Текст книги "Австрийская площадь или петербургские игры"

Автор книги: Андрей Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

И действительно, после процесса над Михайловым художники-неформалы закупили и выложили 123 квадратных метра штучного паркета, обошедшегося в 20миллионов, вывезли двадцать две с половиной тонны битого кирпича, сломали десяток кубометров бетонных стен, а облицовка клозетов и ванн обошлась в 6 миллионов 190 тысяч 630 рублей! Но больше всего поразили Петра, – нет, не поразили, умилили! – подробности обустройства кравцовского сортира. В смете указывались пикантные подробности: какой плиткой облицован пол, сколько стоили закупка и монтаж устройства для подогрева пола, а также унитаза знаменитой фирмы "ГУСТОФФ".

Когда-то он много писал о строительстве и с тех пор научился разбираться в сметах и затратах. Приписки и воровство процветали на стройках всегда, но такое надувательство Петру еще не попадалось. Все, кто платил и получал деньги, включая сметчиков и бухгалтеров, были на сто процентов уверены в безнаказанности, в том, что никто и налистам известно, что моей канцелярией получено и зарегистрировано Ваше письмо, затрагивающее суть указанной проблемы. Его содержание и является предметом обостренного интереса прессы. Поскольку Ваше письмо и приложения к нему документированы пометкой "лично и конфиденциально", я не имею морального права на их оглашение.

Однако по действующим в России законам я обязан пойти на этот шаг поскольку:

– Ваше письмо официально поступило в орган государственной власти;

– так как я являюсь государственным служащим;

– вопросы журналистов оформлены в виде письменных запросов соответствующих редакций;

– на основании постановления Правительства России № 35 от 5 декабря 1991 года "О перечне сведений, которые не могут составлять коммерческую тайну" содержание Вашего письма и приложенных к нему документов не может быть закрытым для публики и не подлежащим публикации в открытой печати.

Таким образом, если я не оглашу указанных выше документов без веских причин, то неизбежно подвергнусь судебному преследованию. О возможных негативных последствиях говорит то, что в расследовании обсуждаемого вопроса активно участвует один из ведущих журналистов Санкт-Петербурга Петр Рубашкин, снискавший скандальную репутацию своими разоблачениями коррупции в высших слоях городской администрации. Не буду скрывать – он публично заявляет о личной неприязни ко мне, которая, видимо, связана с его участием в диссидентском движении и моей работой в органах госбезопасности СССР.

В связи с вышеизложенным, убедительно прошу Вас дать разрешение на передачу копий полученных от Вас писем представителям прессы либо срочно направить мне Ваш формальный запрет на совершение этих действий.

Прошу принять мои наилучшие пожелания. Позвольте выразить надежду на дальнейшее плодотворное сотрудничество.

Глава администрации: П. К. Кошелев"1.

– Вы хотите, чтобы я это подписал? Зачем? – недоумевая, спросил Кошелев.

– Давайте представим вас как человека, которому грозит суд, который может потерять все, что имеет, которому, наконец, срочно нужна помощь... Надо убедить Грасси, что можно попасть под суд, если не ответить на журналистский запрос.

– А при чем ваша личная неприязнь?

– Это показывает безысходность ситуации, в которую вы попали. Что может быть убедительней личной ненависти скандального журналиста? Любой поймет, что, желая отомстить, журналист не остановится ни перед чем. К тому же мы усложняем игру: вместо плохого Кошелева возникает очень плохой Рубашкин. Кошелев автоматически становится хорошим, и у него с австрийцами появляется общий противник и, следовательно, общая цель. Нечто похожее на эффект двух следователей: один – хороший, другой – плохой. Говорят, вы очень любили этот прием и всегда выступали в роли хорошего, – объяснял Петр, мучаясь оттого, что не может изложить свой план коротко.

– Я не понимаю, что это нам даст?

– Ваше письмо станет известно в петербургском представительстве фирмы Грасси, кроме того, вы будете жаловаться на всех дипломатических приемах и вообще всюду. Это станет известно консулу Вестфельту, причем из разных источников. Нам нужно угадать этот момент и тогда...

– ...и тогда я напишу ему с просьбой помочь, – кивнул Кошелев.

