Текст книги "Блондинка с розой в сердце (СИ)"

Автор книги: Андрей Федин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Я покачал головой.

Ответил:

– Нет. Твой папа не присвоил бы деньги. Застрелить тех бандитов он мог бы. Но бандитские деньги он не брал. Такой поступок не в его духе. Это даже бандиты знали. Не случайно же Соколовский тряс деньги только с меня.

С берёзы взлетели шумные воробьи – они промчались у нас над головами. В воздухе закружило крохотное перо. Ветер бережно понёс его в направлении шоссе.

Серёжа Бакаев спросил:

– Дядя Вова, а вы сами-то верите, что в вас стреляли по приказу Соколовского?

– Не знаю, Серёжа, – ответил я. – Его причастность к убийству Нади так и не доказали. Не задержали исполнителя. Мы даже не выяснили, откуда он к нам приезжал. И куда затем подевался. Так что… не знаю.

Я замолчал, потому что увидел впереди три похожих каменных надгробия, окружённых чёрной металлической оградой. Их глянцевая поверхность поблёскивала на солнце. Эти надгробия установили девять лет назад: через год после похорон моей дочери. Серёжа покатил моё кресло к калитке – я ему не помогал: засмотрелся на портреты, что глядели на меня с надгробий.

Снова заметил, что моя дочь Лиза на каменной поверхности выглядела совсем юной. Ей и было на этом портрете чуть больше двадцати лет: я сознательно перенёс на камень её давнее изображение, ещё не затронутое болезнью. Вспомнил, что изначально это место рядом с женой и братом я застолбил для себя. Прочёл на камне: «Рыкова Елизавета Владимировна 26.04.1981−04.05.2015».

Моя жена Надя на портрете улыбалась. Это фото мы сделали за полгода до её смерти – здесь ей уже исполнилось тридцать. Она очень походила на нашу дочь: те же миндалевидные глаза, те же ямочки на щеках и чуть заострённый кончик носа. Вот так же она улыбалась и в машине, перед тем, как прозвучали выстрелы из «Вальтера». «Рыкова Надежда Вадимовна 02.02.1961–05.08.1991».

Изображение своего старшего брата для портрета на надгробии я взял из его паспорта. Там, на фото, он выглядел серьёзным, едва ли не хмурым, похожим на нашего отца. Других изображений брата (помимо детских) я не обнаружил. Не нашёл я их ни у себя, ни в родительской квартире, где проживал до сих пор. Прочёл: «Рыков Дмитрий Иванович 26.04.1956–06.08.1991».

По уже сложившейся традиции, я заглянул Димке в глаза (мы в детстве часто с ним вот так бодались взглядами). Тогда я всегда моргал первым и проигрывал. Но продолжал этот спор взглядов до сих пор. Будто в надежде на победу. Временами мне чудилось, что Диму это моё упорство забавляло: он будто бы улыбался (едва заметно, одними глазами).

Улыбнулся он и сейчас.

А ещё… Дмитрий моргнул.

– Дядя Вова, вам плохо? – прозвучал вдалеке голос Серёжи Бакаева.

«Он не моргнул, – подумал я. – Димка никогда не проигрывал. Он подмигнул мне нарочно…» Тёмные глаза моего старшего брата словно приблизились. Я заметил, что не дышу. Далеко от меня, словно на другом конце кладбища, снова заговорил младший сын моего старого друга и бывшего коллеги Женьки Бакаева: «Дядя Вова!..»

Димка на портрете улыбнулся – уже открыто, будто издевательски. «А ведь он смеётся надо мной», – подумал я. Прижал руку к груди, где под рубашкой и под рёбрами вдруг болью напомнило о себе сердце. Глаза брата стали огромными. Они будто поглотили весь солнечный свет. Я покачнулся им навстречу и провалился в их тьму…

Глава 3

– … Услышал пульсирование у себя в висках, журчание водной струи и тихое монотонное бормотание телевизора. «Главное событие сегодняшнего дня, – вещали по телевидению, – вступление в должность первого президента Российской Федерации Бориса Николаевича Ельцина. Репортаж из Кремля. Кремлёвский дворец съездов. В десять часов утра здесь открылось торжественное заседание Съезда народных депутатов Российской Федерации…» Похожий текст я когда-то уже слышал. Точно вам говорю.

