Текст книги "Я – Товарищ Сталин 4 (СИ)"

Автор книги: Андрей Цуцаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Глава 6

Испания, полдень 20 марта 1936 года

Испанская равнина под Сарагосой раскалилась от мартовского солнца, превращая сухую, потрескавшуюся землю в знойный котёл. Горячий ветер гнал песок вдоль низких каменных стен, окружавших немецкий лагерь у подножия холма, где колючий кустарник цеплялся за мундиры. Выцветшие палатки хлопали на ветру, их верёвки натягивались, а воздух дрожал от жары. В центре лагеря, у грубо сколоченного стола, заваленного потрёпанными картами и пустыми бутылками, собрались офицеры легиона «Кондор», несколько человек из пятисот немецких наёмников, присланных Гитлером на помощь Франко.

Далёкий гул артиллерии с юга, где республиканцы держали фронт, смешивался с ржанием лошадей, рёвом моторов двух Bf 109 в небе и криками испанских солдат. Голубое небо с редкими облаками оставалось равнодушным к суете внизу, но в лагере царило напряжение, смешанное с усталостью и предчувствием боя.

Лейтенант Вильгельм Краус, около двадцати восьми лет, высокий, с выгоревшими светлыми волосами, сидел на ящике из-под патронов. Его расстёгнутый мундир и сдвинутая на затылок кепи открывали блестящий от жары лоб. Голубые глаза следили за фалангистами в синих рубашках и красных беретах, которые неуклюже строились в шеренги. Рядом, облокотившись на стол, стоял обер-лейтенант Фридрих Шульц, около тридцати лет, коренастый, с квадратной челюстью. Он держал сигарету, дым от которой вился в горячем воздухе. Гауптман Ганс Келлер, чуть за тридцать, худощавый, с острыми чертами лица, нервно постукивал ботинком по камню, изучая карту с линиями, отмечавшими позиции республиканцев под Теруэлем. Лейтенант Отто Бауэр, около двадцати шести лет, рыжеволосый, с веснушками, чистил Luger, его резкие движения выдавали раздражение, а зелёные глаза горели молодым задором. Напряжение, тяжёлое от зноя и тревоги, окутывало лагерь.

Вильгельм, вытерев лоб рукавом, сплюнул в песок и заговорил с насмешкой, глядя на фалангистов, которые путались в строю.

– Видали этих «героев» Франко? Маршируют, как на деревенской свадьбе после трёх кувшинов вина. Половина не знает, как держать винтовку, вторая палит в небо, чтобы ворон разогнать. Франко думает, мы за него всё сделаем? Это не армия, а балаган.

Фридрих, затянувшись сигаретой, хмыкнул, его грубый голос был полон презрения.

– Балаган? Слишком мягко, Вильгельм. Вчера их рота пошла на холм под Теруэлем. Без разведки, без пушек, только с воплями «Viva España». Пулемёты республиканцев ударили, и они разбежались, как зайцы. Их командир, какой-то Хосе с медалью, орал о «позоре Испании», сидя за камнем. Позор? Позор, что мы с ними возимся. Без наших MG-34 их бы разнесли в пять минут.

Ганс оторвался от карты, его резкий голос дрожал от раздражения, пальцы мяли её край.

– Они не просто балаган, Фридрих, а обуза. Их винтовки Carcano, ржавый хлам, половина патронов бракованные, а те, что стреляют, летят куда угодно, только не в цель. Вчера под Теруэлем их батальон потерял двести человек за час, потому что никто не проверил фланги. Франко ждёт, что мы, пятьсот человек, спасём его фронт? Это не война, а цирк. А Советы смеются: их Т-26 уже стоят под Мадридом.

Отто, отложив Luger, вмешался, его голос звенел молодым задором.

– Цирк? Это хуже, Ганс. Фалангисты орут о «священной Испании», но при первом же выстреле бегут. Я пытался показать им, как заряжать миномёт, а они смотрят, будто я им паровоз привёз. Один спросил, зачем чистить ствол, если «Бог за нас». Бог? Пули республиканцев явно за другой лагерь. Нам приходится за них воевать, пока они поют гимны.

Вильгельм, усмехнувшись, кивнул, глядя на фалангистов, чьи мешки с песком падали с недостроенной баррикады.

– Гимны и вино, вот их главная сила, Отто. Франко обещал поддержку, а дал нам эту толпу. Их командиры либо кричат о славе Испании, либо прячутся за спинами солдат. А республиканцы? Они не спят. Советы прислали не только Т-26, но и И-15, которые бьют наши CR.32. Наши Pz.I ломаются в этой жаре. Если Франко потеряет Толедо, он запросит ещё людей. И что? Мы будем держать фронт за всех?

