Текст книги "Полукровка. Крест обретенный"

Автор книги: Андрей Константинов

Соавторы: Дмитрий Вересов,Игорь Шушарин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
ВСЕ МИЛЛИОНЕРШИ ДЕЛАЮТ ЭТО

Петербург, разумеется, встретил их дождем, грязью и неприветливыми лицами. Глядя на все это, Самсут невольно вспомнила полузабытую старую песенку про дождь на Неве, и промурлыкала «Мне повезло, я опять среди вас», но сердце ее не очень-то успокоилось от этих слов. Будучи в другом месте, всегда мечтаешь о родном доме, забывая, что именно там-то тебя и ждут самые сложные вопросы.

Самсут и Ванька, не без труда выкатив раздавшийся вширь от банок с вареньями чемодан, вышли из вагона и оглядели перрон. Галы, столь внезапно и стремительно покинувшей Ставище, сославшись на какой-то юбилей Консерватории, который «без нее – ну просто никак», среди встречающих не было.

– Проспала бабуля! – лукаво усмехнулся Ван, за лето возмужавший и выгоревший до белобрысости. – Или с юбилеем своим закрутилась. Ну что, мам, в метро ныряем, или берем мотор?

– Да, пошли на стоянку.

– Едем в таксо! Крра-сота! – натуральной Эллочкой-людоедкой завопил Ван и, подхватив чемодан, покатил по перрону.

– Ванька! Поставь! Тяжелый ведь… Постой… – причитала Самсут, не поспевая за сыном.

Выйдя с платформы на площадку перед зданием вокзала, Ван вдруг поставил чемодан и бросился обниматься с теткой в немыслимом прозрачном розовом плаще и радужных сапогах на каблуках. Издалека тетка очень напоминала леденец «Театральный», только увеличенный в размерах раз в пятьдесят.

Самсут подошла поближе.

– Ванька, кто это?… Ой, мама… Что с тобой?

– Ах, вот и ты, путешественница! – Гала решительно шагнула к дочери и обняла ее. – Ты сумку-то поставь, Герберт отнесет… Гера!

Высокий плечистый человек в очках и кожаной куртке легко поднял сумку и чемодан, и зашагал к Загородному проспекту. Они двинулись за ним.

– Мама, я ничего не понимаю, что это за Герберт и откуда взялся?

– Ха!.. Хорош, да? Сама не нарадуюсь – крепкий, непьющий, обходительный. Он латыш наполовину. Настоящий мастер своего дела. Мы с ним уже несколько дней вместе.

– Ма, а он не… не слишком молод для тебя?

Гала остановилась, уперла руки в бока своего несусветного розового плаща и захохотала.

– Да шофер он, шофер! А ты что подумала?… Я его вместе с лимузином арендовала.

– Так ты это… на лимузине? – оторопела Самсут.

– А на чем же еще?!

– А с тобой все в порядке? – осторожно уточнила дочь.

– Еще в каком!..

Лимузин был белый, сверкающий, длиной с автобус. Самсут остановилась у дверцы, услужливо открытой Гербертом, а обалдевший Ван уже проворно прошмыгнул внутрь.

Лишь теперь она все поняла.

– Юбилей в Консерватории, говоришь? – требовательно поинтересовалась Самсут, устраиваясь рядом с матерью в просторном, пахнущем кожей и хвойным освежителем салоне.

– Ну… я просто не хотела тебя понапрасну баламутить… В общем, приезжаю я в Питер, и уже на следующий день вручают мне депешу. Да не Арька, почтальонша наша, а приезжий какой-то, на иномарке… и конверт такой важный, толстый, глянцевый, весь в печатях!.. И вот прихожу я по указанному адресу, и встречает меня иностранец. Голос бархатный, будто медовый, и весь он такой представительный, гладкий, Шареном зовут… Очень представительный мужчина, на отца твоего в юности похож…

– Да знаю я его, мама, – вздохнула Самсут, но Галина Тарасовна, увлеченная рассказом, не обратила на эти слова никакого внимания.

– А внутри, внутри-то как! Блеск, все вышколенные. Кто бы мог подумать, когда я девчонкой в затрапезке бегала, что вокруг меня вся инъ-юр-кол-ле-ги-я станет бегать!

