Текст книги "Новый Мир - Золото небесных королей (СИ)"

Автор книги: Андрей Демидов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

– Добрый властелин, и трусливый захватчик, – гдядя на это сказала Ясельда, измученная необходимостью постоянно слезать с лошади и идти пешком, чтобы не испортить в зарослях одежду и не разодрать лицо и волосы, – тут надо, быть может, просеку делать, как отец делал во время походов в Биармию.

– Может так и быстрее пройдём, чем плутая, моя госпожа, – ответила одна из её служанок.

– Когда же это всё кончится? – спросила сама себя Ясельда, закатывая вверх глаза, – ненавижу эту жизнь!

– А я чувствую, что за два месяца плена, начала забывать дом, мать и привыкать к этой неустроенности, словно всегда так жила, – ответила сестре Ориса, и её девичье лицо сделалось почти весёлым, – в горнице было тепло, а здесь занятно, и Стовов, если вернёт нас обратно отцу целыми, не будет таким уж злыднем.

– Ох, княжны, не верится в это, и гадания всё смерть и поругание нам предсказывают, – со вздохом сказала на это другая служанка, – только и надежды, что на вашу знатность и его страх перед вашим отцом!

– Раньше Вишена всё нас защищать пытался, а теперь он убит, и дикари из варяжских мест говорят, что из-за нас, – сказала служанка, которую Стовов сделал свое наложницей, – мы на краю гибели все.

После этого можно было заметить, что уголки рта у Ясельды задрожали, а глаза заблестели от подступающих слёз.

В конце концов проводник Тихомир посоветовал князю сойти с тропы. Проходящая восточнее этих мест основная дорога сухопутного отрезка Янтарного пути была, наверно, ещё более оживлённой. Купцы сообщили, что они идут лесом именно из-за того, что вдоль дороги расположились аварские отряды Ирбис-хана и хана Аспаруха, а сама дорога пуста. Решено было идти правее. По словам Тихомира, до ночи можно было дойти до Моравы, где у воды расположиться на удобный ночлег. Старшие дружинники князя не возражали. Управлять войском в густых зарослях было всё равно невозможно. Полтески Вольги ушли далеко вперёд, преследуя авар и связи с ними не было. Викинги сильно отстали с ранеными, и их было не видно и не слышно. Гонцы Стовова выбились из сил, и нужно было всем дать один общий ориентир и место сбора в конце дня. Левее от тропы протекал ручей, берущий начало от родника, где был похоронен грек Пётр. Устье ручья и было назначено всем дружинам как место сбора. После этого все начали двигаться самостоятельно, а князь перестал мучить гонцов и Семика.

Вдоль ручья была совсем другая Моравия. Здесь не было селян и торговцев, а спокойно бродили олени и кабаны, птицы вили гнёзда, даже осторожный аист выложил своё корзину-гнездо на верхушке старого бука. Акация росла вперемешку с орехом и репейником. Иногда попадались ели и пихты, маленькие, словно игрушечные. Через несколько сотен шагов ручей круто повернул на запад, прошёл через россыпь крупных камней-останцев. Потом он с шумом стал стекать в овраг. Овраг этот, с крутыми берегами, шёл на север к Мораве.

Яркий свет пробивался через ветви дубов и буков, и вместе с прихотливыми тенями, бегал везде, повинуясь движениям ветвей и листьев под порывами тёплого ветра. Птицы сходили с ума от весеннего восторга. Благодать заслонила собой хмурую неизвестность. Казалось, если продвигаться в том же направлении, можно будет через листву пройти прямо на голубое небо, в небесное царство милостивых богов. Солнце пекло нещадно, словно отдавало долг долине за долгие мрачные зимние дни. Жара усилилась, несмотря на то, что было далеко за полдень и длинные тени говорили о скором приближении вечера. Изо всех сил голосили птицы. Чижи гоняли насекомых, сороки ссорились с из-за костей, горлицы взлетали из-под самых копыт лошадей, а огромные чёрные вороны неподвижно сидели в ветвях, как посланцы вечности. Когда в зарослях стал преобладать орешник, их оврага с визгом и хрюканьем выбежал выводок полосатых свиней во главе с кабанихой. За ними гнались двое стреблян, ловко прыгая через лежащие сучья и камни. Было видно, что они уже пртшли в себя после сражения, и силы их восстановлены.