Фридрих, затушив сигарету о ящик, заговорил мрачно, глядя на Bf 109, кружившие в небе.

– Это не просто война. Это проба сил. Испания, наш полигон, где мы учимся воевать против Советов. Их Т-26, их И-15, вот что ждёт нас, когда Гитлер двинется на Восток. Сталин играет здесь против Франко, чтобы ослабить нас, зная, что Гитлер вмешается. Каждый бой для нас как урок. Фалангисты, обуза, но мы, Вермахт, должны показать, что нас не сломить. Если проиграем здесь, то в России нас точно раздавят.

Ганс кивнул, его голос стал серьёзнее, ботинок постукивал по камню.

– Ты прав, Фридрих. Это проверка. Советы не просто помогают республиканцам, они бросают нам вызов. Их И-15 летают лучше наших самолетов, их Т-26 рвут позиции Франко. Если не научимся воевать с ними здесь, в России будем как слепые котята. Но фалангисты тянут нас назад. Нам нужны свои дивизии, а не их вопли о «святой Испании». Вчера их рота пошла в атаку без прикрытия, как в старые времена. Итог? Двести убитых за час.

Отто, убрав Luger в кобуру, добавил с жаром.

– Россия? Это ещё далеко, Ганс. А здесь мы вязнем из-за этих болванов. Их командир, какой-то Мигель, сказал мне, что поражение, это «Божья воля». Божья воля? Это их дурость! Их баррикады падают от ветра. Если это проба сил, то мы позоримся. Я хочу драться с Советами, а не таскать ящики за фалангистов.

Вильгельм, держа флягу с тёплой водой, хмыкнул саркастично.

– Проба, Отто? Тогда режиссёр этого спектакля бездарь. Франко хочет, чтобы мы спасли его Испанию, но его люди не умеют строить укрепления. Их мешки с песком падают, потому что они не знают, как их класть. А Советы? Их танки под Мадридом. Если Франко потеряет Толедо, он будет умолять Гитлера вмешаться. И мы, пятьсот человек, будем держать фронт за эту толпу?

Лагерь бурлил. Немецкие наёмники в серых мундирах чистили пулемёты MG-34, чинили грузовики, проверяли гранаты. Их лица, обветренные, выражали напряжение, а взгляды на фалангистов, презрение. Испанцы в синих рубашках и красных беретах пытались маршировать, но их нестройные движения вызывали у немцев усмешки.

Вильгельм, глядя на самолёты, думал: «Наши Bf 109, единственная надежда. Но их мало, а у Советов здесь больше летчиков, и они летают лучше». Он вспоминал Берлин, пивную в Шпандау, смех друзей, но здесь, в испанском зное, чувствовал себя чужим. Его пальцы касались фляги, а мысли возвращались к письму от матери, на которое он так и не ответил.

Фридрих, закурив, думал: «Испания – это проверка. Если проиграем, Гитлер не простит. Но как можно победить с такими союзниками?» Он ненавидел зной и слабость фалангистов, позоривших, как он считал, их дело.

Ганс, склонившись над картой, размышлял: «Советы играют жёстко. Сталин хочет, чтобы мы тут серьезно увязли». Его ботинок стучал по камню, а тревога за жену в Мюнхене давила на сердце. Он знал, что большая война близко, и Испания, лишь её предвестие.

Снаряд разорвался за холмом, подняв чёрный столб дыма. Радист, весь бледный, выбежал из палатки, срывая наушники.

– Господа, приказ от штаба Франко! Республиканцы идут на Теруэль, их танки в десяти километрах. Советы с ними, самолеты в небе! Готовьтесь к бою!

Вильгельм встал.

– Вот и началось. Фалангисты пусть молятся, а мы будем драться. Проверьте пулемёты, зарядите миномёты. Если Советы идут на нас, мы покажем, что немцы не сдаются.

Фридрих, затушив сигарету, кивнул с уверенностью.

– Пусть фалангисты бегут, но мы удержим фронт. Это наш бой, и мы победим. Ради Германии и ради нашего будущего.

Ганс, свернув карту, отдал приказ.

– Отто, Вильгельм, собирайте людей. Проверьте пулеметы, подготовьте гранаты. Фалангистов держите сзади, им нельзя доверять.

Отто, застегнув кобуру, ответил с жаром.