Тьма перед моими глазами постепенно рассеивалась. Я моргнул – и тьма перестала быть кромешной. Она превратилась в завесу из таких… знаете… тёмных, кружащих в воздухе хлопьев. «…Первый заместитель председателя Верховного Совета РСФСР Руслан Хасбулатов, – вещал диктор, – приветствовал от имени российского парламента гостей съезда: председателей Верховных Советов и глав правительств суверенных республик…» Света передо мной становилось всё больше. А хлопья будто таяли на этом свету.

Прямо перед собой я снова увидел лицо моего старшего брата. Отметил, что его глаза тёмно-карие – не чёрные. Иронию я во взгляде Димки не почувствовал. Он смотрел на меня внимательно, с любопытством. И не с поверхности чёрного каменного надгробия. А из такого небольшого прямоугольного зеркала, похожего на окно в прошлое. Такое же зеркало раньше висело в ванной комнате квартиры моих родителей. Оно перешло в моё владение по наследству. Я заменил его, когда затеял дома ремонт – в конце двухтысячных годов.

Почувствовал, что сжимаю руками холодные гладкие края раковины. На мои пальцы падали холодные брызги: из крана текла вода – на фоне её журчания я и слышал голос из телевизора: «…Со словом о тысячелетней истории России выступил народный депутат республики Олег Басилашвили…» Краем глаза я заметил, что Димка в зеркале тоже посмотрел вниз. Он словно тоже заинтересовался моими руками. Но я тут же на время позабыл о Димке. Потому что уставился на свои колени и на пальцы ног.

Я не увидел под собой инвалидное кресло-коляску. Представляете? Я ошалело смотрел на широкие семейные трусы в крупную клетку и на свои ноги. Сообразил, что стоял на полу. На таких… коричневых квадратах из керамической плитки. Стоял босыми ногами. Сам! Без посторонней помощи. Только опирался руками об испачканную белыми мазками зубной пасты раковину. Мои ноги чуть дрогнули – я устоял, не свалился на пол. Почувствовал, как напряглись мои мышцы (мышцы ног!). Моргнул и посмотрел в зеркало на брата.

Отметил, что Димка тоже удивился моим достижениям. Словно он тоже помнил, сколько лет я шевелил своими ногами только при помощи рук. Словно он не умер в тот самый день, когда я очнулся в больнице неходячим инвалидом. Я сунул руку под воду, смыл с пальца зубную пасту. Заметил, что Дима в зеркале проделал ту же манипуляцию. Мы оба крутанули вентиль – шум воды стих. Но телевизор за пределами ванной всё ещё бубнил: «…На сцену Дворца съездов поднимается Борис Николаевич Ельцин…»

Я снова опёрся о раковину, будто почувствовал усталость. Разглядывал в зеркале своё отражение – отражение моего старшего брата Дмитрия Ивановича Рыкова. Я смотрел на аккуратно причёсанные густые чёрные волосы, на гладко выбритые щёки, на острые скулы и на чуть зауженные тёмно-карие глаза. Увидел под ключицей шрам-вмятину от пулевого ранения. Я не вспомнил о его происхождении: брат мне почти ничего не рассказывал о своей жизни. Я подумал тогда: «А ведь я не очень-то и интересовался его жизнью. Раньше».

Заметил на лице брата в зеркале печальную улыбку. Вздохнул, пробежался взглядом по ванной комнате. Убедился, что ванная точно такая же, какой она была в начале девяносто второго года, когда я переехал в эту квартиру вместе с десятилетней дочерью. Тогда на двери ванной тоже висел календарь с голой девицей (я когда-то сам сорвал его и бросил в мусорное ведро). На этот раз я к календарю не прикоснулся. Не очень уверенно шагнул в его направлении. Устоял на ногах. И следующий шаг сделал уже победно.