Несколько раз у оврага попадались могилы, разорённые лисами. Около просеки с рядами свежих брёвен, было найдено пепелище: несколько обгоревших новых домов и сараев, вырытые, но не заполненные ни разу хлебные ямы и чаны для пива.

– Ну, монах, где обещанная Орлица с харчевней, овчарней и коровьими стойлами? – угрюмо спросил Стовов, после того как закончился обыск пепелища. – Это и есть Орлица?

Руперт после того, как ему перевели, ответил:

– Мы на пути истинном. До Орлицы недалеко. Я молил святого Марциала, чтоб он не свёл нас с язычниками. – Он перекрестился.

– Мы тоже язычники, – заметил Рагдай, трогаясь дальше, за князем.

– Вы уже открыты для слова Господнего.

– Да?

Некоторое время все ехали молча, стараясь не глотать из облака поднятой сажи, кони фыркали, трясли мордами.

– Слушать и задумываться над словами Священного Писания, сражаться с врагами веры и всех добрых христиан – есть первое проявление христианина... – наконец вымолвил монах, изобразив улыбку умиления на сморщенном лице, и закашлялся.

– Что он там речёт, этот кукушкин сын? – вяло поинтересовался Стовов. – Пусть скажет, отчего он попался стреблянам, когда шёл назад через перевал. Хотел моравов в свою веру обращать, а сам назад?

– Видно, епископ Кёльнский шлёт в мир тех, что проповедует от души, а не от писаний. Может, тебе было явление? Отвечай, почему ты шёл от моравов, хотя должен был проповедовать им? – задумчиво сказал Рагдай.

– К вам шёл, остеречь о тревогах, об Ирбисе, Само и франконах, – быстро ответил Руперт.

– Один, через Моравские Ворота, с запасом в обрез, не зная, дошли мы до ворот или, может, повернули обратно ещё у Ног Болтасара? Только оттого, что проникся любовью великой к войску языческому Стовова, земли коего лежат за чертой твоего разума... Так ли это? – Рагдай внимательно вгляделся в монаха.

Руперт хотел ответить, но впереди послышался условный свист стреблян. Полтески застыли на месте. Дедичи, за ними бурундеи и варяги остановились не сразу, напирая на спины впереди стоящих. Некоторое время сохранялась гнетущая тишина, только пыльный ветер путался в листве, справа журчала невидимая речка, свистали птицы. Подле Стовова возник Оря и поведал, что в полёте стрелы, ниже по тропе, заросли кончаются оврагом. Через него мосток. За мостком клочки несеяной пашни, за ней селение, за селением берёзовый лес. В селении дымы, гомон скотины. Людей не видно, но посреди пашни стоят, мнутся несколько всадников: лошади откормленные, луки, копья, железные шапки.

– Это и есть, видно, Орлица.

Но Руперт замотал головой:

– Орлица правее, это Стрилка.

Стовов с видимым напряжением раздумывал. Семик с Торопом выпячивали вперёд бороды и вызывались с дедичами пойти туда и набрать припасов. Ацур же поддержал Рагдая – возвращаться немедля. Эйнар требовал остановки для раненых. Оря молчал, делая изредка знаки, чтоб все говорили тише.

Стовов медлил, то наматывал на кулак поводья, то бросал их, раздувал ноздри, водил головой, словно хотел увидеть вокруг хоть какой нибудь знак богов, хоть ничтожную примету, не доверяя уже ни словам, ни мыслям, никому. Неожиданно Оря бросился к земле и стал её слушать. Потом одна за другой начали умолкать птицы, лошади задёргали ушами, пыль в воздухе сделалась гуще.

