Текст книги "Блондинка с розой в сердце (СИ)"

Автор книги: Андрей Федин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

– Дмитрий, не желаешь ли перекинуться в картишки? – спросила она. – В подкидного дурака. Или в дурочку. Это уже как получится. Поездка нам предстоит долгая, а делать по большому счёту нечего. Поиграем немного в карты. Поболтаем.

* * *

Лебедева завершили раздачу, взглянула на свои карты.

– У меня шестёрка, – сказала она.

– Ходи.

– Семёрка черви, – объявила Александра и бросила карту на стол.

– Десятка.

– Бито.

Журналистка взяла из колоды карту, спросила:

– Дмитрий, ты сказал, что в Ларионовке у тебя такое же дело, какое было в Ленинграде. А в Ленинград ты ехал к Роману Курочкину. Я правильно поняла? Получается: ты едешь, чтобы снова…

Александра замолчала, подняла на меня глаза.

– Да, – сказал я. – Всё верно. Там я снова совершу хладнокровное убийство.

Мне показалось, что журналистка вздрогнула. Она стрельнула взглядом в сторону наших соседей. Убедилась, что те не прислушивались к нашему разговору.

Я бросил на стол трефовую семёрку. Лебедева покрыла её дамой. На мою даму журналистка положила козырную шестёрку.

– Бито, – заявил я.

– Ты уже когда-то делал это раньше? – спросила Александра. – До сегодняшнего дня. Я имею в виду…

– Один раз. Применил табельное оружие при задержании. Это было в девяностом году.

– И что ты тогда почувствовал?

Лебедева походила трефовой шестёркой. Я «побил» её карту девяткой.

– Жарко было, – ответил я.

– Я о других чувствах говорю.

– Других чувств не было. Тот урод пырнул ножом в живот моего друга Колю Синицына. Когда мы с Синицыным были при исполнении. Оказал мне сопротивление при задержании. Получил пулю в бедренную артерию. Истёк кровью до приезда скорой. Я в это время оказывал помощь своему коллеге.

– А сейчас?

Я похлопал левой рукой по своей груди, сказал:

– Где-то тут прячется тот самый тромб, который меня через месяц убьёт. Поэтому в ближайшие недели мне лишние переживания не нужны. Понимаешь? У меня в этой жизни ещё много нереализованных планов. И завершать её ради таких уродов, как Курочкин, я не намерен. Жизни жены и дочери сейчас для меня важнее всего. Поэтому я не ищу лишних переживаний. В Ленинграде я бы и пальцем не пошевелил, если бы понимал: это помешает моей главной цели. А что касается чувств… На работе в милиции я повидал всякое. Мертвецами меня не удивишь. При виде мёртвых тел у меня не учащается пульс и не срабатывает рвотный рефлекс.

Я отбросил битые карты на край стола.

– На мертвецов я реагирую спокойно. Сегодня в Ленинграде я думал не о том, что убил Рому Курочкина. Потому что в своём писательском воображении я убивал его много раз – в прошлой жизни, когда просматривал материалы о его преступлениях при работе над книгой. Тогда я проделывал это даже с удовольствием – сейчас я это просто… сделал. Хладнокровно, как ты сказала. Без особого удовольствия и без переживаний. Это было, всё равно, что почистить зубы или вынести мусор. Никакого ненужного стресса. Только мысли о том, что я сегодня спас десятки молодых женщин, которые в будущем стали бы жертвами этого маньяка.

Я хмыкнул, походил бубновой восьмёркой.

Журналистка бросила поверх моей карты валета.

– В своём воображении я пережил многое из того, что в реальности пережили жертвы питерского Людоеда, пока писал «Человеческие кости в Неве». Это обязательная часть писательской работы. Читатель не поверит тебе, если ты скажешь ему неправду. Читатель чувствует ложь. Поэтому первым делом убеди себя, что тебе действительно больно. И лишь потом расскажи об этом в романе. Так, и только так. Не иначе. Тогда и читатель от твоих слов не отмахнётся. Он прочувствует твою боль и твой страх. Рассмеётся вместе с тобой, если тебе при написании текста было смешно. Я не смеялся, Саша, когда писал книгу о питерском Людоеде.

