Текст книги "Новый Мир - Золото небесных королей (СИ)"

Автор книги: Андрей Демидов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Вишена прекратил теребить усы.

– Можно было и не ходить Хитроку на Маницу, мечников класть да страду терять.

– А что молчал о том, когда в Вуке Хитрока снаряжали, – покосился на него Оря, цокнув языком. – Сам говорил, я с дружиной пойду. Говорил?

Вишена удивлённо поднял бровь:

– Я говорил?

– Угу, – кивнул Мечек, поддерживая за спину Хитрока, чтоб тот не упал. – Слыхал я и раньше об аварах. Дед мой Пон ещё застал их в Чёрной Степи. Тех, что не ушли за Дон да Днепр. Слабелых. Хоть конно живут они, да, знать, на месте сидеть любят.

Городят себе шатры из кожи да деревьев. Расписывают чудно. Мог Ирбис и оставить золото, схоронить в Манице. Разумею я, с ним оно, золото.

– Мог по пути схоронить, спрятать, – с некоторой досадой сказал князь, потянулся к кувшину, плеснул в ковш жидкость цвета крови. – Хорош франконский мед. Легко пьётся, к горлу не липнет, а хмелит. Возили мне в Ладогу такое. Дорого. Из ягод, говорят, что растут гроздьями на кустах. В Виногороде растёт. – Он потянул ковш, рука дрогнула, блики колыхнулись снежинками на ветру. – Если спрятал хан золото, а тут франконцы прибьют его? Тогда как? Кудесник?

Полог входа приподнялся, появилось потное лицо Полукорма.

– Руперт, монах беглый, говорят, Крозека выкрал у франконов и на лошадях с дружиной ушёл в горы. Искать дальше то, князь?

– Шлем отдал в кузню? – свирепо спросил Стовов, отставляя ковш.

– Так кузня пуста. Кузнеца, говорят, подстрелили ночью авары. Другой в лес пошёл, глину какую то искать. К вечеру, говорят, вернётся, если не сгинет. Ацур сказал. Сам он по кольчуге ходил. Так искать монаха то?

– Искать. У тебя развязался, у тебя должен и завязаться. Он человека нашего взял, что Ирбиса в лицо знает.

Стовов махнул на Полукорма раскрытой ладонью, словно медведь лапой бил.

– Ступай.

– С собой он тащит, – когда Полукорм со вздохом исчез, повторился Вишена. – Клянусь, с собой тащит золото...

– Сам ты, конунг, и люди твои золото, серебро в землю хороните, – заговорил Рагдай, – чтоб силу земля дала, чтоб знать: если без руки или калечные из набега вернётесь, будет на что хлеб поменять и дровину купить на дом. Отчего Ирбису так не сделать?

Наступила тишина. Дыхание Хитрока сделалось прерывистым, на выдохе слышался присвист.

– Да я говорю, кузня пуста! – сквозь тяжёлую, многослойную дерюгу пробился крик Полукорма.

– Я тебя Перуну скормлю, зародыш! – ещё громче, зычно ответил ему Ломонос.

– Давно б жребий ему выкинул под идола лечь, как если б кашу не готовил как никто, – согласился Стовов.

Снова взял ковш. Ковш по краю был весь в старо полтескских резах: волны дождя, дюжина квадратов с символами, вьюги, пашни зерна, колосья, круги полного и короткого солнца и отметинами проступали начало заготовки и свершения треб.

– Хану Ирбису, подломись нога, всё золото надо. Толпы свои держать страхом и золотом.

– Верно, – кивнул Мечек, всё так же глядя на остывшее мясо. – Если он сюда дошёл, так золото его тут. Только как взять его?

– Найти сперва хана. – Стовов сделал огромный глоток из ковша.

– Но как найти? – Оря заёрзал, почесал затылок. – Вот глаз всевидящий Рыси...

– Не знаю. – Стовов облизнул усы. – Ладьи по ту сторону гор, там ещё люди мои, а пепел храбрецов в сосудах для отвоза на свою землю тут. Раздробись оно, это золото.

– Золото не горошина, найдётся, – сказал Мечек. – Если оно есть.

Он покосился на Рагдая. Тот молча кивнул.

– Верно, клянусь всеми богами Асгарда, – кивнул Вишена. – Столько золота не сможет спокойно лежать. Оно заговорит. Ждать надо.

– Хорошо бы. Ждать хорошо в зиму, слушая пение волхов. – Стовов снова хлебнул, передал ковш Мечеку: – А тут франконский Дагобер король службу требует. Идти на город здешний Пражу, пожечь, разорить его.

