови Оря, поворачивая голову то к озадаченному князю, то к угрюмому Хитроку, то к нарочито спокойному конунгу Вишене.

– Вы что, решили по новому делить золото? – брякнул панцирем Мечек. – Не так, как уговорились с Водополком?

– Да. По другому... – скорее вопросительно, чем утвердительно сказал Эйнар.

Вольквин закивал, Хитрок ухмыльнулся, Ломонос бросил полог, встал слева от князя, Мечек цокнул языком, Вишена оглянулся на довольно улыбающегося Эйнара, Ладри вышел из за спины Ацура, чтоб лучше все видеть.

Громко каркая, над их головами, к лесу быстро, один за другим пролетели два ворона. Их преследовал сокол. Вороны врезались в верхушки деревьев. Видно было, как полетела вниз листва. Сокол у самых ветвей круто отвернул в сторону; матово замерцал серо стальной разворот крыльев. Поймав восходящий поток ветра, он взмыл вверх и почти исчез из вида. Полтески, сплоченно стоящие справа от входа в шатёр, увидев, как Вольквин украдкой машет ладонью варягам, а те начинают медленно приближаться к шатру, стали исподволь перестраиваться, отводя назад раненых. Двое из них быстро направились к месту, где стопкой, один на другом, лежали в траве щиты. Щёки Стовова побагровели. Рагдай издал звук, как если б он скакал целый день подряд, меняя лошадей, и наконец ступил на землю.

– Не делите это золото. Не надо. Его нет. И не было. Есть только шар. – Кудесник посмотрел вверх, но каждому почудилось, что он смотрит краем глаза именно на него. – Я только что слышал голос Рода. Четырёхликого.

– Ты хочешь сказать нам, что два месяца мы шли и зашли так, что моя голова была уже почти разрублена пополам, зря? – Вишена опустил руки, подобрал ногу и вытаращился на кудесника.

– Так всегда бывает. Как Антей, сын земли, был бессмертен, пока Геракл не поднял его в удушающих объятиях, – пояснил Рагдай и добавил, опуская голову и как бы прислушиваясь. – А может, оно и есть, золото...

Потрясённые, тихие вожди вошли в шатер, расселись перед центральным столбом, на расстеленной рогоже. Молчали долго, переживая услышанное. Рагдай, оставшись снаружи, улыбнулся Ладри, указав через плечо большим пальцем на палатку, сказал:

– Чтоб не забывали, как всё началось.

– Эйнар, свистун ты, скальд слабоумный, – поморщился Ацур. – Чуть ссору не затеял. Клянусь молотом Тора, получив золото, вы все передерётесь.

– Ничего. – Рагдай, увидев, что Эйнар принял дерзкий вид и приготовился отвечать Ацуру, ткнул его ладонью: – Слушай, там четверо франков как то уж слишком внимательно слушают, и вообще не мешает пустить гулкое эхо. Вещую стрелу.

– Вещую стрелу? – Эйнар отвлекся, ожил и почти затрясся от восторга. – Надо, надо вещую стрелу. Они тут все такие ярые, эти франки. Ходят, плечами задевают. Вон Ульворен с Икмаром пошли найти женщину. Я знаю, что тут не лучшее место, чтоб искать. Но не вижу, отчего двум храбрым воинам не пойти её искать. – Разведя руки в стороны, Эйнар как бы пригласил окружающих подтвердить правильность его суждения. Вольквин сдержанно кивнул. – Вот. Нашли. Не знаю, какова она была лицом и телом. Но она была одного франка. Является франк с косами, говорит: 'Прочь!' Икмар говорит: 'Хорошо, но пусть она отдаст данное ей серебро'. Она говорит, что не было никакого серебра. Ульворен обиделся, схватил её за волосы и кинул об землю, а потом и самого франка. Прибежали ещё франки, началась большая драка. Ульворена и Икмара испинали, а потом хотели вешать, пришлось мне с Мечеком идти, нести золото, чтоб их выкупить. Это разве хорошо?