Я взял из колоды карту.

– Бито. Ходи.

– Десятка, – заявила Лебедева.

Я бросил рядом с её картой короля и сказал:

– Сегодня я не работал над книгой. А только выполнил те действия, которые проделал в своём воображении много раз, и которые вместе со мной совершил главный герой моего романа. Так что никакого шока не было. Как нет сейчас и чувства вины, если тебе это интересно. Лёгкая усталость и приятное чувство хорошо выполненного долга, как это бывает по завершении очередной книги. Я словно побывал в шкуре главного героя собственного романа. А он, как я теперь понял, походил на моего старшего брата. Димка никогда излишней сентиментальностью не страдал. Я теперь стараюсь быть, как он. Раз уж похожу на него теперь даже внешне.

– Твой брат не был женат? – спросила Александра.

Она подбросила короля – я отбился козырной десяткой.

– Не был, – сказал я. – Димка говорил, что его работа не для женатых мужчин. Он часто мотался по командировкам. Привозил оттуда подарки моей жене и дочери. Говорил, что только мы и есть его семья.

– А кем он работал?

– Димка окончил Высшую школу КГБ СССР.

– Коллега моего папы?

– Какое-то время Дима был его коллегой. Работал где-то в Смоленске. Чем именно он там занимался, я не знаю: Димка мне об этом не рассказывал. Но четыре года назад он вернулся в Нижнерыбинск. Сказал, что уволился.

– Что произошло?

Я пожал плечами.

– Понятия не имею. Но я обрадовался его возвращению. Оно случилось как нельзя кстати. В тот год умерла мама, а папа после её смерти слёг с инсультом. Димка ухаживал за отцом. Примерно раз в два-три месяца он ездил в эти свои командировки. Говорил, что нашёл интересную и непыльную работёнку.

– Какую?

Я развёл руками.

– Не знаю. Он о ней ничего не рассказывал. Но я уверен, что это была не бумажная работа. На такую бы Димка не согласился. После Димкиной смерти я никаких документов, связанных с его работой, в родительской квартире не обнаружил. Только тот тайник с оружием и с липовыми документами.

Я бросил на стол четыре туза.

– Ты проиграла.

Александра растерянно посмотрела на мои карты, потёрла мочку уха.

– Как так? – сказала она. – У меня же четыре козыря на руках. Думала, что выиграю.

– Бывает, – заверил я. – Не расстраивайся.

Лебедева покачала головой, сверкнула глазами.

– Требую реванш, – заявила она. – Здесь и сейчас. Не хочу быть дурой.

Я усмехнулся и ответил:

– Как скажешь. Сейчас, так сейчас. Сдавай карты.

Александра смела карты в кучку, собрала их в колоду. Она в очередной раз огляделась по сторонам.

«Белый снег, серый лёд, – снова запели студенты, – на растрескавшейся земле…» Сидевшие напротив нас пассажиры завершили поедание варёных яиц и курицы, отправились за кипятком для чая. В окно светило солнце – оно словно подсвечивало приметную родинку над губой ленинградской журналистки.

Лебедева перетасовала колоду, склонилась над столом и спросила:

– Дмитрий, а кого ты убьёшь в Ларионовке?

Глава 8

Я не сразу ответил на вопрос Александры. Потому что рядом со мной в проходе остановились пассажиры, ходившие за кипятком для чая. Они позвякивали ложками в пустых кружках, недовольно кривили губы. Громогласно и возмущённо объявили, что титан рядом с купе проводницы ещё холодный. Наряженный в серо-белую майку-алкоголичку мужчина из соседнего купе рассерженно заявил, что пожалуется на проводницу начальнику поезда; но не встал с полки, вынул из сумки термос.

«…Война дело молодых, – пели студенты, – лекарство против морщин…» Александра прикоснулась к стоявшему у нас на столе термосу и спросила, не хочу ли я кофе. Добавила, что у неё в сумке лежит пакет с «домашним» печеньем. От кофе и печенья я не отказался. Лебедева отложила в сторону карточную колоду, отвинтила на термосе крышу, превратив её в стакан. Плеснула в неё тёмный ароматный напиток. Чем привлекла к нашему столу недовольные взгляды оставшихся без чая соседей.

В этой новой жизни я пил кофе впервые. В квартире брата я кофейные зёрна не обнаружил – лишь картонную пачку с надписью «Кофейный напиток 'Новость», где в столбце «рецептура» значилось, что в этой смеси содержалось лишь десять процентов кофе. Притом, что ячменя там было сорок процентов, цикория двадцать пять, ржи пятнадцать, а овса десять процентов. Я так и не понял, почему тот порошок назвали кофейным, а не ячменным или даже овсяным. Снять пробу с него я не отважился.

В напитке из термоса Александры я привкус злаков не почувствовал. А песочное печенье с кусочками грецких орехов оказалось превосходным – я попросил, чтобы журналистка передала от меня персональное «спасибо» её маме, которая это печенье испекла. Наши соседи ещё около минуты обсуждали те безобразия, которые творились в советских поездах. Но всё же успокоились, поддались нашему примеру: приступили к игре в карты, громко щёлкая при этом шелухой семян подсолнечника.

Александра снова склонилась в мою сторону и сказала:

– Дмитрий, так… к кому мы едем?

«…Красная, красная кровь, – хором распевали студенты, – через час уже просто земля…» В одном из первых купе вагона раздался жалобный детский плач – ему вторил женский голос, требовавший от плачущего ребёнка «заткнуться». Мимо меня торопливо прошагала провожаемая недовольными взглядами пассажиров хмурая проводница нашего вагона, задела мой локоть бедром. Невидимый с моего места мужчина лихо ударил по столу костяшкой домино и громогласно объявил: «Рыба!»

– Его зовут Александр Сергеевич Бердников, – сказал я. – Тысяча девятьсот пятьдесят третьего года рождения. Окончил педагогический институт. Работает в школе посёлка Ларионовка учителем русского языка и литературы. Коллеги и родители учеников отзываются о нём, как о хорошем, ответственном преподавателе. Примерный семьянин: женат, воспитывает двоих несовершеннолетних сыновей. Увлекается фотографией. Любит поездки на природу. Владеет автомобилем ВАЗ-2105 зелёного цвета. На своём придомовом участке выращивает розы.

Я сунул в рот остатки печенья; с удовольствием прожевал его, запил печенье уже поостывшим горько-сладким кофе.

Журналистка перетасовывала колоду карт, ждала продолжение моего рассказа.

Солнечный свет из окна отражался в её глазах.

– Образ школьного учителя Александра Бердникова я использовал для создания персонажа своей книги. Написал её в две тысячи восьмом году. Назвал её «Дети под розами». В написании этого романа мне здорово помог мой бывший коллега и друг Женя Бакаев. Он тогда состоял в следственной группе, которая работала над делом Бердникова. Благодаря его рассказам я хорошо прочувствовал атмосферу того дела. И неплохо передал её в своём романе. Книгу, кстати, впоследствии перевели на восемь языков: в том числе, на английский и на немецкий.

– «Дети под розами»? – повторила журналистка.

Она вопросительно приподняла правую бровь.

– Хорошее название для триллера, не правда ли? – сказал я. – У читателей книги мурашки от этих слов по коже пробегали, когда они понимали реальный смысл названия. Мне в том романе и выдумывать никаких дополнительных страшилок не пришлось. В книге я даже приуменьшил «достижения» школьного учителя из Ларионовки. Иначе бы в реальную историю никто из читателей романа не поверил: уж очень нереалистичной она выглядела. Она и мне таковой поначалу показалась. Пока Женя Бакаев не раздобыл мне материалы того дела.

«…Кто живёт по законам иным, – пели студенты, – и кому умирать молодым…»

Из колоды на стол выпала карта, но журналистка этого словно не заметила. Александра пристально смотрела мне в лицо, перемешивала колоду. Чуть приоткрыла рот, демонстрируя мне ровные ряды белых зубов.

– Бердникова арестовали в тысяча девятьсот девяносто шестом году, через месяц после того, как в Российской Федерации был приведён в исполнение последний смертный приговор. Причём, о его преступлениях милиция узнала совершенно случайно. Потому что изначально его обвинили в краже школьного имущества. Его оговорил попавшийся на краже школьный завхоз, который Бердникова недолюбливал. Домой к Александру Сергеевичу нагрянули с постановлением на обыск. Ну и… нашли дома у школьного учителя совсем не то, что ожидали.