– А зачем пожечь? – Мечек тоже отхлебнул из ковша, осмотрел резы на его боках, передал Рагдаю. – Это ж вроде здешнего короля Само город? Враги они?

– Верно. – Кудесник принял ковш, прохладный, тяжёлый, сделал глоток. Вино было сладким, вязким, с запахом гвоздики и солнца. – У Дагобера свои замыслы про Само. Одно скажу. Если мы нападём на Пражу и, даже взяв и разорив, уйдём, то более семи дней по чужим местам прятаться не сможем. Чеши здешние да хорутане перережут нас всех, перестреляют, и Дагобер это знает. На верную погибель шлёт.

– Во волк! – отшатнулся Оря. – Нужно было его там под дубом прибить.

– Весёлая жизнь... – Вишена взял у кудесника ковш и сразу передал Оре. – Пойдёшь на эту Пражу – смерть, не пойдёшь...

– Тоже смерть, – закончил Рагдай. – Верно понимаешь, конунг. Золото золотом, думать о другом следует...

– Чего думать то! – Стовов неожиданно взревел, да так громко, что снаружи Ломонос с Полукормом перестали пререкаться о кузнецах и шлемах. – Дагобер этот мне что, жена Бела или Часлав сын? Да он даже не Водополк, он мне никто. Подумаешь, король половины мира. Я ему оружием не клялся.

– Тихо, тихо... – зашипел на князя Рагдай.

Мечек невольно оглянулся. Оря передал ковш обратно Вишене.

– ...Я его сейчас пойду прибью, волосатого. На Пражу не поведу никого. Ишь! Кособрюхие! – Князь почти встал.

Оря ухватил его за подол. Хитрок проснулся, покосился на плечо Мечека, на солнечный столб посреди.

– А я что, один пойду на Пражу? – неожиданно вскипел Вишена. – Это ж не плата – по безану на человека!

Он почти перекричал Стовова.

– Клянусь Фремом, смех это, по безану. Там, поди, и взять нечего, это ж не Аркона, не Шванганг!

– Тише, вы, хотите всем франкам замыслы открыть свои? – злобно сказал Мечек, вожди осеклись.

– Отчего король франков думает, что мы пойдём? – уже почти спокойно спросил Вишена. – А, Рагдай?

– Заложники.

– Что?

– Думаю, Дагобер перед отходом затребует от нас заложников, – спокойно сказал Рагдай, но было видно, как его правая ладонь ходит вверх вниз по запястью левой руки. – Тебя, конунг, или меня. Или пятерых мечников. Мы побежим, заложников повесят. Тут принято так.

– Ну и что, у нас тоже, – пробурчал Оря.

– Может, сейчас? – Вишена нашёл наконец опрокинутый ковш у себя за спиной, поставил перед собой, вытер о штанины липкие пальцы. – На коней снедь бросим, в лес, к горам, поводим их, в темноте и отстанут, а?

– Хорошо речёшь. – Рагдай вздохнул. – Справа слева от нас франки. Без шатров, в броне, с оружием сидят. Кони сёдланы. Так просто уйти, думаешь?

– Просто так, думаешь... – сквозь зубы процедил Стовов. Щека его задёргалась. – Кто крикнул Вольге хватать короля этого под деревом? Впутал. Писания свои знаешь только. Жизнь не знаешь. Раздробись спина!

– Придётся идти на Пражу. Если заложников возьмут, – тихо сказал Мечек, – можно потом отбить их. В ночь. Стребляне или полтески. Как в Вуке псаря Крозека брали.

– А может, не возьмёт франконец заложников, – успокоительно сказал Оря.

Все поглядели на него с сожалением.

– Не знаю я, делать чего. – Стовов наклонил голову, подставил кулак, кольца вдавились в морщины и кожу лба. – Не знаю. Боги ведают дни. Жертву надо. Людскую.

– Зарёкся ты человечину палить живую, резать, – осторожно сказал Оря. – Три года как минуло.

– Водополк волхам своим разрешает, Чагода Мокрый тоже, – промычал князь.

– Не будет косатый невольщиков брать, – неожиданно прохрипел Хитрок и, прокашлявшись, добавил, уже ровно: – Если хотел, то, когда в его становище пришли, взял бы уже. Верит он. Или обиду делать не хочет. Нужны мы. Отчего – не ведаю.

– Верно говорит полтеск, – оживился Вишена. – Отчего Дагобер сразу не взял заложника, как в лагерь пришли? Когда у дуба он отпустил Рагдая с Вольгой и другими к нам, к оврагу князь с Ацуром были у них в залоге. Потом, как в город их пришли, франконский, их отпустили. Чего не оставил?

