Текст книги "Австрийская площадь или петербургские игры"

Автор книги: Андрей Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

– А у ваших специалистов ни разу не откладывалось, что большинство наших горожан ходят пешком или ездят на трамваях? – перебил говорившего Прохоров. – Или вы будете утверждать, что вас не предостерегали против излишней самодеятельности?

– Но этот метод хорошо сработал во многих избирательных кампаниях, например для Клинтона...

– Вот и работайте на Клинтона! Вас ждут не дождутся в Канзасе или на Аляске. А здесь, у меня, вы уволены! – заключил Собчак и, повернувшись к Прохорову, попросил: – Алексей Викторович, проследите, чтобы немедленно сняли со столбов всю эту дребедень! Следующий вопрос: о сегодняшней пресс-конференции Яковлева. Кто докладывает? – рассеянно оглядел сидящих в зале Собчак.

– Рубашкин, Рубашкин Петр Андреевич, – Путин подсказал так громко, что услышали все.

– Да, пожалуйста, Петр Александрович, – Собчак кивнул куда-то в глубину комнаты.

– Ни пуха тебе, ни пера, давай! – шепнул Степанов и легонько подтолкнул его в спину. Поначалу сбиваясь, Петр стал рассказывать о том, что говорили в Доме журналистов Щербаков, Яковлев и Артемьев, но вскоре понял, что это никому не интересно. Сидевшие начали тихонько переговариваться, в зале стало шумно, и пришлось повысить голос.

– А вы лично как оцениваете, кто из этой компании останется среди кандидатов, у кого больше шансов? – нео жиданно спросил Путин.

– Яковлев! Яковлев выйдет во второй тур, – не задумываясь, ответил Петр и удивился наступившей тишине. Никто не решался заговорить первым.

– Похвальная откровенность, – наконец сказал Собчак. – Я бы оценил глубину и смелость вашего анализа на "отлично". Но все же не соглашусь с вами, Петр Алексеевич. Уверен: если вопреки прогнозам мне не удастся победить в первом туре, то во втором я столкнусь с Болдыревым. Прошу всех принять это к сведению и неукоснительному исполнению.

Петр заметил, как предостерегающе посмотрел на него Прохоров, и, не вступая в спор, опустился на стул.

– Ну что, получил? – шепотом спросил у него Степанов. – "Папа" совсем вознесся, никого слушать не хочет. Но тут он прав. Скорее в аду на сковородки снег выпадет, чем Яковлев пройдет во второй тур. Но ты не переживай – все обойдется.

– Я переживаю только о том, что выпить хочется,– ответил Петр, чувствуя боль и ломоту в висках.

– Вот и хорошо, – обрадовался Степанов. – Сегодня одну из моих курочек замуж за немца выдали. Надо поздравить. Редкий случай, когда "большое спасибо" лучше маленького рубля. Сам понимаешь: персонал есть персонал, кадры требуют внимания и понимания.

– А куда поедем? – повернулся к Степанову Петр.

– В новый мотель у Тарховки. Но сперва заедем на Ка-два, сегодня невеста последний день работает. Надо обязательно, иначе новобрачная обидится. Как заведено, право первой ночи. Хочешь попробовать право первой ночи? Заодно и подстрижешься ...

– А кто невеста? – машинально спросил Петр.

– Ирка, парикмахерша из салона, ты же ее знаешь,– улыбаясь, ответил Степанов, – мне даже говорили...

Петр почувствовал, как зарябило в глазах. Он с грохотом опрокинул стул и, подхватив его за ножку, замахнулся. Кто-то пытался удержать его за руку. Он вырывался, не чувствуя боли и не сознавая, о чем кричит. Подоспевшие охранники выволокли его на улицу.

От сильного пинка Петр скатился с лестницы, да так и остался лежать. Из разбитого носа текла кровь. Он услышал голос подошедшего охранника:

– Может добавить?

– Брось, потом хлопот не оберешься, – ответил другой и, слегка пнув Петра носком ботинка, лениво приказал: – Сдай пропуск, доходяга! – Не дожидаясь, он умело извлек у Петра из кармана бумажник. Найдя пропуск и удостоверение, он спрятал их вместе с деньгами в свой карман, а бумажник забросил в траву.

