Текст книги "Я – Товарищ Сталин 4 (СИ)"

Автор книги: Андрей Цуцаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Блюм, взглянув на часы, кивнул:

– Завтра выступлю. Салангро, держи полицию под контролем. Жан, начинай переговоры. Фланден, жду ответа от Лондона к утру.

К 21:00 толпа у Сены выросла до 25 тысяч. Баррикады из ящиков и телег пылали, дым поднимался над мостами. Полиция, отступив к Елисейскому дворцу, выстроила новую цепь. Пьер, командир, кричал:

– Держать линию! Не пропустить!

Толпа, скандируя «Блюм, ответь!», двинулась вперёд. Жан, стоя на баррикаде, поднял кулак:

– Рабочие не сдадутся! К дворцу!

Поль, швырнув булыжник, крикнул:

– Долой предателей!

Слезоточивый газ снова разлетелся, но ветер разнёс его, и толпа прорвалась к Пон-Нёф. Мари, уведя сына в переулок, сказала:

– Спрячься, мой мальчик.

В редакции «L’Humanité» печатались новые тиражи. Леон кричал:

– Пишите, что полиция бьёт рабочих! Пусть Париж знает правду!

Андре, с горящими глазами, кивнул:

– Завтра весь город встанет!

К 22:00 Блюм закончил речь в кабинете. Его перо царапало бумагу. Он думал: «Если не убедить рабочих, Народный фронт рухнет. Правые ждут ошибки, Москва разжигает хаос». Он вспомнил письма от испанских республиканцев, умолявших о помощи. Он шепнул:

– Франция устоит.

К полуночи пришла телеграмма из Лондона: «Никакого сговора. Поддерживаем республиканцев». Блюм, прочтя, вздохнул, но сердце сжалось: «Слишком поздно». Он вызвал Зея:

– Жан, встреться с профсоюзами сейчас. Обещай зарплаты, хлеб, защиту. Если не остановим их прямо сейчас, Париж сгорит дотла.

Зей, кивнув, выбежал в ночь. Он встретился с Жаном и Анри в тёмном кафе у Бастилии. Зей сказал:

– Блюм готов говорить. Завтра он выступит, обещая зарплаты и поддержку Испании. Удержите рабочих от штурма дворца.

Жан, сжав кулак, ответил:

– Мы хотим дел, а не слов. Если Блюм обманет, мы выведем 50 тысяч.

Зей кивнул:

– Дайте ему шанс. Завтра всё решится.

У Бастилии толпа, освещённая кострами, скандировала: «Нет фашизму!» Агенты в переулке наблюдали. Первый шепнул:

– Блюм на грани. Завтра его речь либо спасёт, либо добьёт его.

Второй ответил:

– Если он уступит, значит Москва победила.

К утру 5 марта Париж затих, но напряжение витало в воздухе. Блюм, стоя у окна, смотрел на тёмную Сену, его руки дрожали. Он думал о своей речи, о рабочих, о Гитлере, чья тень нависала над Европой. Он знал: от его слов зависит судьба Народного фронта и, возможно, всей Франции.

Глава 3

Анкара, 5 марта 1936 года

Анкара 5 марта 1936 года задыхалась в зное, её улицы окутывала пыль, поднимавшаяся с мостовых, словно тени ушедшей Османской империи, цепляющиеся за новый мир. Город, ещё не освоивший роль столицы, был лабиринтом узких переулков, где глинобитные дома с облупившейся штукатуркой, выцветшей под палящим солнцем, теснились рядом с современными зданиями из бетона и стекла. Каменные мостовые, потрескавшиеся от жары, дрожали под скрипом деревянных телег, груженных мешками с пшеницей, тюками шерсти, глиняными кувшинами с оливковым маслом и плетёными корзинами, полными сушёных фиг. Воздух, сухой и раскалённый, пропитался ароматами древесного угля, тлеющего в жаровнях уличных торговцев, терпкого чая, льющегося из потемневших медных самоваров, и едва уловимого жасмина, доносившегося из заросших дворов, где женщины в пёстрых платках развешивали бельё. Их голоса, приглушённые и мелодичные, смешивались с далёким лаем собак и звоном колокольчиков на шеях коз, бредущих по переулкам. Центральный рынок бурлил жизнью: торговцы в белых и алых тюрбанах выкрикивали цены на шафран, ковры, медные подносы и гранаты, чьи сочные шкурки сияли под солнцем. Их голоса тонули в гомоне толпы, блеянии скота, звяканье стеклянных стаканов с чаем и выкриках мальчишек лет десяти-двенадцати, предлагавших горячие лепёшки, пропахшие печным дымом.