– Готовы, Ганс. Пусть Советы идут. Мы покажем им как воюет Вермахт. А фалангисты пусть смотрят на нас и учатся.

Китай, март 1936

Раннее утро под Нанкином окрасило равнину бледным светом. Солнце, едва пробивавшееся сквозь дымку, освещало учебный полигон, окружённый редкими соснами и зарослями бамбука. Земля, сырая после ночного дождя, была изрыта воронками от прошлых учений. Гул артиллерии с соседних полигонов смешивался с криками солдат, скрипом телег с боеприпасами и стуком молотков, укреплявших деревянные мишени. Батальон Национально-революционной армии, шестьсот человек под командованием Чан Кайши, готовился к войне с Японией, чья угроза нависала над Маньчжурией. Зелёные палатки, потрёпанные, стояли в ряд, их брезент намок от росы. Под навесом штаба лежали карты с пометками и ящики с патронами. Офицеры выкрикивали команды, их голоса тонули в шуме учений: звоне металла, топоте сапог и редких выстрелов.

Майор Ли Чжэн, около тридцати пяти лет, коренастый, с широким лицом, стоял у навеса. Его выцветшая форма была покрыта грязью, тёмные глаза горели решимостью. Он держал бинокль. Капитан Ван Сяо, около двадцати восьми лет, худощавый, с резкими чертами лица, проверял Mauser C96, его быстрые движения были полны нетерпения. Лейтенант Чжан Мин, около двадцати пяти лет, высокий, с мальчишеским лицом, листал блокнот с приказами, поправляя сползающие очки. Сержант Сунь Хао, около тридцати лет, крепкий, с обветренным лицом, чистил пулемёт ZB-26, его глаза следили за солдатами, а губы, плотно сжатые, выдавали раздражение.

Солнце поднялось выше, осветив полигон, где батальон отрабатывал наступление. Солдаты в серо-зелёных мундирах двигались по полю, их шаги хлюпали по грязи. Рота, вооружённая винтовками Hanyang 88 и несколькими пулемётами ZB-26, готовилась к штурму. Деревянные мишени, изображавшие японских солдат, стояли в двухстах метрах, их силуэты темнели на фоне холмов. Два старых танка FT-17 стояли наготове, их моторы кашляли, выбрасывая дым. Curtiss Hawk II пролетел над полигоном, его рёв разнёсся над равниной, а тень мелькнула по земле. Солдаты проверяли оружие, их лица выражали решимость и усталость.

Ли Чжэн, подняв бинокль, крикнул, перекрывая шум:

– Первая рота, готовьтесь к штурму! Бейте по мишеням! Сунь, пулемёты на холмы! Японцы атакуют с флангов, как в Маньчжурии, будьте готовы!

Солдаты начали движение. Винтовки Hanyang 88 стреляли короткими очередями, пулемёты ZB-26 били по мишеням, разрывая дерево. Пули свистели, гильзы падали в грязь. Один солдат, молодой, замешкался с перезарядкой, и Ли крикнул:

– Чжао, не спи! Пока ты разберёшься, ты будешь уже мертв в реальном бою!

Ван Сяо, проверив Mauser, добавил с раздражением:

– Ли, половина этих парней, вчерашние крестьяне. Японцы раздавят нас, если не научим их стрелять. Нам нужны патроны, пушки, а не этот старый хлам! Чан Кайши говорит о великом Китае, но где снаряжение?

Ли, опустив бинокль, ответил устало:

– Ван, у нас мало патронов, два танка и один самолёт. Чан Кайши требует держать фронт, но у нас только люди и наше упорство. Японские Type 95 в Маньчжурии разрывают наши линии. Если не научимся воевать здесь, Шанхай падёт за неделю, а за ним и Нанкин.

Чжан Мин, листая блокнот, вмешался:

– Майор, разведка говорит: японцы готовят удар по Шанхаю. Их Mitsubishi A5M быстрее наших Hawk’ов. Надо отработать манёвры, перехитрить их на флангах, как партизаны.

Сунь, закончив чистить ZB-26, фыркнул саркастично:

– Манёвры, Чжан? Эти парни едва держат строй. Вчера один не мог собрать винтовку. Японцы же хорошо подготовлены, у них много обученных солдат, и они хорошо мотивированы. А ты ту со своими записями!

Ли, посмотрев на Суня, сказал:

– Хватит спорить. Поберегите злобу для врага. Сунь, готовь пулемёты. Чжан, рассчитай манёвры. Ван, проверь гранаты. Чтобы все было в порядке на сто процентов.