– Напишу ему я. Направлю официальный запрос, от имени редакции. И он ответит по существу, если будет уверен, что в противном случае пойдет под суд за нарушение российских законов. Он консул, но всего лишь почетный. И поэтому не пользуется дипломатическим иммунитетом. К тому же у него здесь бизнес и деньги. Зачем ему рисковать? Он срочно направит мой запрос в Вену, направит по дипломатическим каналам. А там посмотрим.

Кошелев помолчал, а потом неожиданно согласился:

– Хорошо, давайте попробуем. В конце концов мы ничем не рискуем.

"А я ведь и в самом деле его ненавижу", – подумал Петр, пожимая Кошелеву руку.

1.10 ОДНИ СТУЧАТ, ДРУГИЕ ПРИСЛУШИВАЮТСЯ

Рассветное зарево мерцало в редких и высоких облаках над Каменноостровским проспектом, но внизу между серыми домами еще густилась ночная мгла. Троллейбус 31-го маршрута миновал угол Зверинской и покатил дальше по вытянувшейся в бесконечную пустоту улице. Его неурочный шум и разбудил Кошелева.

"На полчаса раньше графика – как хотят, так и ездят", – подумал он, взглянув на часы со светящимся циферблатом, и решил днем же позвонить отбившемуся от рук начальнику троллейбусного парка.

Ни жена, ни дети не услышали его неторопливых и бесшумных сборов.

– Чекист – не чекист, если его слышно, – говорил генерал Бережной, когда-то учивший Павла тонкостям оперативной работы. – Слоны хороши только в посудной лавке... Если их туда начальник пошлет.

В начале восьмого Кошелев подошел к своей машине. Это был серенький, неприметный на вид "жигуленок", но его форсированный мотор и отлаженные до микронного допуска механизмы позволяли обходить скоростные джипы на первых ста метрах. Время не поджимало, и Кошелев поехал медленно, по старой привычке проверяясь на перекрестках и после каждого поворота.

Ровно в четверть девятого он встал в короткую очередь у третьего от выхода из метро ларька. На нем была застегнутая до горла, чтобы скрыть свежую сорочку, брезентовая куртка, на голове – старая, засаленная кепочка. Трудно узнать в нем удачливого, педантичного чиновника. Расплачиваясь за пачку дешевых сигарет, он почувствовал условный двойной толчок в спину.

Только сев в машину, Кошелев скользящим движением провел рукой поверх правого кармана: донесение на месте. Впрочем, подумал Кошелев, это уже не донесение. Скорее, взаимовыручка товарищей-сослуживцев.

Обратный путь занял не больше десяти минут. Заглушив мотор на заднем дворе, Кошелев сменил куртку на ежедневный пиджак и, поправив галстук, быстро вышел на улицу к собственному подъезду. И вовремя!

– Опаздываешь! – недовольно буркнул водителю подъехавшей серой "Волги".

– Да вроде точно, – сказал Николай Васильевич, но, взглянув на шефа, спорить не стал. Он возил Кошелева с не ные политики. Особую активность проявляли только что проигравший думские выборы Александр Беляев, депутат городского собрания Сергей Андреев и сохранивший популярность опальный вице-мэр Щербаков.

Не был обойден вниманием прессы и Яковлев. Статьи и репортажи о городском хозяйстве, которым руководил Владимир Анатольевич, – большинство с хорошими фотографиями, – отличались журналистской добротностью и нескрываемой симпатией к главному герою.

Петр хорошо знал, кто контролировал каждую газету. "Кто платит, для того и банкет", – вспомнил он любимую шутку одного из своих знакомых, очень проницательного журналиста Андрея Потапенко.

Особо выделялась не так давно появившаяся газета "Ритмы города". Она была, прямо сказать, плохонькая. Масса перепечаток, скучнейшие интервью. Говорить в общем не о чем. Но тираж внушительный, а в попечителях значились всесильные руководители городского хозяйства – все подчиненные Яковлева.

Прежняя задача "Ритмов" было понятна – на думских выборах неожиданно проявилось объединение работников жилищно-коммунального хозяйства, лидеры которого заявили, что выступают от имени всех коммунальщиков, транспортников и энергетиков. Их никто не принял всерьез, и "Союз сантехников", – так его называли именитые политики, – с треском провалился.