Чайхана «Кызыл Ай», укрытая выцветшим тканевым навесом, приютилась в узком переулке у рынка. Её глинобитные стены, покрытые трещинами, хранили следы дождей и времени, а покосившаяся крыша поскрипывала под порывами ветра. Внутри воздух был густым, пропитанным ароматами жареного кебаба, тлеющего в глиняной печи, горьковатого табака от трубок завсегдатаев и сладковатой мяты от чая, поданного в тонких стеклянных стаканах, чьи горячие края обжигали пальцы. Медные лампы, подвешенные на цепях, отбрасывали дрожащие тени на стены, украшенные коврами с выцветшими узорами, напоминавшими о древних караванных путях. Низкие деревянные столы были уставлены подносами с тёплым хлебом, мисками йогурта и горками оливок, чьи косточки усыпали утоптанный земляной пол. Скамьи поскрипывали под весом посетителей – торговцев в тюрбанах, солдат в потёртых мундирах, стариков, чьи чёрные чётки щёлкали в такт разговорам. Гул голосов, то оживлённый, то затихающий, смешивался с позвякиванием ложек, звоном стаканов и далёким лаем собак. За дверным проёмом, где колыхалась выцветшая занавеска, мальчишка лет двенадцати выкрикивал:

– Лепёшки! Горячие лепёшки!

В углу чайханы, за столом у стены, сидел советский эмиссар Сергей, мужчина лет тридцати пяти, почти незаметный под тенью фески, надетой для маскировки. Его серый пиджак покрылся пылью, воротник рубашки пожелтел от жары, а пальцы сжимали пачку турецких лир и лист с перечнем грузов, спрятанные в кармане. Его взгляд, острый и настороженный, скользил по входу, выискивая чужаков, чьи тени могли мелькнуть за занавеской. Отхлебнув горячий чай, он подумал: «Чакмак жаден, но осторожен. За нефть откроет порт, но если британцы надавят, сдаст нас без раздумий. Надо быть быстрее и хитрее». Его пальцы нервно постукивали по столу, а мысли кружились вокруг рисков: провал сделки мог стоить ему карьеры, а то и жизни.

Через переулок появился Февзи Чакмак, министр обороны Турции, мужчина лет шестидесяти с седыми усами и тяжёлым взглядом. Обычно он щеголял в мундире, увешанном медалями, но сегодня накинул скромное штатское пальто, чтобы не привлекать внимания. Его сутулая фигура казалась неуклюжей, но твёрдые шаги и горделивый взгляд выдавали привычку командовать. Пальцы перебирали чёрные чётки, щёлкавшие в такт шагам, а глаза, тёмные и цепкие, внимательно осматривали чайхану. Подойдя к столу Сергея, он сел, его тяжёлое дыхание выдавало напряжение.

Сергей заговорил на турецком, его голос был спокойным, но твёрдым:

– Февзи, Москва предлагает 10 миллионов долларов нефтью. Нам нужен порт Мерсин: три корабля, 300 тонн грузов в Абиссинию – винтовки, патроны, продовольствие. Без досмотра. Даёшь слово – получаешь нефть. Согласен?

Чакмак, щёлкнув чётками, откинулся на скамью, его взгляд сузился. Он подумал: «10 миллионов – хорошая сумма, но британцы следят за каждым шагом. Пропущу грузы – Турция потеряет лицо перед Лигой Наций. Ататюрк не простит провала, а я не готов лишиться поста». Его пальцы замерли, теребя сукно на столе. Тихо, почти шёпотом, чтобы не услышал старик за соседним столом, попивающий чай, он ответил:

– Сергей, 10 миллионов мало. Британцы в Мерсине, Стамбуле, Анкаре. Если открою порт, нас обвинят в нарушении нейтралитета. 12 миллионов, и я обеспечу тишину. Иначе никакого Мерсина.

Сергей, прищурившись, сделал глоток чая, его пальцы сжали стакан:

– Февзи, 12 – перебор. Москва даёт 10, максимум 11. Три корабля, без шума. Нефть через месяц. Но если сдашь нас, Ататюрк узнает, что ты берёшь лишнее за его спиной. Знаешь, чем это кончится.