– Хитрый он. Король этот, – значительно сказал Оря. – Клянусь Матерью Рысью.

– Думаю, верховодит всем меленький, седой такой, что при нём, – подняв голову сказал Стовов, блеснув глазами. – А того, краснолицего, в рубахе синей, я точно придушу.

– Миробад, – сказал Рагдай.

– Что? – не понял князь.

– Зовут его так, краснолицего, – пояснил кудесник и затянул, будто запел: – Странно все. И Пража, и Ирбис хан поблизости, и путь его от Маницы, и обоз его с тяжёлыми возами, и Руперт, укравший Крозека. В Вуке Крозека тоже кто то хотел взять, и человек, кого видел я, видел нас в устье Одры.

– Что за человек? – насторожился Вишена.

– А? – Мечек повернул голову к Рагдаю. – В устье Одры? Примета какая?

– Тогда, после встречи, когда стребляне стрелы пускали в варягов издали, а потом признали... – Рагдай посмотрел на Вишену, тот кивнул. – Потом во тьме шли, вдоль берега. По всему берегу костры были. Потоп там был...

– Был, был. – Вишена цокнул языком. – Не томи, кудесник.

– У костра, на берегу, Решму я видел. – Рагдай развёл руками, словно извиняясь.

– Это того, что в Тёмной Земле со Стововом на стреблян пришёл? Медведь гора, Звенящий холм, Мать Матерей?

Вишена наклонил голову, внимательно вглядываясь в кудесника.

– Тот?

– Решму убил Дусь, – хмуро сказал князь.

– Это так? – Кудесник уставился на Стовова. – Сам видел?

– Я послал Дуся с десятью старшими мечниками, на болота, – упрямо заговорил Стовов. – После того как провалилась Медведь гора, приказал искать изменника. Найти. Убить. Нашли. Убили. Тело бросили в трясину. Жабам.

– Дусь этот где сейчас? Тут? – быстро спросил Рагдай.

– Нет, – мотнул головой князь. – Руги взяли позапрошлой зимой, убили. Меня не было.

– А другие? – Рагдай подался вперед. – Где?

– Ломонос там был, Жеребило. Да что такое ты хочешь выведать? – разозлился князь. – Не веришь мне, людям моим?

– Я видел Решму на берегу, ночью. До него было шагов полста. Он был у костра... – Рагдай снова сел прямо. – Я не мог ошибиться. Я не только видел его, я чуял его.

– Он такой, – важно кивнул Вишена. – Он чует, клянусь Одином.

– И что теперь? – спросил Мечек, поправляя голову Хитрока, который облокотился на его плечо и снова заснул.

– Не просто это, – закачал головой Рагдай. – И Решма, и Крозек. Неспроста. Монах странный, люди в Вуке, что псаря хотели забрать. Хитрок говорил, как не люди они. Странно.

– Не знаю, как Решма, – Стовов вздохнул, – а наутро придёт этот краснолицый...

– Миробад, – подсказал Рагдай.

– Миробад. Скажет – давай. – Стовов шумно выдохнул. – Идём. Пражу разорять. Подломись нога.

– Делать то чего будем? – с заметным утомлением спросил Оря. – Быть как?

Снаружи послышался шум. Не то поднялся ветер, не то двигалось людское множество. Говорили. Неразборчиво. Захрапела лошадь. Закаркали вороны.

Один из полтесков, стоящий перед пологом, сказал:

– Он тут. Отойди.

– Пусти. Или позови конунга, – ответили ему. – Гельга умер.

– Гельга? – Вишена вскочил, поднялся и Рагдай.

Стовов повернул ковш так, чтоб резы с дождём были напротив глаз, наполнил его вином, весь выпил. Вишена, слегка подталкивая кудесника ладонью, согнулся под копьём полтеска, держащим полог, прошёл через пыль и разогнулся на солнечном свету.

– Где он?

– Тут, – ответил Эйнар, отступая.

Ингвар и Ульворен разошлись в стороны, и Вишена увидел Гельгу.

Тот лежал на спине, на рогоже, на которой его поднесли к шатру: ладони были сложены на груди. Под ладонями, вдоль тела лежал обнажённый меч. Руки кормчего не соскальзывали в стороны, их не надо было поправлять, они уже занемели.