Поразмыслив, Петр решил, что не стоит игнорировать коммунальщиков как влиятельную силу в городской политике. Но у водопроводных генералов не было яркого лидера. Конечно, если не брать в расчет Яковлева, по всем статьям подходившего на первую роль.

Петр хорошо помнил, как энергично боролся Владимир Анатольевич за мандат депутата Ленсовета в 90-м году. Он был тогда главным инженером жилищного треста и сумел мобилизовать почти всех дворников своего района. Те не за страх, а за совесть ходили по квартирам, клеили на домах его листовки и срывали чужие. Он совсем немного уступил конкуренту, безвестному выдвиженцу от демократов. Уступил только потому, что не использовал антикоммунистическую риторику.

"Но сейчас не 90-й, сейчас 96-й, – думал Петр. – Избиратель другой. Тот, кто попробует раскинуть старые карты "коммунист-демократ", обречен на провал. Похоже, никаких других мыслей у Собчака нет. Тогда почему же не Яковлев? Если он решился, то все делает правильно – выжидает, до конца используя возможности своей должности".

Полистав записную книжку, Петр нашел телефон знакомого социолога, занимавшегося массовыми опросами.

– Не мог бы подсказать, какие рейтинги у наших политиков? – спросил Петр, когда тот снял трубку.

– Не для печати: Собчак падает, и падает капитально, Болдырев и Беляев устойчивы в первой тройке. Близко к ним – Щербаков. На прошлой неделе за уровень отсечения перешли Левашов и Андреев. Но они по известности отстают на порядок.

– А Яковлев?

– Это который заместитель мэра, что ли? – удивился собеседник.

– Да, Владимир Анатольевич...

– Сейчас посмотрю, – в трубке долго слышался шелест бумаги. – Да ты как в воду глядишь. Цифры малюсенькие, но очень интересная динамика. Твой Яковлев прибавляет по две-три десятых процента в неделю. Давно прибавляет. И без обработки понятно – это тенденция. Еще немного – и засветится на всю катушку. Как мы проглядели, ума не приложу. Ему уже сейчас место в первой пятерке. Спасибо, что подсказал.

– Никому не говори, – предупредил Петр, – а мы учтем твои заслуги при распределении доходов.

1.11. ВОРУЮТ ВСЕ, А САЖАТЬ НЕКОГО!

Дочитав оперативную справку, заместитель начальника УБЭП полковник внутренней службы Александр Вадимович Микин горестно вздохнул:

– Мэры, пэры, дэ-э-пута-а-ты. Угораздило же вляпаться! Чуть высунемся – развалят дело. А ты чего сидишь, как ХЭР? Иди, работай!

Однако майор Калинченко только передвинулся на самый краешек стула, всем своим видом выказав готовность идти куда следует.

– Ну, что еще у тебя? – миролюбиво спросил Микин.

– Крупняк высвечивается...

– Где?

– Все там же, на Петроградской.

– Так докладывай, как положено: кто, сколько, откуда. Короче, делай, как отцы и деды учили – ложи рапорты на стол.

– Не хотелось бы, Александр Вадимович, раньше времени... Пока знаю только я и наш новенький, помните, которого из района перевели. Его сестра в администрации, в канцелярии работает. Она замужем, фамилии разные...

– А я, стало быть, третьим буду? – хмыкнул Микин, вспомнив Мюллера со Штирлицем: "Знают трое– знает и свинья!"

– Я вам верю, – тихо и очень четко произнес Калинченко.

– А товарищей, значит, за дерьмо держишь? – так сказал бы Микин и грохнул бы кулаком. Да, так сказал бы Микин лет этак десять назад, и у любого остались бы на плечах только дырки от звездочек.

Но времена изменились, и полковник Микин, уже выслуживший законную пенсию полгода назад, промолчал. Он понял, что майор не оформляет разработку потому, что не хочет светить агентов. Разумеется, сестра нового опера – только ширма, на крайний случай. Были, были у Калинченко другие источники. Этим майор и славился – в любом месте обзаводился нужными людьми. Большинству из них даже в голову не приходило, какую роль они играют в запутанных играх со скучным названием – оперативно-розыскная деятельность

– Чаю хочешь, Глеб? – спросил Микин и, не дождавшись ответа, высунулся в приемную.