Чакмак сжал чётки так, что бусины хрустнули, его лицо напряглось, глаза блеснули смесью жадности и страха. Он подумал: «11 миллионов – это богатство, но риск велик. Если британцы узнают, Ататюрк снимет меня с поста. Но если всё пройдёт гладко, я обеспечу себе будущее». Он ответил:

– 11 миллионов, Сергей. Без бумаг, без следов. Порт открыт, но если британцы поднимут шум, я не при делах. Когда корабли?

Сергей, протянув лист с перечнем грузов, сказал:

– Завтра, 6 марта, полночь. Три корабля, без флагов. Пропустишь без досмотра, нефть твоя через месяц. Обманешь – Москва найдёт тебя, Февзи. Не играй с нами.

Чакмак кивнул, его взгляд был тяжёлым, но решительным:

– Полночь. Всё пройдёт гладко. Я держу слово.

Сергей, сложив газету, встал, его тень скользнула по стене, где узоры ковра дрожали в свете лампы.

– До встречи, Февзи. Не подведи меня.

К утру 6 марта Сергей получил телеграмму из Москвы: «Грузы ушли. Чакмак надёжен?» Отхлебнув чай, он подумал: «Надёжен, пока мы ему платим. Но если британцы вмешаются, он продаст нас за минуту».

В своём кабинете Чакмак листал доклад о Мерсине, перебирая чётки. Его мысли кружились вокруг сделки: «Если всё пройдёт тихо, я получу миллионы. Но если британцы узнают, Ататюрк не пощадит». Вызвав помощника, молодого офицера в выглаженном мундире, он сказал:

– Проверь Мерсин. Чтобы никаких следов. Если британцы заметят, то это контрабанда, а не мой приказ. Действуй.

Лиссабон, 6 марта 1936 года

Лиссабон 6 марта 1936 года просыпался под низким серым небом, нависшим над рекой Тежу. Её мутные воды, пахнущие водорослями, текли у набережной, где рыбаки в потёртых куртках вытаскивали сети, полные серебристых сардин, чьи чешуйки блестели в утреннем свете. Город, раскинувшийся на семи холмах, был лабиринтом мощёных улиц, где скользкие булыжники сияли от росы под тусклым светом газовых фонарей, чьи стёкла покрывала копоть. Воздух, влажный и прохладный, нёс ароматы крепкого кофе из таверн, где мужчины с мозолистыми руками пили эспрессо, закусывая хлебом с оливковым маслом, и едкий запах рыбы с рынка Алфама. Торговки в чёрных платках выкрикивали цены на улов, их голоса сливались с гулом телег, груженных апельсинами, оливками и винными бочками. Мальчишки, проворные и шумные, сновали между лотками, предлагая сладости, их босые ноги шлёпали по камням. Рынок бурлил: лотки с кальмарами и осьминогами источали морской аромат, корзины с гранатами и инжиром добавляли сладости, а торговцы в белых рубахах торговались, размахивая руками. Колокола церкви Сан-Висенте отбивали утреннюю молитву, их низкий звон плыл над городом, смешиваясь с криками чаек над рекой.

Дворец Ажуда, возвышавшийся на холме, смотрел на Лиссабон сверху. Его белые стены с золотыми орнаментами сияли даже в пасмурный день, а высокие арочные окна отражали свет фонарей, чьи блики танцевали на стёклах. В зале совета воздух был тяжёлым, пропитанным запахом полированного дуба, сигарного дыма и старых гобеленов, украшенных сценами морских битв и портретами давно почивших королей. Хрустальная люстра отбрасывала блики на стены, а массивный стол был завален телеграммами из Мадрида, докладами из порта и газетами, чьи заголовки кричали о войне в Испании.

Антониу де Оливейра Салазар, премьер-министр, худощавый, с лысеющей головой и глазами за круглыми очками, сидел во главе стола. Его чёрный костюм был безупречен, пальцы нервно постукивали серебряной ручкой по столу. Рядом Жозе Алфредо Мендес, министр финансов, коренастый, с сединой на висках, курил сигару, её дым вихрился над бумагами. Педро Теотониу Перейра, министр торговли, худой, с острым носом, листал доклад о порте Лиссабона, его длинные пальцы слегка дрожали. Марселу Каэтану, советник по внешним делам, молодой, с аккуратной стрижкой и напряжённым взглядом, сидел напротив, его руки сжимали папку.

Салазар, поправив очки, начал, его низкий голос нарушил тишину, где тикали часы, отсчитывая секунды:

– Господа, Советы через тайные каналы предлагают 5 миллионов долларов. В порт Лиссабона придут два корабля с оружием и продовольствием для республиканцев. Мы отправляем наёмников Франко, зарабатывая 2 миллиона за полгода, а здесь сумма гораздо больше. Советы также просят задержать грузы для Франко. Я беру два миллиона, вам по одному. Ваше мнение?