Я вышел из ванной комнаты. Сам вышел! Представляете, Саша⁈ Я убедился, что нахожусь в квартире родителей. После смерти отца там жил Димка. А я переехал туда, когда уселся в инвалидное кресло. После гибели Нади и моей выписки из больницы мы с дочерью поменяли наше прошлое жилище на более скромную по жилой площади однокомнатную квартиру. Та пустовала со дня смерти моего старшего брата. У этой квартиры были несомненные для нас преимущества: центральное отопление (не печное) и лифт в доме.

Я самостоятельно пересёк прихожую и шагнул в комнату. Увидел там ту же обстановку, что была в Димкином жилище в девяносто первом году. Купленная ещё родителями румынская стенка, мягкая мебель, большой ковёр на стене. В углу (рядом с окном) светился выпуклый экран лампового цветного телевизора – с него на меня смотрел ещё вполне бодрый Борис Ельцин, а голос диктора вещал: «…Согласно конституции республики, он принёс присягу, поклявшись соблюдать конституцию и законы России…»

Этот телевизор «Горизонт» «умер» в конце девяностых годов – ему на замену к Новому году мои бывшие коллеги по работе привезли нам с дочерью новенький телевизор «Philips», по которому мы с Лизой в новогоднюю ночь посмотрели знаменитое выступление Ельцина («Я устал, я ухожу…»). Но теперешний Ельцин на экране не выглядел уставшим – скорее, довольным и гордым. Я подошёл к стене и выдернул из розетки штепсельную вилку телевизора. Голос диктора прервался на полуслове. Я посмотрел в окно.

За тюлевой занавеской деревья покачивали украшенными зелёной листвой ветвями. Зеленела и крона тополя, который спилили в две тысячи седьмом году. Я увидел позади неё невзрачное одноэтажное здание с вывеской «Универсам». То самое, которое в две тысячи третьем году выгорело почти дотла, и на его месте в две тысячи четвёртом построили трёхэтажное здание супермаркета «Комета». Я отошёл от окна – в стеклянной дверце серванта вновь заметил своё отражение: отражение моего брата Димки.

Я пробормотал тогда вслух: «Что за бред такой? Чем это меня накачали?»

Взглянул на свои руки – не увидел на них знакомые родинки. Зато приметил тонкую белую полосу шрама между средним и указательным пальцем. Вот эту. Видите её, Саша? Димка в детстве распорол себе на рыбалке руку осколком стеклянной бутылки. Я увидел в комнате портрет родителей, что стоял на серванте рядом с маминым любимым чайным сервизом. Этот портрет принёс брату я: в мае, после папиных похорон. Он потом висел у меня в квартире на стене, рядом с портретами жены, дочери и Димки.

Мелькнувшая в голове мысль вдруг затмила мои воспоминания о том, что я не ходячий. Я прошагал по комнате, ринулся к входной двери. Нашёл на полке под зеркалом пластмассовый зелёный телефонный аппарат (давно таких не видел). Снова взглянул на своё отражение. Уже не удивился тому, что увидел в зеркале Димку. Я снял с рычагов трубку – услышал в динамике длинный гудок. Толстым «чужим» пальцем я шесть раз провернул телефонный диск (все «свои» телефонные номера я помню до сих пор).

В трубке раздались гудки вызова. Я взглядом отыскал на стене отрывной календарь (с десяток оторванных от него листов лежали около телефонного аппарата на полке). Календарь утверждал, что сегодня вторник девятого июля тысяча девятьсот девяносто первого года. «Инаугурация Ельцина была десятого июля», – вспомнил я. Сорвал с календаря листок. Сообразил, что звоню напрасно, потому что у меня дома никого не было.

Я мысленно повторил: «Десятое июля девяносто первого года». Вспомнил, что пятого июля тысяча девятьсот девяносто первого года я с женой и с дочерью уехал в отпуск. На поезде. Почти сутки мы тогда тряслись в плацкартном вагоне. Было очень жарко. Жарче, чем сейчас. Шестого числа мы приехали в Джанкой – оттуда электричкой добрались до Керчи. А дальше – автобусом до пансионата «Заря», где отдыхали две недели. Купались, загорали. Хорошие были деньки, скажу я вам: спокойные, весёлые.