– Ну, и что ты намерена делать дальше? – устало спросила Самсут, уже давно все понявшая: Шарен своего добился, Перельман и его хозяева посрамлены, кривобокий красавец-урод остался только при своих замках. Но ее в этой истории сейчас больше всего занимало отнюдь не свалившееся наследство, а то, что раз сюда приезжал Шарен, то он наверняка виделся с Габузовым. А следовательно, она вполне могла бы и…

Все эти дни, проведенные в бездельной неге в патриархальной тиши Ставищ, Самсут постоянно думала о Сергее. «И что с того, если даже все это он проделал ради денег? – всякий раз спорила она сама с собой. – Но ведь при этом он вел себя в высшей степени благородно: спас меня сначала от тюрьмы, а затем, возможно, даже и от смерти… Ну, а то что в сумке копался – так ведь потому что искал подсказку, где меня найти, а вместо этого нашел дневник прабабушки. И вообще… он все равно хороший. Да, да, как я могла не заметить этого тогда?! Как смела бросать ему в лицо какие-то упреки?! Как могла, не дослушав его объяснений, наорать, закатить истерику, а потом еще и сбежать?… Господи, ну, почему чтобы в последнее время не происходило в моей жизни, все обязательно заканчивается бегством?… Может, так происходит потому, что все мы на этом свете только странники, а уж армяне – особенно? Пандухты и есть пандухты… Но ведь не торопятся никуда ни этот Шарен, ни Дарецан, ни девчонки… Не торопились никуда и Тер-Петросяны, только я одна, как неприкаянная, все бегу и бегу. Может быть, на самом деле я просто бегу от себя? То есть, пытаюсь убежать?… Ох, Сереженька, какая же я дура! Это я, одна только я виновата во всем! Но я исправлюсь, я найду его, и все ему скажу…»

– …А что, этот парижский адвокат уже уехал? – спросила Самсут, постаравшись придать голосу интонацию безразличия.

– Что ж ему тут делать, доченька, в помойке нашей? Что же касается дальнейшего… – Гала понизила голос. – Не хотела сейчас говорить, думала вам с Ванькой сюрприз устроить, но просто не могу удержаться. В общем, присмотрела я нам новую квартирку: два уровня, пять комнат, вид на Карповку, джакузи. Еще и зимний сад на крыше имеется: рододЕндроны всякие, азалии, аквитании…

– Аквилегии, мама, – механически поправила Самсут. – И рододендрОны.

– Нехай аквилегии, – согласилась Гала. – Короче, пока взяла на полгода в аренду. С правом дальнейшего выкупа. Если вам понравится.

Самсут вдруг в ужасе представила, что никогда больше не увидит своей милой квартиры, бабушкиной комнаты, сирени в окне и… Эта квартира, в котороя прошла вся ее жизнь, была не просто жилищем, не стенами с потолком – она была частью ее самой. Причем, далеко не худшей частью.

– Да что ж ты плачешь? – искренне удивилась Галина Тарасовна. – Ох, надо тебя срочно в какой-нибудь швейцарский санаторий отправлять, нервишки подлечить. Вернешься оттуда как новенькая. Да и квартирка-то почти рядом с нами, всего через речку…

– А наша? – с замиранием сердца спросила Самсут.

– Наш-то сарай? Да куда он денется! Сдавать будем. Сейчас на Петроградке знаешь, сколько такая роскошная квартира стоит, в четыре комнаты-то?!

– Нет, там буду жить я.

– Будешь, будешь. Только сначала на новую посмотришь, а там и решишь…

* * *

Нельзя сказать, что новая квартира не понравилась Самсут: такое не понравиться просто не могло, но эти роскошные пространства просто еще не были оживлены духом времени и любви. Разумеется, два просторных этажа с лестничками – то винтовыми, то угловатыми, хайтековскими, – привели в полный восторг Вана, который только и делал, что носился вверх-вниз, не веря свалившемуся счастью. Он сразу решил сделать из своей комнаты подобие морской каюты. Надо ли говорить, что при таком подходе норка Беттины должна была скорее напоминать пещеру средней руки тролля?

– Ну что, берем? – Гала опустилась на один из диванчиков огромного холла рядом с тихой, погруженной в противоречивые переживания Самсут.

– Как скажешь…

– Что-то я не пойму… Такое счастье привалило, а ты, вроде, как и не рада. Такая квартира! Не хуже чем в какой-нибудь Швеции!