Мендес, затушив сигару, ответил, его глаза блестели от предвкушения:

– Антониу, миллион – весомо, пять – ещё лучше. Мы берём золото Франко, а теперь и деньги Советов. Но грузчики болтливы, таможенники жадны. Надо заплатить им. За полмиллиона эскудо они будут молчать. Иначе Франко начнёт задавать вопросы, и мы потеряем прибыль.

Салазар кивнул, его взгляд был холодным:

– Верно, Жозе. Но как обеспечить тишину? Если задержим грузы Франко, он обвинит нас в двуличии. Педро, мы выдержим, если сделка сорвётся?

Перейра, листая доклад, ответил, его голос был сдержанным:

– Порт перегружен: там бочки вина, ящики оливок, тонны рыбы. Задержку можно объяснить перегрузкой. Таможенники возьмут деньги, но грузчики пьют в тавернах и болтают за вином. За 200 тысяч эскудо я уговорю их молчать. Но если Франко узнает, он прекратит платежи. Надо быть хитрее Мадрида.

Каэтану, ударив кулаком по столу, возразил, его голос дрожал от негодования:

– Хитрее Мадрида? Это безумие! Мы поддерживаем Франко, берём его золото, а теперь помогаем республиканцам? Это предательство! Советы дают 5 миллионов, но могут обмануть. Требуйте деньги заранее – через Швейцарию, без бумаг. Если Франко заподозрит, мы потеряем его доверие и миллионы. Испания рядом, а Советы далеко.

Салазар, помолчав, обдумывая слова Каэтану, ответил:

– Марселу, без паники. Советы переведут 5 миллионов через Швейцарию. Педро, таможенники и грузчики – твои, но плати не больше 300 тысяч эскудо. Жозе, спрячь деньги в офшорах. Если Франко заподозрит, скажем, что грузы прошли без нашего ведома. Педро, как замаскировать корабли?

Перейра, выпрямившись, ответил:

– Ночью порт спит. Таможенники пропустят корабли без проверки. Грузчикам дам по 500 эскудо за молчание. Грузы оформим как ящики с вином и рыбой. Если кто спросит, это обычная торговля.

Салазар кивнул:

– Приступайте. И чтобы никаких ошибок.

Заседание закончилось, и тишина зала снова наполнилась тиканьем часов и далёким звоном колоколов, доносившимся с улицы.

Париж, 6 марта 1936 года

Париж 6 марта 1936 года утопал в хаосе, его улицы, обычно оживлённые элегантными прохожими и звоном трамваев, превратились в арену беспорядков. Площадь Бастилии, пропахшая едким дымом горящих покрышек, была завалена импровизированными баррикадами из перевёрнутых телег, ящиков и разбитых витрин магазинов. Красные флаги, трепещущие на ветру, реяли над толпами рабочих, чьи голоса, хриплые от криков, требовали хлеба, работы и справедливости. Воздух, холодный и сырой, был пропитан запахами гари и бензина. Узкие переулки Латинского квартала гудели от топота сапог, выкриков агитаторов и звона стёкол, разбиваемых булыжниками. Рабочие с заводов Рено, в пропотевших рубахах и кепках, сжимали в руках самодельные плакаты с лозунгами о революции. Женщины, закутанные в тёмные платки, присоединялись к толпе, их голоса сливались с гулом, а дети, уворачиваясь от бегущих, сновали между баррикадами, подбирая обломки. Вдалеке, над Нотр-Дамом, тяжёлые облака отражали отблески пожаров, а колокола собора, звеня, словно оплакивали город.

В своём кабинете в Матиньонском дворце Леон Блюм, премьер-министр Франции, сидел за массивным столом, заваленным телеграммами, газетами и докладами о забастовках. Его лицо, бледное и измождённое бессонными ночами, отражало усталость и тревогу. Тёмные круги под глазами, скрытые за круглыми очками, выдавали итоги споров с министрами и давления со стороны профсоюзов. Его пальцы, дрожащие от напряжения, сжимали телефонную трубку, а взгляд, полный отчаяния, был прикован к окну, за которым доносились крики толпы и далёкий звон полицейских свистков. Стены кабинета, обшитые тёмным деревом, украшали портреты прежних лидеров, чьи суровые взгляды, казалось, осуждали его за слабость. На столе лежала газета с заголовком: «Париж в огне: Народный фронт теряет контроль». Блюм чувствовал, как власть ускользает из его рук, словно песок сквозь пальцы, а призрак правых сил, набирающих популярность, маячил на горизонте.