Ли, наблюдая за солдатами, думал: «Японцы бьют быстро и жёстко. Не давая время на раздумья. У них много танков, много самолетов». Он вспоминал Мукден 1931 года, сгоревшие деревни, крики. Он поклялся не отступить, но тревога давила на сердце.

Ван, держа Mauser, размышлял: «Чан Кайши обещает величие, но где танки, где самолёты?». Он вспоминал Шанхай 1932 года, бомбы и крики. Теперь он жаждал реванша, но слабость армии убивала его надежду.

Учения набирали темп. Первый взвод под командованием Суня двигался к мишеням с винтовками Hanyang 88, стреляя короткими очередями. Второй, с пулемётами ZB-26, прикрывал холмы, их выстрелы разрывали воздух. Третий, с гранатами, готовился к броску. Ли кричал, перекрывая гул:

– Быстрее, вперёд! Сунь, пулемёты на позиции!

Танки FT-17 стояли наготове, их пушки стреляли по мишеням, разрывая дерево. Один снаряд ушёл в сторону, подняв фонтан грязи, и Сунь выругался:

– Эти танки, рухлядь! Японские Type 95 порвут их в клочья!

Curtiss Hawk II пролетел над полигоном. Ли, подняв бинокль, крикнул:

– Противовоздушная оборона, готовьтесь! Японцы бьют сверху! Пулемёты в небо!

Солдаты направили ZB-26 в небо, их выстрелы гремели, пули улетали в пустоту. Чжан, качая головой, пробормотал:

– Они не готовы. Их самолеты сметут нас, если не научимся нормально целиться.

Ван, подбежав к взводу с гранатами, кричал:

– Бросайте по команде!

Гранаты взрывались, поднимая столбы земли. Один солдат замешкался, и Сунь рявкнул:

– Шевелись! А то будешь трупом в первую минуту!

Второй взвод закрепился на холмах, их ZB-26 били по мишеням. Один FT-17 заглох, и механик, ругаясь, стучал гаечным ключом. Ли крикнул:

– Чинить быстро! Времени в обрез!

Учения достигли пика. Взводы бросились в финальный штурм. Первый взвод рванулся к мишеням, пулемёты прикрывали холмы, гранаты разрывали землю. Ли крикнул:

– Последний рывок! Бейте, как будто японцы перед вами!

Солдаты, с криками, атаковали, их движения были полны решимости. Пулемёты гремели, танки стреляли по мишеням, а Curtiss Hawk II ушёл за холмы. Учения закончились под крики солдат и дым, укутавший весь лагерь. Солдаты, тяжело дыша, собирали оружие, их лица, покрытые грязью, горели огнём. Ли, опустив бинокль, сказал твёрдо:

– Мы пока не готовы, но уже намного лучше, чем в прошлый раз. Японцы идут к нам, и мы встретим их подготовленными. Ван, Чжан, Сунь, тренируйте их активнее.

Ван, убрав Mauser, кивнул с гневом:

– Мы научим их. Японцы думают, что Китай легкая добыча. Мы докажем, что они ошибаются.

Чжан, закрыв блокнот, добавил с надеждой:

– Важна не только сила, но и ум. Мы устроим засады, подготовим партизан, мы их перехитрим.

Сунь, подняв пулемёт, сказал:

– Пусть идут. Мы будем бить, пока они все тут не лягут.

Полигон затих, дым поднимался над воронками. Солдаты убирали оружие, офицеры смотрели на горизонт, где тень японской угрозы становилась ближе. Гул артиллерии напоминал: время уходит, а враг не ждёт.

Москва, вечер 20 марта 1936 года

Кабинет в Кремле, освещённый тусклым светом настольной лампы, был пропитан запахом старого дерева и табачного дыма. Тяжёлые портьеры на окнах скрывали ночную Москву, где фонари едва пробивали мартовскую сырость. На столе, заваленном бумагами, телеграммами и картами, лежала пачка «Герцеговины Флор», а пепельница была полна окурков. За столом сидел Сергей. Его тёмные глаза, усталые, но цепкие, пробегали по документам, а пальцы постукивали по столешнице, выдавая привычку к размышлениям. Гул далёких шагов охраны за дверью смешивался с редкими звуками ночного города, проникавшими через щели окон. Напряжение витало в кабинете, как предвестие больших решений.

В дверь постучали, и вошёл Вячеслав Молотов. Он держал папку с бумагами.