Я сделал театральную паузу – отхлебнул из стакана кофе, потянулся за печеньем.

Журналистка поддалась на мою уловку. Она не спускала с меня глаз, уже не тасовала карты.

Александра спросила:

– Что же они там нашли?

Я не донёс печенье до своего лица – остановил руку на полпути от бумажного свёртка до рта.

– Бердников увлекался фотографией, как я уже сказал. В сарае около своего дома он обустроил фотолабораторию и площадку для съёмок. Обо всех своих подвигах он снимал подробные фоторепортажи. Делал снимки профессионально, будто готовил их для выставок. Под каждым фото оставлял пояснительные записи, словно сам против себя готовил улики. Вот эти самые альбомы с фотографиями у него и обнаружили. Рядом с набором ношеных детских вещей. В эти фотоальбомы совершенно случайно заглянул тогда молодой милиционер…

Я развёл руками.

Александра облокотилась о стол, сощурилась.

«…И упасть опалённым звездой по имени Солнце…» – пели студенты.

– … И в тот же вечер Бердников уже рассказывал милиционерам обо всех своих прегрешениях, – сказал я. – Суд состоялся уже через полгода. Бердникова признали виновным в смерти двенадцати девочек от восьми до двенадцати лет и семилетнего мальчика. Это не считая прочих обвинений. Педофилия, некрофилия. Бердников признался во всех тринадцати убийствах. Журналисты дали ему прозвище «Ларионовский мучитель». Его приговорили к пожизненному заключению. Он был жив, когда я писал о его преступлениях книгу. Я думаю, в итоге он пережил и меня.

Я вздохнул и откусил половину печенья. Прожевал её. Запил кофе.

Сообщил:

– А вот его супруга недолго испытывала стыд за деяния мужа. Её пырнул ножом неизвестный мужчина через месяц после суда над Бердниковым. Точно в сердце. Она умерла до приезда бригады скорой помощи. Убийцу так и не нашли. Но поговаривали, что так Бердникову отомстил один из родителей убитых им детей. Странная месть, не находишь? Хорошо, хоть детей эти мстители не тронули. Хотя и сыновьям Бердниковых пришлось несладко. Они после смерти матери оказались никому, кроме государства, не нужными. Мальчишки стали сиротами. Они воспитывались в детском доме.

Я покачал головой и сказал:

– Вот такие дела, Саша. Скоро мы с этим Ларионовским мучителем познакомимся. Раздавай карты.

* * *

– … Три короля вместе с козырным, – сказал я. – Ты их забираешь. Тузы тоже твои. А эта шестёрка пойдёт тебе, Саша, на кокарду.

Я бросил трефовую шестёрку на стол.

– Хочешь сказать… я снова дура?

Лебедева уронила свои карты на столешницу.

– Дмитрий, я уверена, что ты жульничаешь, – заявила она. – Ты ещё ни разу не проиграл. Так не бывает.

Я хмыкнул и ответил:

– Ещё не вечер, Саша. Быть может, и тебе сегодня повезёт. Хотя бы один раз. Сдавай карты.

Лебедева собрала карты в колоду.

– Дмитрий, расскажи мне про этот августовский государственный переворот, – попросила она.

Я посмотрел на её освещённое красноватым светом заката лицо и ответил:

– Подробностей я не помню. Хотя и читал статьи о тех событиях в интернете. Но если в общих чертах…

* * *

– … В ночь с двадцать второго на двадцать третье августа по распоряжению Моссовета демонтируют памятник Дзержинскому на Лубянской площади, – сказал я. – Позже его поставят в музее искусств на Крымском валу. Ростропович предложит поставить на его месте памятник Солженицыну. Но этого так и не сделали, насколько я помню.

– Да уж, – сказала Лебедева. – Моему папе бы это точно не понравилось. Особенно: памятник Солженицына на Лубянке.

– Ты, кстати, снова проиграла.