– Два чая, Любочка, мне – полторы ложки.

Полковник пил чай без сахара, и только секретарша знала истинное значение его слов – что бы ни случилось, пятнадцать минут Микина нигде и ни для кого нет, ровно пятнадцать минут.

– Плохо выглядишь, – Микин уселся за приставной столик напротив майора.

– Да и вы, Александр Вадимович, не с курорта, – парировал Калинченко.

Поставив между ними поднос с чашками и сахарницей, секретарша переключила телефоны и до отказа повернула громкость стоявшего в углу телевизора.

– Давай, колись, – сказал Микин, морщась от оглушительной музыки.

– В дополнение к той справке, – тихо начал Калинченко. – Позавчера Никитин получил у Серова письмо о финансировании именно кравцовской квартиры. Оно зарегистрировано, как положено, но неясно, где хранится. Вот копия.

В бумаге, которую взял Микин, было всего четыре строчки: "Департамент по содержанию жилищного фонда просит силами Управления Петроградского района осуществить функции заказчика по объекту, находящемуся в Вашем районе – ул. Зверинская, д. 42, кв.81. Работы оплатить с бюджетного спецсчета в "Стройбанке-СПб". Заместитель директора департамента К.А. Серов".

1.12. НА ВКУС – ВАКСА, НО СИРЕНЬЮ ПАХНЕТ

Жизнь стала меняться. Сперва медленно, потом все быстрее и быстрее, как спуск под гору после затяжного подъема. Первым видимым признаком перемен стала секретарша главного редактора Таня, хамоватая девица 19 лет с телосложением молотобойца.

– Рубашкина срочно к шефу, – скомандовала она, влетев в комнату и почему-то обращаясь к Чернову.

– Иди, Петруха, кайся, – сказал тот и стряхнул со стола крошки, оставшиеся после ежеутреннего распития.

– Чего там стряслось? – удивился Рубашкин.

– Чо, чо! Ствол через плечо!

– Может, перед тем добавим? – Петр почувствовал смутную тревогу.

– Верная мысля приходит опосля, – Чернов достал из под стола бутылку. – Давай на посошок!

– Помни главное: блуди, но не попадайся, попался– не признавайся, сношать начнут – волком вой, но молчи! – отдуваясь после глотка, вымолвил Чернов. – Кстати, загадай шефу загадку: на вкус – вакса, а сиренью пахнет. Что это такое?

– Ну, где Рубашкин? – донесся из коридора голос секретарши.

– Иду, иду, – Петр на ходу разжевал пластину засохшей жевательной резинки.

В приемной, у двери в кабинет Ефремова сидел вооруженный пистолетом охранник в военной форме. Он, ни слова не говоря, внимательно осмотрел Петра и чуть отодвинулся, освобождая проход. Другой охранник оказался внутри, а прямо напротив двери, за приставным столом сидела полная женщина, тоже в форме. Ефремов, как обычно, восседал в своем кресле, но выглядел смущенным.

– Вы – Рубашкин? – спросила женщина. Петр кивнул.

– Дайте паспорт или удостоверение личности, – она говорила сухим, каким-то бесцветным голосом, – вам пакет спецпочтой.

Расписавшись в прошнурованном журнале, Петр разорвал засургученный конверт со штампом "правительственное". В нем оказалось письмо из управления информации и пропуск в Смольный с пометкой "Аппарат мэра СПб" и оттиском подписи Собчака.

– Мы должны лучше освещать работу городских властей, и я рекомендовал вас специальным корреспондентом при мэрии. Там дали согласие на вашу кандидатуру, – Ефремов едва взглянул на адресованное Петру письмо. – Должен заметить, что последнее время вы стали более соответствовать стилю нашей газеты. Даже, я бы сказал, с точки зрения внешности...

"Вот зануда, – тем временем думал Петр, – бубнит, лишь бы бубнить, как будто он тут при чем. Хотя без него не обошлось – фотография на пропуске из моего личного дела".