Вынув из порванного пиджака ключи и какую-то мелочь, Петр оставил его там, где подобрал бумажник. В одном из его отделений он нашел свой паспорт и несколько сотенных. Голова кружилась, но кровь из носа уже не текла. Петр вышел за ограду Смольного и обернулся. В солнечном свете колоннада слепила неестественной белизной и непомерно нависала над приземистым памятником Ленину.

– Гады, сволочи, – всхлипнул Петр и погрозил кулаком, сам не зная кому

– Гражданин! Предъявите документы! – Милиционер подошел незаметно. Что случилось? – спросил он, внимательно рассмотрев журналистскую карточку, сохранившуюся за обложкой паспорта.

– Не нравлюсь я им! – буркнул Петр. Милиционер выглядел немолодым и повидавшим; судя по всему, он был настоящим, а не ряженым из службы охраны.

– Это бывает, – понимающе кивнул он и вернул Петру паспорт. – Ушел бы ты отсюда, а то спохватятся, ахнуть не успеешь.

Петр огляделся: машина на прежнем месте уже не стояла. "Быстро они распорядились!" – удивленно подумал он и, прихрамывая, пошел через дорогу.

– Петр Андреевич, сюда, я в тенечек отъехал, – позвал его шофер.

– Слава Богу, – с облегчением захлопывая дверцу, сказал Петр и неожиданно для себя громко запел: – "Последний нонешний денечек гуляю с вами я, друзья..." – Он не пел, скорее, кричал, чувствуя молчаливое неодобрение водителя. – Тормози! – не снижая голоса и на той же ноте, воскликнул Петр, заметив впереди ларек.

Яркое солнце отражалось от стекла, за которым пестрели разноцветные пачки и бутылки. Петр протянул сотенную в непроглядную тьму за прилавком:

– Водки на все!

До самой редакции он сидел молча, то и дело прихлебывая из горлышка. Первые глотки обожгли, а водка отдавала солоноватым привкусом – еще кровоточили разбитые губы и десны.

"Будет, будет вам! Ужо!" – повторял он про себя, пытаясь вспомнить откуда взялось это прилипчивое "ужо".

– Во сколько за вами? – спросил водитель, когда доехали, но Петр не сразу понял, о чем тот спрашивает.

– Поезжай, сегодня все, – наконец ответил он и, не попрощавшись, вышел из машины.

Рабочий день в редакции уже кончился. Вдоль коридора гуляли сквозняки; Петр заглядывал в настежь распахнутые двери – в комнатах почти никого не было. Только у наборщиков слышались голоса, там заканчивали завтрашний номер. Ни с того ни с сего ему показалось, что он идет здесь в последний раз. "Господи, какие глупости", – подумал Петр и на ходу отхлебнул водку.

Не выпуская из рук бутылки, Петр подошел к окну. Он долго стоял, вглядываясь в множество раз виденную панораму. Над чередой коричнево-бурых крыш ясно вырисовывался золотой купол Исаакия, и в чистом вечернем воздухе отчетливо виднелось множество мелких деталей. Боль от ударов прошла, а место унижения и стыда заняли обида и бессильная злость. Петр перегнулся через подоконник – внизу никого. Он с силой бросил бутылку и обрадовался, когда от выцветшего асфальта искрами брызнули мелкие осколки.

– Ужо будет, будет ужо, – бессмысленно повторял он, открывая холодильник. Внутри стояло несколько разноцветных бутылок: водка, ром и завезенный позавчера коллекционный лиссабонский портвейн.

– Нате вам, нате! – кричал он, кидая бутылки в серую пустоту – одну за другой. Остановился только, когда в руке оказалась последняя. Отбив горлышко о батарею, Петр глотнул обжигающую влагу, не заметив, что глубоко порезал губы.

Отдышавшись, он сел за стол и увидел лист бумаги. Видимо, кто-то принес, пока он ездил в Смольный. На бланке Генеральной прокуратуры было написано:

"Председателю профкома Кировского завода В.В.Матюшкину.

Запрос рабочих Вашего завода о возможности возбуждения уголовного дела против одного из кандидатов на пост губернатора Санкт-Петербурга, конкретно – Собчака А.А., – рассмотрен.

Сообщаю, что Генеральной прокуратурой РФ расследуется уголовное дело в отношении ряда должностных лиц мэрии и Законодательного собрания Санкт-Петербурга. В ходе следствия нашли подтверждение факты незаконной приватизации дома 1/3 по улице Рылеева, дарения в этом доме квартиры гражданке Кутиной, приходящейся племянницей А.А.Собчаку, а также факт расселения и приватизации квартиры 17 в доме 31 по набережной реки Мойка, смежной с квартирой мэра, с последующим соединением указанных квартир. Следствие по делу продолжается. В ближайшее время ряду подозреваемых будут предъявлены обвинения.