– Не хорошо, – согласился Рагдай, поднимая полог и заглядывая в прохладу шатра.

– Я скоро приду, пусть Хитрок начнет говорить без меня. Я знаю его рассказ. Чую. Приду – скажу ещё раз про золото, – услышав в ответ молчание Рагдай, бросил полог, отчего то улыбнувшись, бережно снял паучка с плеча полтеска, стоящего у входа, поднял его на ладони, дунул; паучок, развивая за собой обрывок паутины, сорвался и по ветру полетел вправо, в сторону солнца. – Ветер хороший. Эйнар, ступай к стреблянам, возьми лук из орешника и скажи Резняку, чтоб стрелу он приготовил особо.

– Я сам её приготовлю, – сказал Эйнар, делая шаг в сторону лошадей, за которыми бродили стребляне, охлаждая потные тела после утренней пляски.

Ладри, дёрнув Ацура за пояс, спросил:

– А когда колдун сказал 'не хорошо', он говорил про то, что Ульворена и Икмара связали или что они нашли эту женщину?

– Он осудил Эйнара за желание делить золото иначе, чем оно поделено. – Ацур сощурился, почесал подбородок под рыжей бородой, собрался было войти в шатер, но раздумал, махнув рукой: – Сейчас Хитрок скажет, мол, золота нет, князь начнёт говорить – надо уходить, все будут его уговаривать... Пойду лучше погляжу, как Рагдай пустит вещую стрелу.

– А что такое вещая стрела? – снова спросил Ладри, наблюдая, как кудесник приближается к франкам, как те встают полукольцом, берут кувшины с вином, начинают пить и нехотя поднимают в приветствии руки, а тот глубокомысленно тычет пальцем в небо. Франки щерятся весело, затем хмурятся, потом один, хромой, протягивает кудеснику свой кувшин, он отказывается и снова указывает пальцем в небо.

– Помнишь, как я учил пускать тебя стрелу? – Ацур оглянулся на шатер. Двое полтесков по прежнему спокойно стояли у входа, мимо них, кусая ус, прохаживался Ломонос. – Я говорил тебе тогда, что, если пустить стрелу над собой, она никогда не упадёт тебе в руку?

– Да, – кивнул Ладри, двигаясь вслед за варягом.

– И ещё я говорил, как ночью в горах или в лесу во время грозы не надо бояться огненных шаров и теней Ётунов, оттого что видимое не всегда явное.

– Помню. – Ладри придал лицу сосредоточенное выражение и, неловко наступив в лошадиный навоз, кишащий мухами, обтёр ногу о траву.

– Это одно и то же. – Варяг поправил меч, ладонью провёл по кольчужной груди, смахивая крошки; ногти корябнули о металл. За десяток шагов до Рагдая он снова обернулся. Ломонос всё так же ходил перед шатром, полтески опирались на копья, из варягов перед шатром остались лишь Вольквин и Хорн. Они о чём то шептались.

– Скажи, Ацур, тогда, под дубом, когда захватили короля Дагобера, для того чтоб установить правду, был поединок и ты сразил франкона... – Ладри замялся. – Эйнар сказал, мол, ты убил франконского великана лишь потому, что тебе помогал колдовством Рагдай.

– Эйнар не викинг. Он скальд в свите конунга Вишены, – ответил Ацур, сощурив глаза, и добавил задумчиво, как бы прислушиваясь к себе: – Не знаю, я тогда уставший был. Бил в шею, поверх щита. В шею не попал. Но клянусь молотом Тора, почувствовал, что меч попал в податливое. Ладно. Теперь молчи. Иначе отошлю поить Гельгу.

– ...и только тогда святой Амбросий понял, что Бог есть больше, чем просто слово Божье. – Рагдай говорил по норманнски, но было видно, что франки понимают. – Поэтому и мы, язычники, тоже дети Божьи, хотя называем его иначе. И верно, ведь язык наш другой. Как ты. – Кудесник ткнул пальцем в тщедушного франка, того, что наблюдал, как моравы таскали колёса от повозок. – Ты смотрел, как рабы делают своё дело и не ропщут, потому что даже они знают, что так устроил Бог. Они таскают, а ты спокойный, при оружии, женщины заглядываются.