– Внешность моя ему стала нравиться, – ответил Петр на вопросительный взгляд Чернова, – дескать, соответствует.

– А ты и вправду облагородился. На лице – повышение уровня вальяжности, прическа – как будто каждый день из салона красоты. И вообще... Глаженый! Да ты не красней, родимый, я же не в укор, а от зависти.

Петр почувствовал, что и вправду краснеет. Ира почти каждый день оставалась у него на ночь и по утрам действительно поправляла ему волосы, но он не ожидал, что кто-нибудь обратит на это внимание.

Через неделю Петру освободили отдельный кабинет и провели три телефона: обычный городской, смольнинский и селекторный, из кабинета Ефремова. Впрочем, у себя Петр бывал теперь не часто. По меньшей мере три раза в неделю он таскался по утрам в мэрию на всевозможные совещания и заседания, а возвращаясь в редакцию, писал скучные заметки, похожие друг на друга, как штампованные железки: состоялось-де то-то и то-то, выступили те-то и те-то, а мэр (или, в его отсутствие, заместитель мэра) отметил необходимость повысить, изыскать, строго спросить.

В Смольном Петр часто встречал Степанова и даже напечатал от его имени статью, очень заумную и ни для кого, кроме десятка чиновников, не интересную. О деньгах Петр не заговаривал, а Степанов вел себя так, будто вообще ничего о них не знает. А разлетались деньги очень быстро. К середине августа от найденной в кармане подаренного кос тюма толстой пачки осталось всего несколько купюр.

1.13. СКОЛЬКО СТОИТ СЫР В МЫШЕЛОВКЕ?

Петр с жалостью смотрел на жену. "По сути, бывшую жену", – подумал он. Катя сникла, потеряла обычно надменную осанку, как будто блестящее зеркало вдруг покрылось пылью и потеками. С размазанной по щекам косметикой, сбившимися волосами и набухшими от слез и выпитого глазами, она выглядела как обычная, битая жизнью женщина, на все пятьдесят.

– Если меня не будет, они возьмутся за тебя и Настю не пожалеют, всхлипывая, сказала она.

– Кто – они? – спросил Петр. – Ты ведь не знаешь, кто тебя напрягает. Вряд ли это "крыша" твоей фирмы. Они и без тебя все узнают, если понадобится. По твоим словам, это кто-то третий. Вопрос в том, для чего и кому нужны сведения об этом проекте на Австрийской площади. В чем там дело?

– И ты спрашиваешь? Это же коммерческая тайна. А ты либо болтанешь по пьянке, либо все, как есть, напечатаешь. Что, я тебя не знаю? Да ты ради какой-то дурацкой статьи готов обо всем забыть. О себе уже не говорю, но ты о дочке даже не вспоминаешь. Про...л семью! И друзья у тебя – алкаши беспризорные, их ни в один приличный дом на порог не пустят. – Катя как будто взбодрилась, вспоминая бесконечные провинности мужа.

– Замолкни, дура! – оборвал ее Петр. – Одно из двух: либо ты пришла ко мне за помощью, либо... вали в приличные дома – к своим друзьям. Нашла время шарманку заводить.

Он накапал валерьянки, разбавил водой из-под крана и заставил Катю выпить. Оставив жену на кухне, пошел к телефону. Страх завладел им, сердце усиленно бухало, и спина была мокрая от пота. Отчаянно хотелось выпить, непременно водки, и целый стакан сразу.

На счастье Кокосов оказался дома и снял трубку после третьего сигнала.

– Ну, чего, Андреич? – спросил он. Ему как будто передалась тревога собеседника. "Нет, что бы ни говорили, душевный человек Витька", – подумал Петр.

– Хреново, Витюня, на мою бабу наезжают...

– На Катьку? – удивился Кокосов. – Серьезно наезжают? И давно?

– Судя по всему, серьезно, но недавно. Пока от нее толку мало, ревет белугой, а путевого слова – шиш!

– Не бери в голову. Завтра с утра съездим, рубоповцев зарядим – они помогут.

– К рубоповцам рано! Надо самим разобраться, там не так просто, Катька со всех сторон влипла, – сказал Петр.