Начальник Следственного управления

Генпрокуратуры РФ Б.Н.Казаков".

Петр сразу понял, о чем речь.

– Ужо! Будет вам, будет ужо! – точно зная, что сделает дальше, он повернулся к селектору: – Кто там сегодня выпускающий? Пусть срочно зайдет!

– У нас все готово, сейчас отправляем в типографию, – с порога, запыхавшись, сказала Света Сураева. Петр обрадовался, что выпускающим оказался не Петров или Чернов. Они бы обязательно задали много вопросов. А Света занималась оформлением и даже вряд ли толком читала то, что печаталось.

– Позвони, договорись о задержке, заплатим прямо сегодня и наличными. Наших девочек тоже не обидим, – сказал Петр, протягивая ей обе свои статьи. "Новым "ленин градским делом" Петербург обязан... мэру" и "Люди они хорошие, но квартирный вопрос их испортил" – названия ему не нравились, но придумывать новые не было времени.

"Вот и пригодилось", – подумал он.

– А письмо из Генпрокуратуры печатай как можно крупнее на первую полосу.

– Что с вами, Петр Андреевич? – приглядевшись, испугалась Света и вынула из кармана маленькое дамское зеркальце. Вся рубашка была испачкана, потеки крови запеклись вокруг губ и на подбородке.

– Пить хотелось, а горлышко сломалось, – невнятно объяснил Петр, ища в ящике салфетку. – Давай выпьем за успехи!

– Муж будет ругаться, – неуверенно возразила Света.

– Тогда за любовь! Объяснишь, что за любовь – и слова сказать не посмеет. – Петр наконец, нашел пачку бумажных полотенец и вытер лицо. Они торжественно чокнулись стаканам.

– Ух, как крепко, – поморщилась Света.

– Завтра ужо будет еще крепче, – сказал Петр. – Ты, кстати, не помнишь, откуда это слово – "ужо"?

Света встала и уверенно нашла на полке словарь:

– Ужовник, ужовый, ужонок... а вот и "ужо". Ужо– это наречие.

– Значит, змеиное, говоришь, наречие? Очень подходит!

– Почему змеиное? – удивилась она.

– Одни ужи вокруг, рептилии из вида змеиных, – засмеялся Петр. Ладно, иди работай, потом – домой, чтобы муж не ругался. В типографию я сам поеду.

Пока переделывали полосы, Петр умылся, сменил рубашку и, не торопясь, выпил три чашки кофе с остатками рома. Потом дошел до соседнего магазина, где купил шесть бутылок шампанского, а на остаток денег– пирожных и конфет. Света уже ждала, разложив на столе готовые полосы.

– Сюда поставь фотографии Собчака и Яковлева с подписью: "Скорее сковородки в аду покроются инеем, чем победит Яковлев!" Нет – Собчак! "...чем победит Собчак!" Потом зови всех сюда. Скажи, премия по сто долларов каждой. Отметим все сразу, – велел он, доставая из сейфа деньги.

* * *

Он ушел из типографии, когда первые пачки с газетами начали отгружать в экспедицию. Улицы были светлыми и чуть влажными после небольшого дождя. По Невскому мчались редкие машины. Петр пошел пешком, как всегда, по правой стороне, глядя на едва различимый кораблик на шпиле Адмиралтейства. Потом свернул вдоль Мойки и, дойдя до Марсова поля, почувствовал, что больше не может сделать ни шагу. Он присел на укромную скамейку и тут же уснул – беспечально, ни о чем не думая. Еще не было семи, когда он очнулся так же быстро и бездумно. Спина и руки затекли, он легко встал и с наслаждением потянулся. Уже появились люди, а на ближайшем углу Петр увидел очередь у газетного киоска. Подойдя ближе, он понял, что покупают только одну газету – его. На первой странице друг против друга были напечатаны фотографии Собчака и Яковлева. Издалека читалась крупная подпись: "Скорее сковородки в аду покроет иней, чем победит Собчак!"

– Нате вам, нате! Ужо! – с облегчением и злорадством подумал Петр.