Рагдай поднял брови и развернул ладони вверх.

– Конечно, клянусь слезами Марии, он всё верно говорит. – Тщедушный франк улыбнулся. Второй, великан с угрюмым рябым лицом и длинными, почти до груди усами, с сомнением покачал головой и настороженно уставился на подошедшего кольчужного норманна с мальчиком, у которого в половину лица расползся синяк.

– Это вот и есть Железный Оборотень, – пояснил Рагдай, кивая на Ацура. – А это мальчик. Он родился из ноги Оборотня, когда тот бился с Ётунами – великанами. Мальчик немой. И уже десять лет не меняется в росте.

Хромой франк, держащий кувшин, хотел было хлебнуть, но не решился. Угрюмо поглядел на тщедушного. Тот сказал ехидно, но осторожно:

– Это как в Ехейском сказании, клянусь Геркулесом. Каждый раз, чтоб Бог, родитель молний, не ударил в нас, детей своих, мы посылаем особую стрелу, с резами. Резы говорят солнцу о наших чаяниях, а через день или позже Бог возвращает стрелу с другими резами. Они так говорят, где, когда, какую нужно жертву принести, чтоб наши просьбы свершились.

Рагдай покосился на проходящего Эйнара.

– Сейчас время пускать стрелу, – заговорил хромой франк с кувшином. – Однажды я видел Деву Марию. Год назад, после пира у Отта, я убил приблудную собаку. Так Мария спустилась после того и сказала, что это нехорошо, что надо идти и долго молиться. Я не молился, всю ночь спал, а утром Риги проткнули мне ноги вилами, оттого что я был в сенном стоге. А чтоб стрелой...

– Вот, Великий колдун, лук из ореха, срубленного на заре в третий день месяца трав, и вот стрела, – торжественно сообщил Эйнар, оглядывая франков и как бы укоряя их за нахождение в месте предстоящего священнодействия.

Франки уставились на лук: обыкновенная дровина, толстая, с ободранной корой, отполированная рукой в середине и с рогатками на концах, с намотанной тетивой из воловьих или конских жил. Стрела была интереснее: вся в поперечных насечках, доходящих до сердцевины, и две, почти сквозные прорези по длине.

Вместо оперения в крестообразный надрез на тупом конце были вставлены две пластинки бересты, тонкой, почти прозрачной. Наконечник был из кончика ребра какой то большой рыбы. Рагдай поднёс стрелу к глазам, заговорил что то невнятное.

Франки попятились, то ли чувствуя жар, исходящий от колдуна, странного, безобразного человека в аварском халате, то ли оттого, что тень от верхушек леса больше не закрывала их. Наконец Рагдай взял из рук Эйнара лук, вложил стрелу, развернулся, одновременно натягивая тетиву, по степному, до уха, и отпустил.

Выдохнув, тетива щёлкнула о браслет Рагдая. Стрела стала быстро уходить прямо в низкое, утреннее солнце, с воем и шипением берестяного оперения. Через несколько мгновений она исчезла.

Солнце было. Лес под солнцем, сквозь верхушки которого пробивался жёлтый свет, бесноватая саранча, кони, люди, мухи, запах жареного мяса, немой мальчик, родившийся из бедра Железного Оборотня, были, а стрелы не было.

Стрела не вернулась, не упала. Она словно утонула в солнечном свете.

– Вот, – сказал Эйнар почти печально.

– А когда вернётся стрела? – неожиданно спросил Ладри, прикладывая щиток из пальцев к бровям и щурясь.

– Смотрите, немой мальчик заговорил.

Франки увидели, как колдун и Железный Оборотень изменяются лицами: изумление, восторг, страх. Оборотень склонился к мальчику, осторожно спросил:

– Может, у тебя и имя есть? Сын?

– Идём, идём! – Тщедушный франк нервно потянул великана за пояс, хромой франк с кувшином и четвёртый, бессловесный, уже быстро уходили, почти бежали.