Он пытался дозвониться до Сталина, но линия отвечала лишь долгими гудками, холодными и безнадёжными. Набрав номер Вячеслава Молотова, он дождался ответа, и низкий голос с лёгким акцентом нарушил тишину:

– Москва, Молотов.

Блюм, поправив очки, заговорил, его голос дрожал от усталости и гнева:

– Вячеслав Михайлович, это Леон Блюм, премьер-министр Франции. Париж в огне: забастовки на заводах, баррикады на улицах, толпы рабочих с красными флагами. Я знаю, ваши агенты подстрекают их – они в профсоюзах, на заводах Рено, раздают листовки с призывами к революции. Остановите это. Мое правительство на грани краха, Франция на краю хаоса. Я умоляю, прикажите своим людям прекратить.

Молотов, помолчав, ответил спокойно, но с едва уловимой насмешкой:

– Леон, вы заблуждаетесь. СССР не при чём. Ваши рабочие бунтуют, потому что голодны и измучены. Вы защищаете банкиров и фабрикантов, а они требуют хлеба. Мы не разжигаем беспорядки – это ваши капиталисты довели их до отчаяния. Ищете виновных, но Москва тут ни при чём.

Блюм, стиснув трубку так, что пальцы побелели, возразил, его голос стал резче:

– Не играйте со мной, Вячеслав. Я видел листовки с коммунистическими лозунгами, слышал речи агитаторов на площадях. Это не спонтанные забастовки – это организованный хаос. Ваши люди в Париже, я знаю. Если вы не остановите их, я закрою ваши консульства. Мы не можем допустить, чтобы Франция стала полем боя из-за ваших интриг.

Молотов, с лёгким сарказмом, ответил:

– Закрыть консульства? Леон, вы устали, это слышно. Ваши угрозы – пустой звук. Мы не вмешиваемся в ваши дела. Рабочие бунтуют, потому что вы не даёте им работы и зарплат. Если хотите порядка, дайте им хлеб, а не вините Москву. Мы заняты своими делами – Испания горит, а вы ищете врагов не там, где надо.

Блюм, ударив кулаком по столу, повысил голос, его слова дрожали от ярости: – Не приплетайте Испанию! Я знаю, ваши корабли с оружием идут через Лиссабон к республиканцам. Вы разжигаете войну там и хаос здесь. Я требую: остановите агитаторов в Париже. Если толпа снесёт правительство, к власти придут правые – фашисты, Вячеслав. Это не в ваших интересах. Подумайте, что будет, если Франция станет союзником Гитлера.

Молотов, чуть помолчав, ответил холодно, его голос был твёрдым:

– Леон, вы переоцениваете наше влияние. Ваши улицы горят из-за ваших ошибок. Мы не посылаем агентов, не раздаём листовки. Если рабочие кричат о революции, спросите себя, почему они не верят вашему Народному фронту. Испания – не ваша забота. Мы помогаем тем, кто борется за свободу. А вы ищете врагов там, где их нет.

Блюм, сжав трубку так, что суставы хрустнули, продолжал, его голос стал тише, но полон решимости:

– Вячеслав, я не слепой. Листовки с красными звёздами, митинги с коммунистическими лозунгами – это ваша работа. Я готов дать рабочим зарплаты, сократить часы, но вы должны остановить агитаторов. Если я призову армию, кровь польётся рекой. Не заставляйте меня выбирать между хаосом и репрессиями. Это не только моя беда – это угроза вашим планам.

Молотов, усмехнувшись, ответил:

– Армия? Вы угрожаете своему народу, Леон? Это ваш выбор, но не вините нас. Если ваши улицы горят, это потому, что рабочие устали от ваших обещаний. Дайте им работу, хлеб, надежду, а не угрозы. Москва не посылает агитаторов. Вы боретесь с призраком коммунизма, а настоящая угроза – в вашем правительстве. До свидания.

Линия замолчала, гудки эхом отдавались в ушах. Блюм, бросив трубку, откинулся в кресле, его руки дрожали. Он подумал: «Молотов лжёт, но доказать я не могу. Если армия вмешается, Народный фронт рухнет, и правые, с их фашистскими знамёнами, захватят власть. Франция скатится в пропасть, а Москва будет смотреть со стороны». За окном крики толпы с площади Бастилии становились громче, дым от горящих баррикад застилал небо, а красные флаги, трепеща на ветру, казались предвестниками бури. Блюм, глядя на газету с заголовком о крахе, почувствовал, как сердце сжимается от страха. Он вызвал секретаря и сказал ему:

– Соберите министров. Надо говорить с профсоюзами. И подготовьте приказ для жандармерии – но без стрельбы. Мы ещё можем удержать Париж.