(Столько лет прошло, но былая обида все еще жила в Галине Тарасовне.)

– Мама, я рада… Просто задумалась. Учебный год начинается, а я еще никуда не устроилась. А главное – Ваньку не устроила…

– Ну вот что – в школу ты не вернешься, еще чего придумала! Вообще работать не будешь! При таких деньжищах еще и работать!

– Да я с ума сойду от скуки!

– Ну, бизнесом каким-нибудь займешься. Ювелирный салон откроешь, или там – модный журнал. «Лапочки» какие-нибудь, или «Лапушки».

– А Ванька? Ему же учиться надо.

– Это здесь, что ли? В наших школах задрипанных?! Я тут с Шареном переговорила, есть несколько неплохих школ в Париже… О-ох, вообще-то, Англия выше котируется. Нет, надо его в какой-нибудь Оксфорд пристроить.

– Оксфорд – это университет.

– Ну хай будет в Кембридж… Ладно, придумаем что-нибудь. А пока, на днях, такое новоселье закатим!..

– Мама, вы тут с Ванькой побудьте, а я пока домой сбегаю, ладно? Мне там нужно кое-какую одежку забрать…

* * *

Родной двор встретил Самсут блестящими лужами, а квартира холодом и тем милым с детства знакомым запахом, который бывает только у летней квартиры, когда возвращаешься в нее неожиданно с дачи. Прямо на нее из зеркала посмотрела большеглазая, уставшая, но все же почему-то неуловимо счастливая женщина. Это зеркало не могло лгать – оно никогда не лгало и не умело этого делать. И вот это выражение счастья на собственном лице неожиданно поразило Самсут – значит… значит, она все-таки счастлива, счастлива… ибо любит. И это впервые отчетливо и честно названное слово сразу поставило все на свои места.

А со стены все также грустно и требовательно на нее смотрела бабушка Маро.

– Запуталась я, ба, – совсем, как в детстве, доверительно прошептала Самсут, упав на кровать. – И что мне теперь делать?

«Просто жить», – улыбнулись большие и грустные бабушкины глаза.

Просто жить… Но получится ли теперь просто жить – без любви, которую она обрела столь внезапно, и так же внезапно потеряла из-за собственной глупости и несдержанности?

Ее грустные раздумья прервал звонок – в дверях стояла Карина.

– Ой, Каринка, как хорошо, что ты пришла, а то я тут совсем голову потеряла…

– Потеряла ты ее давно, джан, еще с того звонка. А вообще-то я собиралась пойти встречать тебя, но уже перед самым выходом мне позвонил один мой приятель.

– Какой приятель? – напряглась Самсут.

– Ну, помнишь, он тебе еще паспорт помогал выправлять?

– Что-то такое было, – соврала Самсут, но сердце ее при этом бешено заколотилось. – И что же приятель?

– «Что-то такое было», – передразнила Карина. – Ты, между прочим, ему до сих коньяк не отдала… Короче, протрепались с ним, и я уже чувствую, что на вокзал не успеваю. Так что решила сразу сюда, к вам. Вернее, я сначала на новую квартиру заскочила.

– А, так ты уже все знаешь?

– Вах, что я знаю? Я ничегошеньки не знаю, кроме того, что ты у нас теперь завидная невеста. Ну, давай, не томи, рассказывай все по порядку. Только сначала ответь на самый главный вопрос: кто он?

– Он? Он – это Сергей, – печально выдохнула Самсут.

– Какой Сергей? – опешила Каринка.

– Твой приятель. Тот самый, которому я должна «Ахтамар».

– Силы небесные! Господи, ну какая же я дура! Ну, конечно! Ай да, Серега, ай да тихоня прокурорская! А теперь, подруга, давай, все подробно, ничего не пропуская. Обожаю истории про любовь с приключениями.

– В том-то и штука, что с приключениями, – невесело улыбнулась Самсут и начала рассказывать. Когда в своем рассказе она дошла до объяснения на Монмартре, Карина аж подскочила:

– Ну, ты идиотка! Клиническая! Я немедленно звоню Сергею!

Однако квартирный номер Габузова молчал, а его нового мобильного номера Карина не знала.