– Думаю, нас до отхода никто не тронет, – ухмыльнулся Ацур. – Этот тощий разнесёт весть по всем шатрам, клянусь голосом Хлекк.

– Да, – согласился Рагдай. – Разнесётся весть теперь.

Франки удалились на сотню шагов. Было видно, как они остановились, прикладывают ладони к глазам, смотрят в небо, как к ним подходят пятеро других франков, волокущих под мышки два безвольных тела. Некоторое время они оживлённо переговаривались, тщедушный франк размахивал руками, толкал в грудь великана и наконец отобрал у хромого кувшин и отбросил его в сторону.

– Это вот и есть вещая стрела, – сказал Ацур, обращаясь к Ладри. – Но зачем ты заговорил?

Ладри виновато потупился:

– Но ведь стрела не вернулась, я видел, клянусь Фрейром.

– Рано тебя учить чинить одежду и бросать нож так, чтоб он всегда летел лезвием вперёд, – почти скорбно сказал Ацур, улыбаясь одними глазами. – Теперь я буду учить тебя молчать.

– Я умею молчать. Когда Маргит сказала мне, чтоб я пошёл к конунгу Вишене, когда он был в прошлую зиму в Эйсельвене, и передал ему весть о том, чтобы он явился ночью к Рыбьему камню, я передал. Ещё Маргит сказала, чтоб я молчал, и я молчал, – упрямо сказал Ладри, щупая синяк. – Через два дня узнали об этом все. Но это всё Сельма. В ту ночь я видел её в кустах у Рыбьего камня. Она следила за Вишеной и Маргит.

– А ты что там делал? – весело ухмыльнулся Эйнар и указал кудеснику рукой на франков, поднёсших и положивших в траву, в пяти десятках шагов, два тела.

Рагдай кивнул. Он видел. Франки отошли. Только один, выделяющийся множеством золотых украшений и шёлковыми лентами, вплетёнными в косицы, медленно, по рысьи, стал приближаться.

– Брат всегда должен знать, что делает его сестра, – тем временем ответил Ладри. – Маргит со всеми ходит к Рыбьему камню. Однажды оттуда не вернулся приезжий из Страйборга скальд. Потом умом ослабел Струвен, из дружины ярла Эймунда.

– Опять молчи, – коротко сказал Ацур, поднимая руку в ответ на приветствие подошедшего франка.

– Я Туадор, сын Астерикса, пришёл по указанию Элуа. – Франк был краснолиц, покрыт веснушками и рыжей шерстью, как животное, вместо меча на поясе висел широченный тесак, без ножен, с лезвием украшенным гравировкой, явно сирийской работы. – Там, вон, лежат двое тех, что захватили вместе с седым, чёрным. Он уже у вас. Вот вергельд за битьё. Это золото короля, десять безанов.

– Мало, – покривился Эйнар, принимая и взвешивая на ладони кожаный мешочек.

– Они чёрные люди. На пальцах ни одного кольца, клянусь кровью святого Мартина, – осторожно возразил франк. – Так решил Элуа.

– Хорошо. – Рагдай скрестил руки на груди. – С ним был ещё один, Крозек, псарь из Вука, лицо у него всё в шрамах. Где он?

– Был такой, с клеймом на лбу, – кивнул франк. – Его сегодня, под утро, купил ваш монах. Серый такой, сморщенный, со здоровым таким оловянным крестом на пузе. Полбезана дал. Я удивился, отчего за фриза столько золота.

– Лютича, – уточнил Эйнар. – Как ты, косицебородый, продал нашего человека?

– Лютича? Почему я не могу продать захваченного? Многим повезло, что Дагобер в честь Святой Девы Марии запретил класть пленных в костёр, чтоб Ястреб и святой Мартин с дымом приняли тела их, а не наши, от ран или язв.

– Мне в Константинополе говорили, что в Австразии до сих пор режут пленным головы и закапывают их на год вокруг стен базилик, – теребя подбородок, сказал Рагдай.