Я одну за другой положил на стол четыре дамы, бросил поверх них козырного туза и трефовую восьмёрку.

Лебедева вздохнула и уже привычным движением собрала карты в колоду.

– Дмитрий, – сказала она, – вчера и сегодня ты много всего рассказал о будущем. Я даже кое-что записала в блокнот. Это очень ценная информация, если принять за аксиому то, что ты говорил правду. Вот, например: только что ты рассказывал о событиях этого августа. Через месяц мне станет понятно, насколько точно ты их предсказал.

Журналистка хитро прищурилась и спросила:

– Дима, ты не боишься, что я перескажу твои слова другим людям? Ведь эта информация много кому пригодилась бы. Уверена, что ты и сам это прекрасно понимаешь. Только представь, что будет, если тот же Дмитрий Тимофеевич Язов сейчас узнает о последствиях августовских событий. И поймёт, что те или иные его поступки будут ошибочны.

Я улыбнулся, покачал головой.

– Саша, признайся хотя бы себе: ты ведь сейчас не веришь в правдивость моих рассказов. Разве не так? Я пока лишь привлёк к ним твоё внимание, разжёг костерок твоего любопытства. Но ты нормальный советский человек, материалист. Ты не веришь в мистику. Тебе с пелёнок внушали, что существуют лишь законы физики и марксистская философия.

Я стряхнул с руки крошки печенья.

– Мои рассказы тебя заинтересовали, – сказал я. – Это я вижу. Но они тебя пока не убедили в своей правдивости. Иначе бы ты здесь рядом со мной не сидела, а уже пересказывала бы своему отцу все услышанные от меня пророчества. Ты в мои предсказания ещё не поверила. Разве я ошибаюсь? А не поверила ты – не поверят твоим рассказам и другие люди.

Я развёл руками.

– Это именно так и работает. Так что знай: в ближайшее время взойти на костёр, как троянской Кассандре, мне точно не грозит. А через месяц мне уже понадобится погребальный костерок: сомневаюсь, что доживу до сентября. Саша, мне безразлично, кому и что ты, расскажешь. Как наплевать мне сейчас и на Уголовный кодекс. Но кофе я бы ещё выпил. Не возражаешь?

Я указал на термос. Лебедева кивнула.

Я плеснул себе в стакан новую порцию кофе и сказал:

– Саша, я тебя ни в чём не убеждаю. Понимаешь? Хочешь верь мне, хочешь не верь. Это твоё дело. Считай меня странным фантазёром, кем я долгое время и являлся. Я делюсь с тобой своими воспоминаниями только потому, что мне это нравится. Так я развлекаюсь во время поездки: беседую о своём прошлом с умной и привлекательной молодой женщиной.

Отсалютовал журналистке стаканом.

Лебедева улыбнулась.

– В карты мы ещё играем? – спросил я.

Александра решительно кивнула.

– Играем, – сказала она. – Хотя бы один раз, но я у тебя сегодня всё же выиграю.

* * *

От ночи на боковой полке в плацкартном вагоне я отказался – разыскал начальника поезда, поделился с ним частью найденных в Димкином тайнике денег. Ещё до темноты мы с журналисткой перешли в другой вагон (купейный). Там чудесным образом оказались незанятыми две полки в первом купе. Я с удовольствием разместился на верхней полке – Александре уступил нижнюю. Наших новых соседей не возмутило наше появление. Я заподозрил, что места в этом купе они раздобыли тем же путём, что и мы.

Утром Лебедева развлекалась беседой с нашими попутчиками (молодой парой, получившей в институте распределение на работу в Симферополь). Я краем уха слушал их диалоги, но к разговору не присоединился. Делал в блокноте записи, пил из гранёного стакана в мельхиоровом подстаканнике купленный у проводницы чай. Молодые меня вопросами не беспокоили: Лебедева представила им меня, как писателя детективов из Ленинграда – заявила, что я сейчас работал над очередной книгой.