2.7. Я СЛЕЗЫ ЛЬЮ, И ТАЕТ БОЛЬ ВО МНЕ

Петр пил в среду, в четверг, в пятницу и в субботу. Пил горько и безнадежно, временами погружаясь в тяжелое, мглистое забытье. Свет горел всюду; из-за наглухо задернутых штор день и ночь смешались, он не знал, да и не хотел знать, что за окном. Порой он перечитывал написанные им статьи, пристально вглядываясь в фотографии Собчака и Яковлева, и не испытывал ни малейшего сожаления, хотя и понимал, что сжег за собой все мосты, что ему никогда не простят.

– Скорее сковородки в аду покроет иней, чем победит Собчак! Вот, нате вам, нате, ужо, – беспрестанно и бессмысленно повторял он, случайно заметив, что если чуть-чуть смять газету, то лица искажаются, как будто хитровато подмигивают друг другу или ему, Петру. Он не то чтоб был совсем в беспамятстве– ясно сознавал, что сделал, но все постепенно забывалось. Круговерть и суета последних месяцев стали казаться мелкими, а все, о чем он писал, – пустым и никчемным. Напротив, все связанное с Ирой, разрасталось и приобретало огромное значение. Он терзался и мучился, пытаясь вспомнить, что и не так сделал. Ему и в голову не приходило укорять Иру. "Ну, вышла замуж за немца, – какое же это предательство? – ей так лучше", – думал он, успокаивая себя тем, что есть вещи, которые нельзя изменить. Тем не менее он ждал, что она вот-вот придет, и вслуши вался в каждый звук с лестницы, опасаясь не услышать ее шагов. Он не хотел думать, что она его бросила, что он стал не нужен.

– Никогда! Что за мысль несказанная, странная, – вслух начинал он чье-то стихотворение и невпопад продолжал: – ...разбегаются все, только ты нас одна собираешь... – не в силах вспомнить, что дальше.

На донышке последней бутылки осталось чуть-чуть. Он тщательно оскреб от плесени черствую горбушку и, разломав ее на куски, бросил в стакан и залил водкой. Морщась, прожевал. Вдруг стало легко, он знал, что не спит, но был как во сне. Все кончилось и отошло, он ощутил себя бестелесным, как облако в синем небе. Путаясь в проводах, Петр включил телефон и, не заглянув в записную книжку, без ошибки набрал код и телефон Вены.

В трубке щелкнуло, и он услышал голос дочери.

– Настасьюшка, здравствуй!

– Зачем ты звонишь так рано? – недовольно спросила Настя.

– А сколько у вас?

– Скоро полвосьмого...

– Так пора в школу...

– Сегодня же воскресенье, папа! – В ее голосе слышался едва уловимый акцент.

– Я только хотел спросить, нашлись ли лебеди? – виновато промолвил Петр.

– Какие лебеди? Я сплю, а ты разбудил, позвони потом, – она громко зевнула.

– Все не так, как надо, о другом думать нужно, – вновь забываясь, сказал Петр, когда в трубке раздались короткие гудки.

Видимо, был поздний вечер, когда он вышел на улицу. Дождь кончался, все вокруг было мокрым и серым. Болела и кружилась голова, от сырости знобило. Не встретив ни души, он проходными дворами вышел на Большой проспект. Густой, молочный туман лежал между выцветшими домами, асфальт был грязным и скользким от маслянистых луж. Единственным светлым местом оказался перекресток у Лахтинской. Там в трех деревянных киосках горели неоновые лампы, и кто-то мертво-пьяный лежал на куче мокрого мусора лицом вниз. Петр внимательно прочитал этикетки всех выставленных бутылок и в конце концов купил пиво, сигареты и пирожок с вареной телятиной – так и было написано: "пирожок с вареной телятиной".

– Выручи, друг, дай две тысячи, – попросил подошедший старик. Петр отдал ему недопитое пиво и выбросил пирожок: показалось, что по кусочку мяса ползли мухи. Он пошел дальше, к Тучкову мосту. Редкие прохожие спешили навстречу, фонари не горели, а свет в окнах был желтым и унылым.

На углу Съезжинской он задел плечом большой куст, и капли холодно просочились за воротник. Под навесом старинной каланчи стоял пожарный в почерневшей от влаги куртке.

– Дай прикурить, – попросил Петр, не найдя в карманах зажигалку.