– Может, в магазин вышел? Ладно, перезвоним через полчасика. А сейчас поднимайся и марш на улицу.

– Зачем?

– А затем. Тебе, между прочим, тоже в магазин сходить не мешало бы. В доме шаром покати, а ребенок двое суток в поезде. Небось одними сникерсами да чипсами питался. Давай-давай, одна нога здесь – другая там. А я пока на кухне по сусекам пошарю, может, хоть какую корочку для твоей крысы найду.

Самсут послушно кивнула и одела туфли. Каринка, как всегда была права, отдых закончился – пора было начинать впрягаться в рутину домшних дел. Пока Ванька не раскрутил бабушку на заказ пиццы на дом или поездку на лимузине в «Макдональдс».

Она вышла во двор и…

* * *

… У чугунного литья забора, с букетом алых роз в руке, стоял Сергей Эдуардович Габузов. Собственной персоной.

– Это вы? – воскликнула Самсут. – Но что вы здесь дела…

– Я… я ждал вас… Хотел подняться, но все не решался…

Самсут вдруг расхохоталась так заразительно и звонко, что Сергей засмеялся тоже. Правда, не совсем весело, еще толком не понимая, что к чему.

– Вы… Вы… букет, как будто веник… Вы… – вдруг она так же резко перестала смеяться и, густо покраснев, сказала: – Вы простите меня, Сергей. Я была неправа тогда. Вы… Вы ни в чем не виноваты – это все моя глупость. Я… – Она подошла и положила руки ему на плечи. – Я люблю вас. Вот так. А теперь можете отдать цветы, раз уж купили, и уходите. Я знаю, я вам не нужна. А деньги за помощь я вам отдам. Столько, сколько надо, честно…

Рука Габузова с букетом растерянно поднялась, словно защищаясь.

– Самсут! – прошептал Сергей, и оба в поцелуе забыли про все. Даже про Беттину, весьма заинтересовавшуюся цветастым габузовским галстуком.

Но не успели они насладиться этим первым поцелуем, как откуда-то из кустов послышалось шуршание, и вкрадчивый старушечий голос произнес:

– А, вот ты и попался, голубчик! Я уж за тобой давно приглядываю, как ты тут по кустам шарисся! Меня не проведешь! Я все вижу, все помню! Где шыпр обещанный, а?! Отвечай!

И Сергей Эдуардович, поднимая Самсут на руки и чувствуя, что начинается новая жизнь, весело сказал, глядя в подозрительные старушечьи глаза:

– Приходи к нам на свадьбу, бабка – все тебе будет, слово даю.

– А куда приходить-то? – соседка была человеком дотошным.

– В армянскую церковь, даи. В ту самую, что на Невском.

– А когда приходить-то?

– Через три дня! Больше я просто не выдержу!..

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
ПОСЛЕДНЕЕ ТУШЕ 29

Сентябрьское солнце медом заливало город, когда Самсут стояла перед своим знаменитым старинным зеркалом, готовясь к первой в своей жизни настоящей свадьбе. И не просто свадьбе – к венчанию.

Конечно, Сергей слегка погорячился, и через три дня никакой свадьбы не получилось – но вовсе не из-за того, что в ЗАГСе была очередь. Во-первых, Габузов сразу заявил, что всякие там дворцы и ЗАГСы им не нужны – они будут венчаться. И непременно в армянской церкви. Во-вторых, Самсут сама решила, благо отныне средства позволяли, попробовать созвать на свадьбу всех тех, кто помог ей обрести себя в это необыкновенное лето. А в-третьих, Карина заявила, что раз уж ее лучшая подруга выходит замуж за человека, который на четверть армянин, да еще и венчается в армянской церкви, просто необходимо, чтобы и невеста была одета в национальный подвенечный костюм. Разумеется, на все это ушло немало времени.

Самсут с Габузовым старательно пытались не пропустить никого, и в результате количество гостей неумолимо подкатывалось к сотне с лишком. Одни афинские Тер-Петросяны занимали список в пол-листа (за минусом, естественно, господина Рюпоса). За ними, уступая лишь совсем немного, шли пирейские докеры Сергея с примкнувшим к ним рыбаком Жорой, кипрские силы правопорядка, представленные Овсанной и ее родней (местные представлял Толян, назначенный шафером), интербригада адвокатов, парижанки Габриэль, Ануш и Берта. Примчался из Кепинга Матос – к глубокому облегчению Самсут без новой супруги. (После того как Самсут рассказала матери о своей шведской встрече с отцом, Гала Тарасовна прорыдала всю ночь. А на следующий день они с Матосом, выпав из социума, проболтались неизвестно где, вернувшись лишь глубокой ночью. При этом глаза у Галы блестели будто у нашкодившей кошки). Наконец, Габузов умудрился даже отыскать престарелого правого крайнего нападающего из команды Марселя, некогда игравшего вместе с покойным Семеном Луговуа.

Все эти люди прибывали в Петербург и останавливались: кто в гостиницах, кто у Габузова, а кто и в обеих квартирах Самсут, которые очень скоро превратились в настоящие проходные дворы. Словом, суматошная жизнь била ключом. Но на последнюю ночь Карина решительно выгнала всех из старой квартиры Самсут.

– Надо же девичник устроить, – смеялась она. – Нам с Сумкой напоследок тоже о многом поболтать хочется.

В эту ночь они действительно переговорили о многом.

* * *

– …Видишь, я же говорила тебе, что счастье можно найти только через обретение себя, а себя обрести – через корни. Ты вон, гляди, совсем другая стала, самостоятельная, смелая, настоящая армянка.

– Да все это не так просто, Каринка. Корни – корнями, но скорее все произошло из-за того, что мне встретилось столько разных и замечательных людей.

– И все армяне, заметь! – не унималась Карина.

– Да брось ты, – рассмеялась Самсут. – Прежде всего, они просто хорошие люди. А хорошие люди, как и плохие, есть среди всякого народа. И вот без этих хороших людей я не узнала бы о себе так много нового, не открыла бы в себе того, чего и не подозревала никогда, понимаешь? Доброта вызывает доброту, благородство влечет за собой благородство, смелость чужого поступка – свое собственное мужество. Я в последнее время все вспоминаю одного старика…

– Какого? Самвела-агу что ли?

– Нет, не его, а совершенно незнакомого старика-армянина, которого видела однажды около моей бывшей школы. Когда в начале лета я шла увольняться и ужасно, честно говоря, трусила, а он согнал с газона какого-то нового русского с его навороченной машиной. И ведь совсем старый был, а не побоялся, и парень, не поверишь, послушался! И это так тогда меня собрало, подстегнуло, что ли. И тогда-то, наверное, все и началось.

– А все-таки здорово, что Сергей – тоже квартерон, – гнула свое непробиваемая Карина. – Значит, в детях ваших крови-то будет уже половинка!

– А мне говорили, что полукровки – это самые неустойчивые существа на свете, кровь их в разные стороны так и тянет.

– Глупости! Раз на раз не приходится! Наоборот, они все талантливые и умницы! Короче, надо тебе армянский учить.

– Наверное, придется, – вздохнула Самсут, у которой армянские буквы всегда вызывали восхищение, но, так сказать, эстетическое, при этом выучить их ей всегда казалось делом немыслимым. – А то и правда, все вокруг, вроде, говорят, только мы с Сергеем, как рыбы молчим.

– Ну, Сергей-то, не в пример тебе, многое понимает и даже говорит, он вообще к языкам способный. А бабушка твоя, помнишь, как пела! – вдруг вздохнула Карина и посмотрела на портрет, тускло мерцающий в окружающей полутьме. – Помнишь, про волка?

– Про волка? Это про которого ты тогда Нине Ивановне сказала?

Как-то раз, когда в десятом классе глупая училка по географии в очередной раз занудила про ответственность, значимость и долг партии, Каринка свела черные брови в тонкую полоску и буркнула: «Ну, пошла волку Евангелие читать!» Самсут тогда сразу представила себе величественную географичку, в позе пастора потрясающую огромной книгой над головой съежившегося, но, тем не менее, внимательно смотрящего исподлобья, как бы половчее ее цапнуть, волка – и громко рассмеялась. С тех пор это выражение, так поразившее Самсут своей образностью, стало одним из ее любимых, и она научилась прикрываться им, как щитом, от всяких занудных, но неизбежных вещей.

– Да нет же! Это всё ерунда. А вот у твоей бабушки заклинание было классное! – И Карина с таинственным лицом зашептала скороговоркой:

Восемью пальцами, двумя ладонями, Гривой лошади Саргисовой, Тем жезлом ли Моисеевым, Тем копьем ли свят-Егория, Той ли верой свят-Григория, Богоматери святым млеком…

Самсут почувствовала, как ее охватывает самая настоящая жуть – но бабушка Маро на стене все так же слегка улыбалась беспечно и ласково.

– А вот дальше не помню, – вздохнула Карина. – Думала, может, ты знаешь?

– Нет, – с искренним сожалением ответила Самсут. – А ведь надо все это обязательно помнить. И помнить всех, тогда и нам будет лучше и легче. А Саргис – это кто?

– Как? За Саргиса замуж идешь, а не знаешь! Вай! Саргис, Сумка – это святой Сергий, вот кто!.. А вообще я давно хотела тебе сказать. Помнишь про таинственную лампаду?

– Нет, и про лампаду не помню, – окончательно смутилась Самсут.

– Тоже Маро Геворковна рассказывала. Что, мол, горит в горах Арагаца загадочная лампада. Кто уж ее зажег, не помню, то ли сам Господь Бог, то ли Григорий Просветитель, но дело в том, что увидеть ее может только чистый сердцем. Так вот, ты, Сумка – как та лампада: к тебе только чистые душой люди тянутся… Настоящая ты, Самсут, живая.

Самсут счастливо покраснела от такой, по ее мнению, совершенно незаслуженной похвалы и поспешила перевести разговор на другое.

– Послушай, а что же у нас на свадебном столе разве никто хаш не сделает? Ведь если по-армянски, то…

– Вон что вспомнила, джан, – хмыкнула Карина. – Так ведь хаш должен делать глава семейства, да и то по субботам. Это, как я понимаю, чтобы все могли похмелиться и достойно закусить.

– А знаешь, мне тут один старичок рассказал… – начала Самсут.

– Какой старичок, тот самый, который нового русского с «мерседесом» построил?

– Нет, того я с тех пор больше не видела. Другой. Мы как-то случайно разговорились в очереди в аэропорту и он рассказал мне легенду про то, как родилось блюдо.

– Да что ты?!

– Ага! Представляешь, давным-давно у одного богача было три сына. Все они были толстые и постоянно болели всякими болезнями. А у бедняка, что жил напротив, было шесть сыновей, все тощие, и никто ничем не болел. Ну, вот богач однажды вызывает этого бедняка, и спрашивает: «Как это так получается, Саркис-ага, мои дети едят самую жирную и хорошую пищу и постоянно болеют, а твои гложут одни кости, а здоровы как быки?»

– Дурак какой этот богач, право слово, – проворчала Каринка. – Сегодня любому известно, что от жирной пищи один вред.

– Так это сегодня, а тогда в древности, – продолжала Самсут, – никто не знал ничего этого.

– Как не знал! Небось бедняк этот ему и объяснил.

– Да, бедняк и объяснил, – подтвердила Самсут, – и стали с тех пор богатые армяне…

– Хаш готовить, – рассмеялась Карина. – Тьфу, ерунда какая, прости Господи!

Так они и проболтали бы до утра, если бы Карина вдруг не спохватилась и не сказала, что надо спать, поскольку день завтра предстоит тяжелый.

– Знаешь, как говорят, самое трудное – это быть невестой на собственной свадьбе! Так что спи.

И они заснули, а фонарь все светил в незашторенное окно.

И старый портрет улыбался, не смыкая глаз и храня их сон…

* * *

И вот теперь Самсут стояла перед зеркалом, а над ней колдовали Карина и старая Сато. Карина нервничала и уже окончательно замучила бы Самсут, если бы не мудрое спокойствие старухи.

– Разве ж так невесту к алтарю собирают? – тихо говорила она. – Каждое движение значенье должно иметь, во всем смысл должен быть. Ведь прелесть такого костюма в чем? – учила она, поправляя на Самсут длинную белую рубашку и протягивая взятый из рук Карины длинный, открытый на груди и с разрезами по бокам архалук. – В том, что он всех красит, кто замуж идет: и девочку тоненькую, и зрелую женщину. Вот так, повернись, внучка. А теперь давай сначала шарф, чтобы талию обрисовать, а поверх нее пояс серебряный… Что ты мне даешь, вай! – вдруг нахмурилась она. – Это разве пояс?! Это веревка, на которую только барана привязывать! – старуха тяжело встала и ушла в отведенную ей бывшую комнату Маро.