В Нижнерыбинск мы вернулись двадцать первого июля. В том году я вышел на работу двадцать второго числа – это я точно помнил. Я прикоснулся пальцем к холодной поверхности зеркала в прихожей. Вновь подивился тому, насколько реалистичным казалось моё видение. Вспомнил, что не так давно слышал, будто бы вдалеке, голос Серёжи Бакаева.

«Дядя Вова, вам плохо?» – говорил тогда сын моего друга. Полагаю, Саша, что сейчас я лежу на больничной койке. Под капельницей. Возможно, около аппарата искусственного дыхания.

Вижу сейчас вас и всё это купе поезда… во сне. Вот так вот. Как вам такое объяснение? Забавно, правда?

До сих пор гадаю, что со мной случилось там, на кладбище. Инфаркт или инсульт? Или тромб оторвался, как это случилось в девяносто первом году с Димкой?

Что вы думаете по этому поводу, Александра Витальевна?

* * *

– Интересная история, – сказала Лебедева. – Браво, Дмитрий Иванович! Очень образно. Вы меня удивили, товарищ капитан. Сомневаюсь, что я описала бы своё сегодняшнее утро столь же подробно и понятно. У вас неплохой слог. Забавно. Меня ещё никто и никогда не называл сном, видением или галлюцинацией.

Александра сидела напротив меня, скрестив на груди руки и забросив ногу на ногу. Она смотрела мне в лицо пристально, почти не моргала. Её голубые глаза блестели.

По лицу журналистки то и дело проползали тени – это замершее на небе за окном нашего купе солнце ежесекундно пряталось то за ветвями деревьев, то за фонарными столбами.

Лебедева поаплодировала мне, улыбнулась и мурлыкающим голосом заверила:

– У вас талант рассказчика, Дмитрий Иванович. Но вот только идея вашего рассказа не нова. Я совсем недавно смотрела фильм с похожим сюжетом. Он назывался… кажется, «Новые приключения янки при дворе короля Артура». С Сергеем Колтаковым в главной роли. Там тоже было про путешествия во времени: некий современный американец попал во времена короля Артура и рыцарей Круглого стола. Вы уже смотрели этот фильм, Дмитрий Иванович?

– Книгу читал. Лет тридцать назад.

Я отодвинул от края стола накрытый белым полотенцем пистолет.

Вагон вздрогнул. Александра покачнулась. Звякнули стоявшие на столе у окна пустые гранёные стаканы в мельхиоровых подстаканниках.

– И что же вы сделали после того, как попали из будущего в наше время? – спросила Александра. – А из какого года вы к нам вернулись? Я упустила этот момент в вашем рассказе.

– Из две тысячи двадцать пятого.

– Ого! – сказала Лебедева.

Она качнула головой.

– Сколько же вам тогда было лет?

– Минувшей весной мне исполнилось шестьдесят четыре года, – ответил я.

Журналистка кивнула.

– Так это значит, Дмитрий Иванович, что вы даже старше, чем выглядите, – сказала она и чуть склонила на бок голову (будто рассматривала меня под новым углом). – И чем же вы сегодня занимались? До того, как сели в этот поезд, я имею ввиду.

Я пожал плечами.

– Побродил по городу. Посмотрел на современных людей, на их нынешние наряды – они для меня сейчас выглядят, мягко говоря, забавно. Убедил себя, что действительно нахожусь в том самом тысяча девятьсот девяносто первом году. Даже если и во сне. В такое не сразу верится, если честно. Я постоянно ждал, что моё видение вот-вот развеется. И что я снова очнусь в своём времени, в инвалидном кресле или на больничной койке. Но не очнулся, как видите. До сих пор.

Я посмотрел на свою руку, потёр пальцем шрам.