Тот молча протянул тлеющий кончик папиросы:

– Курить нельзя, здесь не место, – сказал пожарный, и в его взгляде Петр угадал брезгливость.

– Ухожу, спасибо, брат, – пробормотал он.

Петр знал, что не должен заходить к Ире, что ничего нельзя изменить, но было тоскливо и пусто, хотелось просто постоять у ее дома.

"А вдруг я ее увижу!" – Он думал, что больше ему ничего не надо только увидеть и сказать самое важное. И это неотступно тревожило, саднило, как кровяная корочка на недавней царапине, а все остальное потеряло смысл.

Обойдя пожарную часть, он дошел до начала Большой Пушкарской и через несколько минут повернул на Зверинскую. Узкая улица была совсем темной, светилась только вывеска избирательного участка, к нему подъехали две машины..

"Сегодня же выборы", – равнодушно вспомнил Петр. Тут сзади, из-под купола Князь-Владимирского собора, ударил колокол, он оглянулся, но звон растаял, не повторившись.

* * *

Яркий свет из квартиры Кравцова падал на улицу, в остальных было темным-темно. А три окна на втором этаже выделялись какой-то совсем ощутимой пустотой. Приглядевшись, Петр заметил, что занавески сняты, а с подоконников исчезли цветы. Снова зарядил моросящий дождь, влажная взвесь встала в воздухе, глуша звуки и городской гул. Петр надеялся, что тоска отойдет, ч то станет легче, но чувствовал только пронизывающий холод и усталость.

– Зачем я сюда пришел и как же мне теперь быть?– думал он вслух, не слыша собственного голоса. Поднялся по лестнице и едва тронул кнопку звонка. Отозвалось коротким звуком, голова закружилась, Петр прислонился лицом к двери. Шершавое дерево охладило лоб, он так и стоял, пока не услышал шаркающие шаги.

– Кто там? – Петр узнал Ирину соседку. Она открыла дверь, не дожидаясь ответа.

– Заходите, Петенька, я почему-то чувствовала, что вы придете, отступая вглубь, сказала она, перехватив упавший край шерстяного платка.

Проходя по коридору, Петр толкнул Ирины двери, но они были заперты. В комнате у Надежды Петровны царил полумрак, только под темно-вишневым абажуром светлела скатерть.

– Вы меня в окно увидели? – спросил Петр, заметив на столе две чистые чашки и исходящий паром электрический чайник.

– Почему? – она удивилась, но, проследив за его взглядом, улыбнулась: -Я всегда ставлю второй прибор – вдруг кто-нибудь придет. Вам горячего надо, вы ведь озябли. Чай очень хороший, пенсию позавчера получила...

В углу голубовато мерцал старенький телевизор. Вдруг на экране крупным планом появился Собчак. Он что-то говорил, но не было слышно. Перегнувшись через спинку дивана, Петр включил звук.

– ...нынешняя предвыборная кампания проходит в сложной политической и социальной обстановке. От ее результатов зависит, допустим ли мы откат назад, к коммунизму, или Россия ускорит проведение рыночных реформ и станет цивилизованной страной, войдя в число государств с развитой демократией.

Речь Собчака лилась уверенно и гладко, даже слишком гладко, не чувствовалось присущих ему напора и уверенности, мэр выглядел усталым и озабоченным.

Петр взял чашку. Чай был до густоты черным и таким горячим, что обожгло губы. Задумавшись, Петр перестал слушать.

– Кто у них победил? – спросил он у Надежды Петровны, кивнув на экран.

– Недавно сказали, что во второй тур вышли Собчак и Яковлев, ответила она. – А я голосовала за Анатолия Александровича. Он все-таки очень интеллигентный...

– ...почему же здесь нет Владимира Анатольевича?– обратился Собчак к кому-то за кадром. – Хотелось бы увидеть его в студии. Кстати, я распорядился о выделении моему конкуренту личной охраны. Уже с сегодняшнего дня Яковлев и его штаб будут под надежной защитой нашей милиции.

– Ира насовсем уехала?

– В пятницу улетели, – сказала Надежда Петровна, осторожно размешивая чай истончившейся серебряной ложечкой. – Я Иру с детства помню. Она всегда была очень искренней, у нее все на лице читалось, что она думает. А вас она очень любила. Телефон зазвонит, стрелой мчится – вдруг вы. А потом как-то сникла. Тут этот Курт появился. Цветы, конфеты, Колю одел с ног до головы. Мне кажется она просто устала, ей ведь очень тяжело жилось. Да что я говорю, вы и сами все знаете. Не горюйте, Петенька. Поверьте мне – чего в жизни ни бывает, да только проходит все и все забы вается. Не новая истина, правда?