– Хорошо, жду в двенадцать, после планерки, – сказал Кокосов.

Катя сидела на кухне в той же позе.

– Я уже обдумала: надо быстро оформить развод и разменяться в разные адреса, – выпалила она. – Я возьму девичью фамилию, а ты – Настю. Все деньги тебе отдам, только ты пить брось. В случае чего, если доставать начнут, отпирайся. Дескать, давно с ней не живу и знать не знаю. А я уж выкручусь... как-нибудь. Очень тебя прошу – ради Насти.– Она снова заплакала, но без прежнего надрыва.

– Расскажи все-таки об этом проекте, – попросил Петр, – ведь надо понять, что от кого ждать. Может быть, это только для затравки, чтобы тебя на крючок подцепить. Если так, то мы сможем потянуть время, глядишь, и выкру

1.14. В СЕНТЯБРЕ ЛИСТЬЯ ЖГУТ

Теща привезла Настю в последних числах августа. За лето дочка вытянулась и загорела до черноты. Она коротко чмокнула Петра в щеку и бросилась к матери. Катя выглядела строго и безупречно элегантно. Проходящие пассажиры замедляли шаг и оглядывались, но Рубашкин заметил круги под глазами, жена заметно осунулась, взгляд усталый и безразличный.

– Мне надо обратно на работу, шофер вас отвезет,– сказала она Петру, отводя глаза. – Мама все устроит, ты не против?

– Я на машине, – ответил Петр.

Катя удивленно и недоверчиво посмотрела на мужа, когда они подошли к темно-синей "вольво" с правительственным номером. Машину дали в секретариате мэрии, стоило Петру только заикнуться.

– Мне говорили, что ты в гору пошел, а я не поверила, – протянула она.

– Как твои дела, ну, то самое? – спросил Петр, пока дочка и теща усаживались на заднем сиденье.

– В порядке, не волнуйся, а еще лучше – забудь, что я наговорила. Это все пустяки, – она неестественно, как-то вымученно улыбнулась.

Настя восторженно взвизгивала, когда автомобиль, завывая сиреной, мчался на красный свет, а постовые вытягивались в струнку и отдавали честь.

– Ты теперь всегда будешь ездить на этой машине?– спросила она, щекоча Петру затылок теплым дыханием. – Отвезешь меня в школу 1 сентября?

– Обдумаю, – уклончиво ответил Петр.

– Ты всегда так говоришь, когда не хочешь делать, что я прошу, обиделась Настя.

Домой добрались минут за десять. Шофер спросил, сколько ему ждать машину выделили до вечера. Петр отпустил его, записав на пачке сигарет номер радиотелефона, и сказал, что вызовет часа через полтора.

Настя тут же зависла на телефоне, обзванивая подружек, а теща, недовольно бурча из-за пустого холодильника, отпра ... (Д E L рицательными последствиями накануне выборов Президента России и губернатора Санкт-Петербурга и может быть использовано заинтересованными лицами в предвыборной борьбе против Вас как кандидата в губернаторы и председателя комитета поддержки Б.Н. Ельцина..."1

"Будет, и обязательно будет, использовано против вас, уважаемый Анатолий Александрович, – зло ухмыльнулся Кошелев. – Ох как будет! А пока нужно готовить документы, как можно больше документов..."

Перечитав письмо, он вызвал секретаршу и велел срочно перепечатать на бланке. Потом вытащил из кармана маленький оперативный диктофон и включил звук. Голос Собчака записался громко и четко.

"Еще пара таких откровений и можно отдавать журналистам", – решил Кошелев. Настроение тут же испортилось: он вспомнил встречу с Рубашкиным, как тот сочувственно посмотрел на него в проходной.

"Вот мерзавец. Но рано радуется! Одно неясно – зачем он ментам понадобился. Зачем? Материалы через него стали сливать, еще чуть-чуть – и завербуют! А что к Микину попало, то для нас пропало. Из-под микинской крыши этого пьянчугу достать непросто – шума не оберешься. Да, с Рубашкиным нужно осторожно, очень осторожно", – думал Кошелев, аккуратно складывая выносные микрофоны в гнезда специальной коробки.