– Гельга, – только и сказал Вишена, склоняясь над кормчим. Он лежал тихим и казался умиротворённым. Нечёсаная седая борода его была вся в крошках, веки закрыты, белые, они выделялись на фоне тёмно красной, выветренной, выжженной, шелушённой кожи лба и щек. Нос его уже заострился, а ступни были в жёлтых провалах там, где раньше бугрились синие жилы. Вишена оглянулся. Из шатра вышли все. Стовов хмуро уставился на столпившихся варягов, на лежащее тело и блики на выбоинах клинка.

– Он был лучший кормчий в Ранрикии, – по варяжски сказал Вишена.

– Он заплатил моему отцу, чтоб я смог уйти с ним в Вук, – кивнул Ульворен.

Некоторое время все молча смотрели на тело. Душный ветер перекатывал по лбам завитые потом волосы, слезил глаза золой костров. Даже франки справа и слева, казалось, перестали перекликаться и ломать хворост.

– Пусть они уйдут, – кивнул Ингвар в сторону пятерых подошедших стреблян, гологрудых, разрисованных сажей для прошедшей пляски. Изумлённые, они осторожно перешептывались, поглядывая на мертвеца.

– Почему? – Вишена нагнулся, распахнул ворот рубахи кормчего, под ней виднелись седые волосы, косой, белый рубец, на просмолённой веревочке серебряный круг со вписанной ладьёй без паруса, с сильно загнутыми вверх носом и кормой, завершёнными головами драконов.

Либо круг был плохой работы, либо очень старым: изображение почти не различалось, будто затёртое. Конунг запахнул ворот.

– Идите к другим, – сказал тихо за его спиной Оря, принимая от Резняка обратно свою волчью шкуру, воняющую дымом.

Стребляне послушно удалились.

– Он говорил, что этот круг подарил ему Каран Дробящий Камни, когда они вместе властвовали над Западными проливами, – сказал Вишена.

– Каран всем из своей дружины дал такие круги после набега на Арконы, – пробурчал Торн, щупая повязку на глазах. – Клянусь Одином, слышал я, что когда руги мстили за тот набег, то нанизывали на стрелу эти круги вместе с ушами. Один за другим. Потом воткнули стрелу в живот своему четырёхликому деревянному богу. Было это задолго до того, как Гердрик Славный стал конунгом в Страйборге и собрал нас в свою дружину. Гельга пришёл к нему без зова. Сам. Тогда у Гердрика был кормчим Хринг Лысый. Они стали спорить, кто лучше. Поплыли на досках на большой волне через Зубы Дракона, что в сторону Рта. Хринг не вернулся. Говорят, что рыбаки видели, как Гельга топил его. – Торн потряс кулаками.

– Он животом дно чуял, – сказал Эйнар. – Помню, у Гетланда обошёл ночью песчаную косу, намытую в прошлый шторм.

– Теперь его серебро так и будет зарыто в камнях Эйсельвена, – сказал Вольквин сурово. – У него было много. Он никогда ничего не дарил женщинам. Он просто брал их, будто кормило, рвущееся из рук.

– Как это было? – Вишена отстранил Вольквина, оглядел хмурые лица.

– Что?

– Как он умер?

Вольквин пожал плечами.

– Он же начал даже ходить. – Рагдай потрогал свой подбородок, покосился на Вишену, тот развёл руками:

– Утром говорил, что в боках не колет, когда дышит и глотает, что из раны гной не выходит, что уже чернеет там, спекается. Хорошо было.

– Он встал. Сказал, что хочет отойти по нужде сам. Но Ейфар пошёл следом, – заговорил Овар. – Чтоб помочь.

– Он шёл. Был весел. Клянусь Тором, – из за спины Свивельда подавленно проговорил Ейфар. – Потом охнул, повернулся, белый. Сказал, что треснуло внутри. И упал, как стоял. Умер. Валькирии вырвали его кишки для своей сети.

– Несите его. – Вишена уставился в траву, сложил на груди руки.

– Куда? – удивился Вольквин, оглядываясь по сторонам.

– Обратно. – Вишена вздохнул. – Где лежал. Не тут же, перед шатром, мыть его. Он лучше других знал обряд. Кто теперь совершит его над ним?

– Клянусь Фригг, я достаточно хорошо знаю обряд. – Торн шагнул вперёд, споткнулся на кочке, едва не упал. Овар удержал его за плечо. – Я хоть не вижу сейчас, но буду говорить, как делать.

– Хорошо, – кивнул конунг. – Пусть Эйнар и Свивельд моют его. Скажешь, что надо ему дать в дорогу. Если в торбе его всего нет, то надо собрать. Он должен достойно войти в Валгаллу, где будет говорить богам о нашем походе.

– А костёр? – Эйнар отчего то поглядел на свои ладони, потом на ногти. – Если утром выступаем.