Секретарь кивнул и вышел, а Блюм, оставшись один, закрыл глаза, слушая, как гул толпы за окном сливается с биением его собственного сердца.

Глава 4

Полигон Ядзима, Япония, 10 марта 1936 года

Полигон Ядзима, раскинувшийся в 50 километрах от Токио, 10 марта 1936 года гудел от напряжения, словно сама земля готовилась к судьбоносной битве. Широкая равнина, окружённая пологими холмами, где редкие сосны цеплялись за каменистую почву, была окутана пеленой дыма от артиллерийских залпов и разрывов. Их тёмные ветви, качающиеся под порывами резкого весеннего ветра, отбрасывали длинные тени на изрытую гусеницами танков землю. Почва, пропитанная запахами гари, машинного масла и сырой глины, взрытой тысячами солдатских сапог, дышала тяжёлым трудом войны. Воздух, густой и едкий, нёс ароматы пороха, бензина, пота и горькой сосновой хвои, доносимой с холмов. Полигон жил своей суровой симфонией: рёв двигателей лёгких танков Тип 95, лязг затворов винтовок Арисака, хриплые команды сержантов в серых мундирах и далёкий гул самолётов сливались в единый гул, от которого дрожали камни.

Тысячи солдат в стальных касках, с примкнутыми штыками, двигались через поле, их тяжёлые шаги поднимали облака серой пыли, оседавшей на молодые лица, блестящие от пота и грязи. Артиллерия, выстроенная на западных и восточных холмах, извергала огонь; чёрные стволы пушек Тип 90 дымились, а их снаряды, с пронзительным визгом, разрывались в сотнях метров, вздымая столбы земли, щепок и обломков. На горизонте пылали деревянные мишени, изображавшие китайские укрепления – бункеры, окопы и баррикады. Их расколотые доски, охваченные алым пламенем, поднимали к серому небу клубы чёрного дыма, а низкие облака, тяжёлые от сырости, отражали вспышки выстрелов. Ветер, холодный и резкий, разносил эхо команд, звон металла и гул одномоторных самолётов Ки-10, чьи стремительные тени скользили по равнине.

На штабном холме, господствующем над полигоном, собрались офицеры, чьи силуэты выделялись на фоне серого неба. Генералы в мундирах с золотыми пуговицами стояли у биноклей, их суровые лица, покрытые морщинами от долгих лет службы, выражали напряжённую сосредоточенность. Полковники, с саблями на поясах, переговаривались, обсуждая манёвры, их голоса тонули в гуле учений. Внизу маршировала пехота, их шаги поднимали пыльные облака, а алые знамёна с белым кругом, трепеща на ветру, гордо реяли над колоннами. Танки Тип 95, лязгая гусеницами, рвали траву, их башни, медленно поворачиваясь, выпускали снаряды, которые с оглушительным грохотом взрывали мишени, поднимая фонтаны грязи. Самолёты Ки-10, одномоторные и юркие, гудели над полигоном, их крылья мелькали в облаках, а рёв двигателей заглушал крики солдат. Пехота в серых шинелях отрабатывала штыковой бой: их выкрики, полные ярости, смешивались с лязгом стали, когда штыки вонзались в мешки с песком и деревянные манекены, расставленные на поле. На краю полигона сапёры, в пропотевших рубахах, копали траншеи и закладывали мины, их лопаты ритмично вгрызались в землю, а лица, покрытые грязью, блестели от пота. Воздух пропитался запахами горящего дерева, едкого дыма от пулемётов, чьи ленты звенели, выпуская очереди, и бензина от танков и грузовиков, стоявших у подножия холма.

Генерал Тэцуо Ивамото, командующий 5-й дивизией, стоял на холме, его тёмно-зелёный мундир, украшенный орденами с алыми лентами, слегка выцвел от времени. Короткие пальцы сжимали бинокль, а взгляд, острый и цепкий, следил за манёврами танков, чьи башни целились в мишени. Его лицо, обветренное и суровое, выражало смесь решимости и недовольства. Рядом полковник Хироси Ямада, склонившись над картой полигона, отмечал позиции войск, его пальцы нервно сжимали карандаш. Майор Кэнъитиро Сато, в запылённой шинели, стоял чуть поодаль, делая заметки в блокноте, его глаза внимательно следили за пехотой, бегущей в атаку. Сержант Такэо Ниси, крепкий, с раскрасневшимся от крика лицом, командовал солдатами, его голос, хриплый и властный, разносился над полигоном:

– Быстрее, собаки! Китайцы не станут вас ждать!