* * *

– Тогда поехали! – сказал Петр шоферу и зубами сорвал фольгу. Поехали!

Сделав первые несколько глотков, он почувствовал только обжигающую горечь. Потом его затошнило и, оторвавшись от горлышка, он судорожно вздохнул.

– Останови! – захрипел и, не дождавшись, пока машина затормозит, открыл дверцу. Рвота была недолгой и мучительной. Откашлявшись, Петр вытер рот перчаткой и огляделся. Какая-то бабулька прошла мимо, сочувственно качая головой. Невдалеке он увидел ларек.

– Бутылку пива, – Петр не узнал собственного голоса. – Откройте, пожалуйста.

Пиво было терпким и холодным. Петр выпил все и только после этого сел в машину.

– Ну и дрянь ты взял. Отравить меня хочешь? – насупясь, сказал он водителю.

– Вы же всего двадцатник дали, Петр Андреевич,– укоризненно ответил шофер.

Выехали на Невский, как всегда забитый транспортом. На тротуарах тоже не протолкнуться, из окна машины люди казались сплошной серой массой, безликой и расплывающейся. От пива настроение улучшилось, но хотелось есть.

– Сверни на Караванную, – вдруг распорядился Петр. Здесь, недалеко от кинотеатра "Родина", у степановского приятеля Алика было маленькое кафе, куда Петр как-то заезжал за выпивкой.

– Александр Нигмутдинович у себя? – спросил он стоявшего в дверях охранника.

– У себя, – ответил тот, цепко взглянув на машину с правительственным номером.

– Заходи, дорогой, заходи, – расцветая улыбкой, выскочил откуда-то Алик. – Что будешь кушать?

– Да я сыт, к тому же тороплюсь – сглотнув голодную слюну, отказался Петр. – Заверни, как в прошлый раз, на пару глотков. Расплачусь потом.

Приветливость Алика тотчас же испарилась. Он что-то буркнул официанту, а Петру сказал:

– Сейчас все сделаем, дорогой.

– Я буду в машине, – бросил ему в спину Петр.

Через несколько минут официант вынес пластиковую сумку и небрежно протянул ее Петру. Но едва машина стала выруливать, из двери выскочил Алик и закричал:

– Подожди, подожди!

Петр опустил стекло.

– Извините, Петр Андреевич. Мои говнюки все напутали. Разве за ними уследишь? Одна минутка, и все будет готово. Бога ради, подождите. – И уже тише добавил: – Юрий Григорьевич сказал, что вы очень уважаемый человек, на самый верх пошли...

"Звонил Степанову, проверял", – догадался Петр и представил, что тот сказал Алику. Но в этот момент появились официанты и принялись загружать на заднее сиденье тяжелые коробки. Одна не уместилась, и водитель вышел открыть багажник. Минуты через две все было уложено.

– Уважают, – сказал шофер, глядя в зеркало заднего вида на кланяющегося вслед Алика, возле которого застыли два официанта.

– Да, уважают, – неопределенно пробормотал Петр, и на душе у него стало гадко.

1.15. ОДИН ДЕНЬ ПАВЛА КОНСТАНТИНОВИЧА. УТРО

"Опять осень, – с умиляющей грустью подумал Кошелев. – Как это там: "оделся лес в багряный свой убор"? Нет, "оделся лес в осенний свой убор, лиловый, золотой, багряный..." – так вроде правильно".

Машина неторопливо следовала по Каменноостровскому проспекту бесконечно прямому, с теряющимся вдали плавным подъемом на Троицкий мост. Павел Константинович не любил быстрой езды без крайней необходимости. Он давно приучился воспринимать окружающее в зависимости от стоящих задач, точнее, от задач, которые надлежало решать в данный, конкретный момент. Конечно, не так-то просто вечером в кругу семьи даже не вспоминать о работе. Но жесткая самодисциплина, предельный контроль над соб Но открылась задняя, и к kз(r)ь A явшимся табачным перегаром. Петр взял едва початую бутылку португальского портвейна и, запершись, допил ее почти до донышка. Вино было мягким, со сладковато-миндальным привкусом. Тяжесть отступила, и Петр улыбнулся, вспомнив вчерашнюю встречу с Яковлевым. Не долго думая он придвинул к себе бумагу. Писалось легко и гладко:

"– Я очень благодарен Анатолию Александровичу, – сообщил Владимир Яковлев нашему корреспонденту.– Именно Собчак пригласил меня в мэрию, где я под его руководством проработал без малого три года.