– Кто сказал, что выступаем? – Конунг поднял голову. – Никуда не выступаем. Кто сказал тебе?

– Думаю так. – Эйнар некоторое время 'держал' взгляд Вишены, наконец потупился. – Что сидеть тут? В...

– Кувшин нужен. Толстый, – перебил его Торн, составляя из пальцев шар. – Чтоб довезти пепел до Ранрикии.

– Найдём кувшин, – отозвался кто то из за спин. – Бери его.

Вольквин, Овар, Эйнар, Ульворен за концы осторожно подняли рогожу, тело Гельги провисло над распрямившейся травой.

Медленно пошли они в сторону леса с печальной своей ношей... Варяги расступились, давая дорогу затем, сомкнувшись, молча двинулись следом.

– Не хорошо это, – сказал Вишена по склавенски. – Уже совсем поправился и тут умер.

– Плохой знак, – закивал Мечек. – Боги знак дают.

Стовов некоторое время тупо глядел в спины удаляющихся варягов, затем хотел было шагнуть к Рагдаю, но развернулся и быстро пошёл, спотыкаясь о кочки, обратно к шатру. Полукорм с Ломоносом поспешили следом.

– Не двинет Стовов на Пражу. – сказал Рагдай, щурясь на солнце, на висящих под облаками птиц, на вечерние верхушки леса и блики стальных звёзд в наконечниках франконских копий, составленных как шалаши.

– Да? – Оря принялся ловить пальцем соринку у переносицы. – Клянусь Матерью Рысью, он идёт чистить своего Пытока, чесать гриву, поить. Он так всегда делает, если не знает, как быть. Два раза так было. Раз на прошлый изок, руги...

– Я не знаю. – Вишена вдруг опёрся о стреблянина, тот перестал чесать глаз, обхватил конунга за поясницу. – Не знаю. Много славных воинов ушло на моих глазах в Валгаллу, клянусь Одином, но Гельга...

Вишена стал медленно оседать на траву. Сел, закрыл лицо ладонями.

– Темно в глазах у меня. В животе, в груди словно сено набито...

– Слаб ты ещё, конунг, – наклонился над ним Рагдай. – Три дня назад был ты мёртвый и Эйнар со Свивельдом спорили, кому идти добивать аваров, чтоб положить их с тобой в жертвенный костёр.

– Тогда, в ущелье, знаешь, когда понял, что задохнусь, видел мать свою. Изо рта её падали железные кольца. Руки были как крылья лебедя. Думаю, что мать. Я не знал её. А может, это была Маргит или Хильда...

Вишена открыл лицо, провёл ладонью по лбу: на липкие пальцы тут же налипла пыльца разрыв травы. Трава эта, низкорослая, с бусинами крошечных почек, измятая множеством ног, копыт, колёс, была почти серого цвета. Пыльный ветер разрывал её в клочья, а потом поднимал вверх и носил, кружил в маленьких вихрях вместе с сажей костров и пеплом недалёкого пожарища. Пыль объяла все, была везде: в кувшинах франконского меда, на лошадиных спинах, в бородах, на языке, в глазах. Воздух был липким, звук глухим, предметы тяжёлыми.

Глава двадцать вторая

ЧУДО ВОСКРЕШЕНИЯ

Костёр, разложенный варягами на виду у всего франконского города шатров, уже почти догорел. Тела Гельги, скрытого пламенем сразу после того, как конунг Вишена Стреблянин поднёс факел к облитому дёгтем столу из брёвен, больше не было. Языки пламени долизывали угли, прогоревший шлем, скрученный жаром клинок меча, закопчённые осколки костей. Когда смолкла флейта Бирга, пламя исчезло совсем. Хорн, трогая грязную тряпку на глазах, велел всем уйти, оставив лишь Свивельда и Эйнара. Им доверили собрать в горшок прах кормчего. Варяги торжественно, плечо к плечу, прошли сквозь сидящих неподалеку притихших стреблян. Ладри не поднимал головы и прятал глаза, когда Вольквина, замотанного бурыми от крови тряпками, уносили на руках. Он закрывал лицо ладонью, и было ясно, что мальчик плачет. Молчали дедичи, сидящие вокруг шатра Стовова, молчали бурундеи, под полотнами льняной ткани, растянутой на копьях, молчали полтески, гоняющие своих лошадей по кругу. Всё было готово. Железные шапки бурундеев, утыканные по ободу клыками хищников, стояли в траве на красных щитах с изображениями оскаленного лучезмейного солнца Водополка Тёмного. Только дедичи ещё не навесили поверх своих панцирей тетивы луков, перевязи мечей и берестяных коробов со стрелами, а полтески не измазали ядовитой кашицей свои палицы, топоры, кистени, метательные пластины и стрелы. Они ждали. Они смотрели, как варяги рассаживаются вокруг полотен ткани, редко уставленных кувшинами, вокруг мисок с хлебом, луком, солониной, как варяги молча жуют, отмахиваясь от мух.