Лейтенант Акира Танака, худощавый, с напряжённым взглядом, отдавал приказы второй роте, его фигура мелькала среди солдат, словно тень. Капитан Рюдзи Мацуда, стоя у батареи пушек, руководил артиллерией, его громкий голос отдавал команды наводчикам, перекрикивая гул боя.

С первыми лучами рассвета началась первая симуляция – штурм укреплённого холма, изображавшего китайскую позицию. Три роты, по двести человек в каждой, в серых шинелях и с винтовками Арисака, бежали через поле, их штыки сверкали в утреннем дыму, смешанном с росой. Десять танков Тип 95, лязгая гусеницами, наступали с правого фланга, их башни, поворачиваясь, выпускали снаряды по деревянным мишеням, изображавшим пулемётные гнёзда. Шесть полевых пушек Тип 90, установленных на холме, били по макетам укреплений, их снаряды с визгом разносили деревянные конструкции, поднимая облака земли. Солдаты, задыхаясь от бега, преодолевали грязь, их сапоги вязли в размокшей почве, а лица покрывала смесь пота и пыли.

Ивамото, наблюдая через бинокль, нахмурился и крикнул:

– Ямада, танки отстают! Они должны быть у холма через три минуты! Если китайцы контратакуют, нас раздавят!

Ямада, не отрываясь от карты, ответил, его голос дрожал от напряжения:

– Господин генерал, поле слишком сырое, гусеницы вязнут. Я приказал танкистам ускориться, но грязь тормозит. Пехота уже у подножия, вторая рота Танаки скоро прорвётся!

Танака, пробираясь между солдатами, выкрикивал:

– Вторая рота, вперёд! Штыки наготове! Разнести бункер!

Молодой солдат, лет девятнадцати, споткнулся в грязи, уронив винтовку. Его лицо, бледное от страха, исказилось, когда Ниси подскочил к нему, рявкнув: – Подними оружие, щенок! В Китае тебя прикончат за такую нерасторопность! Беги!

Солдат, дрожа, схватил винтовку и бросился вперёд, его сапоги месили грязь. Мощный взрыв разнёс макет бункера – сапёры подорвали мину, и столб огня, яркий и яростный, взметнулся над полигоном, а щепки разлетелись по сторонам. Пехота с криками ворвалась на холм, вонзая штыки в мешки с песком, изображавшие врага. Пулемёты на треногах выпускали очереди, их красные трассирующие пули рассекали воздух, оставляя за собой тонкие дымные следы.

К полудню началась вторая симуляция – отражение воздушной атаки. Семь самолётов Ки-10, имитировавших китайскую авиацию, пронеслись над полигоном, их серебристые крылья мелькали в разрывах облаков. Они сбрасывали учебные бомбы, которые с глухим хлопком взрывались на земле, поднимая фонтаны грязи. Пехота, укрывшись в окопах, вела огонь из винтовок, их пули с визгом уходили в небо, не достигая целей. Две зенитные пушки Тип 88, установленные на холмах, открыли огонь, их стволы дымились, но снаряды разрывались далеко от маневренных самолётов. Майор Сато, следя за небом, крикнул, его голос дрожал от тревоги:

– Господин генерал, зенитки не справляются! Ки-10 слишком быстры. Нам нужны новые орудия, иначе мы беззащитны!

Ивамото, прищурившись, ответил с раздражением:

– Новые пушки? Работай с тем, что есть, Сато! Если китайцы ударят с воздуха, мы должны удержать позиции. Танака, где твоя пехота?

Танака, стоя в окопе, подгонял солдат:

– Огонь по самолётам! Не давайте им зайти на второй круг!

Один из Ки-10, имитируя поражение, выпустил дым и, накренившись, ушёл в сторону, вызвав ликование пехоты. Близкий взрыв учебной бомбы поднял фонтан грязи, заставив солдат пригнуться, их каски звенели от ударов мелких камней.