– Товарищ Сталин, – начал Молотов, его голос был спокойным, но с ноткой напряжения, – я только что закончил переговоры с Леоном Блюмом. Французы дают слово не мешать нашим поставкам оружия в Испанию и Абиссинию. Блюм уверяет, что Франция останется нейтральной, пока республиканцы держат фронт, а итальянцы не усилят давление в Африке.

Сергей, откинувшись в кресле, кивнул, его взгляд остановился на Молотове. Он помолчал, словно взвешивая слова, затем заговорил:

– Хорошо, Вячеслав Михайлович. Блюм обещает, это уже что-то. Но французам доверять нельзя. Сегодня они клянутся в нейтралитете, а завтра продадут нас Гитлеру. Что конкретно Блюм сказал о поставках?

Молотов, перелистнув бумаги в папке, ответил:

– Он заверил, что Франция не будет препятствовать нашим кораблям через Средиземное море. Поставки в Мадрид могут идти через Барселону. Для Абиссинии сложнее, итальянцы давят, но Блюм обещал не вмешиваться, пока Муссолини не перейдёт границы нейтралитета. Французы боятся войны, товарищ Сталин, они не хотят ссориться ни с нами, ни с Гитлером.

Сергей усмехнулся.

– Боятся войны? Они боятся всего, Вячеслав. Французы будут сидеть в своих кафе, пока немцы будут маршировать по их улицам. Блюм, конечно, хочет выглядеть другом рабочих, но он буржуа до мозга костей. Если Гитлер или Муссолини прижмут его, он сдаст республиканцев в Испании быстрее, чем мы успеем отправить танки. Что с нашими людьми в Испании? Как там дела?

Молотов, поправив очки, продолжил, его голос стал чуть тише.

– Наши советники докладывают: республиканцы держат фронт под Теруэлем, но тяжело. Немцы из «Кондора» усилили Франко. В Абиссинии сложнее, итальянцы используют газ, а наши поставки задерживаются из-за британских патрулей в Красном море.

Сергей нахмурился, его пальцы замерли на столе, а взгляд стал жёстче.

– Британцы, конечно, тоже «нейтральны», но их корабли нам мешают. Это не случайность, Вячеслав. Англия и Франция играют в свою игру, хотят, чтобы мы увязли в Испании, а Муссолини раздавил Абиссинию. Ускорьте поставки. Если Блюм врёт, мы должны быть готовы.

Молотов кивнул:

– Я дам указания, товарищ Сталин. Мы усилим маршруты через Барселону и проверим, держат ли французы слово. Не переставая использовать обходные пути.

Молотов, собрав бумаги, кивнул и направился к двери. Кабинет погрузился в тишину, лишь гул шагов охраны за дверью напоминал о живом мире за стенами. Сергей, стоял у окна и думал: «Блюм, Франко, Гитлер, все играют в свои игры. Но я знаю, что будет дальше. И я не дам им нас сломить». Его мысли возвращались к будущему, которое он знал, и к войне, которая уже стучалась в двери.

Глава 7

Токио, ночь 20 марта 1936 года

Токио, окутанный влажной прохладой мартовской ночи, мерцал неоновыми вывесками, чьи отблески дрожали в лужах на брусчатке Гиндзы. Мелкий дождь, порой сменявшийся редкими снежинками, оседал на крышах деревянных домов и кирпичных зданий, из окон которых лился тёплый свет. Весенний ветер, резкий и холодный, нёс запах угля от жаровен, смешанный с ароматами жареного угря и соевого соуса из маленьких забегаловок. Улицы, днём полные звона трамваев, криков торговцев и стука гэта, затихли, оставив лишь гул редких автомобилей, скрип тележек и приглушённые голоса прохожих. В Асакусе, где старые дома с потемневшими балками и пожелтевшими сёдзи теснились вдоль узких переулков, свет бумажных фонарей отбрасывал мягкие тени на влажную мостовую. Чайная «Красный журавль» ютилась в конце улицы, её выцветшая вывеска с каллиграфическими журавлями покачивалась на ветру. Изнутри доносились смех, звон глиняных чашек и меланхоличная мелодия сямисэна, которую наигрывал старик в углу, его пальцы двигались медленно, а взгляд был устремлён в пустоту.

Кэндзи Ямада, тридцатипятилетний японец, коммунист и агент Москвы, шагал к чайной. Его серый пиджак промок под дождём, а фетровая шляпа, чуть съехавшая набок, прикрывала усталые глаза. В кармане лежала шифровальная книжка, её тяжесть напоминала о задании: добыть планы генералов – Араки, Тодзио, Хироты. Мысли о риске, о Кэмпэйтай, чьи тени мерещились в переулках, терзали его. Худощавое лицо с острыми скулами и тёмными глазами за круглыми очками выражало напряжение, но он сохранял спокойствие, отточенное годами работы журналистом «Асахи Симбун».