– Да, точно, – оживился франк. – Эти дикари до сих пор строят в лесу из прутьев лежащее чучело, набивают его едой, пленными, детьми, лошадьми, оружием и жгут. У нас в Нейстрии даже люди Нечистого и друиды так давно не делают. Птиц, бывает, потрошат. Корову...

Франк неуверенно перекрестился, будто траву перед собой перекрестил.

– Так где сейчас этот монах? – Эйнар сощурился.

– Не знаю, у него была лошадь. На неё положил вашего клеймёного, – пожал плечами франк, отмахнулся от навязчивой мухи, отступил на шаг. – Ухожу.

Он щурясь посмотрел вверх, сделал ещё два шага назад, вдохнул ветер и с видом воина, перехитрившего всех друидов Нейстрии, быстро зашагал прочь.

– А чего он боится? – Ладри поднял глаза на Ацура.

– Возвращения вещей стрелы, – вместо Ацура ответил Эйнар.

– Ты смотри не споткнись, Ладри, а то вторая половина будет синей. Тогда нам можно будет закопать мечи. Ты будешь выходить перед войском, и враг будет разбегаться.

– Ладно. – Рагдай оглянулся на шатёр: полтески стояли у входа в тех же позах. Ломонос сидел на корточках, что то колол в траве ножом, Полукорм был рядом, советовал, стребляне тихо, заунывно пели, бурундеи чистили лошадей, варяги и руги валялись среди седел и оружия, спали, жевали, чесались, закрывали от солнца затылки. – Надо позвать полтесков, чтоб забрали своих, – сказал кудесник. – Я пойду в шатёр, послушаю, что скажут воеводы на рассказ Хитрока. Пошли со мной, Эйнар.

– Нет, – тряхнул варяг кудрями. – Пойду к Биргу, он обещал подобрать мелодию под сагу о битве с великанами у Моравских Ворот берсерков, дружины конунга Вишены Стреблянина из Страйборга.

Эйнар важно направился в направлении варягов.

– А они всё ждут стрелу, – сказал Ацур, разглядывая франков, толпящихся в ста шагах от них. Франк с вплетёнными в косицы лентами что то подробно рассказывал, остальные внимательно слушали. – Что же это за монах такой этот Руперт. Приходит, уходит. Зачем ему псарь Крозек?

– Оборотень он. – Рагдай задумчиво двинулся к шатру.

– Оборотень? Я видел оборотня в земле озёрных ётов. Мохнатый, зубастый, Маргит сказала, что это был медведь... – Ладри поглядел в спину кудесника, отблёскивающую шёлком халата, двинулся следом, но вдруг сел на корточки, развёл ладонями траву. На земле было размётанное небольшое гнездо, голубая в крапину скорлупа, пух, серый окаменевший помёт. Мальчик поднял на ладони почти целую половинку яичной скорлупы, поглядел на свет. Она была совсем тонкой, просвечивала. – У нас нет такой скорлупы в фиорде. Это какая то маленькая, очень маленькая птица. Как она выглядит, наверное, красивая?

– Вот такая она. – Ацур, склонившись над мальчиком, носком ноги вытолкнул к нему крохотное, иссушенное тельце птенца: одни кости.

Мальчик поднял голову и странно вгляделся в варяга. Ацуру показалось, что глаза Ладри превратились в холодный горный хрусталь. Без зрачков. Серо голубые круги.

В них не было злости или жалости, обиды, но в них была тоска и боль, словно что то умирало внутри. Ацур осторожно провёл ладонью по лбу, затем по жёстким волосам мальчика:

– Брось это. Пойдём. У Икмара, наверное, ещё осталось мясо и хлеб...

Ацур несколько раз оборачивался, смотрел, идёт ли Ладри следом. Тот брёл, зажав скорлупу в кулаке, скованный неведомыми чарами, лёгкий, в мареве горячего воздуха, и казалось, что трава не ложилась под его стопами.

Был почти полдень. Ветер постепенно стихал. Стихал шорох леса, похожий на шум моря. Несколько обрывков пепельных облаков неподвижно висело в небе.

Небо было цвета снега, и только над Рудными горами с одной стороны и над Карапатами с другой оно набирало синь. Зелень поблёкла. Грубая дерюга шатров сделалась почти белой. Солнце просушило последние остатки ночного ливня.

Исчез нежный запах цветов и травяного сока. Пахло сушью, хвоей, вереском, горелым мясом. Трещал валежник, костры, перекрикивались вороны, заглушая трели лесных птиц, прозрачно играла флейта, фыркали кони, голосили стребляне, перекликались франки, где то вдалеке, у Моравы, стучали топоры...

Глава двадцать первая

НА ПОГИБЕЛЬ

Когда Рагдай вошёл в шатер Стовова, там было тихо. Хитрок дремал, привалившись спиной к плечу Мечека. Сам бурундей глядел перед собой, в деревянную миску с нетронутым куском остывшего мяса. Справа от него, лицом ко входу, скрестив ноги по степному и уставив кулаки на колени, сидел ссутулившись Стовов. Оря с Вишеной Стреблянином сидели справа от князя. Оря, который выглядел непривычно без своей волчьей шкуры, ковырял ногтем поочерёдно во всех зубах с видом полной отрешённости. Вишена, подставив ладонь под подбородок, пальцами то взъерошивал, то приглаживал усы. У всех мечи не были сняты с поясов, отчего сидеть было неудобно, у всех волосы торчали в разные стороны клочьями, у всех в глазах было пусто. Пахло разогретой дерюгой, пылью, недавно горевшей лучиной. Через небольшое в обхват отверстие вокруг срединного столба наискось падало солнце, отражаясь в серебре кувшина с горлом петухом и потёртом золочёном ковше с ручкой ящуром яркими неровными пятнами, висело на костяной рукояти ножа Вишены, ткани шатра, сломанных ногтях Хитрока.

– А чего старших мечников не позвал? Семика, Ломоноса? – Рагдай перешагнул через вытянутую ногу бурундея, сел на красный щит с головой медведя. – Ходит там, Ломонос злой, ужа в траве ножом истыкал. Беду себе накликал...

– Говорят эти старшие слишком много, – медленно, то ли от злости, то ли от усталости, заговорил князь. – Ходят за мной, подбивают. Обозов вокруг, говорят, много... Чего без дела сидеть. В ночь кистень да копьё возьмём – и снова можно ходить. Говорят, не пировали сколько, все как авары, головой на седлах спим, мышей ловим, жарим. А мечи дорогие не золото высекают, а гиблых одних соратников. Если пронюхают, что Хитрок говорил, – не удержать их. Поднимутся сами. Хоть Хорсом, хоть Велесом их бей.

– Что, не нашёл он в Манице золота? – Рагдай покосился на Хитрока.

– Да, говорит он, слова понятны, а что говорит, долго думать надо.

Стовов правую руку опустил локтем на бедро, мотнул свешенной кистью, блеснули кольца.

– Шёл он, терял своих, один утоп на Мораве, потом рассказывал, как под перевёрнутыми лодками плыли, двоих отравили в корчме, обобрали, а как корчму стали разбивать, так ещё одного убили стрелой в спину. Тут сшиблись, там сшиблись. В Манице, говорит, нашли пещеру ту, что ты говорил. Крозек узнал её. Пусто все. Ромейцы, что в горах там живут, с козами да курами, показали дорогу, как уходили авары и вывозили из пещеры возы тяжёлые, так что в гору только на быках и увозили. Рабов, что возы грузили, убили всех. Лошади тянуть не могли. Обратно шёл, Хитрок говорит, так же как три года назад, псарь от аваров. Крозек места знал. Клеймо своё показывал, говорил, что ищет Ирбис хана. Кто знал – показывал. Вспоминали повозки с быками и белого коня хана.

– Да я, поглоти их Хвергельмир, сразу почуял – с собой тащит хан Ирбис золото своё. С собой. Что ж, кто бросит такое.