Оря Стреблянин слушал землю, лёжа на шкуре мёртвого волка, но и так уже стал слышен гул, похожий на далёкий, непрерывный гром, на движение льда по великой реке. Оря поднялся. Гул шёл отовсюду, и это было великое множество лошадиных копыт. Стовов очнулся, велел двум полтескам вернуться назад, к источнику, разведать там и тут же возвращаться. Сам же двинулся с остальными вперёд к мостку, туда, где начиналась пашня. Пятеро всадников всё ещё стояли на тропе, почти посреди поля, но ближе к селению, которое состояло из изгородей, десятка низких сараев и нескольких обмазанных глиной домов, крытых свежей дранью. Всадники стояли так, что могли обозревать всю округу. До них было два полёта стрелы. На них были длинные, кожаные балахоны с капюшонами, поверх капюшонов железные шапки из полос, у одного просто обруч, в руках короткие, толстые копья, круглые щиты, обтянутые волчьими шкурами, у двоих же из всего оружия только молоты на длинных рукоятях. Гул и пыль, казалось, не беспокоили их.

– Это язычники, саксы, наверное, – определил Руперт.

Даже когда в зарослях под бурундеями или дедичами ржали кони, саксы не выказывали беспокойства, – видимо, со стороны гор они не ожидали врага. Солнце прошло половину пути после полудня, жара начала спадать, оживилась мошкара, раскрылись колокольчики, над пашней появились стремительные ласточки. Они поднимались к пятнам облаков, падали вниз, делая у самой земли разворот, беспорядочно метались по двое, по трое, кружили хороводом, рассыпались, снова взмывали в поднебесье. У бурундеев легли две лошади и больше не поднялись, несмотря на плети и уколы ножей. Семик сообщил, что мечники ропщут и сговариваются взять селение и припасы, а среди варягов, говорят, мол, князь испугался пяти саксов, и, если б был жив конунг, всё было бы по другому. Стовов хлестанул Семика по щиту плетью и прорычал, что убьёт всякого, кто двинется поперёк его воли или даже просто слезет с седла. После этого роптания продолжились, но шёпотом. Наконец вернулись двое полтесков от источника. Едва удерживая истерзанных удилами и плетьми коней, они сообщили:

– Мимо источника, по дороге на восход, идут конные, налегке, без возов, рысью, текут как река. Разные говором и видом. Мимо них, в другую сторону, идут раненые, ведут пустых лошадей, на возах мертвецы. Гонят полонённых, похожих на аваров: женщин, детей, молодых мужей. Те, что идут на восход, и те, что навстречу, заодно, зубоскалят и знаются. У источника пленные авары копают большую яму, видно могилу. Там ещё люди в балахонах и с крестами, как у монаха...

Лазутчиков выслушали молча, и лишь Эйнар хмыкнул и удивлённо мотнул головой. Князь же оглянулся на хмурого Рагдая, махнул рукой Семику и медленно выехал из зарослей к мостку. Ветер открытого пространства шевельнул длинные русые волосы, выдул лесной сор из складок плаща и конской гривы.

Семик осторожно вслед заметил, что неплохо послать вперёд стреблян. Стовов на это ответил так, чтоб было слышно всем:

– Негоже князю себя и своих щадить, а другими заслоняться. Храни нас Стрибог! – После этого он надел шлем и въехал на мосток. За ним последовали два десятка дедичей и старшие дружинники князя. Хоругвь не разворачивали, клинки не обнажали. Только шеломы надели, у кого была охота. Дробно простучав по брёвнам мостка, они пустились за князем скорой рысью.

Саксы увидели их, развернули коней навстречу, но не изготовились. Один сакс, с железным обручем на голове, молотом через плечо и длинной чёрной бородой, заплетённой в две косы, крикнул несколько предостерегающих, отрывистых слов и указал в сторону Стрилки. Стовов только хлестнул лошадь, переложил повод в левую руку и вытянул меч. До саксов было менее сотни шагов, когда вслед дедичам из зарослей выступили полтески и бурундеи. Саксы заметно удивились, торопливо съехали с тропы и, удалившись от неё на три десятка шагов, остановились. Чернобородый снова начал что то кричать, но Стовов промчался мимо, даже не повернув головы, только пыльный хвост и горсти камешков посыпались из под лошадиных копыт. Достигнув первой изгороди, князь остановился, вздыбил коня, развернулся и заскрипел зубами. Справа, там, где змеилась серо белая нить небольшой реки, всадники стояли гуще, а когда над чёрными перелесками за рекой расступились облака и часть из них озарилась бликами, стало заметно, что конные отряды движутся и меняют очертания. Полтески и бурундеи миновали саксов, а стребляне и варяги пересекли мост и растянулись по тропе. Рагдай, Ацур с Ладри за спиной, Полукорм с монахом задержались около саксов.