К вечеру началась третья симуляция – ночной штурм. Полигон, окутанный тьмой, освещали прожектора танков и сигнальные ракеты, чьи красные и белые вспышки разрывали небо, отбрасывая зловещие тени. Пехота, вооружённая фонарями, атаковала макет деревни, их штыки вонзались в манекены, изображавшие китайских солдат. Танки Тип 95, с включёнными фарами, прорывались через поле, их снаряды с грохотом разносили деревянные дома, чьи обломки пылали в ночи. Ниси, бегая между солдатами, орал:

– Первая рота, не отставать! Фонари выше, не теряйтесь в темноте!

Танака вёл вторую роту, его голос был полон решимости:

– В атаку! Сжечь деревню!

Оглушительный взрыв разнёс макет дома, и пехота, с яростными криками продолжала бежать вперед, окутанная дымом. Их штыки мелькали в свете пожаров. На правом фланге один из танков остановился – учебный снаряд вывел его из строя, повредив гусеницу. Экипаж, выбравшись наружу, кашлял от копоти, их лица были чёрными от сажи.

К утру 11 марта началась четвёртая симуляция – оборона окопов от наступления. Пехота, укрывшись в траншеях, стреляла из винтовок и пулемётов, отражая атаку танков, изображавших китайскую бронетехнику. Сапёры, в пропотевших рубахах, подрывали мины, чьи взрывы поднимали столбы земли. Мацуда, стоя у пушек, командовал:

– Артиллерия, огонь! Наводка на танки, не давайте им подойти!

Один из снарядов разнёс макет танка, и пехота в окопах ликовала, их голоса перекрывали гул боя. Ивамото, наблюдая через бинокль, кивнул Ямаде:

– Окопы держат. Пехота готова, артиллерия бьёт точно.

Сато, листая блокнот, добавил:

– Господин генерал, мины сработали идеально, но пулемётов не хватает. Китайцы будут наступать толпами, нам нужно больше огневой мощи.

Ивамото, опустив бинокль, ответил:

– Сато, пулемёты – твоя забота. Мацуда, усиливаем артиллерию. Ямада, пехота должна двигаться быстрее, иначе мы потеряем темп.

К вечеру Ивамото собрал офицеров на холме. Его взгляд, тяжёлый и требовательный, обводил каждого.

– Господа, Китай ждёт нас. Сегодня мы увидели нашу силу, но и слабости. Танки вязнут в грязи, пехота медлит, мины иногда срабатывают раньше времени. Если не исправим это, Китай станет нашей могилой. Ямада, почему танкисты тормозят?

Ямада, выпрямившись, ответил:

– Господин генерал, танки Тип 95 слишком лёгкие, вязнут в грязи. Нам нужны машины тяжелее. Пехота взяла высоту за восемь минут – они готовы к бою!

Сато, вмешавшись, добавил:

– Нам нужно больше самолётов, господин генерал. Тех, что есть, не хватит для прикрытия. Артиллерию усилим гаубицами, а сапёров я проверю – их расчёты с минами нужно уточнить.

Ниси, шагнув вперёд, доложил:

– Мои солдаты готовы драться до последнего. Дайте день, и мы возьмём любую высоту, господин генерал!

Танака поддержал:

– Мои парни рвутся в бой. Ночная атака прошла безупречно! Дайте приказ, и мы раздавим китайцев!

Ивамото, посмотрев на Ниси и Танаку, кивнул с лёгкой улыбкой:

– Такэо, Акира, ваши роты – лучшие. Сапёров отправьте на гауптвахту за ошибки. Завтра повторяем все манёвры с начала.

Плато Тигре, Абиссиния, 12 марта 1936 года

Плато Тигре в Абиссинии 12 марта 1936 года содрогалось от грохота, словно земля раскалывалась под ударами невидимого молота. Каменистая равнина, окружённая горами, чьи склоны покрывали редкие кусты и выжженная солнцем трава, утопала в густом дыму от взрывов. Сухая, потрескавшаяся почва пахла жжёной травой, порохом и едким бензином от горящих машин. Рёв тридцати советских самолётов И-15, чьи крылья мелькали в синем небе, смешивался с яростными криками абиссинских воинов, спускавшихся с холмов. Итальянские войска в зелёных мундирах укрывались в окопах, их лица, покрытые пылью, выражали страх и растерянность. Полевые пушки Fiat-Revelli, раскалённые от непрерывной стрельбы, выпускали снаряды, но те, с визгом, уходили в пустоту, не задевая маневренных самолётов. На горизонте пылали итальянские грузовики, их металлические каркасы, охваченные пламенем, дымились под палящим солнцем. Воздух, тяжёлый и горячий, был пропитан запахами крови, горящего металла и земли, а пронзительные вопли раненых сливались с треском пулемётов и гулом моторов.