* * *

На станцию «Ларионовка» поезд прибыл с получасовым опозданием. Я попрощался с проводницей, сошёл на перрон, поставил на квадратные бетонные плитки сумку Лебедевой, поправил лямки рюкзака. Помог Александре спуститься из вагона – полюбовался при этом на её загорелые ноги. Указал рукой на одноэтажное здание вокзала, рядом с которым к прибытию поезда образовался небольшой рынок (местные жители на самодельных столиках-прилавках торговали продуктами, бутылочным пивом и мелкими сувенирами).

– Нам туда, – сказал я.

– Зачем?

– За билетами.

– Куда и когда мы поедем?

– Я поеду Москву.

– В Москву? – переспросила Лебедева. – А как же Керчь? Разве ты не поедешь к жене и к дочери?

Я услышал, как вздрогнул позади меня железнодорожный состав. Обернулся – увидел, что наш поезд неторопливо пополз вдоль перрона. Женщины и мужчины с корзинами, сумками и коробками (набитыми непроданными товарами) замерли на перроне, подсчитывали заработанные за время стоянки поезда барыши. С крыши вокзала взлетела большая стая голубей – птицы спикировали на перрон рядом с торговцами, словно надеялись: те поделятся с ними деньгами.

Саша дёрнула меня за руку.

– Ты не поедешь в Керчь? – повторила она.

Лебедева щурила глаза от яркого солнечного света.

– Не сейчас, – ответил я. – В девяносто первом в пансионате около Керчи нам было хорошо. И это хорошо было само по себе, без всякого вмешательства людей из будущего. Вмешиваться в это хорошо – только вредить ему. Саша, я безумно скучаю по своей семье. Вот только они не скучают по мне. Они сейчас там вместе со мной: со мной прежним. И вовсе не ждут дядю Диму – точно тебе говорю.

– Но разве ты не хочешь…

– Очень хочу. Я много чего хочу. Но я уже был в пансионате «Заря», когда жил в этом году в прошлый раз.

Я наблюдал, как торговцы с перрона возвращались к зданию вокзала, занимали места в торговом ряду рядом со своими не гонявшимися за покупателями коллегами. Голуби вернулись под крышу, спрятались в тень. Торговцы посматривали на уличные часы, что красовались на вершине столба около входа в вокзал. Вальяжно сидевшие на табуретах рядом с самодельными прилавками мужчины и женщины словно прикидывали сейчас, через какой промежуток времени прибудет очередной пассажирский поезд.

– Ты не хочешь поехать туда снова? – сказала Лебедева. – Не верю.

Я посмотрел на Сашины голубые глаза, которые сейчас выглядели частичками безоблачного неба.

Повторил:

– Очень хочу. Но я уже прямо сейчас там нахожусь. Тот я, прошлый.

– Там сейчас твои жена и дочь, – напомнила Александра.

Я усмехнулся и сказал:

– Знаю, Саша. Я обязательно обниму свою дочурку и… поговорю с Ниной. Очень этого жду. Но ходить за ними хвостом по пляжу – это не лучшая идея, я считаю. Хотя раньше бы я так не сказал. Но теперь рассуждаю иначе. Я увижу их. Обязательно. Когда они вернутся в Нижнерыбинск, в конце июля. А пока у меня есть другие дела, которые тоже требуют моего внимания.

– Такие, как в этом посёлке?

Я улыбнулся и предложил:

– Саша, давай чуть позже об этом поговорим. А пока купим билеты.

– Ладно.

– Ты ведь не останешься в Ларионовке? Куда ты поедешь дальше?

– Я поеду в Москву вместе с тобой, – заявила Александра. – Не возражаешь?

Я пожал плечами.

– Твоё дело.

* * *

Билеты до Москвы мы купили (помимо стоимости самих билетов я оплатил ещё и «президентский» пятипроцентный налог). Нам снова достались билеты в плацкартный вагон – в купейный мне не продали (корочками я на этот раз не светил). Не указали в билетах и места. Поэтому я заподозрил, что мы с Александрой вновь поедем на боковушках… первые полчаса.

Вещи (и пистолет) мы оставили в автоматической камере хранения на вокзале. Я взял с собой барсетку, сунул в карманы кожаные перчатки. До отправления нашего очередного поезда оставалось чуть больше семи часов. Мы с Александрой покинули вокзал и пешком направились по главной улице посёлка Ларионовка в направлении дома, где проживал Александр Бердников.