Продолжил:

– С часик я погулял по знакомым местам. Это была замечательная прогулка, скажу я вам. Всё же приятно замечать, что женщины поглядывают на тебя с интересом, а не с сочувствием. Затем я забрёл на железнодорожный вокзал. Решил, что поеду в Керчь, где настоящий «я» сейчас отдыхает в пансионате со своей семьёй. Встречусь там с женой, с дочерью. И с самим собой. Представлял, как увижу жену, как поцелую Лизу. И как пожму руку себе молодому и здоровому.

За окном купе уже не мелькали деревья – сверкнула поверхность озера.

Лебедева снова улыбнулась.

– Почему же вы не отправились в Керчь, Дмитрий Иванович? – спросила она. – Зачем едете в Ленинград?

– У меня есть книга…

Я замолчал. Выдержал трёхсекундную паузу.

Сказал:

– До того случая на кладбище, я был писателем. Как я вам, Александра Витальевна уже говорил. Сочинял в основном детективы. В одном из романов мой герой расследовал преступления, совершённые ленинградским маньяком. Точнее, санкт-петербургским. Потому что в начале сентября Северную столицу всё же переименуют. Та моя книга была основана на реальных событиях. Как и большинство моих детективов. В интернете я нарыл немало информации о том преступнике…

– Где вы её нарыли?

Лебедева вопросительно приподняла бровь.

– В интернете, – повторил я. – Это… в будущем появится такое место, где хранится огромное количество различной информации. Как в нынешней библиотеке. Там можно отыскать сведения обо всём и обо всех; при должном умении и настойчивости, разумеется. Вот там я в последние годы и находил идеи для новых детективов. Там я однажды и наткнулся на журналистские статьи о преступлениях, совершённых в начале девяностых годов неким Романом Курочкиным.

Я покачал головой.

– Интересная получилась история, скажу я вам. Жутковатая. Именно такая, какие любят… любили читатели моих детективов. Этот Курочкин – уроженец Ленинграда. Прописан сейчас в Калининском районе вашего родного города. В данный момент ему исполнилось двадцать три года. Не женат. Нигде не работает. Проживает в квартире один. Но его время от времени проведывает мать. В первых числах этого месяца маньяк совершил своё первое убийство.

– Как, говорите, его зовут?

– Рома Курочкин, – сказал я. – Безобидный на вид и немного странноватый молодой мужчина. Низкорослый, узкоплечий. Я видел его фотографии – совершенно неинтересный тип. Труп несовершеннолетней девчонки всё ещё лежит у него в квартире, прямо сейчас. Рома её задушил. И уложил в свою кровать. Будет с ней спать, пока тело девчонки не увидит его мамаша. Та проведает своего первенца ближе к середине июля. Расчленит тело жертвы. И выбросит его по частям в реку.

Лебедева нахмурилась – я коснулся взглядом родинки над её губой.

– Какие-то ужасы вы рассказываете, – произнесла Александра. – Страшно.

– Реальная жизнь бывает пострашнее любых ночных кошмаров, Александра Витальевна, – сказал я. – Рому Курочкина задержали только в феврале тысяча девятьсот девяносто пятого года. За это время он замучил в своей квартире и убил не меньше двадцати девчонок. Младшей было двенадцать, а старшей – двадцать четыре года. Их останки на протяжении трёх с половиной лет находили в реке. Едва ли не в самом центре Северной столицы. Неплохая основа для остросюжетного триллера, не находите?

– И что же, милиция всё это время бездействовала?

Я развёл руками.

Сказал:

– Курочкина всё же задержали. Едва ли не случайно. Рядом с очередным трупом. Признали виновным в двадцати убийствах, помимо всего прочего. Хотя предполагали, что его жертв было в несколько раз больше. Суд отправил Рому Курочкина на принудительное лечение в психиатрическую больницу специального типа с интенсивным наблюдением. Представляете? Это значит: есть ненулевая вероятность, что однажды Рому признают здоровым. И он окажется на свободе. Рядом с нами и с нашими детьми.

Лебедева качнула головой.

– Такого не может быть, – сказала она.

Я пожал плечами.

– Александра Витальевна, жизнь полна странностей и нелепостей. А законы и люди несовершенны. Я в этом давно убедился.

Пистолет вновь сдвинулся к краю стола.

– Так значит, Дмитрий Иванович, вы отправились в Ленинград, чтобы разоблачить этого преступника? – спросила журналистка.

Она снова скрестила на груди руки, будто отгородилась от меня.

– Можно и так сказать, – ответил я. – У Нади и у Лизы пока всё хорошо. Они купаются в море, загорают. Я увижу их, но чуть позже. Тем более что я вспомнил и о своей первой опубликованной книге. Она называлась «Блондинка с розой в сердце». Именно этот роман когда-то сделал меня относительно известным и популярным писателем. Та книга была написана на заре моей писательской карьеры. Повествовала она о расследовании убийства молодой ленинградской журналистки Александры Лебедевой.

– Вы написали обо мне книгу?

– О расследовании вашего убийства, если говорить точнее. Как я уже сказал, дело об убийстве журналистки Лебедевой вёл мой давний знакомый Паша Бондарев. Он мне тогда подробно растолковал все обстоятельства того дела. На основе его рассказа я и сочинил историю. В своём романе я многое домыслил. В том числе – мотивы убийства, имена киллеров и имя заказчика. В моей книге убийство дочери генерал-майора КГБ заказал один из чиновников, пострадавший от разоблачительной статьи Александры Витальевны.

– Какой ещё статьи? – спросила Лебедева.

Я развёл руками и сообщил:

– Признаюсь: эту часть истории я выдумал. Реальный мотив убийства следствие не выяснило. Но многие детали того происшествия в книге остались теми, которые я услышал от Бондарева. Александра Лебедева десятого июля тысяча девятьсот девяносто первого года проехала в поезде мимо моего родного города. Следовала она из Волгограда в Ленинград. В двенадцатом купейном вагоне. Я выяснил время остановки этого поезда в нашем Нижнерыбинске. Прикинул, что сегодня увижу вас, Александра Витальевна. Если потороплюсь.

Я пожал плечами.

– Метнулся домой и распотрошил тайник брата. Его в две тысячи девятом году нашли рабочие во время ремонта, когда меняли у меня в квартире половое покрытие. В тот раз в тайнике под паркетом рабочие нашли Димкин советский паспорт. Вот только значилась в том паспорте не настоящая Димкина фамилия – в нём мой брат был записан, как Дмитрий Иванович Нестеров. К паспорту прилагались и два служебных удостоверения на ту же фамилию: удостоверение капитана МВД и корочки капитана КГБ – оба с Димкиными фото.

Я вынул оба удостоверения из кармана жилета и положил их на стол перед журналисткой.

– Ещё мы тогда обнаружили в тайнике конверт с четырьмя пачками подгнивших от сырости советских сторублёвых купюр образца тысяча девятьсот девяносто первого года. На этот раз я нашёл на две пачки меньше – в общей сложности, двадцать тысяч рублей. В остальном же, содержимое Димкиного тайника осталось прежним: документы, деньги и завёрнутый в промасленную тряпку пистолет Макарова с тремя магазинами, снаряжёнными девяти миллиметровыми патронами. Вот этот пистолет.

Я прикоснулся к спрятанному под полотенцем оружию.

Звякнули стаканы. Лебедева покачала головой.

– Я сунул всё это добро в рюкзак и помчался на вокзал.

Александра подняла на меня глаза.

Я дёрнул плечом и сообщил:

– И вот, я здесь, Александра Витальевна. Еду в Ленинград. Совмещаю приятное с полезным.

– Да уж, – произнесла журналистка. – Занимательная история.

Она улыбнулась и сообщила:

– Дмитрий Иванович, повторяю: вы прекрасный рассказчик. Говорите вы складно и уверенно. Как настоящий мастер разговорного жанра. Браво. Завидую вашему таланту.

Лебедева беззвучно поаплодировала.

Она посмотрела мне в глаза и сказала:

– Вот только… Дмитрий Иванович, вы действительно считаете, что я поверю в этот ваш фантастический рассказ?