Самсут и Карина переглянулись.

– А ты сама-то знаешь, как во все это одеваться?

– Вроде, знаю… – неуверенно протянула Карина. – Давай попробуем, нам все равно ничего не остается.

Но только она стала безуспешно пытаться повязать Самсут пояс, из комнаты вновь выплыла Сато, неся в руках нечто сверкающее и скользящее.

– Вот тебе пояс – мой подарок. Его мне брат купил, когда замуж собиралась, еще в Александретте. Но не могла я поменять брата на яра, а тебе никого менять не надо, джан. Пусть твой будет, в память о Самвеле…

– О, бабушка! – только и прошептала Самсут, и на талию ей лег легкий, чеканный, отливавший всеми цветами радуги серебряный пояс. И тотчас в фигуре новоиспеченной невесты появились и законченность, и грация.

– А теперь голова! – и голову Самсут облек тонкий шелковый платок под названием пали, который Карина раздобыла у кого-то в общине. Платок был старинный, расшитый мелким цветочным узором и обрамленный кружевами, которым возраст придавал благородный цвет слоновой кости. Потом Сато подала ободок с вышитой лентой, прижавший платок, который лег, как влитой. На шею, холодя, опустилось давно приготовленное тяжелое, и так же, как и пояс, серебряное ожерелье Маро, тоже единственное, что осталось у нее от родителей.

– Славное ожерелье, – оценила Сато. – Старое, сразу видно работу мастеров с берегов Ерахса! – с этими словами величественная старуха снова поднялась, ушла в комнату и, вернувшись, обрызгала Самсут водой изо рта. – Это чтобы каджи 30 не тронули, святой водой с Афона ограждаю тебя.

Наконец, Самсут смогла посмотреть на себя и сама – и на нее глянула из зеркального проема какая-то незнакомая прекрасная женщина, в больших глазах которой светились надежда, благодарность и любовь.

Вошедший в комнату Габузов только ахнул.

* * *

Все близлежащие к Армянской церкви Святой Екатерины места были заполнены машинами и любопытствующими, а уж во внутреннем дворике было и вовсе не протолкнуться. Стоял глухой сдерживаемый говор на множестве языков, и выходившей из машины под руку с Габузовым Самсут показалось, что они словно бы окунулись в какой-то странный древний мир смешения языков, в котором сама она – единственная и несравненная владычица. Из глубин памяти неожиданно всплыли строки старинного церковного песнопения, которое Маро изредка напевала. Бабушка и сама-то его слышала лишь в глубоком детстве, когда еще со своей матерью ходила в церковь.

– Тайна глубокая, непостижимо ты безначальна! Ты украшаешь горние царства, словно предвестие недоступного света. Ты украшаешь великою славой и блескомВоинство сил светоносных…

До начала церемонии оставалось еще немного времени. «Безлошадные» гости, которых здесь было большинство, спешили избавиться от свадебных подарков, дабы войти в храм с пустыми руками и с открытым сердцем. На правах шафера, Толян решительно отсек дарителей от брачующейся пары и приказал складывать дары в багажник свадебного лимузина – к машине тут же выстроилась немалая очередь. Заядлый курильщик Матос, потянул без пяти минут зятя за рукав, предлагая «пыхнуть по последней холостяцкой». И хотя Сергею очень не хотелось даже на несколько минут расставаться со своей возлюбленной, желание отца было законом. Да и нервишки, в общем-то, тоже требовалось слегка успокоить.

Ошеломленная, близкая к полуобморочному состоянию невеста, не успевала принимать поздравления и поцелуи – родные, знакомые, незнакомые лица мелькали перед ней словно в калейдоскопе. Самсут не успевала их запоминать, поскольку в эту минуту она не чувствовала ничего, кроме переполняющего ее неправдоподобного, безбрежного чувства счастья.

– Царю что дам я, с ним что схоже, с его зеленым солнцем схоже? Не гамаспюр ли, что не вянет, не вянет, с этим солнцем схоже?

Самсут вздрогнула, услышав некогда запавшие в сердце строки, и обернулась в сторону их произносящего. После чего вздрогнула снова: перед ней стояла та самая блаженная старуха-армянка с печальными глазами мадонны. В руках у нее был маленький букетик фиалок, которые она протянула невесте.

– Это вы?! – прошептала потрясенная Самсут. – Я… Я столько дней и ночей думала о вас. Я… Я даже не знаю, как вас…

– Тсс! – тихо произнесла блаженная и приложила сухонький старческий палец к губам. В следующую секунду этим же пальцем она молча указала в сторону свадебной машины. Самсут обернулась: какой-то мужчина, отстояв свою очередь, аккуратно присовокупил к растущей горе подарков небольшую белую коробку, перевязанной алой, цвета крови лентой, и, продираясь сквозь гостевую толпу, быстро зашагал прочь, в сторону Невского. Близоруко всмотревшись, Самсут явственно разглядела знакомый шрам на правой скуле.

– Сережа! – испуганно закричала она, и Габузов, отбросив сигарету, в несколько прыжков подскочил к ней.

– Что случилось, милая? Да на тебе лица нет!

– Вон там! Человек уходит, видишь?

– Где уходит? Кто уходит? Никого не вижу. По-моему, наоборот, все идут только сюда.

– Это был он!!

– Да кто он?

– Человек со шрамом. Богомолов. Ты еще, кажется, называл его танкистом.

– Ф-фу! – облегченно выдохнул Габузов. – Успокойся, тебе просто почудилось. Нет и не может здесь быть никакого Танкиста, поскольку в настоящее время он находится за тысячи километров отсюда, в тюрьме в Оверни. Это всё от нервов…

– Да нет же, говорю тебе, я узнала его! – Самсут беспомощно сжимала в руках букетик невесты, с ужасом думая о том, что Сергей и вправду может ей не поверить. – Это был он! Он положил в машину белую коробку, перехваченную алой лентой… Бабушка, ну хоть вы ему скажите! – она судорожно покрутила головой по сторонам, но старухи-армянки уже нигде не было. – Сережа, ну что же ты?! Ведь ты мой муж! Ты обязан, ты должен мне верить!

– Ну, хорошо, – растерянно пробормотал Габузов. – Подожди здесь, я сейчас… Толян! – быстро подошел он к приятелю, который в данный момент был занят наведением мостов с красоткой Ануш. В роли переводчика любезно выступал сам мсье Шарен. – Ты мне нужен срочно! И ты Шарен тоже!

– Чего, пора начинать? – проворчал Толян, нехотя покинув общество парижанки.

– Да-да, Сергей. Я тоже так считаю, пора, – подтвердил Шарен. – Если подтянется еще хотя бы десяток опаздывающих гостей, мы все просто не поместимся внутри.

– Погоди, Шарен. Скажи лучше, какая последняя информация у тебя имеется по русскому киллеру со шрамом.

– А, так ты в курсе? – помрачнел лицом Шарен.

– В курсе чего? – напрягся Сергей.

– Извини, просто не хотел до свадьбы рассказывать… В общем, этот ваш русский оказался чертовски удачливой канальей: две недели назад ему удалось сбежать при перевозке из Оверни в Париж. Его сейчас активно разыскивают, но…

– Что «но»?

– Есть сведения, правда, пока еще не вполне подтвердившиеся, что ему удалось покинуть Францию.

– Зашибись! И это называется европейская полиция! – мрачно констатировал Толян. – Теперь всё, пиши пропало. Хрен ты его где найдешь.

– Несколько минут назад его видели, – севшим голосом произнес Габузов.

– Где?!!

– Здесь. Самсут уверяет, что он был в толпе гостей. Положил в машину какой-то сверток, типа подарок, и спешно удалился.

– Пиздец! Приплыли тапочки к обрыву! Вот только новых башень-близнецов нам здесь и не хватало!..

В отличие от Габузова и Шарена, пребывавших в состоянии полнейшего ступора, Толян, которому было не в первой попадать в подобного рода критические ситуации, повел себя делово и решительно.

– Значит так, братцы мои, никакой паники! Иначе – здесь начнется настоящая Ходынка. Засим, срочно начинаем венчание! Абсолютно всех загоняем внутрь и закрываем двери. Шарен, ты – заходишь последним и, соответственно, за тобой контроль выхода. Пока я лично не дам добро, из церкви никого не выпускать.