2.8. С КЕМ ПОПРОЩАЛСЯ Я,ВАС НЕ КАСАЕТСЯ!

По дороге Петр взял в ночном ларьке бутылку водки. Фонари еще горели, но тени уже растворялись одна в другой, и очертания домов расплывались в сиреневом свете наступающего утра. Он вошел в квартиру в том болезненном настроении, которое уже стало привычным.

"Конечно, любила", – вяло и безнадежно думал Петр и, бередя душу, вспоминал ее рядом.

Ира надеялась, что он сделает ее жизнь лучше и спокойней. И виноват только он сам, что неправильна вся его жизнь, а оглушающая радость неотделима от ее близости. Она не вернется.

"Ты – как стог сена: вспыхнешь сразу и жарко, огонь до неба – и вот уже все погасло. А я – словно сырая дубовая головешка: пока займется – век пройдет, а потом дымит и тлеет, хотя все вокруг давно выгорело",– выдумывал он, что скажет, если они все же встретятся.

Петр пошел на кухню. От первого глотка внутри полыхнуло, и вслед пришло горькое утешение. Проваливаясь в тяжелый утренний сон, почувствовал облегчающие слезы, но уже не мог различить, наяву ли.

Он проснулся от тяжелых ударов в дверь, без перерыва трещал звонок.

Плохо соображая, вышел в прихожую и, не глядя,– смотреть было больно, – повернул ручку замка.

Щурясь от света, Петр узнал Витю Журавлева, много лет работавшего помощником Яковлева.

– Владимир Анатольевич просил вас срочно выйти на работу, – едва поздоровавшись, сказал Журавлев.

– На какую работу? – удивился Петр. – Разве меня еще не уволили?

– Ефремова отозвали из отпуска, Владимир Анатольевич сам звонил ему утром и обо всем договорился. По секрету: почти все наши считали, что вы работаете на Собчака, и говорили шефу, чтобы он на вас не рассчитывал. Особенно Ирина Ивановна и ее люди. Но вы бы видели, как он обрадовался, что оказался прав. А ведь первый тур – только полдела, даже меньше – треть дела. Последний – он самый трудный...

– Последний тур, он – трудный самый, – машинально поправил Петр. Сейчас умоюсь и поеду.

– Я подожду. Шеф велел, чтобы я сам отвез вас к Ефремову.

Пока вскипал чайник, Петр принял душ и наскоро сбрил отросшую за неделю щетину. Голова болела и кружилась, во рту было сухо, и от появившихся трещин кровоточили губы. В шкафу нашлось только немного старого чая. Журавлев отказался, Петр высыпал все в чашку, залил кипятком и накрыл блюдцем. Получилось слишком крепко, резкой болью отозвался живот и пришлось идти в туалет, чтобы отплевать подступившую горечь.

Он задремал на заднем сиденье и едва смог выйти из машины. В коридоре с ним здоровались, но он не узнавал, кто.

Журавлев сразу прошел к Ефремову в кабинет, Петра секретарша не пустила.

– Ты меня что, не узнала? – удивился он.

– Ждите, Рубашкин, пока главный редактор вызовет, – глядя в окно, сказала она.

Ждать пришлось недолго. Журавлев, улыбаясь, вышел из кабинета и махнул рукой:

– Ни пуха ни пера, Петр Андреевич, заезжайте вечером.

Ефремов встретил его, будто ничего не случилось. Приглашая садиться, кивнул и, немного помолчав, сказал:

– Видите, пришлось отпуск прервать, из-за вас я не догулял. Надо же такое выкинуть! В мэрии рвут и мечут – скандал. У вашего друга Степанова тяжелое сотрясение мозга, он даже хотел в больницу лечь, да Собчак запретил...

– Раз запретил, жить будет, – усмехнулся Петр.

– Все шутите! А вид у вас, прямо сказать, как с того света, после реанимации. Надеюсь, вы понимаете, в какое трудное положение вы меня поставили?

Петр молча кивнул, как бы соглашаясь.

– Если я вас не уволю, то завтра снимут меня. Так что оставить вас в редакции я не в силах.