На долю Собчака выпало руководить Ленинградом-Петербургом в переломное для нашей страны время. И, что бы ни говорили в запале политической борьбы, нельзя вычеркнуть то хорошее, что сделал Анатолий Александрович для города и его жителей.

Сейчас ситуация изменилась. Люди ждут осязаемых перемен. Пора от рискованных экспериментов перейти к практической повседневной работе. То, что необходимо делать, может быть, не столь впечатляюще и грандиозно, как возведение монументальной башни "Петр Великий" на берегу Финского залива или организация мировых спортивных торжеств. Но в результате нашей работы мы получим не фуршеты и фейерверки, а постепенное улучшение жизни каждого петербуржца..."1

– Закройте дверь и никого не пускайте, – раздраженно крикнул Петр, когда зашла секретарша с пачкой бумаг на подпись. – Нет меня, нет! Понимаете? Меня нет!

– Мне голос был, он звал утешно, – бормотал Петр, дописывая статью. Работа заняла от силы полтора часа, но материал получился солидным, размером на целый подвал. В нем было все, что требовалось: немного истории, умеренная критика, элегантно завершенная многозначительной фразой Яковлева: "Я вижу другой путь выхода из кризиса!" Дальше шли короткие и четкие тезисы об инвестиционной политике, тарифах и ценах, и все завершалось лихим подзаголовком: "Хороши Канарские острова. А наши – не хуже!"

Все, что в последнее время Петр писал об экономике и реформах, уплотнилось и приобрело весомую убедительность. Такое ощущение, будто статью и вправду диктовал первый заместитель мэра. "Да, именно таким должно быть программное выступление будущего губернатора", – подумал он.

Не рассчитав, Петр слишком сильно толкнул дверь. Машинистки и все, кто был в комнате, испуганно замерли.

– Все отложить! Разделите по страницам и срочно напечатайте это, – ни на кого не глядя, сказал Петр и бросил рукопись на ближайший стол.

Через четверть часа в кабинет зашел Чернов.

– Что с тобой, Андреич? Ты чего девочек пугаешь?– спросил Алексей, передавая Петру напечатанную статью.

– На х... мне их пугать, – невпопад ответил Петр, бегло просматривая текст. – Как твое мнение – печатать можно?

– Печатать можно, да нужно ли? Как бы нам из мэрии кислород не перекрыли.

– А это разве твое дело? – возмутился Петр. – Я– Главный, я и решу.

– А зачем тогда спрашиваешь? – обиделся Чернов.– Если хочешь по принципу "я – начальник, ты– дурак", то так и скажи, не стесняйся.

– На хрена мне стесняться? Так и говорю: я – начальник! – заорал Петр. – А ты иди работай. Будет надо – позову.

Чернов скривился и ушел, не сказав ни слова. Петр подождал, пока закроется дверь и снял телефонную трубку.

– Добрый день, Алексей Викторович! – сказал он, услышав голос Прохорова. – Хочу с вами посоветоваться. Нам удалось взять интервью у Яковлева...

– Что вы всякую чушь придумываете? Кому это интервью нужно? Нам? рассерженно буркнул Прохоров.

– Нам нужно! Яковлев среди прочего сказал, что мэр его многому научил, что Анатолий Александрович имеет огромные заслуги перед демократией и так далее. Вот послушайте. – И Петр зачитал начало статьи. – Эта мысль станет главной. И ее можно хорошо обыграть. Ведь это соперник так отзывается о нашем кандидате. Что теперь скажет Болдырев или Беляев?

– Да, в этом что-то есть, – уже миролюбиво сказал Прохоров. – У вашей задумки хорошая перспектива, особенно если ее заранее растиражировать. Кстати, социологи меня убедили, что главный конкурент – это Болдырев. Остальных можно не брать в расчет. В общем, печатайте, я утверждаю.