Знойный воздух колебался, отчего казалось, что жёлтый вереск и сочная кашка струятся по поверхности окружающих холмов, как вода в серебряной Мораве, а Исполиновы кручи за мёртвым полем не плотнее чёрных облаков над перевалами. Франки, отделяющие отряд Стовова от стены леса из осин, берёз и клёнов, тоже были готовы. Это были не те франки, что мелькали среди повозок и тканых стен города шатров (с пятнами подкожных рисунков на голых спинах, с простодушными коричневыми лицами землепашцев и бочкарей). Франки, стерегущие воинство Стовова, были одеты в железо, укрыты кольчужными бармицами и масками, в кулаках сжимали наборные поводья откормленных овсом рослых коней. Даже у черноглазого раба, с самого утра разносящего среди них воду, на шее была серебряная гривна. Когда Рагдай уговаривал высокого франка с длинными косами на груди пропустить часть варягов в лес, заготовить дрова для погребального костра, Эйнар и Свивельд за его спиной на полуфранконском полунорманнском пытались оскорбить железных воинов, нарочито громко обсуждая пикантный слух. Поговаривали, что маленький Дагобер, живя со своим опекуном, епископом Арнулем в одной комнате, был намного ближе к епископу, чем того требовало опекунство и честь. Франки на это даже голов не повернули. Только позже, когда нарубленные брёвна таскали к костру, а черноглазый раб взволнованно сообщил, что Арбогаст и Отт сегодня на рассвете разбили аваров, идущих навстречу Сабяру хану на Ольмоутц, и что сам Ирбис хан убит Арбогастом, выяснилось, что франки у леса – австразийцы.

Давно миновал полдень, жара сделалась невыносимой, запах травы и пыли стал едким. От него чесались ноздри и першило в груди. Скрипя и громыхая дощатыми колесами, под цоканье возниц, кивки рогатых бычьих лбов с роем слепней и навозным духом, неподалёку от шатра Стовова выстроились полтора десятка возов двумя неровными линиями.

Закончив распоряжаться и отослав обратно сонных, любопытствующих возниц моравов, краснолицый Туадор, который утром приволок избитых Ульворена и Икмара и выкуп за их битьё, пояснил, что в этих возах чужестранцы должны будут прятать большую часть оружия, когда двинутся громить Пражу, и что вечером король Дагобер сам придёт смотреть, как все приготовились. Туадор, озадаченно косясь на сосредоточенные лица дедичей, явно изготовленных к бою бурундеев и полтесков, показал Рагдаю и Семику ведёрки с дегтем для смазки колёс, на возах же пустоты для оружия под поленьями обманками. После этого франк поспешно удалился.

Всё было уже готово. Всё было решено. Молча. Ни Рагдай, ни Мечек больше не пробовали увещевать князя. Совет, прерванный смертью кормчего Гельги, не возобновлялся. Стовов, вычистив белобокого Пытока, сидел в шатре со своими старшими мечниками. То Ломонос, то Скавыка, довольные, выходили из шатра, перешептывались с Орей, преющим под своей волчьей шкурой, или с Вольгой, сидящим в изголовье спящего Хитрока. Хитрок же лежал как мёртвый под тканым навесом. Обнажённый, намазанный белёсой жирной кашицей, намешанной Рагдаем из медвежьего сала, цветков гречихи, толчёных камней ещё по ту сторону Исполиновых круч, для оживления конунга Вишены.

Стовов прятать оружие в возы не собирался. Не собирался одевать мечников в лохмотья и сирийские тряпки, изображая купцов, рабов и купеческую охрану. Не собирался идти на Пражу. Он готовился вдруг неожиданно напасть на франков у леса. Только опрокинув железнобоких аквитанцев, можно было попытаться лесом уйти вправо, в сторону Стрилки, минуя поле, заваленное телами кутургутов. Оттуда, отсидевшись ночью в берёзовой роще, можно было сделать попытку на рассвете вернуться к Моравским Воротам. Там ждали ладьи. Идти прямо через холм, мимо старого дуба по мёртвому полю, было нельзя. Вмиг франконское войско изничтожило бы малочисленный отряд Стовова. Франки это тоже понимали, а потому на холме, макушкой вровень с синими скалами Исполиновых круч, бродил лишь одинокий дозорный.