– Что ж тут поделаешь, увольняйте, – Петр удивился собственному безразличию. Ему действительно было все равно. Хотелось лечь, укрыться с головой и ни о чем не думать.

– С другой стороны, за вас очень просили. И, думаю, будет неправильно не дать вам последний шанс.

– Давайте! Давайте мне последний шанс, – криво улыбнувшись, сказал Петр.

– Суть в следующем. Вы пишите объяснительную записку по поводу вашего прогула, я издаю приказ о вашем увольнении и докладываю в мэрию.

– А зачем объяснительную писать?

– А если вы в суд подадите? И явитесь в судебное заседание с больничным листом? Сложно ли в наши дни бюллетень задним числом выписать?

– Хорошо, напишу, – согласился Петр, желая, как можно скорее уйти домой.

– Я заберу вашу трудовую книжку к себе и пока не буду вносить запись о вашем увольнении. Обещаю, что при благоприятном исходе вы останетесь, как прежде, моим заместителем. А об увольнении никто никогда и не вспомнит.

– Что значит – при благоприятном исходе? – спросил Петр, разгадав ефремовский замысел.

– Ситуация неопределенная. Кто выиграет, неясно. Если губернатором станет Собчак, вас ждут серьезные неприятности. За вашу писанину, да еще накануне голосования, вам ничего не сделают, но отыграются на другом. Дебош, который вы устроили в Смольном, вполне тянет на уголовное дело. Дерзкое хулиганство, нанесение телесных повреждений должностному лицу при исполнении служебных обязанностей... Мало не покажется.

– Ну и черт с ними, мне все равно, – сказал Петр.

– Это вы сейчас так считаете, под горячую руку...

– А вам-то какое дело? Скажите честно: готовитесь к любым вариантам?!

– Нет у меня вариантов! Если Яковлев проиграет, мне ваша история все равно колом встанет. Вы, Петр Андреевич, за это время так вознеслись, что напрочь забыли: главный редактор здесь я. С меня и спросят за все ваши художества, включая финансовый вопрос.

– При чем здесь финансовый вопрос?

– Забыли, сколько денег наполучали? А ведь давали не вам, давали газете... Хочу, чтобы вы поняли – мы с вами в одной лодке. Если выплывем, то вместе. А окажемся за бор том, так на разной глубине.

– Хорошо, я напишу заявление и уеду, – устало согласился Петр.

– Куда это вы собрались? – насторожился Ефремов.

– В Америку или в Австрию, не знаю, куда ближайший поезд идет.

– Вы совсем ничего не поняли. Я жду от вас не только заявления. В последний, перед вторым туром, номер нужны ваши материалы. Острые, решающие материалы! Выпуск пойдет тройным тиражом. Кстати, Владимир Анатольевич просил вас быть у него сегодня вечером. Поговорите с его сотрудниками, может быть, они что-нибудь подскажут. И очень вас прошу: будет лучше, если о нашей договоренности никто не узнает. И не приходите это время в редакцию.

Прощаясь, Ефремов протянул Петру папку с бумагами:

– Вы тут у меня на столе забыли. Возьмите, может, пригодится.

Это были документы, связанные с Австрийской площадью.

* * *

Необычное явление было зафиксировано в эту ночь разведывательными спутниками. Ровно очерченный круг диаметром около двух километров навис над Петербургом. Его центр пришелся (в пределах погрешности наблюдения) на шпиль Петропавловской крепости. В инфракрасных лучах аномальная зона была абсолютно невидима, будто ее накрыли непроницаемым колпаком. Напротив, фотографии, снятые в видимой части спектра, оказались невероятно четкими. Сплошная облачность с геометрической точностью обозначала края, а внутренняя часть зоны выглядела приближенной к объективам спутниковых камер на тридцать-сорок процентов от высоты соответствующей орбиты.

В штабе НАТО всполошились. По всем каналам оперативной связи ушло сообщение о том, что русские начали натурные испытания неизвестных на Западе средств противоракетной обороны. Однако до приведения сил и средств в повышенную боеготовность дело не дошло. К пяти утра по Гринвичу глубокая облачность вокруг Петербурга рассеялась, и в момент прохождения очередного спутника ничего необычного обнаружено не было.

2.9. А ДАЛЬШЕ БУДЬ, ЧТО БУДЕТ

На лестнице Петр столкнулся с Яковлевым.

– Я тебя вчера ждал, а сегодня уже не освобожусь. Но ты поднимись к Ирине Ивановне, она в курсе. Если надо, поможет, – сказал он на ходу.

Яковлев сильно осунулся, и, хотя улыбался, его взгляд скользил мимо и был отстраненным, как у смертельно уставшего человека, который обречен улыбаться всем и всюду.

Ирина Ивановна встретила Петра приветливо.

– Конечно, знаю, очень рада познакомиться. Владимир Анатольевич о вас рассказывал, – сказала она.

"Почему она называет мужа по имени-отчеству?" – про себя удивился Петр, не найдя, что ответить. Говорить, в сущности, было не о чем и не хотелось.

Попрощавшись, он вышел в коридор и через открытую дверь кабинета напротив увидел Игоря Сидорова, руководившего пресс-службой в штабе Яковлева.

– Заходи, тебя сам бог послал. Помоги отчитать текст, время на нуле, крикнул он Петру и протянул лист сверстанной полосы.

"На вопросы избирателей отвечает Владимир Яковлев, – прочитал Петр.

– Никогда на выборах в нашем городе не было такого количества грязи, как в этой кампании. Как вы думаете, почему? Ваше отношение к этой проблеме?

Владимир Яковлев: Когда говорят о политике, как о грязном деле, упускают, что так же можно сказать о любой сфере человеческих отношений. Ведь любое дело может быть чистым или грязным. Это зависит от людей – всюду есть люди плохие или хорошие.

А что касается моего отношения... Вы себе даже представить не можете, сколько этой грязи выпало на меня и мою команду.

– Что можно сказать о вашем сопернике?

Владимир Яковлев: Мне кажется, что Анатолий Александрович не уловил перемены в нашей жизни. Он долго зарабатывал репутацию демократа. Но я убежден, что демократизм – не партийный признак. Это естественный путь развития нашей страны. Боюсь только, что для этого нам нужно еще очень много времени..."

* * *

В районной библиотеке было холодно и пусто. Приготовив блокнот, Петр взялся просматривать городские газеты. Первые полосы сплошь забиты интервью с Собчаком, статьями о том, как мэр предотвращал кровопролития и смуты, а заодно оберегал город от хищных московских банкиров. "Петербуржцы, будьте бдительны! Рука Москвы тянется к нашему горлу" – эту мысль навязывали читателям, сравнивая москвичей с ордами Чингисхана.

Поначалу Петр не понимал, какое отношение имели безымянные московские злодеи и их темные планы к питерским выборам. Недоумение рассеяло "Невское время", без лукавства назвавшее Яковлева поводырем московской закулисы. Это он был "рукой Москвы"! Фамилии московских чиновников и политиков – от вице-премьера Сосковца до "яблочника" Явлинского– неизменно ставились рядом с именем Яковлева, едва только о нем заходила речь. Впрочем, говорилось об этом так замысловато, такими туманными и невразумительными намеками, что понять, о чем речь, было очень трудно.

В предвыборной пропаганде мэра явно прослеживались еще две темы. Одна из них имела непосредственное отношение к Петру. Именно он когда-то предложил Прохорову обвинить заместителя мэра в предательстве. Теперь эту идею облекли в два слова: "Яковлев– Иуда!" и раскручивали по полной программе. Несколько статей были посвящены жене Яковлева, Ирине Ивановне. Ее разоблачали нудно и долго. Дескать, она никогда не работала строителем, а ее предпринимательская деятельность – не что иное, как череда махинаций, граничащих с уголовщиной. Тут блистала "Вечерка", возглавляемая Гронским, которого Петр вообще не считал журналистом. До начала перестройки тот работал завом международного отдела в обкомовской "Ленправде" и занимался в основном посещением приемов в консульствах. Гронский кичился связями в КГБ, и с ним старались не связываться. Теперь именно его газета печатала наиболее злобные статьи против Яковлева. В одном из номеров "Вечерки" Петр наткнулся на фельетон "Неизвестные факты из жизни Владимира Яковлева". В нем Яковлеву припомнили выговор по партийной линии за личную нескромность при покупке автомашин, намекнули на недавние махинации с дачными участками в Репино. Но никаких новых подробностей, кроме тех, о которых Петр уже знал от Прохорова, опубликовано не было. К тому же во всей антияковлевской риторике начисто отсутствовала выдумка, материалы выглядели бесцветно и скучно, как будто писались под диктовку чиновника, бывшего не в ладах с письменной речью.