В чайной пахло сакэ, жареным угрём и дымом от жаровни в углу. Тусклый свет, пробивавшийся сквозь потрёпанные сёдзи, освещал низкие столы, за которыми сидели мужчины в мятых пиджаках и потёртых кимоно. Их разговоры сливались в гул. У дальнего стола, заваленного пустыми бутылками сакэ и тарелками с остатками якитори, сидел Масато Исикава, сорокалетний клерк из генерального штаба. Худощавый, с редкими волосами и красными от выпивки щеками, он был в мятом сером костюме, галстук был развязан, очки сползли на кончик носа. Его громкий, слегка заплетающийся голос перекрывал мелодию сямисэна, а рука с чашкой сакэ дрожала, расплёскивая капли.

Кэндзи, стряхнув влагу с плеч, подошёл, натянув лёгкую улыбку, чтобы скрыть напряжение.

– Масато-сан, ты уже в разгаре? – сказал он, опускаясь на подушку, напротив. – В такую ночь сакэ, похоже, единственное, что спасает от холода.

Масато, подняв мутный взгляд, широко улыбнулся, пролив ещё немного сакэ.

– Кэндзи-сан! Ты как призрак, появляешься из ниоткуда! – воскликнул он хрипло, но добродушно. – Садись, пей! Этот сакэ – как огонь, согреет твои кости!

Кэндзи взял чашку, пододвинутую Масато, и сделал глоток. Напиток обжёг горло, но он сохранил невозмутимость, внимательно наблюдая за клерком, выискивая признаки слабости.

– Масато-сан, ты выглядишь, будто весь день таскаешь ящики для Тодзио, сказал Кэндзи, ставя чашку на стол, его голос был мягким, с лёгкой насмешкой. – Что-то стряслось? Или сакэ так развязал тебе язык?

Масато хмыкнул, неловко наливая себе ещё сакэ, едва не опрокинув чашку. – Тодзио? Ха! Этот волк орёт так, что стены штаба дрожат! Он хлопнул по столу, пролив несколько капель. – Араки мечтает о Владивостоке, Тодзио рвётся в Пекин, а Хирота бормочет о мире, как будто он монах в Сэнсо-дзи. А я? Пишу их планы, таскаю бумажки и пью, чтобы забыть, в какую пропасть они тащат Японию!

Кэндзи, наливая себе сакэ, подался чуть ближе, его голос стал заговорщическим, но дружелюбным.

– Куда тащат, Масато-сан? Ты же в самом сердце штаба, знаешь всё. Он сделал паузу, словно в шутку. – Неужели всё так мрачно? Я думал, генералы ведут нас к величию.

Масато фыркнул, откинувшись назад, его очки едва держались на носу.

– Величию? Они только и умеют кричать «Банзай!» да требовать больше танков! Он понизил голос, оглядевшись, словно опасаясь чужих ушей. – Слушай, Кэндзи, не все в штабе такие, как Тодзио. Есть те, кто против этой… гонки к войне. Понимаешь? Не все хотят лезть в омут.

Кэндзи, сделав глоток, прищурился, сердце забилось быстрее, но голос остался спокойным.

– Против? Серьёзно, Масато-сан? Он улыбнулся, притворяясь удивлённым. – Кто же осмеливается спорить с Тодзио? Неужели в штабе есть бунтари?

Масато хихикнул, наклонившись ближе, его дыхание пахло сакэ, а глаза блестели от хмеля.

– Бунтари? Ну не совсем! Он понизил голос до шёпота. – Есть пара генералов… не буду называть имена, я не самоубийца. Но один недавно сказал: «Мы идём в пропасть, а Тодзио думает, это дорога к славе». Они боятся, Кэндзи. Боятся, что если полезем в Китай или к русским, то получим не просто по зубам, а просто перечеркнем будущее Японии!

Кэндзи, наливая Масато сакэ, кивнул.

– По зубам? Это сильно сказано. Он притворился удивлённым, но глаза внимательно ловили каждое слово. – Но армия же сильна. Разве не мы задаём тон в Азии?