Двое стреблян будто для охоты ушли в лес. Вернувшись, подтвердили то, что отметили варяги ещё утром: в лесу готовят дрова, франков мало. Дрова таскают на поле за лесом, где лежат рядами иссечённые франки, там готовят большие костры. Помогают много чешей и хорутан из соседних селений. Лес весь изломан, истоптан. Если удастся оторваться, то следов никто не разберёт...

Стовов идти на Пражу не собирался. Конунга Вишену он не звал к себе. Ему было уже всё равно, пойдут ли варяги с ним обратно по Отаве и Одре в Янтарное море или останутся искать золото Суй вместе с кудесником Рагдаем, желающим подержаться за Золотой Шар. Быстро идя вниз по течению, зная теперь даже без проводников берега, можно было легко взять на копьё и Вук, захватив для выкупа маркграфа Гатеуса и полузатопленный Шванганг, после чего тяжело нагруженными вернуться в Каменную Ладогу, с честью распустив по домам полтесков и бурундеев. А может, задержав их, вместе пойти за данью на черемисцев или, наконец, сжечь ненавистный ругский Куяб. Он, Стовов, так решил.

Рагдай чувствовал, что все будет иначе... Чегир звезда всю ночь висела счастливым красным зрачком над Карапатами, Стожарь звезда, в рукояти Ковша, была видна долго, пока не взошло солнце. Тогда же за Рудными горами упали два огненнохвостых метеора. В полдень не раскрылась соняшна, вода в тыквенных бутылях сделалась горькой, но, несмотря на жару, не выходила тут же с испариной. Сокол прогнал через холм зайца. Под ногами шныряли полёвки, перепутавшие день с ночью. Саранча то умолкала, то звенела вновь. Рагдай ждал, сидя вместе с Крепом в узкой полоске тени от дремлющих, сёдланных лошадей. На коленях его лежал раскрытый наугад Шестокрыл. Древние иудейские руны вещали об отношениях пустоты и веществ, веществ и духа, духа и знания. Книга была горячей, пахла старой кожей, железом. Креп то дремал, то открывал глаз, ожидая, что кудесник перевернёт страницу, но Рагдай не читал. Он и с закрытыми глазами мог увидеть все страницы: и Рафли, и Воронаграя, и всех других частей Чёрной Книги. Помнил.

– Гадаешь, а? – Хлопнув по лбу коня, в тени которого сидел Рагдай с Крепом, на траву грузно опустился Ацур. Соломенная борода его растрепалась, волосы сосульками прилипли к мокрому лбу, лицо было красным настолько, что исчезла конопатость. Варяг поправил железные поножи так, чтоб они не резали по коленям, и уложил меч рядом.

– Сижу. Жду, – ответил Рагдай, подняв глаза от книги и уставившись на жёлтую бабочку, севшую на плечо варяга.

– Князь решил ударить по франкам у леса. Знаешь? – Ацур повернул голову к Крепу открывшему глаза. Тот кивнул.

– Нас всех перебьют, и валькирии вплетут наши кишки в свою бесконечную сеть, клянусь волком Фенриром, глупо так умирать! – Ацур сощурился. – Он никого не слушает. Я ничего не могу сделать. Иди скажи ему. Ты можешь. Ты говоришь внутренним голосом. Рагдай, очнись!

– Что, Ацур?

Жёлтая бабочка свела и развела крылья. Рагдай долго смотрел на неё, потом перевёл взгляд на Ацура. Тот продолжил:

– Вишене всё равно. Он справляет тризну по Гельге. Все пьют грибной отвар. Даже Ладри. Хитрок мог бы сказать князю, но он лежит опьянённый твоим снадобьем. Не может проснуться. – Ацур упёр руки в бёдра, бабочка слетела.

– Это всё Семик с Ломоносом и Тороп, – сказал Креп. – От самого Вука шептали князю: зачем идти в даль неведомую, когда вокруг всего много, бери.

– Полтески, наверное, уйти смогут. Другие – нет.

Рагдай закрыл книгу, оглянулся: погребальный костёр совсем потух. Покосившаяся чёрная поленница в круге жёлтой и седой от пепла травы едва курилась. Прочь от костра, под руки, Эйнар и Свивельд вели незрячего Терна, прижимающего к животу небольшой кувшин с замотанной горловиной.

– У у... – выдохнул Ацур почти угрожающе. – Этот аварский шёлк, что ты надел на себя после сечи у Моравских Ворот, изменил тебя сильнее, чем две зимы в Миклгарде, клянусь Тором.

– Хороший халат. – Подняв к глазам стёганый шёлковый рукав, испещрённый мелкими фигурками людей, драконов и островерхих башен, кудесник хмыкнул и провёл им по едва зарубцевавшемуся шраму через левую щёку. – Помнишь Решму?

– Того товарина из Яробужа, что князя побуждал тебя убить?

– Да. Того.

– Что он тебе? Говорят, его Дусь в болоте утопил, – раздражаясь, ответил Ацур. – Не пойму. Стовов нас губит, а ты вспомнил Тёмную Землю.

– Решма был не товарин. Он той же породы, что Мать Матерей, – сказал Рагдай, и в его усталых глазах полыхнул огонь веселья. – Клянусь Чёрной Книгой, Решма тут, недалеко. Я слышу гул в облаках, как три года назад над Болотовым болотом. Я видел Решму на Одре так же хорошо, как вижу сейчас франка на холме. Я чую, что ему нужен Золотой Шар. Он жаждет Золотой Шар, как жаждал влезть на Медведь гору.

Ацур отшатнулся, обмяк, потом скрипнул зубами, сгрёб ножны меча, так что хрустнули перстни и пальцы, резко встал:

– Клянусь Одином, вы все лишились ума. Я пойду и убью Стовова. Без него не будет ничего. Полтески, бурундеи и стребляне не станут слушать Семика и Скавыку.

– Стой! – Рагдай схватил варяга за штанину. – Слушай меня, Ацур из Хевда. Иди и скажи Стовову, что если он будет ждать темноты, то я уговорю Вишену и варягов тоже ударить по франкам.

Прошла целая вечность, прежде чем Ацур молча кивнул и ушёл в сторону шатра Стовова.

– Ты не сможешь уговорить варягов напасть на франков. Все умрут прежде, чем стрела десять раз упадёт на землю, – глядя на уходящего Ацура, сказал Креп.

– Я не буду их уговаривать, Арбогаст утром напал на аваров и убил Ирбис хана. – Рагдай осторожно передал Крепу книгу и стал загибать пальцы: – Золото и шар были у Ирбис хана. Хитрок прошёл по его пути от самой пещеры на берегу Маницы. Везде он видел или тяжёлые возы, или следы от них. По всем приметам сегодня день Шестокрыла. Золото. Это золото заговорит. Нужно ждать.

– А если всё будет как прежде? – Креп завернул книгу в просмолённый кусок льна. – И сколько ждать?

– Как прежде не будет, – торжественно произнёс Рагдай, потом хитро покосился на Крепа и добавил, почти едко: – Кто кудесник, ты или я? Кто может оживлять умерших конунгов, говорить с Матерью Матерей и делать мечи из небесной стали?

Креп поспешно отмахнулся:

– Ты, ты.

– Знаешь, Креп, уже два дня мне чудилось, что в воздухе есть что то большое, плотное, быстрое, извергающее гул, как раскаты далёкого грома. – Рагдай повертел перед собой сжатый кулак, как будто что то вкручивая. – Что то произойдёт. Нужное нам. Слышишь?

– Это падают камни в горах, – невозмутимо сказал Креп.

Рагдай с сомнением покачал головой. Поднявшись, кудесник медленно пошёл к шатру Стовова. Под ногами с нежным шелестом сминалась сухая трава, прыгали в разные стороны жуки, разлетались мошки и бабочки. Земля, скрытая клевером и разрыв травой, была тверда и бугриста. Пройдя мимо осёдланных коней, привязанных вкруг к воткнутой в землю рогатине, и рассеянно махнув рукой приветствовавшему его бурундею, красному от жары, выверяющему упряжь, Рагдай перешагнул через лежащие на земле щиты. Несколько навесов из грубой льняной ткани, в которые бурундеи перед сожжением обычно заматывали своих мертвецов, натянутые на копья, давали клочки тени, отданные Мечеку, слабым и раненым. Прочие сидели, оборотясь в сторону леса и аквитанцев, под открытым солнцем уже с полудня. Их лица блестели, а длинные волосы и бороды слиплись, как пучки водорослей, вынутых из воды, глаза были скрыты плотно сжатыми веками, отчего у висков собрались морщины, усы ощерились, и казалось, что воины улыбаются. Пластинчатые панцири, серые от пыли и отсутствия обычного ухода, были разогреты так, что на них трудно было удержать ладонь. Кожа рубах и поножей сделалась на вид сухой и шершавой, как старая недублёная шкура, выброшенная из за негодности кожемяками.