Было видно, как Рагдай, выехав вперед, что то разъясняет всадникам, размахивая рукой. Те слушают, радостно кивая. Затем один из них срывается с места в галоп, несётся по пашне, выворачивая комья сырой земли, пересекает тропу через гущу глазеющих стреблян и удаляется в сторону блистающей реки.

Тем временем дедичи, изготовив оружие, ведомые Семиком, на всём скаку ворвались в Стрилку. Разметав капустные грядки, проломив ветхую изгородь, давя кур и заходящихся в лае собак, начали носиться меж домов и сараев, не находя врага. Вокруг стояли возы с колёсами из досок, загруженные домашним скарбом, запряжённые неказистыми лошадьми. В некоторые возы приноравливались впрячься женщины и несколько увечных мужчин. Они, и другие женщины, и старухи, привязавшие к возам коров и коз при появлении свиреполицых мечников, подняли такой вой и плач, что собаки на некоторое время умолкли. На плач из сараев вышли несколько стариков и юношей. Дедичи на всякий случай посшибали их конями и ожгли плетьми, до кого дотянулась рука, затем разогнали трёх стариков, резавших кур у самого длинного дома, где стоял каменный крест, заботливо украшенный черепами коней и волков и измазанный птичьей кровью. Когда в селение вошли полтески, мечники уже лили в свои разинутые рты сметану, обливая бороды, рвали зубами окорока, давились жирной колбасой, тыкали копьями землю, ища хлебные ямы, ворошили возы. Скоро все поняли, что никакой поживы, кроме еды, здесь не найти. Стовов уже собирал своё воинство, чтоб немедленно выступить дальше и укрыться до темноты в берёзовом лесу. Но подоспевший Рагдай остановил его:

– Можешь дать до утра отдых. Думаю, я уговорил саксов, и у нас есть небольшая передышка.

– Как? Заколдовал? – оглядываясь на горы, вопросил князь и услышал рассказ Рагдая, как тот смутил простодушных саксов, выдав войско Стовова за союзных королю Дагоберу басков, тайно пришедших и выкравших вчера ночью у Ольмоутца самого Сабяру хана, который сейчас лежит на носилках под шкурами, оттого что он оборотень и колдун. Саксы тут же отправили с радостной вестью гонца в Конницу к Дагоберу и своему королю Баркрамну, который и велел стоять им тут, чтоб упредить идущих по дороге тюрингов и швабов, если вдруг со стороны долины появятся передовые отряды кутургутов.

После этого Рагдай уточнил, что гонец вряд ли доберётся до Конницы к полуночи, а значит, в селении можно оставаться до рассвета.

Стовов согласился и, на ходу выдавливая в рот сырые яйца, которые нёс в шлеме Ломонос, вошёл в дом напротив креста и уселся спиной к потухшему очагу, между полатями. Полумрак осветили факелом из тонких лучин, облитых воском, а Тороп подвёл к Стовову и Рагдаю седобородого старца со слезящимися глазами и ввалившимся ртом. Старец назвался Холлой и долго на славянском языке, шамкая, говорил про то, как начиная с праздника Кастрома всех мужчин забрал в своё войско король Само. Потом, в канун Дадлы, иудейские или сирийские купцы, напав ночью, увели молодых женщин через Моравские Ворота, чтоб продать где нибудь во Фризии, и что люди Само получают от всех купцов золото. А потом два раза приходили авары с кутургутами. Забрали всех сколько нибудь годных коней и велели привезти в Кайов десяток возов примятого сена и десять мер овса, иначе пожгут. Три дня назад пришли саксы, запытали прежнего старосту, убили пришлого проповедника, забрали соль и все железные ножи, что были длиннее ладони, а потом заставили рыть в роще волчьи ямы с кольями на дне и рубить засеку поперёк тропы. Оттого люд решил ночью уходить к Праже. А виноват во всём прежний старейшина, что не увёл в леса всех жителей Стрилки, как только франконец Само стал королём чешей, моравов и склавян.

Рагдай сказал старику, что князь Стовов возьмёт съестных припасов только одну корову и пять свиней, да десяток кур и за это старику дадут десять полновесных золотых безанов Ираклия, соль и возможность ночью выйти из Стрилки. Но старик за это даст проводника, что ведает волчьи ямы в лесу. Старейшина согласился, затем запросил ещё пять безанов, но был бит Торопом плетью и вытолкан на двор.

Стовов, слишком ослабленный обильной едой и питьем, не воспрепятствовал отдать плату и по уходе старика замертво уснул прямо на земляном полу, не снимая кольчуги и меча. Полукорм стянул с него сапоги и забил под затылок пук соломы, затем по своему почину связал монаху руки и ноги и сел рядом, охранять обоих, и сразу же уснул. Тут же устроились Семик с Ломоносом, Скавыка, Стень и Струинь. Остальные дедичи заняли полати. Не было только Торопа и ещё нескольких мечников, всё ещё рыскающих по домам. Рагдай съел кусок окорока и вышел на двор.

Вечерело. Туманные облака на скалах Исполиновых круч отражали пурпур солнечного диска, наполовину ушедшего в прихотливую кайму лесов на Могильницевых высотах. Над высотами кружили вороньи стаи, словно пригоршни пепла в потоках раскалённого воздуха кузнечных горнов. Очень низко пролетел огромный серо стальной орёл и сразу за Стрилкой начал быстро подниматься, ни разу не шевельнув распластанными крыльями с оттопыренными пальцами рулевых перьев, используя лишь упругость встречного ветра, смутив своей необычно поздней охотой сонного аиста, облетающего гнезда в развилке берёзовых ветвей. Вокруг каменного креста, вповалку, спали стребляне. Кони их беспризорно бродили вокруг, дёргая солому с крыш сараев. В просвете между головным домом и поленницей было видно, как на пашню выкатывается последний воз, на котором, свесив босые ноги цвета глины, трясётся седобородый староста Холла, рядом семенит простоволосая девочка с гусём под мышкой, и казалось, что если б гусь время от времени не бил воздух крылом, то девочка непременно упала бы под его тяжестью. Прочие повозки уже едва можно было различить. Посреди пашни чадил костерок, разложенный сторожем саксов. Навстречу Рагдаю проехали двое полтесков, сменить свой дозор на краю леса.

Варяги расположились на самом краю селения, за которым начинались капустные грядки, вокруг двух костров. Отсюда можно было не щурясь увидеть, как красное солнце всё быстрее и быстрее погружается в Могильницевы высоты, наполняя поднебесье от края до края таинственным, багряным свечением, разливая среди холмов ровный, мягкий, жемчужный свет, отчего растворялась чёрная сажа теней, даже самых глубоких, копившихся и нарастающих с самого полудня.

Прекрасное видение длится мгновение, и вдруг гаснет солнечный блик над высотами и всё вокруг: земля, трава, горы, облака – становится черно и только спустя ещё несколько мгновений начинает снова проявлять свой объём и окрашиваться в цвета и оттенки чёрного, серого, синего. У того костра, что был поменьше, ногами к огню, лежали раненые Гельга и Вольквин. Меж ними, сгорбившись, сидел Хорн, щупая повязку на глазах. Гельга во сне рычал и хватал подле себя траву. Тут же стояли носилки с грудой шкур. В них восковой маской виднелось лицо конунга Вишены Стреблянина. Подле сидели, поджав под себя ноги, Эйнар и Свивельд. Бирг выдувал из флейты печальные звуки. По другую сторону тихо переговаривались Ацур и Ладри. У другого, большего костра располагались остальные, неожиданно бодрые варяги. Спали только Торн, Ингвар и Ульворен. Гельмольд пытался с помощью Овара чинить кольчугу, Ингвар ссорился с Фарлафом, оба вскакивали то по очереди, то вместе, а Икмар с Ейфаром их придерживали за рубахи.

Прочие слушали рассказ ряболицего Хеда, похожий на сагу о битве Локи с Хеймдаллем и сагу об обольщении Локи златовласой великаншей Скади одновременно. На границе светового круга от костров терпеливо сидели две лохматые собаки, не ушедшие с хозяевами. Когда Хед запинался, путаясь в собственных хитросплетениях, он кидал в сторону собак что нибудь из объедков от ужина, собаки уносились в темноту, и там начиналась свара. Это отвлекало слушателей.