Масато, осушив чашку одним глотком, покачал головой, его голос стал тише. – Сильна⁈ Может, и так, но не так, как пишут в твоей «Асахи Симбун». Он ткнул пальцем в смятую газету на столе. – Ты же знаешь, как это делается, Кэндзи. Пропаганда! А в штабе… есть те, кто считает, что мы не готовы. Русские – это не китайцы. Их Т-26 и И-15 уже в Испании бьют немцев. Если полезем в Монголию или Владивосток, один генерал сказал, Сталин раздавит нас, как жука. Другой боится, что Америка вмешается, если тронем Китай. Они спорят, Кэндзи, а мы, клерки, пишем их планы и пьём, чтобы не сойти с ума.

Кэндзи, чувствуя, как кровь стучит в висках, кивнул.

– Это любопытно, Масато-сан. Очень любопытно. Он сделал паузу, словно задумавшись. – А кто эти генералы? Неужели сам Араки сомневается? Или кто-то помельче?

Масато отмахнулся, едва не опрокинув бутылку.

– Араки? Нет, этот как тигр, готов рвать всех подряд! Он рассмеялся, но смех перешёл в кашель. – Это другие, Кэндзи. Люди, которые видели войну не только на картах. Один, скажем, с севера, говорил, что Маньчжурия уже высосала нас досуха. Другой, из старой школы, считает, что императору нужна торговля, а не война. Но их не слушают. Тодзио и его свора орут громче всех.

Кэндзи, наливая сакэ, сказал.

– А Хирота? Ты же видишь его бумаги. Он за мир, да?

Масато, допив чашку, посмотрел на Кэндзи, его глаза были мутными, но тревожными.

– Хирота⁈ Он как лиса, Кэндзи. Хочет мира, но на своих условиях. – Он наклонился ближе. – Я видел его письма. Пишет в Берлин, Лондон, даже в Москву. Пытается уговорить всех, чтобы войны не было. Но генералы смеются, называют его слабаком. А я? Пишу, что велят, и пью, чтобы забыть.

Кэндзи похлопал Масато по плечу, разряжая напряжение.

– Масато-сан, ты прямо поэт, когда выпьешь. – Он рассмеялся. – Может, тебе писать статьи вместо меня? Про генералов, про Хироту… читатели бы ахнули!

Масато, хихикнув, покачал головой, его очки окончательно сползли.

– Статьи? Кэндзи, если я напишу правду, Кэмпэйтай будет здесь через час! – Он поднял чашку. – За Японию, Кэндзи! Но не за тех, кто тащит её в пропасть!

Кэндзи, подняв чашку, кивнул.

– За Японию, Масато-сан.

Он сделал глоток.

– Но если не все генералы хотят войны, кто решает? Тодзио? Император? Или кто-то ещё?

Масато, допив сакэ, откинулся назад, его лицо стало серьёзнее.

– Решает? Никто, Кэндзи. Это как буря – началась, и никто не знает, как её остановить. – Он вздохнул.

– Тодзио орёт громче всех, но есть те, кто шепчет за его спиной. Я видел бумаги… планы на Монголию, Владивосток, Пекин. Но есть и письма о мире, о торговле, о том, чтобы не злить русских и американцев. Один генерал написал Хироте: «Война – это конец Японии». Но такие голоса в меньшинстве.

Кэндзи, чувствуя, как сердце бьётся быстрее, налил ещё сакэ.

– Письма о мире? Интересно. – Он сделал паузу. – А что за планы? Монголия, Владивосток… есть даты, имена?

Масато нахмурился, его взгляд стал подозрительным.

– Кэндзи, ты слишком любопытен. Он покачал головой, но, допив чашку, расслабился.

– Ладно, скажу. Планы на Монголию – лето 1937. Пекин – Тодзио хочет взять к осени 1937. Владивосток – мечта Араки, без дат. Но я тебе этого не говорил, Кэндзи. Если Кэмпэйтай узнает, мне конец.

Кэндзи, кивнув, улыбнулся успокаивающе.

– Масато-сан, я могила. – Он поднял чашку. – Просто разговор друзей за сакэ. Никто не узнает. За мир, чтобы Япония жила вечно.

Масато, улыбнувшись, поднял чашку.

– За мир, Кэндзи. Если бы все были как ты, мы бы пили сакэ, а не считали танки.

– Масато-сан, ты прав, – сказал Кэндзи, ставя чашку. – Лучше пить сакэ, чем воевать. Но если Хирота за мир, почему его не слушают? Он же премьер.

Масато, неловко наливая сакэ, горько рассмеялся.

– Хирота. Он как рыбак в шторм, пытается удержать лодку. Армия сильнее, Кэндзи. Они не слушают премьера, у них свои амбиции. Император молчит. Я слышал, он не хочет войны, но кто его спросит? Мы все пешки, Кэндзи. Даже Хирота.