Рагдай подошёл к малому костру, при этом Ацур и Ладри замолчали, Бирг прекратил играть, а Свивельд приветственно поднял громадную ладонь.

– Что, Эйнар? – Рагдай склонился над телом Вишены. – Лил конунгу на грудь колодезную воду?

– Лил, – кивнул Эйнар, ударяя ладонью между собой и носилками. Земля отозвалась хлюпающим звуком лужи. Кудесник на груди конунга отодвинул в сторону мокрые шкуры, раскрывая всё тело Вишены, и поправил меч, чуть съехавший вправо. – Уже месяц взошёл, а он не поднялся. Горе, клянусь богами. Только вода Матери Матерей могла бы его теперь оживить! Да. Умер.

Эйнар схватился одной рукой за глаза, другой сжал свой затылок и качнулся вперёд, промычал что то перешедшее в тихий, сдавленный вой. Приподнялся на локте разбуженный бледный Гельга. Незрячий Хорн протянул перед собой руки с дрожащими пальцами:

– Я хочу проститься с конунгом. Дайте мне дотронуться до его лица, во имя всей Валгаллы.

Поднялся Ацур, сказал через костёр:

– Завтра мы двинемся обратно через перевал к ладье. Сделаем большой костёр на плоту и проводим славного конунга ругов Вишену Стреблянина в Валгаллу к трону Одина. С ним отправим обильную пищу и питьё, оружие и золото, и рабов, чтоб они прислуживали ему в пути, пока руки туманной Хлекк или прекрасной Фригг не подхватят его. Я пойду сейчас и добуду несколько аваров или кто будет. Они живые лягут на плот рядом с конунгом! Мне нужны ещё трое.

Эйнар поднял руку вверх и тихо сказал:

– Я пойду.

– И я! – откликнулся Свивельд.

Остальные тоже вызвались идти добывать жертвы для погребального костра славного конунга. Возник спор о том, кто достойнее, старше, сильнее, хитрее, у кого больше золота, кто был ближе конунгу духом, кого он вызывал вперёд во время сшибок.

Даже лучшее умение понимать склавянский служило доводом. Ингвар сказал, что он первый дал клятву Вишене в Тёмной Земле, а Свивельд сказал, что спас конунга в Страйборге, когда Гуттбранн хотел ударить ножом его в спину, потом Ульворен вспомнил, что Вишена подарил ему кольцо, а Бирг знает его любимую мелодию...

Глава четырнадцатая

ПОЛТЕСКИ

Варяги угомониться не смогли, несмотря на предостережения Эйнара о том, что в ближайшие ночи отдыха не предвидится. Чудесное воскрешение конунга Вишены Стреблянина требовало объяснений, и объяснения родились в долгом споре между варягами ругами, во главе с буйным Фарлафом, и варягами из Ранрикии, во главе со Свивельдом и Биргом. Чудин Гуда и Рулов приняли сторону ругов. Эйнар от участия в споре уклонился, так как оставался с конунгом и до окончания спора сидел поодаль, держа наготове тяжёлую палку. Спор шёл о том, чьи боги, норманнские, ругские или склавенские, хранили Вишену в бою и потом вернули к жизни.

Ацур, предвидя возможную драку, ушёл, уведя Ладри, к бурундеям, что расположились на противоположной околице Стрилки, у леса. Рагдай же, напоив Вишену зельем из ромашки, соняшны, свиного жира, яиц, желудёвой муки и нескольких щепоток из своей торбы у пояса и дождавшись, когда раненый уснёт, вместе с Крепом перенёс его чуть поодаль, где был зажжён третий, небольшой костёр. Кудесник улёгся рядом с Вишеной, повелев Крепу наблюдать за спорщиками и, если дело дойдёт до ножей, будить. Рагдай уснул, и сон его был нагромождением видений и чёрной пелены, то ли оттого, что подле лежал конунг Вишена, то ли потому, что само это место, среди крохотных, незрелых капустных кочанов, на краю Стрилки, на склоне Моравской долины, было одним из тех, о которых рассказывали древние письмена Шестокрыла и Рафли: '...и шёл невидимый свет сквозь твердь земли, и вверх и вниз, и сила его была такова, что, говорили мёртвые, виделось, что было, есть и будет, и даже Иегова не мог тут тленом поразить живых...'

Рагдаю привиделись как наяву башни Константинополя, блики золотого солнца в лазурной воде пролива, стражи на зубчатых стенах, в драгоценных камнях матроны на прозрачных ложах. Взгляд стремительно несся среди толпы на пристанях, вдоль арок акведуков, по торговым рядам, минуя склады, руины, узкие улицы бедноты, петляя между колоннами дворцов и статуями античных и христианских героев, под гулкими сводами фресок и золочёной резьбы, над мозаичными, мраморными полами терм, бассейнами, полными беззаботной молодёжи, над плахой, где деловито рубили руки очередным ворам, среди горестных лиц невольницкого рынка, конюшен касогов и тюрков, наёмной стражи императора Ираклия, шелкопрядных мастерских, школ философии, бесконечных стен из книг в библиотеке патриарха, лачуг и храмов. Мелькали лица злых торговцев, рабов, шутов, менестрелей, менял, куртизанок, мастеровых... Взор стремительно мчался среди этой пестроты, сквозь воду, огонь и камень, и вокруг звучал многоязычный говор, будто под сводами бесконечной пещеры...

'...за этих двенадцать половецких женщин прошу только двадцать безанов. Это даром, клянусь Моисеем. И даю ещё этого морава, как подарок... Так он же ослеплён... Зато может петь и играть на дудке... Они вышли на триере, когда мы обогнули Киликию со стороны Гафоса. Был штиль, парус висел, на вёслах нас догнали. Клянусь словом Заратустры, забрали всё, даже амфоры из под оливок... Зато, уважаемый Муслим, не убили и не забрали корабль, как у Изима из Искандерона... Я, как император полумира и всех христиан, не могу дать вашей общине права больше, чем, например... Это породит вражду. А подати вы должны платить. Знаете, сейчас нашей армии на Кавказе нелегко. И нужно нанять много воинов, вместо тех, что легли, отражая аваров...'

И дальше...

'...мама, я не буду есть эти отруби, они воняют... Другого нет. Твой отец потратил на потаскух всё, что выручил за мои серьги... И сказал тогда Бог Синее Небо, пусть степи ваши будут зелёны, реки полны рыбы, кони сыты, стрелы метки, а женщины плодовиты. А в это время кыпчаки сделали набег на улус Тотора... И тогда Урсум батур...'

Потом слух и взор Рагдая стали подниматься навстречу открытому небу и с высоты большей, чем высота полёта птиц, открылся ему великий город, дома и дворцы, толпы на рынках и пристанях, дымы очагов которого складывались в рунический знак, то похожий на 'спящий глаз кошки', то на 'змею реки' или 'крест в круге'. Знаки, похожие на древнеругские и те, что чернели на сводах пещеры Медведь – горы в Тёмной Земле, складывались в бессвязные тексты, и всё озарялось вдруг зелёным светом, ужасом, оттого что в письменах всё же был смысл, явный, но отделённый тонкой, неодолимой преградой. Однажды, посреди знака 'чрево матери', поднялась исполинская фигура четырёхкрылого существа с головой змеи, шестью человеческими руками, но с узкими когтями рыси. Грудь чудища была покрыта гранитными плитами, а спина и хвост сверкали мехом росомахи. Из жёлтых глаз били прямые молнии, испепеляя окрестные скалы, когти рассекали воздух, и воздух падал вниз, как глыбы льда, из зловонной пасти вырывался ветер, образующий много маленьких смерчей, которые кружились вокруг, втягивая облака, деревья, людей и крыши... Затем наступала короткая темнота.

Рагдай открывал глаза, не зная, что с ним и где он, видел спину Крепа, красный отблеск на его плече, варягов у дальнего костра, капающего жиром поросёнка, возбуждённые бородатые лица, пламя в зрачках.

Доносился запах жареного мяса, грибного отвара, лай приблудных собак и голоса, вещавшие что то вроде:

– Ты, Фарлаф, видно, не против того, что склавенские боги слабы и не могут тягаться в мощи и хитрости с Одином и Локи.

– Так, Свивельд, склавенские боги слабы, но ругский Перкунас и Стриборг не уступят Одину. А если Один есть сын великанши Бестеллы и Перкунаса, по вашему Бора, то, клянусь милостью Фригг, главенство ясно...

– Нет, не так. Перкунаса ещё не было, когда Бестелла и Бор срубили ветку Мирового Ясеня, чтоб воздвигнуть стены Асгарда. Этот Перкунас скорее ван, чем ас. Спроси кудесника Рагдая, он растолкует.

Рагдай, не имея сил и желания шевельнуться, снова закрывал глаза, и видения повторялись. Всё кончилось, когда лунный клык прошёл две трети своего пути, поросёнок был съеден, собакам даны имена Хейд и Хромая, а спор угас из за утомления обжорством и хитроумием.

Из мрака родился гул. Он быстро разросся, обрёл эхо, железный лязг, ржание разгорячённых лошадей, неясные крики. Очень скоро к нему присоединился совсем близкий звук рога, повторённый со всех сторон, и тревожные крики саксов: 'Авары!' Спящих растолкали. Разметали костры. Напялили кольчуги, шлемы, подняли щиты, изготовились. Полтеск, в котором Рагдай узнал Коршуга, брата Гура, убитого в Вуке, тыкая булавой в темноту сообщил, что авары многим числом вышли из холмов со стороны Моравы, перешли овраг, сбили сторожу саксов и движутся по полю в сторону Стрилки. Другая сторожа, что была на тропе, исчезла. На пашню, со стороны дороги вдоль гор, вышли сотни три конных и столько же пеших, похожие на тех, что вчера были у источника: саксы или швабы. Стоят в пяти полётах стрелы.

Туда пошёл Вольга с Куном, чтоб знать, куда кто двинется после сшибки.

Эйнар распорядился перенести Вишену к остальным раненым и встать кругом вокруг них и лошадей. Рагдай, отгоняя заклинаниями обрывки видений, отослал Крепа к Стовову, но, прежде чем тот успел вернуться, от князя явился Скавыка и передал его наказ: всем со скарбом идти на другую сторону Стрилки. Бурундеи, стребляне и полтески уже были там. Стовов бил плетью проводника, оставленного старейшиной Холлой и пойманного только что при попытке бежать, пользуясь темнотой и суетой. Проводник был тощий, босоногий, похожий на десятилетнего ребёнка, если бы не борода и морщины. Он визжал под ударами, изворачивался в руках Торопа и тараторил, что ночью в лесах ходить нельзя, и ночью он не распознает устроенные по велению саксов волчьи ямы и ловушки, и в лесу уже, верно, полно аваров.

Одновременно Мечек с бурундеями уговаривали князя не покидать селения до рассвета, когда станет ясно, чем окончится продвижение аваров, и вполне возможно, что проход к Моравским Воротам будет свободен и можно будет вернуться, ждать Хитрока. Стовов почти согласился, но со стороны полей донёсся грохот, словно треснула земля, затем – предсмертное ржание коней, истошные крики рассечённых и звуки аварских бубнов и дудок. Почти догнав ветер, на обезумевших от короткой, но бешеной скачки конях примчались Вольга и Кун. Кун был без своей железной шапки, из плеча торчал обломок стрелы.

– Авары сбили наш заслон. Половину посекли на месте. Часть бежит к горам, часть сюда. Их гонят и рубят.

Бурундеи оставили уговоры. Проводник, видимо почувствовав смысл сказанного и суть звуков, согласился идти, подбодрённый обещанной Рагдаем горстью рубленого серебра. Тем самым он избежал обрезания ушей, к чему уже по указанию князя изготовился Тороп. Никак не проявив своего чувства к известию о воскрешении конунга Вишены, князь Стовов сказал краткое слово о том, чтоб все были 'сам за себя' и что в лесу на них отважатся напасть разве только духи мёртвых, от которых у всех есть обереги. После чего велел выступать немедленно, имея целью пройти в середину леса и там ждать рассвета. Впереди двинулись стребляне. Едва углубившись в чащу, озаряемую редкими лунными бликами, отражёнными от белоснежной коры берёз, проводник сошёл с тропы. Звуки резни утихли в листве.