Кэндзи, коснувшись края чашки, улыбнулся.

– Но даже пешка может изменить ход игры, если знать, как ходить. Ты видел что-то ещё, Масато-сан? Письма, имена тех, кто за мир?

Масато замолчал, его лицо стало серьёзнее, хмель отступал.

– Кэндзи, ты лезешь в пекло, – сказал он, но махнул рукой. – Есть генерал с Хоккайдо. Писал Хироте, что война с русскими – это самоубийство. Это всё, Кэндзи. Не спрашивай больше, а то я подумаю, что ты из Кэмпэйтай!

Кэндзи рассмеялся, поднимая чашку, чтобы скрыть волнение.

– Масато-сан, я просто журналист, который любит слушать. Лучше говорить о сакэ. Откуда этот напиток?

Масато, расслабившись, улыбнулся.

– Из Киото, Кэндзи. Лучший в Токио. Пей, а то я всё выпью! – Он рассмеялся. – Знаешь, иногда я думаю, лучше бы я был рыбаком, как мой отец. Ловил бы рыбу, смотрел на море, пил сакэ. А не писал бы эти проклятые бумаги.

Чайная постепенно пустела, шаги посетителей гулко звучали на деревянном полу. Старик с сямисэном закончил мелодию, его пальцы замерли. Кэндзи помог Масато подняться. Тот шатался, но улыбался, бормоча о сакэ и море. Кэндзи вывел клерка на улицу, где снег падал гуще, а фонари отбрасывали жёлтые пятна на мостовую.

– Кэндзи-сан, ты хороший парень, – пробормотал Масато, опираясь на его плечо. – Не лезь в эти дела, слышишь? Генералы, планы… это не для нас. Пиши статьи, пей сакэ, живи спокойно.

Кэндзи, улыбнувшись, кивнул, но его мысли были далеко.

– Конечно, Масато-сан. Пойдём, я помогу тебе добраться домой.

Они шли по узким переулкам Асакусы, где запах жареной рыбы и мисо смешивался с холодным ветром. Кэндзи довёл Масато до его дома, где голос жены доносился из-за сёдзи. Масато, пробормотав что-то невнятное, исчез внутри. Кэндзи, поправив шляпу, пошёл к себе, его шаги хрустели по снегу.

Дома Кэндзи зажёг лампу, её свет осветил татами и потёртые сёдзи, пропахшие сыростью. Он сел у стола, достал шифровальную книжку и написал: «Монголия – лето 1937. Пекин – осень 1937. Генералы против милитаризации, имена неизвестны». Он остановился, глядя на снег за сёдзи. «Если Кэмпэйтай найдёт это, мне конец. Но если не передать, Японии конец».

Кэндзи лёг на татами, но сон не шёл. Он думал о Масато, его пьяном разговоре, о генералах, которые хотят мира, о Хироте.

Аддис-Абеба, 21 марта 1936 года

Аддис-Абеба просыпалась под палящим солнцем, которое поднималось над холмами, покрытыми акациями и сухой травой. Улицы, узкие и пыльные, гудели от жизни: абиссинские воины в белых шалях, с винтовками на плечах, шагали мимо женщин, несущих кувшины с водой, их яркие одежды мелькали в толпе, как пятна краски. Дети босые, с громкими криками гонялись за курами, а воздух, пропитанный запахом жареного кофе, специй и пересохшей земли, был тяжёлым и давящим. Вдалеке, у рынка, торговцы выкрикивали цены на зерно и коз, их голоса смешивались с рёвом мулов и скрипом тележек. Над городом висела напряжённость: война с Италией, начавшаяся в прошлом году, оставила следы – разрушенные стены, лица, полные тревоги, и слухи о наступлении Грациани, чьи войска стояли в Асмэре.

В старом здании с глиняными стенами и потемневшей деревянной крышей, где содержали Лоренцо ди Сальви, было душно, несмотря на открытые окна с решётками. Полковник, связанный, с синяками на лице и красными полосами от верёвок на запястьях, сидел на каменном полу в тесной комнате. Его тёмные глаза, горящие гневом, смотрели на трещины в стене, а мысли кружились вокруг одного: «Грациани не бросит меня. Но чего хотят эти русские? Планы? Секреты? Я не сдамся». Дверь скрипнула, и вошёл Григорий Волков, советский агент, высокий, с жёсткими чертами лица и выгоревшей на солнце кожей. Он бросил взгляд на Лоренцо и сказал на итальянском, его голос был ровным, но с едва заметной насмешкой: